Текст книги "Невиновных нет"

Автор книги: Григорий Глазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Библиотека моя здесь была небогатой – две книжные полки: три детектива в мягкой обложке – карманное издание, которые еще не прочитал (обычно, прочитав, выбрасывал), а основное – справочники, атласы. Через десять минут я уже выписал на листок бумаги парижские православные церкви: 91, рю Лекурб, Храм Покрова Пресвятой Богородицы и Преподобного Серафима Саровского; 12, рю Дарю, Свято-Александро-Невский собор; 19, рю Клод Лорран, Храм Всех Святых в Земле Российстей Просиявших и еще несколько.

Поездить по церквям, конечно, придется не один раз, возможно, не одну неделю. В субботы и воскресения на литургии – утренние и вечерние...

На Кнорре я наткнулся спустя пять недель после моего возвращения из Москвы, объездив по несколько раз все храмы. Случилось это в воскресенье в Храме Всех Святых в Земле Российстей Просиявших. Было теплое солнечное весеннее утро. Я приехал минут за пятнадцать до начала службы, чтоб удобнее в сторонке припарковать свой служебный "рено" и ждать в который раз возможного появления Кнорре. Прихожане прибывали все по-воскресному одетые, кто в одиночку, кто парами, в основном люди, кому за пятьдесят. Но в общем-то народу не густо, да и откуда ему взяться, русская прежде полноводная река во Франции мелела из десятилетия в десятилетие, прибытка почти не было...

Кнорре приехал на "пежо", покрашенном в серый металлик. Я сразу узнал его по фотографии, в которую всматривался неоднократно, чтоб запомнить. "Он"! – вспыхнуло, как обожгло, едва тот вышел из машины вместе с нарядненькой девочкой лет двенадцати: невысокий, в коричневом твидовом костюме, плотный, крупная голова, черты лица – лоб, нос, рот – не размазаны, а рельефны, низкий с глубокой проседью ежик волос. Проследовал с девочкой в церковь. Я быстро перегнал свой "рено", поставил рядом с машиной Кнорре, благо, место нашлось. Войдя в полумрак храма, я отыскал глазами Кнорре, встал так, чтоб поближе к выходу, делал все, что остальные: возжег тоненькую свечку, перекрестился. Литургия началась, но я мало что слышал – напряженно думал о своем, слишком крупно поставил и был как под гипнозом, не допуская сомнений в успехе...

Перед самым концом службы я удалился раньше всех, сел в машину, несколько раз качнул педалью акселератора, затем вышел, поднял капот и сделал вид, что копаюсь в двигателе, из-под руки наблюдая за выходившими прихожанами.

– Что случилось, месье? – услышал я рядом чуть хрипловатый, но приятный баритон.

– Да, вот не заводится. А я в этом деле профан. Может быть окажете любезность, если, конечно, ваши познания хоть чуток выше моих, – прием банальный, но зато без лишнего мудрствования.

– Давайте попробуем, – сказал Кнорре. Мы стояли лицом друг к другу, как бы совершая взглядами знакомство. Потом он увидел лежавшую у меня в салоне газету "Известия", удивленно взглянул на меня, спросил:

– Читает по-русски?

– Я москвич.

– Очень приятно, – сказал он на хорошем русском.

– Мне тоже, – из вежливости произнес я.

– Натали, дружок, если хочешь, сядь в машину, я попробую помочь месье, – обратился Кнорре к девочке.

– Мерси, я лучше погуляю на солнце, – ответила по-русски девочка.

– Дочь? – спросил я.

– Не моя, кузины, – Кнорре мял в крупной мясистой руке ключи от своей машины, висевшие на белом выпуклом пластмассовом брелке в виде сердечка размером с пятак. Заметив мой взгляд, он слегка сдавил пальцами сердечко и из его оконечности, из маленькой дырочки, ударил сильный малинового цвета луч.

– Забавная штучка, – искренне удивился я. – Батарейка и миниатюрная лампочка?

– Нет, светодиод. Удобно в темноте, когда надо вставить ключ в замок двигателя, – Кнорре протянул мне брелок.

Я несколько раз с любопытством сжал пальцами щечки сердечка, луч вспыхивал и гас. На сердечке была зеленая надпись "Орион". Я вспомнил: название фирмы Кнорре! Спросил:

– А где можно купить такой брелок? Прекрасный сувенир для моих московских друзей!

