Текст книги "Гастроль в Вентспилсе"

Автор книги: Гунар Цирулис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Разрешите взглянуть?

Не дожидаясь согласия хозяйки, Яункалн взял пистолет. Он оказался на удивление тяжелым. Нажал спусковой крючок, тот не поддался; тогда Яункалн заметил собачку предохранителя и понял, что это не зажигалка.

– Гунтис, племянник мой, из Западной Германии привез. В новогоднюю ночь они с Эмилем ракеты пускали и всю округу подняли на ноги. Моему так понравилась эта штучка, что он откупил ее за полдюжины коньяка у этого пьянчужки, сказал, пригодится бандитов пугать, когда «Жигули» купим. Одно время он его днем и ночью в кармане таскал, потом надоело, ракет больше не осталось. Я и положила в буфет; все-таки не в окошко деньги выброшены.

Яункалн внимательно оглядел оружие. Такую маленькую ракетницу он видел впервые. Поднес поближе к свету. Ствол угрожающе блестел, но не мог подсказать, как действовать дальше.

Тетушке Зандбург было чуждо ощущение внутренней неуверенности. Она не допускала и мысли, что могла чего-то не знать.

– Дай-ка посмотреть, Теодор!

Взяла, повернула предохранитель, подняла пистолет вверх и нажала спуск. Раздался сухой, негромкий выстрел. Но ничего не произошло, даже штукатурка не осыпалась, на потолке не было видно ни малейшего повреждения. И тем не менее Яункалну показалось, что это не был просто щелчок. Скорее – имитация выстрела. Пугач. В самом деле, полезная игрушка для робкого владельца автомашины или для нервных дамочек, видящих в каждом запоздалом прохожем потенциального злоумышленника…

На этом рассуждения Яункална оборвались. Стало трудно дышать, глаза жмурились. Сквозь пелену слез он успел заметить, как судорожно зевает тетушка Зандбург, как плачет в три ручья Виктория Мендере. Поняв, что пистолет выстрелил слезоточивым газом, Яункалн распахнул настежь окна и насильно вытащил обеих женщин в коридор, а оттуда в сад.

Раньше других обрела дар речи, конечно же, тетушка Зандбург.

– Вот это был номер, а? Как в первостатейном заграничном детективе. Я могла тебя обчистить так, что и глядеть было бы не на что! У тебя и слезинки не осталось бы, чем потом оплакивать свои убытки.

Тедису Яункалну стало как-то не до шуток. Пытаясь сделать взгляд своих слезящихся глаз пронзительным, он строго обратился к всхлипывающей хозяйке:

– Кто вам привез этот пистолет? Фамилия? Имя?

– Так я разве давеча не сказала? Пьянчужка этот, моряк, племянник мой, Гунтис Пумпур. Даже водку пить приходит к нам уже окосевший. Зато говорун, каких мало. Всучил моему малахольному этот чертов револьверт. Хорошо еще, что в тот раз оставил на хранение десять долларов, будут мне в награду за беспокойство. Ну, я им теперь покажу!

– Это ваше внутреннее семейное дело, только имейте в виду, что телесные повреждения караются по закону. Даже если они заслужены. Еще более строго карается незаконное хранение оружия, не говоря о противозаконных валютных операциях. – Яункалн сам себе страшно нравился в роли стража правопорядка и с каждой последующей фразой становился все торжественней. – Пистолет я вынужден конфисковать. А вас попрошу в конце дня вместе с мужем явиться в милицию, где вы получите официальный документ. Лучше, если вы заранее приготовите письменное объяснение, каким образом приобрели оружие, с какой целью, когда, у кого, сколько заплатили.

– Кто же все это упомнит? А насчет денег, так они лежат у меня в комоде; как лежали, так и лежат, я ни одного цента не истратила, ей-богу! Ползарплаты мой Эмиль вливает этому алкоголику в глотку, лишь бы тот привозил ему всякую заграничную ерунду. Даже радио не мог купить в нормальном магазине, подавай ему из Гамбурга.

– И какой же приемник он привез вашему мужу? – Яункалн напрягся, как заведенная пружина.

