Текст книги "Невиновных нет"

Автор книги: Григорий Глазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Ладно, черт с ним, – махнул рукой Перфильев...

И все же Лебяхин на следующий день поехал к Ушкуеву. Тот сидел за столом в своем кабинете. Лебяхин стоял спиной к окну, свет из окна обтекал его, обрисовывая только контуры фигуры, почти не попадая на лицо, это нервировало Ушкуева, потому что не видел он выражения лица Лебяхина.

– Что это вы нас обижаете, Филипп Матвеевич? – спросил Лебяхин. – Я свое обещание не нарушил: ваша тайна сохраняется, как в сейфе.

– Обстоятельства, Василий Кириллович. Как говорят, выше меня. Я очень ценю вашу порядочность, но это тот случай...

– Мы, конечно, обойдемся без вас...

– Я готов компенсировать вам такой вариант.

– Вы что, взятку мне предлагаете?

– Нет, но... как-то готов отблагодарить и вас, и Павла Александровича... В особенности вас, разумеется.

– Я готов принять взятку от вас. Но знаете, в каком виде?

– В каком?! – радостно ухватился Ушкуев, не предполагая, в какую мышеловку сунул голову.

– Кто перебил нам эту сделку, кто этот человек, которого вы боитесь больше, чем меня?

Ушкуев то ли всхлипнул, то ли поперхнулся. Он не хотел называть по многим причинам. Упоминать Фиту вообще убоялся, надеясь, что Фита в благодарность за это выручит его в случае чего.

– Могу сказать лишь, что приходил человек от фирмы "Улыбка" и "Лесной шатер". Я пару раз уже имел с ними дело, – сказал Ушкуев. – Дома приобретают они.

Как бы пропустив мимо ушей эту интересную информацию, Лебяхин спросил:

– Чем же это они вас так прижали, что оказались страшнее меня? засмеялся Лебяхин.

– Сугубо личное... поверьте... к вам это никаким боком...

– Ладно, ладно, – подняв руку, остановил его Лебяхин.

– Все образуется, наши контакты с вами и Павлом Александровичем не должны прерываться. Нас все-таки связывает...

– Связывает, связывает, Филипп Матвеевич. Особенно вас со мной, хотя это и дела давно минувшие, – цинично напомнил Лебяхин.

– Ну зачем так, Василий Кириллович! – взмолился Ушкуев.

– А вы хотели как? – Лебяхин направился к двери. – В этот раз мы без вас обойдемся... О том, что я был у вас, о том, что вы назвали мне эти две фирмы, рекомендую не распространяться. Рекомендую из уважения к вам, – не прощаясь, он вышел.

Ушкуев облизнул пересохшие от волнения губы, потер ладонью лоб, как бы пытался вернуть себя к иным реалиям...

– Значит, опять "Улыбка" и "Лесной шатер"? – спросил Перфильев, выслушав информацию Лебяхина.

– Как видишь. Будем что-нибудь предпринимать?

– На сей раз оставим без внимания, но учтем.

– И занесем в скрижали, – постучал пальцем по столу Лебяхин.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. БОЛЬШАЯ СТРЕЛЬБА

1. УБИЙЦЫ. МОСКВА. РИГА. СЕГОДНЯ

Предзимье. Ноябрь нынче для Москвы и Подмосковья выдался редкий: с морозцами по ночам, но с безоблачным небом, солнышком днем и с плюсовой температурой, с бесснежьем. По сухим загородным шоссе как бы с удовольствием бежали машины, ощущая под колесами не опасную наледь, а надежную цепкость асфальта. Наслаждались последними погожими днями редкие уже любители тихих лесных прогулок.