– Нигде, – улыбнулся Кнорре. – Это делают немцы для моей фирмы, дарю, когда знакомлюсь с клиентами. По-немецки эта, как вы изволили заметить "штучка" называется Schllussellicht, "ключечный свет", так что ли.

– Готов стать клиентом вашей фирмы ради такого сувенира, – засмеялся я.

– Милости прошу, – Кнорре достал бумажник и извлек оттуда визитную карточку.

Я сделал то же самое. Прочитав мою визитную карточку, Кнорре произнес:

– О! Да вы действительно возможный клиент!.. Рад был познакомиться... Ну, что ж, займемся вашей машиной...

Через пять минут Кнорре завел двигатель моего "рено" и вытерев ладонь о ладонь, объявил:

– Вы просто залили свечи. Теперь все в порядке, – прислушался он, как спокойно на холостых оборотах работает мотор.

– Большое спасибо, месье Кнорре. И простите, что отнял у вас время, Натали, наверное, уже томится – посмотрел я на одиноко стоявшую девочку.

– Ничего. Пожалуйста. Рад буду продолжить знакомство.

Мы вежливо попрощались.

– Натали! – позвал Кнорре.

Девочка подбежала, уселась в машину и они укатили...

Я не стал форсировать события, терпеливо ждал. Однажды с утренней почтой получил довольно объемистый каталог фирмы "Орион" – прекрасно изданный, на плотной белоснежной мелованной бумаге, с цветными, абсолютно натурального цвета фотографиями образцов продукции, уже известный мне набор: умывальные раковины-тюльпаны, биде, облицовочная плитка и прочее. И, разумеется, ни слова о лаборатории с ноу-хау. "Ладно, подождем еще, подумал я, – звонить пока не буду, но чтоб сучить покрепче ниточку, отправлю официально-благодарственное письмо, буквально две-три строчки". Так и сделал. Через неделю Кнорре позвонил. Я еще раз поблагодарил его за каталог, пообещал переправить его в Москву знакомому из торгово-посреднического объединения, может быть, проявят интерес, поскольку изделия фирмы Кнорре – это для России нынче дефицит.

– Месье Перфильев, – сказал он, – не исключено, что мне придется съездить по делам в Россию. Предварительно хотел бы с вами посоветоваться. Может быть пообедаем вместе? Я приглашаю. Скажем завтра.

– Готов быть вам полезен, – ответил я.

– Есть симпатичный ресторанчик "Куропатка". Вы откуда будете ехать?

– От метро "Опера".

– От "Опера" вам надо миновать две станции и выйти на Сентье. Жду вас в два. Устраивает это время?

– Вполне, – ответил я...

"Куропатка" была действительно симпатичным и уютным местом. При входе неожиданно встречала живая коза на постаменте, над дверью в туалет голова тигра, на стенах охотничьи ружья, чучела птиц и зверей. В зале сумеречно, стояли лампы-бутылки с колпачками-абажурами из какого-то красного материала, похожего на рогожку. Мы сели за столик у окна. Ресторан был не из дорогих, как я понял, для публики среднего класса клерков близлежащих контор, продавщиц окрестных магазинов, служащих рекламных агентств и государственных учреждений, находившихся неподалеку. За одним большим столом обедали восемь японцев, ели они молча, с той одинаковой серьезностью, с какой привыкли относиться ко всякому делу: будь то работа или поглощение пищи...

Когда мы перешли к десерту, пили кофе, Кнорре сказал:

– Я получил информацию, что у вас в городке Белояровске есть карьер, где добывают уникальную белую глину. Карьер дышит на ладан, нет средств, техники. Я хочу поехать, взять пробы. И если это окажется то, что мне нужно, готов заключить солидный контракт. С выгодой для обеих сторон.

– Что это за такая волшебная глина? – как бы несерьезно улыбнулся я. – Ужели в Европе поближе нет подходящей для унитазов и облицовочной плитки? – добавил.

– Представьте, что нет, – ответил он.

– Но до сих пор вы же обходились другой глиной. И, как понимаю, неплохо, – я почувствовал, что он что-то недоговаривает.

– Хорошему предела нет. Хочу упредить возможных конкурентов, вежливо завершил он тему.

