Текст книги "День святого Антония"
Автор книги: Грюнберг Арнон
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Арнон Грюнберг
День святого Антония
Повесть
Если я привидение, то я, пожалуй, самое симпатичное привидение на свете.
Астрид Линдгрен «Карлсон, который живет на крыше» (вольный перевод)
1
Это первые слова, которые мы написали по-английски. Мы написали в жизни очень много слов, но все больше на родном языке, а на нем мало кто читает. Во всяком случае не те, кто мы бы хотели, чтобы их прочли. Например, хорватка Кристина. Мы бы хотели, чтобы наши слова прочли еще очень и очень многие. Чтобы никто не подумал, что мы писали их только для нее, ведь на самом деле это не так.
Мы, конечно, и раньше писали по-английски, например, сочинения, в которых нужно употребить не меньше десяти трудных слов из прошлого урока, списки неправильных глаголов или рассказы о знаменитых людях нашей родины. Ох уж эти рассказы о знаменитых людях нашей родины! Их возвращают тебе через три дня с помеченными красным ошибками на предлоги. К черту все эти предлоги!
Сейчас мы впервые пишем по-английски по-настоящему. Это будет не рассказ о знаменитом человеке нашей родины, и не список неправильных глаголов, и даже не сочинение, в котором нужно употребить не меньше десяти трудных слов из прошлого урока.
Мы хотели бы научиться говорить так, чтобы никто не спрашивал нас: «Откуда вы приехали?» или «Как давно вы здесь живете?» Мы не хотим спотыкаться о звуки и поэтому решили писать. Если ты пишешь, то уже не спотыкаешься о звуки. Можно путать прошедшее и будущее время, можно поставить предлог там, где по правилам должен стоять совсем другой предлог. Можно сделать ошибку в спряжении глагола, но спотыкаться о звуки уже не будешь. Голос на бумаге – это голос человека, к уголкам рта которого не приклеились крошки, который нечаянно не заговорил с набитым ртом, и по его голосу не догадаешься, что человек этот плохо побрился, а также никто не станет смотреть ему в зубы так откровенно нахально.
Зубы – это наше слабое место. У нас есть и другие слабые места, но в первую очередь нас выдают зубы. Мы уже очень давно не чистили зубов. У нас в голове совсем другие вещи, отнюдь не чистка зубов. У нас даже нет зубной щетки или зубной пасты. Ведь когда едва хватает денег на хлеб, кто побежит в супермаркет за зубной пастой?
Водитель грузовика сказал, что для женщин зубы – это не важно, главное – это какими их создал Бог. Нас Бог создал хорошо. Можно сказать, даже очень хорошо. Жаль только, что на бумаге не видно, как мы хорошо сложены. Если ты говоришь на бумаге, то уже не засунешь руки в карманы брюк и не прошвырнешься по улице, чтобы невзначай обернуться и запулить камешек под ноги красивой женщине, когда она будет проходить мимо.
В мире много красивых женщин – так придумал Бог. Со временем красивые женщины превращаются в уродливых – и это все из-за дьявола. Так считалось у нас в деревне. Дьявол превращает красивое в уродливое, живое в мертвое, и даже блестящее становится тусклым, если его коснется дьявол.
Зовут нас Поль и Тито Андино. Мне восемнадцать, а Тито девятнадцать. Нашу маму зовут Рафаэлла Андино. Мы родом из маленькой деревушки. Нелегально переправились через границу и только через четыре года смогли, наконец, расплатиться с теми, кто нас сюда привез. Своего отца мы помним плохо. Мама все отрицает, заговаривает нам зубы или молча слушает музыку и смотрит в окно, но мы-то знаем, что наш отец был бандитом. Его били не раз, потому что бандитов не любят. Он и нас колотил, и Рафаэллу, бывало, тоже, ведь если тебя часто бьют, то тебя и самого начинает тянуть в драку. Однажды ночью он влез в дом к мужику, который заранее положил рядом с кроватью дубинку из эвкалиптового дерева. Этот мужик очень разозлился на нашего отца. Он бил его по голове эвкалиптовой дубинкой до тех пор, пока голова у отца не раскололась. Это был самый грустный день в нашей жизни. Тито тогда было девять, ну, от силы десять лет.