С востока доступ на территорию дачи напрочь перекрывало большое озеро – три километра поперек, – противоположный берег являл собою крутой обрыв, за которым шли леса. С севера, запада и юга тоже тяжелые запущенные леса, ближайшее жилье – небольшой поселок – прижалось к железнодорожному переезду в пяти километрах отсюда. Кроме того, дачный участок был обнесен высокой бетонной стеной с единственными могучими железными воротами, у которых при въезде торчала пустая сейчас будка, где некогда бдел милицейский пост. Когда-то это место называлось "госдачей", она была закреплена за каким-то завсектором ЦК КПСС. Но исчез завсектором, поскольку канул в небытие и сектор, и сам ЦК. Ушли милиционеры, разбежалась обслуга. Дача стала как бы бесхозной, ее арендовала фирма "Улыбка". Несколько раз поменялись люди, сдававшие в аренду подобные дачи. И вскоре об этом вообще как бы забыли. Новые владельцы из "Улыбки" врезали в мощные неприступные ворота секретные замки, сделанные по спецзаказу на каком-то оборонном заводе. Ключи от них имелись лишь у двоих. И один из них – Анатолий Иванович Фита, – подстелив кусок поролона, сидел сейчас на берегу у мостков, слушал, как облизывая сваи, мягко плещется вода, и нетерпеливо поглядывал на часы: он ждал второго обладателя ключа. Тот запаздывал. Было зябко, но Анатолий Иванович не хотел сидеть в одной из пяти комнат добротного двухэтажного сруба, – там давно царило запустение, жилой дух выветрился, ибо дачу посещали крайне редко, она служила теперь всего лишь местом для срочных, но кратких конфиденциальных встреч обоих обладателей ключей.

Анатолий Иванович прибыл сюда не на служебной "Волге", не на собственных "жигулях", а доехав электричкой до платформы, протрусился пешочком пять верст. Таким же манером должен был добираться и человек, которого он ожидал: Анатолий Иванович любил повторять затасканную, но не случайно въевшуюся в его лексикон фразочку: "Береженого Бог бережет, сказала монашка, надевая презерватив на свечку..."

Но вот лязгнули ворота, Анатолий Иванович направился к асфальтированной дорожке. Навстречу шел невысокий, плотный, очень сутулый человек, торс его и крупную голову с рыжеватыми волосами как бы с трудом поддерживали тоненькие ноги. "Наверное в детстве страдал рахитом", однажды решил Анатолий Иванович. Он хотел было двинуться, поприветствовать, однако передумал. "Надо сохранять дистанцию в прямом и переносном смысле, – Анатолий Иванович внутренне улыбнулся удачно сложившейся фразе, но лицо его, глаза, оставались при этом строгими, жесткими, какими их привыкли видеть его подчиненные в большом и важном Госкомитете, который он теперь возглавлял.

Они пожали друг другу руки. Рыжеволосый извинился за опоздание. Уселись в удобные плетеные кресла на веранде.

– Когда вы прилетели? – спросил Фита.

– Позавчера... Слушаю вас, Анатолий Иванович, – рыжеволосый плохо произносил букву "л", она часто звучала, как "в" и получалось не "слушаю", а как-то гнусаво "свушаю".

– Вы перевели? – спросил Фита.

– Да.

– Сколько?

– Семьсот тысяч.

– Куда?

– В Люксембург.

– Хорошо... Иранец доволен?

– По-моему, вполне.

– Какие новости?

– Перфильев все-таки слетал в Сеул.

– Что же это Субботин не мог еще попридержать его документы?

– Перфильев начал показывать коготки: были избиты двое людей, которые "вели" Субботина, разгромлен радиотехнический фургон. Вроде, как хулиганство окрестной шпаны. Но, полагаю, это имитация.

– Это что, сидя в Вене, вы все узнали? – усмехнулся Фита.

– Как видите, я не в Вене, а здесь.

– Надолго?

– Не знаю.

– Вот вам и Перфильев, инженеришка из "Экспорттехнохима".

– Ушкуев отказал Перфильеву, – сказал рыжеволосый.

– Значит и мытьем, и катаньем нам не "породниться" с Перфильевым.

– Буду думать.

– Думайте.

– И вам не лишне напрячь мозги... Ну, а ваши новости?

– Мои похуже, – сказал Фита. – Желтовский видел нас в Париже. Он преподнес мне фотографию, где все мы запечатлены. Но никаких вопросов, комментариев, интереса. Он снял нас...

– В Бурже?

– В гостинице точно, но, возможно, и в Бурже.

– Вам не следовало приходить в гостиницу. Я же говорил вам, – жестко сказал рыжеволосый.

– Но кто бы мог думать, что... такая случайность... чтоб в одной гостинице и он, и они... да еще в Париже! В Москве-то я с ними почти не встречаюсь, не разговариваю... Кто бы мог думать?!