– Где этот Белояровск? – спросил я.

Он назвал.

– От Москвы далековато. Чем могу быть полезен?

– Мне нужно точно знать, как туда добраться, с кем там иметь дело, чтобы не терять ни времени, ни денег зря. Это возможно?

– Я попробую сделать для вас большее: не только узнать, с кем надежнее всего иметь дело, но и избавить вас от предварительной поездки в Белояровск.

– Каким образом? – удивился он.

– Сколько вам нужно этой глины для апробации?

– Килограммов сто.

– Через месяц мне в офис должны прислать самолетом большой багаж наши образцы, я готовлю выставку. Попрошу коллег в Москве решить и вашу проблему – доставить сюда с моим багажом центнер глины. Наши часто летают из Москвы чартерными рейсами в областной центр, так что сгонять автомобилем из областного центра в Белояровск несложно. Знают, что получат от меня сувениры из Парижа.

– Это было бы выше всех моих ожиданий! – воскликнул Кнорре. – Если глина окажется такой, как мне говорили, я заключу контракт, а вы получите комиссионные.

– Там будет видно, – засмеялся я.

– Кстати о сувенирах: во-первых, я оплачу стоимость тех, что вы купите для людей, которые доставят глину из Белояровска, они ведь тоже, возможно, понесут расходы: во-вторых, – он открыл кейс-дипломат из хорошей коричневой кожи, выложил передо мной с десяток черных коробочек с белой полоской, на которых был изображен брелок в виде сердечка и луч, бьющий из его оконечности, а сверху шла светлая надпись "Superled Schllussellicht" Это вам.

– Огромное спасибо! – искренне поблагодарил я, зная падкость на подобные безделушки тех, кому придется их дарить...

Мы допили кофе. Счет оплатил Кнорре. Мы вышли, тепло расстались, договорившись поддерживать связь...

Дома я подытожил: Кнорре, конечно, темнил, что вдруг ему понадобилась особая белая глина из Белояровска для унитазов и бидэ. Раньше обходился, и неплохо. Так в чем же дело? Темнил и я: никто из "Экспорттехнохим" никакими чартерными рейсами не летает в этот Белояровск, и, тем более никто не будет гнать машину за какой-то глиной для меня. Я просто сообщу в свою гнусную контору, что вышел на Кнорре и что ему понадобилась белая глина. Они там на уши встанут, в зубах припрут из Белояровска центнер глины, чтоб затем доставить мне в Париж первым же рейсом "Аэрофлота" это дерьмо. Дерьмо ли?..

6. ПАРИЖ. ЖЕЛТОВСКИЙ. ДВА С ПОЛОВИНОЙ ГОДА ТОМУ НАЗАД

Я, Желтовский Дмитрий Юрьевич, мужик крепкий, мне 38 лет, но вчера перебрал, и башка все еще чужая. Сейчас пивка бы поправиться, а то в самолете нахлебался воды, только мочевой пузырь дразнил. Видок, наверное, у меня, как у бомжа, пардон, как у клошара, я же в Париже. Даже консьержка посмотрела на меня подозрительно, когда я двинулся вверх по лестнице к квартире моего приятеля и коллеги Поля Берара.

Поль живет на третьем этаже, марши длинные, крутые, даже я сопел, и когда Поль открыл дверь, я первым делом спросил:

– Когда поменяешь квартиру, где будет лифт? Ты, наверное, пока доведешь по этим ступеням очередную красотку, успеваешь кончить?

– Заходи! – засмеялся он, хлопнув меня ладонью по груди, забирая мою дорожную сумку и видеокамеру "Панасоник" самой последней модификации, за которую я отвалил в Эмиратах столько, что и сейчас, когда вспомню, начинаю икать. – От тебя смердит, лезь в ванну, пока будешь отмокать, я приготовлю поесть, – сказал Поль.

– Пива! – выдохнул я.

– Будет. Потом...