– Да разве упомнишь все эти японские названия? Пройдите в комнату и разберите, что там написано, коли охота.

* * *

Селецкис прибыл с получасовым опозданием. Зато сделал столько, что и часа не хватило на пересказ всего. Сведения, добытые в Ужаве, полностью подтверждали результаты разведывательной операции ребят.

В загуле Сильва не знала меры: путалась с кем попало, водила к себе «гостей», не боялась даже прикладываться к аптечным запасам спирта. После ревизии, проведенной по настоянию народного контроля, ее хотели уволить с работы и отдать под суд, но оказалось, что она ожидает ребенка. Она возместила недостачу, плакала, клялась исправиться и в самом деле, покуда кормила сынишку, спиртного в рот не брала. Поселковые общественные деятели уже готовились праздновать победу добра над злом, но тут Сильва опять дала повод для тревоги. Сперва это бывало только по понедельникам, когда приезжал с деньгами, гостинцами и бутылками отец маленького Валдиса, затем ее стали замечать навеселе и по выходным, а теперь по вечерам и на неделе, если только случалась подходящая компания. Если бы удалось найти аптекаря, который согласился работать в этом богом забытом углу, от Сильвы уж давно бы отделались, но без валерьянки и сердечных капель ведь не проживешь, лекарства от кашля и пластыри на скрюченные подагрой спины бывают нужны позарез. Да и как женщину с ребенком прогнать на все четыре стороны, когда у нее нигде нет ни знакомых, ни родни? Человек-то она, как-никак, здешний, хоть и сбившийся с пути.

Сведения об Эмиле Мендерисе были намного скуднее. Жители Звейниекциема неохотно раскрывают свои сердца посторонним, но и к другим в душу не лезут. Многим вообще было неведомо, откуда приезжал Сильвин сожитель; называли его «господин из Риги». Иные утверждали, что он важный районный начальник, имеющий доступ ко всевозможным дефицитным товарам, а место работы и должность их не интересовали. Только Рихард с маяка и еще несколько собутыльников звали его «беднягой Эмилем», которому не повезло в семейной жизни – приходится ухаживать за разбитой параличом женой; она, мол, не пережила бы его ухода. Вот какого мелодраматического тумана напустил Мендерис вокруг своих любовных похождений.

– Ты не мечи икру, что не ждал тебя! – сознание вины дало Селецкису повод перейти на «ты»: возможно, он решил, что мелкое предательство более простительно со стороны старого знакомого, нежели со стороны нового сотрудника. – Когда шел мимо комиссионного, решил зайти к Иманту Гринцитису, взглянуть, что там у него делается. Со мной он, конечно, говорил полюбезней, чем вчера с тобой. Хоть с прокурорской санкцией, хоть без оной – инспектор есть инспектор, ему громкими фразами мозги не запудришь. Он тут же заявил, что не собирается во имя превратно понимаемой солидарности прикрывать сомнительные поступки своего подчиненного… Словом, всю вину за непорядок Гринцитис валит на Мендериса. Да, он был осведомлен о любовных интрижках приемщика, иногда даже шел навстречу своему примерному работнику, ибо нельзя смешивать дела личного порядка со служебными. Более того: это он, директор, подал Мендерису идею оставлять на чистых бланках свою подпись и, тем самым, создать впечатление, будто бы тот каждый день на работе. Но если эта маленькая хитрость привела к серьезным злоупотреблениям, вплоть до прямого обмана покупателей, он, Имант Гринцитис, умывает руки, он не потерпит, чтобы к его – директора магазина – репутации прилипла хоть малейшая соринка подозрений.

Янис Селецкис умолк. На радостях, что следствие явно продвинулось вперед, Яункалн даже не заметил того, что коллега воздержался от каких бы то ни было выводов, и поспешил с ними сам.