– Думать мог "господин случай". А ему я не доверяю, поэтому всячески избегаю, – сказал рыжеволосый. – Но есть кое-что еще в этом ряду: под видом предпринимателя Желтовский навестил "Лесной шатер", выследил иранца и был в посольстве, хотел с ним встретиться. Все это уже похоже на системный поиск, – рыжеволосый заметил, как напряглась кожа на лице Фиты и заметались глаза. – Последнее время он зачастил в довоенный кооперативный дом, – рыжеволосый назвал улицу. – Там в квартире номер пять проживает некая дама. По возрасту в любовницы ему не подходит. Фамилия ее, как выяснили мои люди, Скорино.

Скулы Фиты побледнели. Рыжеволосый заметил, спросил:

– Вам знакома эта фамилия?

– Не припоминаю, – ложь эту он произнес с трудом, словно после крутого подъема переведя дыхание. Вспомнил и звонок Желтовского о докладной.

"Врет, – понял рыжеволосый. – С чего бы такой перепуг?"

– Вы уверены, что она вам незнакома? – спросил он. – Лучше что-то предпринять сейчас, чем потом пытаться лизнуть свою пятку.

– Не припоминаю, – упавшим голосом повторил Фита, а мысли его метались: "Может сказать о бумагах?.. Нет, нельзя... Нельзя... Поймет, что и для него это – смертельная угроза... А он такой... Но может обойдется... договорюсь со Скорино, когда она приедет... Да, но Желтовский не зря зачастил к ней... И звонил мне не зря... Неужели она ему..."

– Что же будем делать? – упавшим голосом спросил Фита, ощущая во всем теле вялость.

– Будем делать, – неопределенно ответил рыжеволосый. – Может выпьете коньячку, чтоб взбодрится?

– А валерьянку не порекомендуете?! – взорвался Фита, преодолевая страх и желая перехватить инициативу. – Да, Желтовский – это Желтовский. Что же он замыслил? Подсунул фотографию среди прочих безобидных или это случайность? Ожидал моей реакции?

– С ним все ясно, – жестко сказал рыжеволосый.

– Вам ясно, а мне нет, – буркнул Фита.

– А вы все расположите последовательно, может и для вас прояснится, ухмыльнулся рыжеволосый. – Холодает, – посмотрел он на него, как бы завершая тему...

Фита понял, потер озябшие пальцы.

Слушая этот разговор, неосведомленный человек едва ли бы понял, кто их них старшинствует. Фита иногда говорил начальственным тоном, рыжеволосый же как бы упрятывал свое положение в этой сложной иерархии в сдержанные, иногда ироничные фразы.

– В прошлый раз я говорил вам о людях... – Фита открыл тоненькую папочку, лежавшую на краю стола. – Вот еще один список и регионы. Особо н_а_с_ волнует, естественно, столица, затем Питер, Екатеринбург, Приморский край. Люди эти обнаглели. А нестриженый ноготь, как говорится, в мясо растет. Состригать надо вовремя. Это не только мое желание...

Пока Фита говорил, рыжеволосый думал, глядя на папку, о том, что действительно замыслил все не Фита, вернее не один он, тут "разум коллективный", все просчитано, ошибочками тут не пахло; каждый из поименованных в списках имел по несколько фамилий, кличек; указывались возможные их адреса, места, которые они посещают; их фотографии: или из личного арестантского дела, или сделанные скрыто сильным объективом, или "наконец", снятые с видоискателя видеокамеры. На таких снимках люди эти, не зная, что их тайно снимают, были в непосредственных позах: в ресторанах, барах, казино, на пляже, за рулем стоящего автомобиля, в биллиардной с кием в руке, один даже у входа в коммерческую стоматологическую поликлинику.

– Сильный у _в_а_с_ размах, – произнес рыжеволосый – проблема решаемая, но сложная. – Однако, если расчет на моих людей...

– Я не знал, не знаю и знать не хочу никаких ваших людей, раздраженно перебил Фита. – Тут не самодеятельность. Заказчик не того уровня. Он знает, как потом пойдет розыск, следствие, возможность следствия. Все заранее оценено адекватно, – с намекающей интонацией сказал Фита. – Это вы понимаете?

– Так кто же, если не мои? – спросил рыжеволосый.

– Вы опять – "мои", "мой"! Не хочу знать их и слышать! – огрызнулся Фита. – Тут будут работать специалисты. Большие специалисты! Вы будете координировать во времени и пространстве. Они обеспечены всем, но денег понадобится много. Не жалейте, окупится. Все их просьбы выполнять неукоснительно.