Я сидел в ванне, действительно отмокал, отходил, на кухне чем-то гремел Поль. Мы знакомы уже семь лет. Репортер он первоклассный, в деле и просто в жизни надежный, что нынче редкость. Он один из немногих, пожалуй, кого я не "одолжу" никому ни за какие посулы, ни за какие бабки-баксы-шмаксы. Мы оба любим свое дело, как запойные. Тут азарт, а бабки потом. Если дело делаешь профессионально, а не стежками из гнилых ниток – бабки будут, и немалые, но все равно они текут у нас с Полем меж пальцев, как вода. Мы оба холостые, и оба непрочь пожить в свое удовольствие. Приезжая в Москву, Поль живет у меня на даче, он любит Подмосковье зимой: снег, мороз, лес вокруг, лыжи... Сейчас мы с ним задумали одну интересную темку. Тут копать и копать! Кубометры дерьма надо перелопатить. А дерьмо – это человеческие судьбы, у каждого своя. Вот в этих кучах надо найти жемчужинки, они, правда, тоже из дерьма, но для нас с Полем – жемчужинки, поскольку мы с Бераром имеем общую точку зрения: в жизни у каждого человека не может не быть чего-нибудь такого, что хотелось бы скрыть, забыть навсегда. Каждый совершает в жизни нечто постыдное или опасное, что не подлежит огласке, хоть разок, а вляпается: из-за бабы, из-за денег, из-за желания сделать карьеру, да мало ли всяких соблазнов! Вот это и есть наши с Полем Бераром жемчужины. Он будет добывать их здесь, а я в России нанизывать на отечественную ниточку. В каком месте искать-лопатить навоз мы уже определились. Правда, мое останкинское начальство не знает об этом, сюда в этот раз я послан вовсе за другим, за пресным видеосюжетом о конкурсе фольклорных коллективов, из которого только я и смогу сделать что-нибудь не снотворное...

Я натянул толстый махровый халат Поля и босой протопал на кухню. Батарея банок с пивом стояла уже на столе, мы сели обедать-ужинать.

– Ты за каким чертом прилетел? – спросил Поль.

– На фестиваль-конкурс фольклорных танцев.

– Сочувствую. Вот что такое служить! – поддел Поль.

– А что у тебя, стрингер? [стрингер – журналист, телерепортер, работающий нештатно на любую телерадиокомпанию, агентство, газету в какой угодно стране, где купят предложенный им материал; почти то же, что и "фрилансер" – репортер на вольных хлебах, с высшей степенью свободы, связанной с добычей новостей]

– Одного зацепил в Марселе. След ведет вроде в Мурманск. Но сорвался с крючка, сукин сын: внезапно помер от инфаркта.

– Сволочь!.. А почему в Марселе?

– Мне подсказали парни из тамошнего телевидения, вот я и ринулся на живое.

– А здесь, в Париже, что?

– Прощупываю нескольких мелких и средних.

– Тут времени на поиск жалеть не надо. Конечно, в том случае, если ты прижмешь кого-нибудь, кто располагает достоверной информацией и отпасуешь ее мне, а уж в России я им суну твоего ежа под одеяло... В общем ты будешь Ариадной, дашь мне ниточку, а я пойду в лабиринт, убью Минотавра и по этой ниточке вернусь назад.

– Смотри, Тесей, чтоб Минотавр тебя не загрыз... Пива еще хочешь?

– Нет, спасибо.

– Тогда идем, кое-что покажу.

Мы прошли в его кабинет. Здесь, как всегда, был бардак, на письменном столе, где стоял компьютер, валялись книги, папки, видеои аудио кассеты, на полу у полок тоже кучей книги, газетные подшивки. Но я знал, что в этом хаосе Поль разбирался лучше, чем автомобилист у азбучной дорожной разметки.

Он включил компьютер. Побежали зеленоватые строчки, извлеченные памятью машины из банка данных. Пока они менялись на экране, я успевал прочитать фамилии, имена, конфиденциальную информацию об этих людях за многие годы, места их нынешней службы и прежней на протяжении пятнадцати-двадцати лет. Что ж, это была хорошая рыба, но покуда она еще безмятежно плавала, а нам предстояло загнать ее в сеть...

– Пройтись не желаешь? – спросил Поль, когда мы закончили.

– Нет. Устал.

– Ляжешь в кабинете, – Поль принес мне постель, освободил диван от книг, журналов. – Сегодняшние газеты дать?

– Давай.

– Если захочешь мороженое, возьмешь в холодильнике.