– Все ясно! Ребенок, любовница, еженедельные поездки, кутежи – на все это будь здоров сколько денег надо. А жена привыкла к ценным приобретениям – такой роскошной хаты я отродясь не видал. На мелких взятках и жульничестве при оценке вещей капитала не сделаешь. Вот он и придумал предприятие крупного масштаба. Может, все началось с того раза, когда он купил приемник у Пумпура и сообразил, что в японский ящик можно вставить нутро от «Дзинтара». А старому мастеру Румбиниеку разве трудно завинтить несколько шурупчиков? По-моему, в магазин вообще никто «Сикур» для продажи не носил. Мендерис сам вписал в бланки паспортные данные Румбиниека и Микельсоне, расписался за них и поставил даты понедельников, когда он не имел обыкновения являться на работу. Здорово, верно?

– Ну, ты и даешь! – улыбнулся Селецкис. – Тебе попом быть, а не следователем, брат Теодор. Знаешь, какой путь самый скользкий в нашей работе? Сперва выдвинуть правдоподобную, логичную версию, а под нее подбирать соответствующие факты. Надо наоборот – сопоставить все имеющиеся в распоряжении материалы и сделать вывод… Но, в порядке исключения, на этот раз воспользуемся твоим методом – больно уж соблазнительно. Давай, посмотрим, что за характеристику прислали из порта на Гунтиса Пумпура.

Отзывы о Мендерисовом родственнике превосходно вписывались в схему Яункална. После обязательной военной службы на флоте Гунтис остался верным морю, точнее говоря – камбузу, и пристроился коком на одно из судов Латвийского морского пароходства, отправлявшееся в южные моря. В плавании он пробыл почти целый год. И тут начинается печальная история молодого повара, который так пристрастился к сухому вину, входившему в паек, что больше не мог жить без алкоголя. В северных широтах он без труда перестроился на более крепкие напитки. В конце концов его списали на берег. Два года Гунтис проработал официантом в припортовом кафе, оставаясь в резерве плавсостава. Прибывали новые морские суда, требовались, разумеется, и повара. В отделе кадров пароходства посчитали, что Гунтис Пумпур понес в некотором роде наказание и перевоспитался. Так девять месяцев тому назад Пумпур был зачислен в подменную команду на танкер «Булдури».

– Видал! О более выгодном партнере Мендерис и мечтать не мог, – с удовлетворением резюмировал Яункалн. – Ведь такой человек мог натащить какой угодно контрабанды, страх даже подумать. В мешках с мукой и сахаром можно в разобранном виде перевезти подъемный кран – не то что несколько пластмассовых коробок. Ни одному таможеннику не найти!

– Не путай разные вещи. Повар ведь не заведующий складом.

– Все равно! Перевозит же он каким-то образом «Сикуры» через границу.

Отрицать это было глупо, если, разумеется, не оспаривать теории Яункална в целом.

– А где Пумпур в настоящее время? В порту не сказали? – спросил Тедис.

– Говорят, в Ригу уехал. Команде выдали аванс, и, покуда он не будет пущен по ветру, Пумпур не вернется. Но если принять твою версию, то у кока водятся деньжата и помимо зарплаты. Так что с тем же успехом можем искать его в кабаках Сочи… Разумнее было бы сперва допросить Эмиля Мендериса.

Янис Селецкис снял трубку и, вкратце изложив начальнику городской милиции свои аргументы, попросил, чтобы лейтенант с двумя милиционерами встретил Мендериса на вокзале и прямым путем доставил в отдел.

* * *

Эмиля Мендериса на вокзале не встретили.

После сытного обеда, сдобренного изрядным количеством спирта, он с откровенным наслаждением делал то, что у Виктории было категорически запрещено – в одних трусиках расхаживал, посвистывая, по комнатам, рассказывал Сильве последние анекдоты, среди бела дня залез в постель и, само собой, проспал свой поезд. Автобус шел только через два часа, но Мендерис, выйдя на шоссе, вскоре остановил молоковоз, направлявшийся в Вентспилс, и доехал на нем до рыночной площади.