– И сколько же их... ваших специалистов?

– С вами свяжется только руководитель групп.

– Взрывоопасная затея...

– Она будет иметь надежное прикрытие. Со стороны людей, официально располагающих такой возможностью.

"Дурак, это я без тебя знаю и больше тебя знаю", – подумал рыжеволосый, но спросил:

– Список фигурантов, – кивнул на папку, – тоже от этих официальных людей?

– Это уже, простите, не ваше дело.

– Я ведь не швейцар в баре, Анатолий Иванович, – мягко сказал рыжеволосый. – Хочу напомнить, что мы работаем друг на друга.

– Сейчас не время выяснять отношения.

– Но я хотел напомнить, что вы не князь, а я не ваш стремянный. Лошадка-то у нас одна на двоих.

– Ладно, не лезьте в бутылку... С этой бумажкой осторожней, не мне вас учить, – сказал Анатолий Иванович.

– Как с тем вопросом? – спросил рыжеволосый и уточнил: – С законопроектом.

– О лицензировании?

– Да.

– Идея вашей поправки оригинальна и внешне безобидна, постараюсь протащить ее. Отдал в комиссию. Будут рассматривать, – сказал Фита.

– Найдете союзников?

– Надеюсь.

– Надо, чтоб в итоговый документ – в постановление, в резолюцию или куда там еще, – она попала анонимно. Пусть автор – герой останется неизвестным, скромность вас украсит, – засмеялся рыжеволосый.

– Без вас знаю, – буркнул Фита.

– Но свой имидж вам надо укреплять, – с едва уловимой иронией сказал рыжеволосый.

– Это каким образом?

– Позвоните опять Ушкуеву. Батров присмотрел еще три развалюхи-пятиэтажки. Две возьмем себе, снесем, построим затем, скажем, казино или варьете.

– Зачем нам влезать в эти шалманы?

– А не будем влезать. Сдадим их тут же в аренду на очень выгодных условиях сопливой шантрапе. Если у них впоследствии возникнут конфликты с властями, с налоговой инспекцией, мы-то в стороне, мы сдали в аренду, весь спрос с арендаторов.

– А при чем тут мой имидж? – спросил Фита, мысленно отмечая простоту и удобство комбинации, придуманной рыжеволосым.

– Третью развалюху мы тоже снесем. Но на ее месте возникнет детская бесплатная стоматологическая поликлиника, оснащенная самым современным образом. Инициатором этого подарка для жителей района станет депутат Анатолий Иванович Фита. Он нашел спонсоров в лице фирм "Улыбка" и "Лесной шатер". Избиратели ваши, конечно же, должны узнать об этом из средств массовой информации. Но об этом позаботитесь уже сами. Я не большой любитель иметь с ними дело, предпочитаю оставаться безвестным.

– Сколько же Ушкуев запросит в этот раз?

– Батров с ним уладит. Вы только позвоните, скажите, что зайдет.

Они вошли в дачу, в хорошо обставленную большую комнату-салон на первом этаже. На мебели лежала пыль, по разным мелочам можно было понять, что тут не живут постоянно.

Фита устало опустился на диван, прикрытый несколькими старыми иссохшими газетами, зашуршавшими под его грузным задом.

– Налейте, – попросил он.

Рыжеволосый извлек из знакомого места в серванте початую бутылку коньяка и две низких, но широких рюмки. Обычно во время их встреч эту прощальную процедуру исполнял Фита. На сей раз, чувствуя странную слабость в теле и головную боль в затылке, он попросил рыжеволосого исполнить этот ритуал.

Выпили они молча по одной рюмке, не чокаясь.

– Я пошел, – сказал рыжеволосый, ставя на стол пустую рюмку.

С трудом поднявшись, Фита проводил его до террасы...

Рыжеволосый шел к железным воротам и рассуждал: "Ишь сукин сын, как разговаривать начал! Голова от успехов закружилась: депутат, неприкосновенность! А за чьи деньги ты туда влез, кто тебя всунул туда? Твоя депутатская неприкосновенность нужна прежде всего мне. И тогда я напомню, что голова должна кружиться не от успехов, а от поклонов мне. И отвесить тебе придется много..."