Я постелился, лег, взялся за газету, потом пошел на кухню за мороженым. Это было мое любимое неаполитанское с ванилью в упаковке из красной фольги, с черной надписью "Мико". Сожрав его, я почитал еще немного и заснул. Мне приснилось, что я снова лечу, но почему-то не в лайнере, а в шумном вертолете, внизу какой-то пляж, голые девки загорают, рядом со мной в пилотской форме этот парень, с которым я сегодня летел в Париж, как его... кажется, Перфильев, он открыл две больших сумки, одна набита доверху банками с пивом, другая полна "Мико", дымятся куски сухого искусственного льда, дым заволакивает кабину, Перфильев что-то кричит, но я не слышу...

7. ПАРИЖ. ПЕРФИЛЬЕВ – КНОРРЕ. ДВА С ПОЛОВИНОЙ ГОДА ТОМУ НАЗАД

Глина из Белояровска прибыла через пять недель. За это время я и Кнорре не звонили друг другу, не виделись. Он, возможно, был занят или из вежливости, чтобы не докучать, не показаться навязчивым и соблюсти чувство собственного достоинства: как ни как – глава фирмы; я же не хотел торопить "роды", ибо преждевременные, они иногда кончаются плохо. "Если получу для него глину, – наверстаю", – рассуждал я. И вот она у меня в офисе – в ящике, укрытая мокрой полиэтиленовой пленкой. Я позвонил ему, назвался секретарше, она соединила:

– Месье Кнорре, вы можете прислать машину за глиной, – сообщил я ему коротко.

– Не может быть! – воскликнул он.

– Иногда и мы выполняем свои обещания, – засмеялся я, – хотя худая слава о нашей несолидности и необязательности зачастую справедлива.

– Когда я могу забрать ее?

Я назвал ему время, когда в офисе уже никого не будет, кроме меня.

– Я хочу компенсировать людям, занимавшимся глиной, их расходы. В какой форме это возможно сделать? – спросил он.

Конечно, я мог бы великодушно отвергнуть это предложение, тем более, что доставка глины не стоила никому, кроме государства, ни копейки. Однако подобный отказ мог насторожить Кнорре: с чего бы его так благодетельствовали. Естественней, когда подобные услуги, связанные в его представлении с издержками, в какой-то форме оплачиваются. Поэтому я ответил:

– Это вы решите сами...

На следующий день он прислал фургончик "тойота"; шофер и рабочий в каскетке с надписью "Орион" забрали ящик с глиной, а мне в кабинет внесли четыре картонные коробки.

– Патрон сказал, что это вам, – сообщил шофер.

В коробках находились красивые кофейные и чайные сервизы на шесть персон. В былые времена я, разумеется, все это по приезде в отпуск в Москву презентовал бы своим начальникам, ох, как они любят такие знаки "внимания", бурчат при этом: "Ну что ты, Павел! Зачем было так тратиться... Ну, спасибо тебе". Нынче же в надежде на то, что через год я с ними расстанусь на веки вечные, я твердо решил: никаких взяток засранцам в лампасах и без от меня больше не будет. Хватит!.. Найду более полезное применение этим сервизам. Хотя бы тому же Лебяхину, на которого я имел виды, если все получится так, как я рассчитал...

С этой поры мои отношения с Иваном Кнорре пошли по нарастающей. Еще через три недели он отправился в Россию, чтобы заключить контракт с Белояровским карьером, видно глина очень подошла ему. Я связался с Москвой, чтобы мои хозяева обеспечили эту поездку: избавили Кнорре от волокиты, от чиновников-взяточников, которые будут отфутболивать один к другому бумаги, вымогая мзду. Я был уверен, что негласное вмешательство-покровительство моего ведомства уберет все препятствия с дороги Кнорре к заветной глине. Проворачивать эти фокусы мы умеем...

Вернулся Кнорре в прекрасном расположении духа, поездка прошла успешно: выгодный контракт был заключен, первые поставки намечались через месяц. Я про себя ухмыльнулся: тут уж _м_о_и_ проследят, чтоб все шло без сучка и задоринки...

Мы стали видеться чаще, я чувствовал, что он признателен мне, даже как-то деликатно подчеркивал это. Прогуливаясь по вечернему Парижу, мы заглядывали то в одно, то в другое бистро выпить по кружке пива или по стаканчику божеле, иногда обедали вместе. Как-то по дороге зашли в небольшой ресторан "Пуларка" на 8, рю Жан Жака Руссо.