Хорошо, что лейтенант милиции не захотел примириться с неудачей на вокзале и расставил своих спутников возле дома Мендериса. Немногим позже десяти вечера приемщик вещей уже находился в кабинете старшего инспектора Селецкиса и хриплым от волнения и с похмелья голосом отвечал на первые официальные вопросы:

– Мендерис Эмиль Петрович, год рождения тысяча девятьсот двадцать шестой, место рождения – город Кулдига, латыш…

Повод для вызова на допрос был очень удобный. Обнаруженный по причине легкомыслия гражданки Зандбург газовый пистолет, скрытый воскресным выпуском «Цини», лежал на письменном столе Селецкиса.

– У вас имеется незарегистрированное оружие? – спросил старший инспектор, выполнив все формальности.

– Нет. У меня никогда не было никакого оружия, и даже в охотничьем обществе я не состою, – в сердцах ответил Мендерис. – Я даже стрелять не умею.

– Тут и уметь нечего. Навести в желаемом направлении и нажать на курок… А вот этим даже и целиться не надо, – Селецкис положил перед ним никелированный пистолетик.

Было видно, что в Мендерисе борются два чувства – недоумение и некоторое облегчение. Было ясно, что он приготовился к худшему. Табличка с надписью «Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности», красовавшаяся на двери, а также присутствие Яункална, как бы указывали на то, что речь пойдет о той «Сикуре» или еще о каких-нибудь безобразиях в магазине. Он заставил себя разыграть возмущение.

– Эта игрушка?! Из нее на праздник ракеты пускают. Мне один родственник подарил, а патрончики давно кончились. Потому и забыл про него. Я даже не знал, что надо регистрировать.

Яункалн уже хотел было напомнить, что незнание закона не оправдывает его нарушения, однако вовремя удержался. Пусть пока действует Селецкис, а он, Яункалн, еще успеет подключиться к допросу, когда разговор перейдет на радиоприемники.

– Боюсь, вы даже не представляете, в какую неприятную историю влипли. Экспертиза установила, что ваш пистолет – оружие новейшей конструкции и двойного назначения. Вы правы – его ствол предназначен для стрельбы ракетами, но, как вы верно заметили, фейерверк устраивают по праздникам. В будни эту штуку используют по-другому: достаточно повернуть вот этот рычажок кверху – и ракетница превращается в газовый пистолет. И в обойме имеются еще четыре неиспользованные капсулы.

Мендерис побледнел и стал оправдываться шаблонными фразами.

– Честное слово, я даже понятия не имел… Поверьте, я ничего плохого не думал…

– Теперь поздно отпираться, – в таком же шаблонном стиле ответил Селецкис. – Единственное, что может вас спасти, это – правда. Расскажите, как попал этот пистолет к вам?

Когда со слов Мендериса было записано все, о чем оба инспектора уже были осведомлены, Селецкис вновь поглядел на приемщика вещей.

– Пока не могу сказать, что вам грозит за хранение газового пистолета без разрешения, но одно мне известно точно – ввоз их в нашу страну строжайше запрещен. Это нарушение таможенных правил. Поэтому рекомендую заодно честно признаться, какие еще контрабандные товары привозил вам Гунтис Пумпур?

– Никаких, честное слово!

– А транзисторный приемник «Сикура»?

– Это же не преступление, все моряки привозят и продают.

– Одну штуку, наверно, разрешается. Для себя или, допустим, для любимой тетушки… Скажите, сколько он их привозит для вас из Гамбурга с каждым рейсом?

– Ради бога, о чем вы говорите? Мне вполне достаточно одной «Сикуры». Да и ту жена разрешает включать только по воскресеньям, – лицо у Мендериса пошло красными пятнами.

– Для собственных нужд, может, так оно и есть. Но я говорю о приемниках, которые вы продавали через магазин с немалой выгодой для себя.

– Чего не знаю, того и сказать не могу. Я же дал подписку об ответственности за ложные показания.

– Хорошо, тогда я вам расскажу, сколько «Сикур» за этот год продано через ваш магазин. Сто сорок три! Настоящих или поддельных – мы еще это выясним. И почти на всех документах стоит ваша подпись. Не пора ли нам приступить к разговору по душам?

– Но это же не означает, что я сам эти приемники продавал!