Анатолий Иванович Фита какое-то время смотрел вслед рыжеволосому... "Экая мразь, – думал Анатолий Иванович. – Однако мастер, редкий мастер. Я имею с ним дело уже более шести лет, а так и не знаю, кто он, откуда, где живет, есть ли у него семья, даже не знаю настоящей его фамилии. Рудольф Петрович Якимов, – вот и все, что я знаю. Иди, проверь, так ли это..."

Голова разболелась пуще прежнего. Он стал вспоминать все, что знал сам и все, что услышал сегодня от рыжеволосого Якимова; теперь это _в_с_е сложилось в нечто рукотворимое Желтовским. И Фита уже почти зримо увидел, куда Желтовский может увести весь сюжет. И стало страшно, он даже почувствовал тошноту. Утерев со лба испарину и глубоко вздохнув, чтоб унять ее, Фита хлебнул коньяка из горлышка бутылки, вышел на террасу, похватал открытым ртом холодного воздуха и вялыми от слабости ногами пошел к воротам, чтобы покинуть дачу, думая с тоской, что еще верст пять плестись пешком до электрички и сожалея, что приехал сюда не на своей машине...

Между тем Якимов, подходя к железнодорожной платформе, все еще думал о сегодняшнем Фите – с трудом скрывавшем возникшую в нем вдруг суетливость, испуг, даже страх. Прежде такого не наблюдалось. Обычно самоуверен, нагловато-снисходителен. "Что-то он скрывал от меня, высчитывал Якимов. – Видимо, эту женщину – Скорино... Что ж, придется другим путем выяснять, какая тут связь и почему Фита соврал, что фамилия ее не знакома ему. А ведь соврал!"

Якимов не любил и остерегался людей, которых вдруг хватал за глотку страх, ибо они непредсказуемы, воля их размягчается, как нагретый воск, и тогда они очень послушны... И опасны. Очень... Он всегда избавлялся от них загодя...

Поздним осенним вечером рыжеволосый человек, именовавшийся Рудольфом Петровичем Якимовым, сидел в своей однокомнатной квартире, слушал последние известия по "Маяку". На нем была застиранная светлая сорочка без двух верхних пуговиц, серые помятые домашние брюки, на ногах суконные шлепанцы. Комната не то, что скромная, а просто бедная: дырявые полотнища штор на окне, прикрывали старую тюль занавески, простенький диван-кровать, отечественное происхождение которого выдавала тускло-зеленая обивка с идиотским узором, маленький полированный стол, два обычных деревянных стула, небольшой сервант из древесно-стружечной плиты со вздувшимся в разных местах шпоном, такой же платяной шкаф.

Принеся из кухни стакан чая в подстаканнике, он извлек из серванта вазочку с засохшим кексом. И в это время раздался телефонный звонок. Он удивился: номер его телефона знали только два человека: Анатолий Иванович Фита в Москве и Артур Аузинь в Риге.

– Слушаю, – тихо произнес Якимов.

– Рудольф Петрович? – спросил четкий мужской голос.

– Кто спрашивает? – осведомился Якимов.

– От Анатолия Ивановича, – лаконично ответил голос.

– Я понял, – отозвался Якимов, оценив, что Фита был назван только по имени и отчеству.

– Спускайтесь. Возле автомата, из которого звоню, черная "девятка". Жду в ней, – трубку повесили.

Человек, повесивший трубку, не разговаривал, а словно бросал слова-приказы.

Одевшись, Якимов вышел. По-осеннему было холодно, ветрено, но сухо. Из подъезда глянув по сторонам, он увидел "девятку", медленно пошел к ней, понял, что за ним наблюдали, потому что едва приблизился к машине, тут же открылась передняя правая дверца. Едва сел, машина рванулась. Человек за рулем был в добротной куртке. Возраст его – около сорока, кисти рук, лежавших на руле, огромные, сильные, да и росту слава Богу, – салазки его сидения сдвинуты назад до самого упора. Машину он вел без лихачества, но так уверенно и надежно, словно сам являлся какой-то ее важной частью, вмонтированной в сидение.

Когда были уже возле Триумфальной арки на Кутузовском, Якимов нарушил молчание:

– Нам далеко?

– Скоро будем, – ответил неопределенно водитель.

Выехали на Минское шоссе, миновали Баковку. Сидевший за рулем, то увеличивал скорость, то сбрасывал, на желтый свет не трогался, ждал зеленого. И Якимов мысленно отметил: "Ничего не нарушает".