– Выбирай, – сказал он, протягивая меню, на котором было написано: "Цыпленок" желает вам хорошего аппетита и говорит: "Здравствуйте!"

– Коль уж "Цыпленок" так печется о нашем аппетите, давай и возьмем пуларку, – засмеялся я.

– Что будем пить? – спросил он.

– Ничего. Обойдемся этим, – кивнул я на дежурно стоявшую на столе литровую бутылку розового легкого столового вина.

Ели мы не спеша, беседовали.

– Я ведь одинок, знаешь, – вдруг сказал он. – Семьи нет. Так сложилось. С сестрой вижусь очень редко, у нее своя семья, свои проблемы. Да и не принято здесь, как у вас, часто общаться без дела. Иногда, когда уезжаю отдохнуть куда-нибудь к морю на неделю, дней на десять, беру с собой Натали. Ты ее видел, хорошая девочка, – он обращался ко мне на "ты". – Как ни странно, близких друзей у меня тоже нет, хотя я и не бирюк. Для дружбы, видимо, нужно что-то такое, чем я, наверное, не обладаю.

– А с женщинами?

– Есть подруга, Леони, мы живем уже год, моложе меня на восемнадцать лет, знает, что я не женюсь на ней. Но ее устраивает такой вариант, работает художественным редактором в журнале мод. Умна, образованна, любит музыку. Кстати, сказала, что в конце месяца повезет меня в Шартр. Там в Нотр-Дам для каких-то важных гостей будет небольшой органный концерт. Если хочешь, возьмем тебя.

– Я не знаток органной музыки, – сказал я...

В Шартр я, конечно, поехал. Машину Кнорре вела его подружка Леони тощая, плоскогрудая и некрасивая брюнетка с гладко расчесанными до плеч волосами. Но под высоким бледным лбом светились умом и живостью неожиданные для брюнеток светло-синие глаза, они-то и делали Леони красивой. По дороге она сказала, что обычно в соборе не концертируют, лишь в редких-редких случаях, по просьбе каких-нибудь заезжих иностранных знаменитостей. Доехали мы за сорок минут.

Гигантский Нотр-Дам де Шартр возвышался над городом. Уже стемнело. Входя под необъятные своды собора, я с каким-то сладким ужасом подумал, что впервые нога человека ступала сюда восемьсот лет назад. В соборе было полутемно, прохладно, от многовековых плит и стен тянуло, как мне показалось, сыростью, сырыми показались и скамьи, установленные только при Лютере и кальвинистах, до этого прихожане стояли и ползли на коленях. Слушателей, кроме нас троих, оказалось человек пятнадцать-двадцать. Концерт начался неожиданно, откуда-то с немыслимой высоты, где сидел органист, как с небес опустилась неземная могучая музыка, заполнившая каждый уголок, каждую щель собора. Длился концерт около часа. Обратно мы ехали молча, каждый думал о своем: не знаю, о чем Кнорре и Леони, а я о том, что уже начало лета, скоро период отпусков, Кнорре и Леони, как и большинство парижан, уедут из города; это для меня плохо, я ощущал, что мое главное дело незаметно начало двигаться не вперед, а по замкнутой колее круга...

Я невинно спросил:

– Когда вы и куда едете отдыхать в этом году?

– Я, видимо, поеду одна, в Грецию. Ив не может, у него какие-то дела на весь сезон.

– Что так? – повернул я голову к Кнорре.

– Мне придется торчать все лето в Париже, – не объясняя, ответил он.

Меня это, понятно, обрадовало...

Леони уехала в середине июня. Мы с Кнорре по-прежнему часто виделись, иногда вместе посещали в субботу или в воскресенье утренние литургии в церкви...

Потом незаметно пришел август, надо было что-то предпринять, чтоб моя дружба с Кнорре и Леони не кончилась прогулками, сидениями в ресторанчиках и слушанием органной музыки. Я знал от своих в Москве, что три трейллера с глиной Кнорре получил, ждал последний – четвертый. И я решил прибытие его притормозить, чтобы, возможно, этим вызвать его на разговор о фирме "Орион" и, если удастся, сделать осторожный шажок к засекреченной лаборатории. Я знал, что фирма где-то в районе вокзала Сен-Лазар. И однажды вечером я позвонил Кнорре, сказал, что нахожусь по делам недалеко от него, не встретиться ли, чтоб выпить по кружке пива. Он согласился, назвал небольшое кафе.