Рафаэлла очень много плакала, ведь наш отец был любовью всей ее жизни. На похоронах она сказала, что любовь – это душистый цветок и в то же время колючка. Мы ничего не говорили. Она одела нас красиво. Тот дядька, который бил нашего отца по голове эвкалиптовой дубинкой, тоже был на похоронах, но, как и мы, ничего не говорил.
Люди, знавшие нашего отца, вспоминали, что он любил маисовый ликер. Все пили маисовый ликер, потому что он его любил. Ликер был в красных и желтых ведерках. Даже нам с Тито дали выпить. К концу поминок все напились. Одинокие мужчины подходили к Рафаэлле знакомиться. Конечно, не только одинокие, женатые тоже подходили знакомиться к Рафаэлле. «Для мужчин не имеет значения, женатые они или нет», – всегда повторяла наша мама.
По нашему мнению, нет ничего особенного в том, что папа был бандитом. Он стал бандитом, чтобы кормить нас. Мы спросили у того мужика с дубинкой, зачем он продолжал бить папу, когда тот уже лежал на полу и не шевелился. Он ответил, что на него словно что-то нашло. В тот год его четыре раза обворовали.
Сейчас, когда мы все это пишем, мы живем в Америке уже шесть лет, четыре месяца, две недели и один день.
Мама работает официанткой. Она была еще совсем юной, когда мы у нее родились, и поэтому неудивительно, что она и сейчас еще такая красивая. Если бы она не была нашей мамой, мы бы в нее влюбились.
Рафаэлла говорит: «Рано или поздно все мужчины дают тебе понять, что ты глупая и неприятная, к тому же страшная. Вначале, конечно, они этого не говорят, но рано или поздно этим все кончается».
Мы этого не понимаем. Если когда-нибудь мы полюбим женщину, мы будем давать ей понять, что она милая, умная и красивая. Да-да, так мы и будем делать. Если мы полюбим женщину, мы медленно обернемся и запулим камешек, чтобы он прикатился ей прямо под ноги. И когда она посмотрит на нас, мы воскликнем: «Хочешь прогуляться, милашка?» Вот как мы придумали! Но мы этого еще ни разу не испробовали. «Надо набраться терпения», – говорит Рафаэлла. Правда, она имеет в виду не камешки на дороге.
Мы часто бродим по улице, потому что дом у нас маленький, а мама занимает много места. Не потому, что она толстая, но когда она дома, то она заполняет собою все. Совсем рядом у нас игровая площадка: там горка, песочница, в которой водятся черви, и есть еще ржавые качели. По сторонам стоят четыре скамейки. Иногда на них сидят мамаши с детьми. Мы тоже сидим, курим сигареты и рассуждаем о жизни. О той, которая настанет, когда нам больше не придется развозить еду, то есть о настоящей жизни.
Когда Тито исполнялось девятнадцать, Рафаэлла подарила ему солнцезащитные очки, а мне обещала, что, когда мне стукнет девятнадцать, она мне тоже такие подарит. Поэтому у нас пока одни очки на двоих. Один день их ношу я, а на следующий – Тито. Мы всегда ходим в темных очках, даже если на улице идет дождь. Если мама нас бьет, мы даем ей сдачи. Конечно, иногда мы просто убегаем. Однажды у Тито повыдергивали волосы. Это сделали четыре девчонки. Они набросились на него и вчетвером стали тащить за волосы. Я ничего не мог сделать – их было четверо. Пришлось спрятаться за деревом. Мы небольшого роста, зато хорошо сложены, к тому же у нас широкие плечи. Но ведь не будешь драться с девчонками!
Тито крикнул им: «Эй, у вас там под юбками, конечно, ничего нет!» Ведь такое бывает: женщины порой выходят на улицу без ничего под юбкой. А те девчонки в ответ: «Идите сюда, сейчас узнаете, что у нас под юбками».
Мы медленно подошли к ним поближе. Когда мы оказались с ними нос к носу, они набросились вчетвером на Тито и повыдергивали ему волосы. Они просто рассвирепели, и все из-за такого пустяка! При этом кричали: «E…. вашу мать, грязные выродки!»
Люди на нашей улице живут некультурные.