– Совершенно верно! Поэтому попрошу объяснить, как вы могли подписывать квитанции, если по понедельникам вас обычно не бывает в магазине?

До этого момента вопросы и ответы чередовались в довольно бойком темпе, теперь же вдруг образовалась затяжная пауза.

Яункалн был в восторге. Как здорово старший инспектор подошел к самому важному пункту в мендерисовых махинациях! Ведь все еще нельзя было инкриминировать приемщику ничего, кроме подписей на незаполненных бланках и этих незаконных выходных по понедельникам. И надо же так ловко загнать подозреваемого в тупик.

– Вы правы, – проговорил наконец Мендерис. – Чисто юридически я не имел права этого делать. Но на каком основании я могу не доверять директору магазина? Иначе он мне не давал бы эти выходные, а я в них очень нуждаюсь, чтобы подработать.

– Если только не наоборот – в охотку потранжирить денежки.

– Что вы хотите этим сказать? – голос Мендериса прозвучал вдруг неуверенно.

– Ничего особенного. При всем желании не могу записать в протокол, что в Ужаве вы производили ревизию потребительского общества, поскольку это «общество» состояло только из Сильвы, Рихарда, его жены и еще нескольких случайных собутыльников. Если хотите, чтобы пока все оставалось между нами, мужчинами, называйте свои дела по выходным дням их настоящим именем.

Эмиль Мендерис был окончательно сражен. Он даже не смог выпить налитую инспектором воду – так тряслись у него руки и стучали зубы. Поникший и серый, он вдруг стал выглядеть даже старше своей Виктории.

– Умоляю вас – жена ничего не должна знать об этом! Если она услышит и о малыше, мне в Вентспилсе жизни не будет. Я подпишу вам все, что угодно, только не говорите Виктории.

– Не будем торговаться, гражданин Мендерис, тут вам не частная лавочка, – оборвал его Селецкис. – Наверно, в этих же выражениях вы пытались смягчить и Гринцитиса, когда он осуждал ваш аморальный образ жизни. И тогда вы поняли, что подписи на пустых бланках – прекрасная маскировка всевозможных махинаций… Чем вы объясните то обстоятельство, что «Сикуры» принимались в скупку только по понедельникам, то есть в ваш выходной день?

Мендерис молчал.

– Ладно, с этим обождем… Расскажите, как вы вошли в сговор с Артуром Румбиниеком? До этого трюка с потерянным паспортом или позднее?

– С каким Румбиниеком?

– С тем самым, который сбыл через комиссионный магазин предъявленную инспектором Яункалном поддельную «Сикуру». Может, вы и об этом уже позабыли?

– Ах, пенсионер…

– Это что – его кличка?

– У меня голова раскалывается. Я ничего больше не понимаю. Напишите все, что считаете необходимым.

– Если хотите сегодня ночевать дома, придется взять себя в руки и ответить на все вопросы. Иначе буду вынужден вас задержать.

– На каком основании? Вы не доказали ни одного из ваших фантастических утверждений!

– А незарегистрированная валюта, которая у вас хранится? Или вы будете отрицать и это тоже? Ваша жена была куда благоразумней.

– За те десять долларов – пожалуйста! Я все равно теперь не могу Виктории в глаза смотреть. – Мендерис впервые взглянул на Яункална. – А не могла бы общая наша знакомая позвонить моей жене? Она уж найдет, что сказать. Или пускай расскажет только про пистолет и про валюту… Я перед вами в долгу не останусь…

Когда приемщика увели в камеру, инспекторы посмотрели друг на друга с немым вопросом.

– Завтра он наверняка признается! – воскликнул Яункалн.

– Не знаю, не знаю, – покачал головой Селецкис. – У меня такое впечатление, что этот несчастный Эмиль скорее даст себя засудить за чужие грехи, чем вернется к жене прелюбодеем, пойманным с поличным.

– Как в детективном романе. Человек, на которого падают все подозрения, в конце концов оказывается безвинной жертвой случайного стечения обстоятельств.

Селецкис пожал плечами.