В Париже было еще знойно, город опустел, лишь стайками бродили туристы-японцы, обвешанные фотоаппаратами и маленькими видеокамерами. К вечеру от зданий, от мостовых исходил тугой теплый воздух. Свет фонарей падал на плиты тротуаров сквозь шевелившиеся листья деревьев, и казалось, что покачиваются сами плиты, отчего немножко кружилась голова. Недалеко от площади Клиши над дверью старого узкого дома висела кустарная надпись "Секс-шоп". Две молоденькие проститутки в коротких кожаных юбчонках торчали у двери, боязливо озираясь по сторонам – в этом районе их промысел был запрещен. Рядом в небольшом скверике, жадно поглядывая на девок, о чем-то спорила, размахивая руками, группка арабов. Понаблюдав эту охоту, я миновал рю Амстердам и направился к кафе. На его стеклянной витрине мелом было написано меню и цены. Я занял столик в углу, чтоб видеть через окно улицу и входную дверь. Минут через пять вошел Кнорре. Мы взяли холодного пива и с удовольствием залпом опорожнили по полкружки.

– Что нового? – спросил я, облизывая пену с губ.

– Новости поставляете вы мне, – раздраженно ответил Кнорре.

– В каком смысле?

– Меня многие отговаривали иметь с вами дела.

– Что так? – вроде удивился я внезапной перемене его настроения.

– Контракт не соблюдается. Сроки. Затянули.

– Может и впрямь не стоило связываться с этой глиной? У нас ведь сейчас бардак, перестройка.

– Нужда заставила.

– И фирма из-за этого простаивает? – спросил я.

– Чушь! Что ты знаешь о фирме?!

– Ничего, – улыбнулся я.

– Я тебе покажу мою фирму. Хочешь?

– Как-нибудь, если будет время. А когда по контракту должна была быть последняя поставка глины?

– Еще в конце июня, – он странно взглянул на меня.

– Что от Леони слышно? – перевел я разговор в иное русло.

– Она на Кипре. Все в порядке... Я дважды звонил в Белояровск. Дозвониться туда немыслимо. Другая Галактика. Отправил три факса – в ответ молчание. Ты бы не мог мне помочь? – вдруг спросил он.

– Надо подумать, – ответил я.

– Вот и думай.

Он был явно раздражен и, пожалуй, взбешен. Таким я его не видел.

– Во вторник позвони мне, – сказал я. – Может что-нибудь и придумаю через парней из торгпредства...

Мы посидели с полчаса, выпили еще по кружке.

– Пора, – сказал он...

Во вторник он позвонил:

– Ну, что?

– Мне пообещали сдвинуть с места твой трейллер с глиной, – сказал я.

– Посмотрим, на сколько ты могуч. Так что, хочешь посетить мою фирму?

– Разве что в пятницу, буду посвободней, – ломался я, хотя сам сгорал от желания скорее там оказаться.

И в пятницу я поехал на "Орион". Пятиэтажное, буквой "П" здание заводского типа. Сам офис находился в левом крыле. Часа полтора Кнорре водил меня по цехам. Дело было действительно поставлено с размахом, на самом современном технологическом уровне, уж в этом-то я, как инженер-химик, толк знал. Нигде не воняло, не дымило, не капало. Синие халаты, синие комбинезоны, синие шапочки, чистота, целесообразность в компановке оборудования, в работе всех служб. Потом мы поднялись лифтом на четвертый этаж, и Кнорре повел меня по коридору с десятком дверей по обе стороны, на которых висели таблички с названием лабораторий, компьютерно-проектировочного зала. Там, где у нас торчат кульманы, тут электроника. Все впечатляло. "И это, – думал я, – чтоб делать всего лишь унитазы и прочую сантехнику! Но потому все это и конкурентоспособно. И по дизайну, и по чистоте расцветок, и по вкусу художников, придумывавших узоры, форму и цвета для облицовочных плиток..."