Минут через тридцать "девятка" свернула на малозаметный съезд с шоссе и двигалась уже через лес по грунтовой дороге, мягкой от многолетних утрамбованных слоев сосновых игл. Еще минут десять-пятнадцать, и они выкатили к поляне, где за штакетником стоял небольшой одноэтажный сруб. В окне сразу вспыхнул свет. Там, видно услышали звук двигателя.

– Приехали, – сказал водитель, выскочил из машины, распахнул дверь в сруб, пропуская Якимова вперед, молвил:

– Мы на месте.

Едва вошли, как четверо сидевших за длинным столом поднялись. И по тому, как поднялись дружно, и по тому как вытянули вдоль цивильных костюмов руки, Якимов понял: военные или бывшие военные. Они пристально оглядели Якимова, словно облапили и пронзили.

– Садитесь, – скомандовал привезший Якимова.

Все сели на тяжелые деревянные лавки за большой голый стол из хорошо оструганных столешниц, на них стояло несколько бутылок "Пепси". Четверо и пятый, привезший Якимова и, видимо, главный, были почти одного роста, но не ниже метра восьмидесяти сантиметров, широкоплечие, с сильными руками и крепкими шеями. Мощь, идеальные пропорции тела, мышц, координация каждого натренированного движения и несомненно военная развернутость плеч и ровность спин. От этого низенький, большеголовый и тонконогий Рудольф Петрович испытывал не страх – страх был ему чужд, – а некое неудобство, униженность, зависимость, что ли, чего Якимов не терпел. Но игру тут будут вести они, это он понял сразу, и подчинился, как и остальные, команде "садитесь". И еще Якимов подумал вот о чем: он, могущественный, обладавший огромными тайными деньгами и тайной властью над многими людьми, он, перегонявший эшелонами и танкерами сырую нефть из России в другие страны без особых осложнений, имевший свои каналы на золотых приисках Приморья, умевший переправлять в порты Балтии, а оттуда сразу же переадресовать в Салоники или Никозию многое из таблицы Менделеева, что имелось и добывалось из-под вечной мерзлоты в Норильске, – он вдруг понял, что все это – мираж, который может исчезнуть, превратиться в прах перед возможностью этих людей едва шевельнуть пальцем на спусковом крючке пистолета или автомата; может исчезнуть так же, как исчезало все для кого-то неугодного, когда спусковой крючок приходил в движение, нажатый пальцем других людей, подчинявшихся Артуру, вернее ему, Рудольфу Петровичу. Но что были они, те люди Артура, по сравнению с этими?! Щенки, мелкота, отслужившая срочную в каком-нибудь ОМОНе. Рудольф Петрович знал только об их существовании, но никогда не видел и не желал видеть, все делалось через Артура. Эти же, сидевшие перед ним, ни за какие деньги не стали бы даже мочиться в один писсуар с каким-то Артуром, а тем более служить ему и даже самому Рудольфу Петровичу. Еще и потому он думал так о людях, сидевших перед ним, что догадывался: все они офицеры либо бывшие офицеры спецподразделений; понимал, что ниже уровня этих профессионалов ни Фита, ни его сановные единомышленники никогда не опустились бы. Не случайно, как он сообразил, вся информация в листках бумаги, которые он сейчас передаст старшему, добыта тоже профессионально, откуда же, если не из какого-нибудь генеральского кабинета в МВД "утекли" и приплыли к Фите отлично исполненные ксерокопии личных арестантских дел с фотографиями?! Дела-то эти уже в архиве, поскольку те, на кого они были когда-то заведены, давно на свободе. Догадывался Рудольф Петрович и о том, что крепкие эти парни уже выполняли подобную работу для Фиты и его высокопоставленных сподвижников. Но на сей раз Фита по каким-то соображениям влезть в это дело поручил ему, Якимову, поручил как какой-то шавке от своего имени и от имени тех, кто легально жил, сидел в больших кабинетах, а с такими, как он, Якимов, снисходил общаться тайно, чтоб, упаси Бог, не скомпрометировать себя не только общением, но и фактом знакомства...

– Давайте бумаги, – жестко сказал старший.

Он долго изучал странички, переданные Якимовым. Затем на отдельном листочке молча произвел какие-то подсчеты, отдал листок Якимову.