– Ладно, поглядим. Поэтому сегодня ночью надо хорошенько выспаться. Попрошу, чтобы дежурная машина развезла нас по домам… Да… а старухе Зандбург расскажите только самое необходимое.

* * *

Отказавшись от провожатых, тетушка Зандбург спешила к Виктории Мендере. Она отказалась бы и от многого другого, лишь бы сохранить за собой роль утешительницы сломленной горем женщины. Всего несколько часов тому назад она обозвала Викторию ведьмой, своими руками толкнувшей слабохарактерного Эмиля на путь преступлений. Теперь же, когда та сама попала в беду, тетушка Зандбург не могла не прийти к ней на выручку.

Честно говоря, Тедис Яункалн не слишком настаивал на исполнении своего джентльменского долга. Ему действительно хотелось завалиться в постель, ни о чем не думать, поскорее уснуть.

Едва щека Яункална коснулась подушки, как в дверь забарабанили. Или же он все-таки успел задремать? Неужели хозяйка забыла взять ключи от дома? Накинув на голые плечи плащ, Тедис босиком сбежал вниз по лесенке и отпер дверь.

На крыльце стоял полковник Эдуард Кашис со своей дочкой Расмой.

Утихомирив растявкавшегося Томика, Яункалн пригласил поздних гостей пройти на кухню.

– Товарищ Зандбург будет так рада вашему приезду… Сейчас я поставлю чайник, вы же с дороги… С этой болезнью она себя чувствует вдвойне одинокой… – Он без умолку сыпал словами, чтобы скрыть свое замешательство.

– Разрешите усомниться, – сухо сказал Кашис. – С таким братом милосердия и с таким ласковым песиком воскрес бы даже покойник… А где же сама больная? Я должен передать ей от жены привет и малиновое варенье, которое должно ее исцелить.

– К врачу ушла, – в отчаянье врал Яункалн. – Наверно, скоро вернется.

– Это ночью-то?! Все поликлиники давным-давно закрыты.

– Вы не знаете свою тещу, если можно вас цитировать, товарищ полковник. – От смущения Яункалн становился все нахальнее. – Она доверяет только своему приватному доктору.

– Да что ты к нему прицепился, товарищ полковник? У самого не получилось с перевоспитанием бабушки, так теперь норовишь свалить ответственность на других. Манера, типичная для начальства! – упрекнула Расма отца.

Лишь теперь Яункалн заметил, какой она стала красивой за эти годы. Вьющиеся черные волосы, высокий лоб и синие глаза делали девушку ослепительно яркой, и было трудно вообразить, что лет через пятьдесят она уподобится своей бабушке. Голос у Расмы был низкий, чуть глуховатый, и это придавало некую таинственность любой, даже самой обычной ее фразе.

– Университет вы, наверно, уже окончили. Где работаете? Преподаете французский?

– Окончательно еще не решила. – Она улыбнулась. – Потому и приехала вместе с полковником. Мне предложили место инструктора в Интернациональном клубе моряков, но сперва я хочу посмотреть, стоит ли соглашаться. Здесь работает моя давняя подруга.

– Не Ева Микельсоне?

– Я смотрю, вы быстро успели перезнакомиться с самыми красивыми девушками Вентспилса, – не без ехидства заметила Расма.

– Не только! Теодор Яункалн успел раскрыть крупную аферу и арестовать опасного преступника. Ты, Эдуард, мог бы у него поучиться!

Никто не слышал, как вошла тетушка Зандбург. С торжественным видом она уставилась на зятя.

Кашис схватился за голову.

– Если не ошибаюсь, он не обошелся без вашей помощи, дорогая тещенька. Наверно, вы и заболели-то от умственного перенапряжения…

– Что сказал врач? – поторопился с вопросом Яункалн. – Не ругал за то, что так рано поднялись с постели?

– Слова не сказал! – мгновенно уловила ситуацию тетушка Зандбург. – Мне требуются свежий воздух и полный покой. Надеюсь, дорогие гости примут это во внимание. – Она многозначительно посмотрела на Кашиса. – Теперь мы с Расмой соберем ужин, а потом я расскажу, что мы с Теодором успели сделать.