Мы подошли к концу коридора, где он поворачивал в правое крыло здания. И тут в торце я увидел дверной проем глухой двери: вместо нее сдвижная дверь-решетка, за нею охранник и еще небольшой коридор тоже с дверями по обе стороны. Охранник в форме, но не ажана и не жандарма, какая-то мне незнакомая, скорее всего из спецслужбы фирмы "Орион", сбоку висела кобура с пистолетом. Я невольно задержался, понимая, что это и есть место, где упрятаны мои надежды, которые оберегает от меня верзила с пистолетом на боку, беспардонно уставившийся мне в глаза.

– Пойдем дальше, – как бы пробудил меня Кнорре, указывая рукой вправо, за поворот перед решеткой.

– А туда нельзя? – как можно наивней спросил я, кивнув на охранника.

– Нельзя, – жестко ответил Кнорре.

– Секреты фирмы? – засмеялся я. – Но я же не конкурент!

– Как знать.

И в этом его "как знать" мне почудилась двусмысленность.

– Тут и замешиваешь нашу глину, – вроде шутя, спросил я.

– У меня все замешано на глине, – каламбуром ответил он.

Мы двинулись дальше, и оглянувшись на таинственный коридор, на одной из дверей я успел прочитать на табличке: "Лаборатория синтеза..."

Последний трейллер из Белояровска ему с моей помощью отправили через неделю. Я позвонил Кнорре, сообщил.

– Наконец-то! Спасибо тебе, – суховато ответил он...

Все, что произошло потом было похоже на иррациональный сон. Но это была явь, заставившая меня вспомнить афоризм одного мудрого польского писателя: "Прыгая от радости, смотри, кабы кто-нибудь не выхватил у тебя из-под ног землю..."

8. НА ЗЕМЛЕ. МОСКВА. СЕГОДНЯ

Василий Кириллович Лебяхин "копал", а говоря языком прежней его профессии, "разрабатывал" фирму "Улыбка", ее главу Евсея Николаевича Батрова, его окружение, его настоящее и прошлое, выполняя поручение Перфильева. Возможности у Василия Кирилловича имелись. Человек предусмотрительный, он задолго до увольнения в запас на всякий случай кропотливо, по крохам, тайно и осторожно, поскольку доступа к первоисточникам не имел, стал собирать досье на разных людей – на бывшую негласную агентуру, стукачей, провокаторов. Одни на это пошли когда-то доброхотами в надежде сделать карьеру, других завербовали – лестью, посулами или угрозами. Большинству из них нынче уже за сорок и за пятьдесят: бывшие студенты и рабочие, комсомольские и профсоюзные активисты, аспиранты и инструкторы райкомов, инспекторы райисполкомов. Теперь уже заматеревшие, оклемавшись после сутолоки и переполохов перестройки и разобравшись, что к чему, ринулись они растаскивать в лоскуты государство, разделившись на "демократов" и "консерваторов". Особенно лихими оказались бывшие лидеры и работники центрального аппарата комсомола. Они уже не хотят ни революций, ни крови, ни Маркса с Лениным, а спокойствия, и чтоб государство не мешало заглатывать и переваривать. Почти все остались дружны, сохранили связи; прежнее чувство стаи и железная организованность оказались теперь ой, как полезны. И когда Лебяхину требовалось что-нибудь по-крупному, он не стесняясь обращался к ним, разговор происходил приблизительно такой:

– Станислав Никитич, здравствуйте. Говорит полковник Лебяхин Василий Кириллович. Не помните? А я вас хорошо помню. Когда вас из комсомола решили послать атташе по культуре в посольство в Алжир, МИД советовался с нами. Мы дали добро, поскольку сотрудничали с вами уже лет семь. И вы нам понравились. Я еще учил вас, как надо держать вилку и нож. Если подают три вилки, то что какой надо есть. А еще наставлял вас, какого цвета галстук, сорочку, носки полагается носить к светло-коричневому костюму. Вспомнили? Ну и прекрасно! У меня небольшая просьба... – Дальше излагалась просьба. И никогда не случалось отказа.

Имелся и такой вариант разговора:

– Андрей Андреевич? Хорошо, что застал вас. Это полковник Лебяхин Василий Кириллович. Мне хотелось бы в ваше СП устроить одного человека, по специальности он инженер-оптик. Кто посоветовал обратиться к вам? Воробьев Боря! Сказал, что вы не откажите, он о вас очень высокого мнения.