Наш отец был главной любовью в жизни Рафаэллы. Но, как выяснилось, главная любовь ее жизни – вор. Любовь всей твоей жизни останется любовью всей твоей жизни, даже если она тебя дубасит и тянет из дому все, что плохо лежит. Для настоящей любви колотушки – все равно что трын-трава. Рафаэлла говорит, что в жизни есть лишь одна настоящая любовь и что все остальное – лишь подобие той первой, единственной, любви. И чем дальше, тем копия хуже.
У нашей мамы много поклонников. Она совсем не старая, но уже мудрая. Она, например, говорит, что мы должны делать все, чтобы в будущем у нас был дом с ванной и чистым туалетом. Она не хочет, чтобы мы полетели на Луну или стали адвокатами, а только хочет, чтобы у нас был дом со своей ванной и исправным туалетом. Она знает, что это такое – жить в доме без туалета, и мы это тоже знаем. Еще она говорит, что у каждого мужчины есть женщина, которая отравила ему жизнь. И, вероятно, в жизни любой женщины тоже есть мужчина, который все ей отравил, но на этом не стоит слишком зацикливаться.
Но в чем-то ей мудрости не хватает. Она иногда приводит в дом женатых поклонников или у кого есть постоянная подружка – поклонников совершенно лысых и тех, что курят толстые сигары. Все они хотя бы раз побывали у нас дома.
На курсах английского мы познакомились с хорваткой. Но мы, конечно, еще ни разу не звали ее в гости.
Мы почти всегда называем маму просто Рафаэлла, потому что она такая молодая и красивая. Впрочем, мама мы ее называем, только если она нас бьет или ломает наши сигареты. И это при том, что она сама курит! Или если она разоряется пять минут подряд из-за того, что мы, дескать, забрызгали стульчак в туалете. Пять минут кричать из-за такой ерунды! Тито считает, что это у нее начало помешательства.
Мы ломаем голову, как бы заработать кучу денег. Хотим придумать какой-нибудь план, который будем хранить ото всех в секрете. Иначе его украдут.
Помяните наше слово: в итоге у нас будет вилла с видом на море и сад – такой большой, что в нем можно будет заблудиться и умереть от голода.
Мы развозим еду по домам, с шести вечера и примерно до одиннадцати-двенадцати. Мы пошли работать сразу, как только сюда приехали, потому что заработка Рафаэллы не хватало. Однажды она сказала, что нашла для нас работу. Привезла и познакомила с владельцем мексиканского бистро, работающего с заказами.
– Это мои сыновья, – сказала она. – Они смышленые и умеют хорошо работать.
Хозяин мексиканского бистро нельзя сказать, чтобы был смышленый, но сам он хорошо работать не умеет, поэтому ему нужны смышленые парни, умеющие работать хорошо.
Мы развозим заказы на велосипеде. У Тито горный велосипед, а у меня старенький, с ножным педальным тормозом. Цепи на велосипедах болтаются и по дороге чуть ли не наматываются нам на плечи. Зато если на нас нападут и захотят отнять у нас деньги, мы будем отбиваться цепями.
Между восемью и десятью часами – самое горячее время. Мы развозим тогда вдвоем до сорока заказов. У нас есть свои постоянные клиенты. Например, женщина в шляпе. Она ест каждый день одно и то же, и всегда перед телевизором. «Телевизор – это мой дружок», – приговаривает она и отвечает на реплики из телевизора.
Уже третий год английский у нас с двенадцати до двух каждый день, кроме субботы с воскресеньем. Мистер Берман говорит, что через каких-нибудь пару лет мы будем здорово болтать по-английски. Мы любознательны. Мистер Берман обычно говорит: «Какие любознательные парнишки, эти братья Андино!» Нам, конечно же, не нравится, когда мистер Берман при хорватке называет нас любознательными парнишками.
Вначале мы умели только ругаться по-английски. А теперь хотим еще и научиться любить по-английски. Поэтому мы такие любознательные. Впрочем, мистеру Берману невдомек, что мы хотим уметь делать по-английски все.
Но молимся мы на родном языке. Мы не читаем молитвы из молитвенника, а обращаемся к нашему отцу. Бог, наверное, уже починил ему голову, поэтому мы просим, чтобы он подошел к Богу и сказал: «Смотри, там внизу Рафаэлла, Поль и Тито, это моя жена и дети. Рафаэлла – самая красивая и милая женщина на свете, а Поль и Тито – лучшие дети, о которых только можно мечтать. И я вот хочу попросить тебя: позаботься о них, потому что меня с ними нет, и о них некому позаботиться. Ведь ты можешь им помочь и кинуть им в окно горсть монет, чтобы Рафаэлле не приходилось работать в кофейне по шесть дней в неделю?»