– Вот это нам понадобится, и деньги – в рублях и в валюте... И запишите, что еще от вас потребуется, – он стал диктовать лаконично, приказно. Под конец сказал: – С нами связи не ищите. Если будет в вас нужда, – найду. И еще вот что...

Пока тот говорил, Якимов слушал, думал: "Каждому из них я мог бы купить по пять разноцветных "мерседесов" самых последних моделей, по два трехэтажных дома с пятью спальнями где угодно, если бы они стали работать на меня. Но они служили, служат и будут служить власти. Я для них просто штафирка, чей-то посыльный, которого можно вышвырнуть сейчас за дверь и сказать: "Топай домой". Но может это и к лучшему – жить, как тень. Ее ни застрелить, ни утопить, ни повесить. Она бесплотна. И величина ее зависит только от освещения..."

– ...техническая сторона дела вас не касается, это наши заботы, закончил старший.

– А если вы мне понадобитесь? – осторожно все же спросил Якимов.

– Вам мы не понадобимся, – резко сказал старший. – Дорогу сюда забудьте. Здесь вы никогда не были. Это первая заповедь, которую полезно усвоить... Все, пошли! – он слегка хлопнул ладонью по столешнице, встал, двинулся к двери, как бы приглашая за собой Якимова.

Остальные четверо в масках остались сидеть неподвижно и молча, как и сидели, покуда длился весь разговор. Якимов не знал, прощаться или нет, но на всякий случай кивнул и поплелся за старшим...

Тот же человек, огромный, сильный, который увозил Якимова из квартиры и сейчас доставил обратно, проводил Якимова до двери и не сказав на прощание ни слова, быстро сбежал по ступеням вниз, Якимов слышал, как взревел двигатель, и машина сорвалась с места.

Якимов достал ключи. Боже, как не хотелось ему сейчас входить в эту мерзкую конуру, в которой он жил в свои нечастые и краткие визиты в Москву! Ему была ненавистна нищета этой квартиры, необходимость ходить в измятом истрепанном костюме, в стоптанных грязных туфлях! Но давняя заповедь отца "не выделяться, быть, как вся толпа", блюлась неукоснительно... Отец... Тихий бухгалтер мукомольного комбината... Это он с детских лет привил Якимову интерес к изящной архитектуре бухгалтерского учета, к истинным тонкостям статистики, к кропотливой стройности счетоводства... "Но все это – банальная арифметика, – говорил отец. – Она годится только в нашей государственной системе". Он умер в 1954 году, тогда Якимову было двадцать пять лет, и он после окончания экономического факультета уже работал в бухгалтерии на "Шарикоподшипнике". Незадолго до смерти отец сказал ему: "Запомни, в этом государстве нельзя выделяться, надо быть незаметным, быть, как все. Иначе пропадешь..." Он усвоил крепко это напутствие. И даже сейчас, в свои редкие, но необходимые приезды из Вены в Россию перевоплощался в человека из толпы, незаметного, серого "совка" пенсионного возраста.

Однажды, лет десять назад, он, учуяв бардак, который последует за всеми перестройками, понял, что пришло его время: умного, тонкого, наперед просчитавшего ситуации, которые будут складываться в мире финансов, в экономике вообще, сказал себе: "Или все, или ничего!" Одинокий, тщеславный и очень способный человек, он начал рисковать, чтоб осуществить свою мечту, а может и мечту покойного отца – сколотить состояние, которое давало бы независимость и власть. И трудно уже сказать, что поманило его в небезопасные авантюры и аферы: жажда огромных денег или жажда реализоваться, доказать государственным ворам, как можно делать деньги, обладая головой, сравнимой с компьютером. Он был жесток и изворотлив, везуч и осторожен, как бы мстил государству, не сумевшему востребовать талант его покойного отца.

И вот – сбылось: ныне он богат и могуч. Сидя в Вене, которую редко покидает, он руководит оттуда послушными людьми в Москве, Новосибирске, Владивостоке, Питере, у него счета в Люксембурге, в Ливане, в Арабских Эмиратах, недвижимость в Западной Европе и Латинской Америке, но нигде он не присутствует под собственным именем, всюду он поставил и подставил людей, продавших ему свои имена и фамилии: прежде всего, разумеется, в России, Ливане, Греции, Франции, Германии. Единственная страна, куда он не полез – это США. Он знал, там опасно, лишь российские дураки-нувориши ринулись в этот финансовый Вавилон.