2
Сейчас мы расскажем, как в класс впервые вошла хорватка – она была в юбке и на высоких каблуках. Села на стул, который стоял ближе всего к двери, и устремила свой взор вперед. Недавно мы узнали выражение: «Только что с корабля». Это значит, что человек только что приехал в Америку. Всем своим видом хорватка давала понять, что она только что с корабля, только это был очень странный корабль.
Мы пересели к ней поближе и спросили, откуда она приехала.
– Из Европы, – ответила она. – Ну как, ответ исчерпывающий?
Мы отрицательно покачали головами, а она вдруг сказала:
– Не надо клеиться.
– Ну ты и штучка! – заметил Тито. – Кто сказал, что мы клеимся?
– Я знаю мужчин. Поверьте, я их знаю, – хмыкнула она и посмотрела на нас очень высокомерно. Словно принцесса. Но мы ей ничуть не поверили.
– Сколько тебе лет? – продолжал расспрашивать Тито.
– Девятнадцать, – ответила она.
На что Тито сказал:
– Ничего тебе не девятнадцать. По виду ты опытная. В девятнадцать лет так никто не выглядит. Ты утонченная.
Это слово мы совсем недавно узнали – очень красивое слово.
Она пожала плечами:
– Ну и не верьте, пожалуйста!
В эту минуту в комнату вошел мистер Берман с кока-колой лайт в руке. Он всегда пьет кока-колу лайт, потому что боится растолстеть.
Когда мы спускались на лифте после урока, хорватка тронула Тито за плечо.
– Подождите меня на улице у выхода, – шепотом попросила она.
Мы стали ждать. Ждали целых пять минут, и наконец она появилась. С сумочкой в руках, довольно чудной. Она достала из нее какую-то бумажку и сунула Тито под нос.
– На вот, читай, – сказала она.
Это было водительское удостоверение. В нем было написано: «Год рождения – 1978».
– Ну что ж, – сказал Тито, – может, тебе и правда девятнадцать.
– Теперь поверили? – спросила она. – Это ведь документ? – и она запихнула удостоверение обратно в сумочку.
Тито пожал плечами.
– Мне его только что выдали, – сообщила она, смеривая взглядом нас обоих.
Она казалась одновременно высокомерной и испуганной. И в то же время в ней сквозила гордость.
– Пойдем попьем кофе? – предложил Тито.
Она отрицательно покачала головой.
– Нет, – сказала она. – У меня есть парень, но все равно спасибо за предложение.
И с этими словами она удалилась, не удостоив нас больше взглядом.
– Ей не девятнадцать, – сказал Тито.
Но я сказал:
– Может быть, даже ровно столько. Может быть, есть женщины, которые так выглядят в девятнадцать лет.
В тот день мы были свободны. Порой, когда мы оба свободны, мы заходим к Рафаэлле в кофейню. Но в тот день у нас не было никакого желания. Мы сели в метро и сразу поехали домой. На метро ехать минут сорок. И там мы всегда спим. Мы умеем спать стоя, с одним закрытым глазом.
Вернувшись домой, Рафаэлла всегда жалуется, что у нее устали ноги. Потому что, как она говорит, ей приходится много ходить и бегать. «Все ходишь и бегаешь, и так проходят дни». Но если она приводит в дом поклонника, она, конечно, не жалуется на ноги. Ну что вы! Поклонники не хотят ничего знать про уставшие ноги. Иначе они сразу свалят.
У Рафаэллы много постоянных клиентов. Она знает, что любят ее клиенты из еды и питья. Ее постоянные клиенты, например, часто повторяют: «Рафаэлла, мой цветочек» или «Рафаэлла, если б ты жила у меня в доме…» Она ничего им на это не отвечает, только смеется.
Рафаэлла часто получает подарки: серьги, браслеты, цветы, разные вазочки, книжки. Однажды ей даже подарили вешалку. Ее притащил мебельщик. Он явился в кофейню с вешалкой на спине.