Как на дрожжах в хорошей питательной среде российская мафия набирала силу: прежние фарцовщики, перекупщики, рэкетиры, становились "авторитетами", наживали приличные деньги, создавали свой, смешной для него, бизнес: контролировали видеосалоны, шоу-бизнес, казино, коммерческие предприятия и мелкие банки. Это был все тот же рэкет, но на какой-то порядок выше. И они вроде знали о существовании Якимова, пытались найти связь с ним, но был он им непонятен, загадочен, исчезал из поля зрения на несколько месяцев, не появлялся ни разу ни на каких банкетах, презентациях, не кутил в ресторанах, не ездил в дорогостоящие круизы, не жил в Лондоне или Каннах в пятикомнатных номерах отелей, не щеголял, как они в безвкусных костюмах с люрексом, не раскатывал в престижных "мерседесах". И они как бы махнули на него рукой, дескать, чокнутый, и оставили в покое, продолжая свои "разборки" и отстрелы друг друга.

Но не ведали они, что Якимов глазами преданных и щедро оплачиваемых людей следил за каждым их шагом, накапливая информацию. Он знал: эта публика непредсказуемых движений коварна, ее надо держать в поле зрения, как держали их в поле зрения люди, подобные Фите, его окружению, его рангу, может повыше, пониже, а вот сейчас приняли решение...

Боже, как не хотелось ему входить в эту мерзкую московскую конуру, служившую кратким незаметным пристанищем в редкие приезды в Москву!

Он жил постоянно в Вене. На небольшой тихой улочке в собственном четырехэтажном доме, в трехкомнатной уютной квартире, хорошо и со вкусом обставленной. Остальные квартиры в доме сдавались в наем, но договор с жильцами заключал управляющий – австриец, уроженец Будапешта, которого Якимов нанял и пригрел. Он же исправно и платил налоги. Жильцы не знали, кто хозяин дома, полагая, что Якимов, как и они, обычный квартиросъемщик. Жил он тихо, незаметным пенсионером – ему ведь уже шестьдесят седьмой пошел. В погожие весенние и осенние дни, ну а в летние тем более, он любил на закате солнца посидеть за столиком под открытым небом где-нибудь на Пратере за чашечкой кофе или бокалом пива, созерцая прохожих, туристов, детей. Никто не ведал, где он пропадает, да и никому это и не интересно не принято, каждый занят своими делами и проблемами. Никто не знал, куда исчезает на месяц, полтора этот аккуратный рыжеволосый старик, всегда хорошо, по-возрасту тщательно одетый, в безупречно свежей сорочке и до глянца начищенной добротной, дорогой, удобной испанской обуви. Никто не знал, что всем своим богатством, всеми делами он руководит отсюда, из Вены, но иногда дела эти требуют его присутствия в Ливане, Греции, Израиле, Франции, где он живет не в номерах гостиниц, а в квартирах собственных домов.

На Балтийском побережье третьи сутки догуливал шторм; словно умаявшись, он постепенно слабел и теряя силу, уже не мог швырять волны на песчаные дюны, на которых росли причудливо изогнутые ветрами за десятилетия деревья. В их обнаженных корневищах запутались гниющие водоросли, воздух пропах ими, солью, йодом. Колготились крикливые чайки, выхватывая из волн мелкую рыбешку. Сизые с черными отеками тучи, переваливаясь друг через друга, ползли на материк. В лесу же, в ста метрах от берега было тихо и уже безветренно. Лес рассекало шоссе. От него вправо уходила просека. Когда-то на въезде стоял запретительный знак, все привыкли: в глубине какая-то воинская часть. Но она давно убыла в Россию. Остались пустые капониры. Никто сюда не заглядывал, особенно в осеннее ненастье. И двое, вылезшие из старенького "фольксвагена", знали об этом по опыту, и потому вели себя здесь спокойно, по-хозяйски. Один из них высокий блондин, одетый в легкую штормовку, серые джинсы "Монтана" и в кеды, жил в Калнциемсе, работал охранником в каком-то кооперативе; звали его Мартин Виксне. Другой, звавшийся Сергеем Лащевым, был невысок, коренаст, с широким рябым лицом, носил синий джинсовый костюм, числился механиком на целлюлозно-бумажном комбинате в Слоке, жил там же, т.е. в Юрмале. Были они ровесниками – по 27 лет.