– Вот вешалка для моей Рафаэллы, – сказал он, – в доме пригодится, не надо будет оставлять плащ в ванной, пока с него вода не стечет. В доме без вешалки нельзя.
Возможно, она когда-то рассказала этому типу, что у нас в доме нет вешалки. Мы бы скорее дали отрезать себе язык, чем признались бы в таких вещах.
Порой, Рафаэлла таскает своих поклонников к нам домой. Это бывает не слишком часто, но с нас и того хватает. Для нас каждый ее поклонник лишний.
И уж совсем редко она проводит с поклонниками уик-энд на их летней даче на Лонг-Айленде или где там у этих поклонников бывают дачи.
Однажды она вернулась летним вечером домой с одной из таких дач. Была уже почти осень. Села за стол и, не зажигая света, закурила.
– Ну и как тебе там? – спросил Тито.
Она два раза кивнула, словно на такой вопрос можно ответить лишь кивком головы и ответила: «Ничего, немного секса не помешает», после чего еще раз кивнула.
Обычно она никогда не говорит про секс, это одна из тем, на которые она не любит распространяться. Она никогда не говорит о смерти или о сексе. Потому что, считает она, есть темы, которых лучше не касаться.
Тито сказал:
– Ну ладно, мы пошли на улицу.
Мы вышли на детскую площадку. Тито достал из кармана сигарету и изорвал ее.
– У нее крыша едет, – немного помолчав, сказал он. – Ты заметил?
– Да, – сказал я, – заметил.
Когда мы совсем уже поздно пришли домой, она все еще сидела за столом. Слушала песни нашей родины.
– Когда у нас будет больше денег, мы вернемся домой, – сказала она.
Но мы не собираемся возвращаться. Мы хотим остаться здесь, получить американский паспорт и научиться говорить по-английски без акцента. Завести сад, в котором можно будет заблудиться и над входом в который будет висеть большая табличка: «Поклонникам Рафаэллы вход воспрещен».
3
Когда мы только-только сюда прибыли, мы ходили в тренировочных костюмах и полукедах. Теперь у каждого из нас красивая белая рубашка, которую мы носим по праздникам. В таком виде мы ходим в церковь. Бог приглядывает за нами, ведь если бы он за нами не приглядывал, нас бы уже давно не было на свете. Рафаэлла к Богу равнодушна. Бог не относится к числу поклонников Рафаэллы.
За ужином Поль как-то раз спросил:
– Рафаэлла, сколько в жизни бывает поклонников?
– В жизни может быть столько поклонников, сколько в жизни бывает ночей, – ответила Рафаэлла. – Пока будут ночи, будут и поклонники.
– А мы, – спросил Тито, – мы тоже поклонники?
Рафаэлла положила куриную ножку на тарелку – мы очень часто едим курицу, это дешево и необременительно.
– Я не знаю, – сказала она. – Каждому в жизни приходится быть чьим-то поклонником.
– А ты? – спросил Поль. – Ты тоже чья-то поклонница?
– Я была поклонницей очень давно, – ответила она, снова принимаясь за куриную ножку и давая нам понять, что разговор окончен.
По средам мы ходим в прачечную. Рафаэлле некогда ходить в прачечную. На самом деле, прачечная – это не мужское дело. Поэтому мы всегда ходим в среду утром, чтобы поменьше бросаться людям в глаза. У Рафаэллы сорок шесть пар трусиков. Некоторые из них все в дырках. Мы возвращаемся из прачечной и показываем их ей.
– Вот, смотри сама, – говорим мы, – их уже нельзя стирать. Если ты их еще раз наденешь, они с тебя просто свалятся.
У Рафаэллы два вида трусиков. Одни – для тех случаев, когда она ждет поклонников, а другие – когда она поклонников не ждет. У нас же только один вид. Мы не ждем поклонниц, мы сами поклонники.
Это было в среду, в мае. Рафаэлла привела в дом поклонника, не похожего на всех остальных. Сумка со стираным бельем стояла в коридоре. Мы как раз собирались поговорить с ней о трех парах трусиков, которые, как мы считали, не годились даже на то, чтобы служить кухонной тряпкой. Но она привела в дом поклонника, и нам пришлось промолчать насчет дырявых трусиков. Ах, если она приводит в дом поклонника, мы о многом должны держать язык за зубами!
Он был маленького роста, не в костюме и не в галстуке. Обычно они приходят в костюме и в галстуке. На этом были очки, кожа на его лице была бледной и слегка в пятнах. Он был моложе остальных, и ростом не намного выше нас. Зато у нас плечи шире.
– Поль, Тито, – крикнула Рафаэлла, – у нас гости!
Она всегда так кричит, когда приводит в дом поклонника: «Поль, Тито, у нас гости!» Это означает, что мы должны спрятать куда-нибудь все неподходящее из большой комнаты. Например, немытые три дня тарелки, рваные носки, приготовленные в штопку. После этого надо проверить ванную. Не валяются ли там вонючие полотенца или грязные трусы?
Порой поклонники проникаются сочувствием к Рафаэлле и участвуют в оплате нашего жилья. Поклонники всегда готовы проявить сочувствие. Это помогает им забыть о том, что они сами нуждаются в сочувствии.
Но ничто не указывало за то, что данный поклонник мог бы внести хотя бы цент в оплату нашего жилья.
– Кого это она притащила в дом? – шепотом поинтересовался Тито.
– Поль, Тито, – обращалась к нам Рафаэлла. – Это мистер Криг. Я думаю, он вам понравится, он очень смешной.
Этого еще не хватало! Смешных поклонников мы бы вообще расстреливали. Если уж они все равно приходят, то мы предпочитаем молчаливых.
– Пойду освежусь немного, – крикнула Рафаэлла. – Займите пока гостя!
Вот так всегда: Рафаэлла уходит освежиться, а мы должны занимать гостя.
– Как-как вас зовут? – переспросил Тито. – Все так неожиданно, мы не расслышали ваше имя.
– Эвальд Станислас Криг, – повторил мужичок и протянул свою горячую руку для рукопожатия. – Зовите меня просто Эвальд. Какой же липкий день сегодня, Иисус милосердный, какой липкий день!
– Да, – отозвался Тито, – но вчера он был еще и не таким липким.
– Что правда, то правда, – поддакнул Поль, – по сравнению со вчера, сегодня мы можем Богу молиться.
– Липкие дни настали, мистер Криг, – изрек Тито. – А впереди еще июль и август.
– Эвальд, – повторил мужичок, – называйте меня просто Эвальд.
– Эвальд, что вы будете пить? – спросил Тито. – Да вы садитесь!
И он указал на кресло-качалку, которую Поль полтора года назад нашел на помойке.
– Я захватил с собой бутылочку, – сказал Эвальд, – вкусного белого вина.
Этого еще не хватало! Он, оказывается, из тех, кто приносит с собой вино. Наверное, нашим он брезгует.
– У нас тоже кое-что есть в холодильнике, – сказал Тито.
– Я в этом не сомневаюсь, – отозвался Эвальд Криг, – но я вот подумал, захвачу-ка с собой вкусного белого винца и еще шампанского – выпить за наше знакомство.
И он стал доставать бутылки всевозможных калибров из пластикового пакета и расставлять их на столе. Мы недовольно осмотрели коллекцию бутылок. Если он собрался все это здесь выпить, то так скоро он не уйдет.
– Что ж, – сказал Тито, – тогда я принесу штопор.
И он пошел в ванную. Рафаэлла стояла под душем.
– Мама! – сказал Тито.
– Что?
– Это кто? Кого ты, Господи помилуй, притащила в дом?
– Он симпатичный мужчина, – ответила она, оставаясь за занавеской. – Будьте с ним поласковей, и сами убедитесь, какой он симпатичный.
Тито еще полминуты постоял, не зная, что сказать. Потом решил, что добавить к этому нечего, вернулся в кухню и достал из ящика штопор. Этот штопор тоже был подарком одного из поклонников. Половина предметов из тех, что нас окружали, были подарками поклонников, включая занавеску для душа.
Рафаэлла появилась, когда первая бутылка уже опустела. В красном платье в белый горошек. Это было ее любимое платье. Волосы у нее были еще влажные. Красное платье в белый горошек. Влажные волосы. Программа обычная. Настанет ли когда-нибудь этому конец, или эта программа будет продолжаться бесконечно?
– У вас отличные сыновья, – похвалил Эвальд, – и такие взрослые!
Он налил ей в бокал вина.
– Да, они с детства очень самостоятельные.
– Мы пойдем прогуляемся, – объявил Тито.
Мы пошли на детскую площадку. Кроме нас, там никого не было. Мы достали сигареты и закурили.
– Дальше уже ехать некуда, – немного помолчав, сказал Тито.
– Да, – согласился Поль, – дальше ехать некуда.
– Она, наверное, дошла до ручки, иначе бы такого типа в дом не притащила.
Поль кивнул.
Еще какое-то время мы сидели молча.
Когда начало смеркаться, мы зашли к перуанцу и заказали за семь с половиной долларов пару кур гриль и кукурузные початки. Мы знаем всю программу и понимаем, чего от нас ждут.
Когда мы вернулись, они сидели в полутьме. К этому времени волосы Рафаэллы уже просохли. Колено мужичка было придвинуто к колену Рафаэллы.
Мы пошли на кухню, сбросили кур на блюдо и еще положили по кукурузному початку на каждую тарелку. Затем внесли еду в комнату. Теперь не только колени мужика и Рафаэллы соприкасались, теперь уже его рука лежала на ее колене. Тито встряхнул шевелюрой.
– Ужин, – воскликнул он. – Сейчас будем ужинать, иначе все остынет.
И он смахнул с большого стола какие-то бумажки.
– Ужинать вместе, – произнес Эвальд, медленно поднимаясь со стула, – это одно из моих любимых занятий.
– Вы серьезно? – удивился Тито. – Как забавно!
– Перестань, Тито! – одернула его Рафаэлла.
Мы сели.
– У меня сердце из льда, – сказал Тито, – простите меня и приятного аппетита.
– И у меня тоже сердце из льда, – сказал я. – Но… если кто хочет помолиться?..
Мы верим в Бога, но перед обедом никогда не молимся. Когда кто-то из поклонников Рафаэллы приходит в гости, мы нарочно спрашиваем, не хочет ли кто помолиться перед едой. Рафаэлла терпеть этого не может. Ни один из ее поклонников никогда перед едой не молился, но мы все равно продолжаем спрашивать.
– Не думаю, чтобы кто-нибудь собирался молиться, – сказала Рафаэлла.
– Вот и отлично, – отозвался я, – тогда мы приступим на пять минут раньше.
И с этими словами я набросился на кукурузу. У меня свой способ грызть кукурузу. Я провожу зубами по початку, и кукурузные зерна падают на тарелку. После того как я обчищу таким образом все зерна, я посыпаю их солью и ем. Такой способ кажется Рафаэлле малоаппетитным.
– Когда я был в вашем возрасте, я тоже считал, что у меня сердце из льда, но потом мое сердце оттаяло. Да-да, оттаяло! – с ликующим видом повторил он и заулыбался.
После этого он схватил бутылку шампанского и открыл ее.
– Поздравляю, – произнес Тито, не переставая жевать. – Вы, наверное, положили свое сердце на разморозку в СВЧ.
У нас нет печки СВЧ. Мы пока что на нее откладываем. Мы могли бы взять и в кредит, но Рафаэлла против кредитов. Она считает, что люди, которые что-то покупают в кредит, уже одной ногой в тюрьме.
– Нет, – отозвался мужичок. – Я не размораживал его в СВЧ, оно оттаяло благодаря таким людям, как Рафаэлла.
Он поднял бокал и произнес:
– За Рафаэллу!
Она улыбнулась.
– Выходит, ваше сердце довольно быстро оттаяло, – сказал я.
– Оно не было в глубокой заморозке, – предположил Тито и как бы случайно уронил вилку. Он наклонился ее поднять, а когда выпрямился, состроил гримасу и прошептал:
– Они опять прижались коленями.
– А вот у нас сердца в глубокой заморозке, – объявил я.
Теперь Тито, в свою очередь, начал изображать газонокосилку. «Поработать газонокосилкой» – так мы это называем, когда кто-то из нас сперва обчищает початок от зерен зубами, не разжевывая их.
– Ой! – воскликнул субъект, но ничего, кроме этого, сказать не успел, поскольку Тито с набитым ртом пробормотал:
– Это ничего, что сердца у нас в глубокой заморозке, зато Бог слепил нас на славу.
– Не то слово! – поддакнул я.
Рафаэлла ударила ладонью по столу.
– Поль, Тито! – воскликнула она. – Это обязательно – всем рассказывать, как вы на славу сложены? И разве нельзя есть поаккуратней, хотя бы при гостях?
Мужичок снова наполнил бокалы.
– Я не гость, – сказал он. – Не смотрите на меня, как на гостя, Рафаэлла.
И слегка, совсем невзначай, коснулся ее руки.
– Мы не всегда говорим одно и то же, – сказал Тито. – Мы просто подводим итоги. «Сердце: в глубокой заморозке; сложены: на славу».
– Текст для объявления о знакомстве, – пояснил я.
Теперь я тоже уронил на пол свои приборы. Наклонился их поднять и прошептал:
– Теперь он еще и руку положил ей на ногу.
– На платье или прямо на голую ногу? – спросил Тито.
– На голую ногу, – шепотом ответил я, – у нее платье совсем задралось.
– Черт побери, – прошипел Тито, – это уж совсем ни в какие ворота, и прямо во время ужина! Какой пошляк!
– Вы не должны задираться, – сказала Рафаэлла. – Эвальд очень смешной.
Тито побледнел. Он всегда бледнеет, когда злится, но замечают это лишь те люди, которые хорошо его знают.
– Вот это славно! Тогда расскажите нам что-нибудь смешное.
– Ах, – застеснялся персонаж, – я вовсе не такой уж смешной, ваша мама преувеличивает. Хотя должен сказать, что, когда мы вместе, мы много смеемся, правда ведь, Рафаэлла?
Она кивнула и сказала:
– Я давно так не смеялась.
– Блаженны те, кто смеются, – пробормотал я.
– Поль, одернула Рафаэлла, – ну хватит, надоело! Эвальд не намного вас старше, ему всего двадцать шесть.
– А мне восемнадцать, – сказал я, – и я еще понемногу расту, предупреждаю заранее.
– Без них я бы тут не выжила, – сказала Рафаэлла, – но порой они приводят меня в отчаяние.
– Так я же понимаю, – сказал мужичок, – я все понимаю! Я сам был точно таким же.
Тут терпение у Тито лопнуло.
– Что вы этим хотите сказать? Что это означает, что вы сами были точно таким же? Какие мы, по-вашему?
Мужик задумался. Мы загнали его в угол. Он вылил остатки из бутылки.
– Ну, положим, вы сердитые.
– Никакие мы не сердитые! – отрезал Тито.
– Значит, вы не сердитые?
Ему явно не было до нас дела. Его интересовало колено Рафаэллы и, скорей всего, ее бедро.
Тито встал и промолвил:
– Как бы ваше сердце не протухло в размороженном виде!
А я добавил:
– Не то не успеете оглянуться, как мы превратим его в корм для рыб.
И с этими словами мы вышли из дому и отправились на детскую площадку.
– Теперь они будут целоваться, – сказал Тито.
– У нее совсем беда с головой, – сказал я, – иначе она бы до этого не дошла.
Так мы и сидели. Курили и подкидывали камешки, пока не убедились, что Эвальд Станислас Криг убрался наконец из нашей квартиры.
4
Как-то раз после урока хорватка спросила:
– Какое самое вкусное блюдо из всех, что вы когда-либо пробовали?
Это были ее первые слова, обращенные к нам с тех самых пор, как она заявила, что мы не должны к ней клеиться.
– М-м-м… – задумался Тито, а я ответил:
– Пицца, а твое?
– Морковный суп, – сказала она, – горшочек морковного супа, который я приготовила сама, с добавлением ванильного сахара и листика мяты.
У нее был очень мечтательный вид, словно она до сих пор чувствовала аромат этого горшочка.
– Мы его никогда не пробовали, – вздохнул Тито, а я предложил всем пойти попить кофе.
Мы привели ее в кафешку Эндрю. Она заказала к кофе яблочный пирог. А мы просто кофе.
– Это будет стоить нам чаевых пяти щедрых клиентов, – прошептал я, а Тито шепнул:
– Придержи язык.
Она управилась с яблочным пирогом меньше чем за пару минут. Нам нечасто приходилось видеть, чтобы кто-то с таким аппетитом поглощал яблочный пирог. Когда она с ним управилась, она даже облизнула с тарелки взбитые сливки, и губы у нее стали белыми.
