Текст книги "Невиновных нет"

Автор книги: Григорий Глазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Ладно, иди выписывай заказ-наряд, – сказал Миша.

Пока прапорщик оформлял заказ-наряд, Миша засунул под машину большое корыто, куда обычно сливал тосол и увидел, что погнут "фартук". Вернулся прапорщик.

– На, – отдал он Мише бумаги.

– Где "фартук"-то погнул? – спросил Миша, сидя на корточках перед корытом.

– Кусок рельса торчал, я не заметил, зацепил... Так я побегу? Когда мне быть?

– К трем... Ключи оставь.

– Они в замке. А вторые у меня...

С "семеркой" прапорщика Миша управился к обеду. Отогнал ее в закуток, запер, сунул ключи в карман и после обеда принялся за другую машину. Прапорщик вернулся не к трем, а около четырех, запыхавшийся, взмокший.

– Ну что?! – спросил он Мишу.

– Готова. Можешь ехать.

В это время по громкой связи объявили:

– Механик Брустин, зайдите к начальнику смены, вас к телефону.

– Побегу, – сказал Миша.

– Ты надолго? – спросил прапорщик.

– Не знаю.

– Ждать не могу... Спасибо, браток!..

Миша вышел из цеха, направился в каморку начальника смены. На столе лежала телефонная трубка.

– Тебя, – сказал начальник смены. – Ким Валеев.

– Привет, Ким, – придерживая трубку плечом, Миша стал закуривать. Что стряслось?

– Слушай, Мишок, отработай завтра и в субботу и мою смену. Понимаешь, кореш, с которым тянул срочную, женится.

– Ну, а я причем? Хочешь заменить его в первую брачную ночь?

– Живет он в Рязани. Не поехать на свадьбу не могу. Я потом отработаю за тебя.

– Это понятно... Хрен с тобой, езжай. Привези со свадьбы сладенького, кусок хорошего торта... Будь здоров, – он повесил трубку...

Отъехав от СТО километра четыре, прапорщик хватился, что вторая пара ключей осталась у Миши. Глянул на часы, понял, что времени в обрез: еще надо в "Детский мир" и ЦУМ, а возвращаться за ключами, тогда уж точно никуда не поспеет. И послав эти ключи куда подальше, успокоил себя, что на обратном пути из Вологды в Астрахань заедет и заберет ключи...

Мише Брустину было тридцать два года. Слыл он добросовестным мотористом, к нему многие старались попасть, была у него уже своя клиентура. Он жил с отцом, мать два года назад умерла от рака, так и не дождавшись ни невестки, ни внуков – Миша был заядлый холостяк. Отец его, Борис Сергеевич, инвалид войны второй группы, все еще работал там же, куда пришел сорок лет назад в проектный институт энергосетей. Начав рядовым инженером, на пенсию вышел в должности начальника отдела, Начальство упросило его, опытного, знающего, остаться, придумали для него должность "главный специалист". Заказов после развала Союза стало намного меньше, и институт работал вполсилы, некоторые отделы и службы "отдыхали" по 3-4 дня в неделю. Так что у Бориса Сергеевича теперь было много времени, чтобы тосковать по жене, предаваться воспоминаниям, обихаживать себя и Мишу. У них всегда были хорошие отношения, теперь же, после смерти жены, отношения эти стали еще нежнее, заботливей, доверительней, хотя внешне ни отец, ни сын этого не подчеркивали.

Так и жили они вдвоем в трехкомнатной квартире на Большой Полянке. Большую часть хозяйственных дел после смерти жены Борис Сергеевич взял на себя, в том числе и приготовление еды, Миша же обеспечивал продуктами, у него был старенький "Москвич", что ускоряло этот процесс. Машину в свое время купил отец у коллеги, уезжавшего в Израиль, сам Борис Сергеевич пользовался ею редко, оформил доверенность на Мишу.

Миша работал посменно. Если в первую, утреннюю, то ездил на СТО "Москвичом", рано утром добираться городским транспортом стало невозможно; когда же была вторая смена, ездил на метро и автобусом – на работу и обратно, минуя час пик.

Борис Сергеевич любил сына беззаветно, с той силой преданности, которая к старости, сжатой одиночеством, направлена на одного из самых близких – на дочь или сына, на жену или внука, внучку. У Бориса Сергеевича был только единственный сын...

В тот роковой день, когда прапорщик менял помпу на своей белой новенькой "семерке", Миша работал в первую смену. Был четверг...

Белая новенькая "семерка" приглянулась им около ЦУМа. Они видели, как из нее выскочил суетливый прапорщик, утер лоб и понесся в ЦУМ. По номерам определили, что машина иногородняя.

– Видел этого провинциального лоха? – спросил рябой Лащев.

– Видел, видел. Иногородняя в самый раз, – кивнул Виксне.

Темнело быстро. Было ветрено, холодно. Они стояли у дверей ЦУМа, откуда гнало теплый воздух. Конец дня. Толчея. На них никто не обращал внимания. Валил народ – кто домой, кто в магазины. Минут через пять, уже сидя в "семерке", они осторожно выруливали, чтоб не задеть стоявшие по бокам иномарки...

По дороге из центра, возбужденные удачей, беседовали:

– "Тачку" побыстрее надо скинуть с рук, – сказал Виксне.

– Ты езжай к "Колбасе", чтоб навесил новые номера и сделал новый техпаспорт на мое или на твое имя. Я тем временем позвоню с переговорного в Ростов армянину, пусть приготовится.

– Скажи, чтоб не рублями, а баксами.

У метро рябой Лащев вышел из машины...

Поздно вечером они уже сидели в квартире в Матвеевской, ели бутерброды и запивали кефиром.

– Зачем ты "Колбасе" оставил "тачку"? – спросил Лащев.

– Ничего, поездим городским транспортом. Так спокойней. У "Колбасы" оказался пустой гараж, он загнал "семерку" туда. Послезавтра к полудню все будет готово. Съездим и заберем. Предупредил, чтоб обязательно забрали, держать у себя не может.

– Что-нибудь спрашивал?

– Он никогда ничего не спрашивает. "Много буду знать, больше из меня и вытрясут", – это его любимая поговорка.

– Много запросил?

– Прилично. Ничего, не обеднеем. Придется, правда, заскочить на какую-нибудь СТО, барахлит замок зажигания, не сразу заводится.

– Может аккумулятор, клеммы окислились?

– Нет, мы с "Колбасой" все проверили: клеммы, свечи, трамблер. Точно – замок. С неисправным замком в путешествие до Ростова нельзя пускаться... Что армянин сказал?

– Ждет... Эх, сейчас бы вместо этого коровьего пойла, – Лащев кивнул на стакан с кефиром, – удавить бы пузырек хорошего коньячка и к телке под бок!

– Артур тебе впрыснет такого коньяка, что не опохмелиться назавтра. Он насчет спиртного и баб особенно лютый. Помнишь, как сказал: "Во время работы не смейте. Даже если пиво унюхаю, – самих затолкаю в бутылку, залью сургучом, вставлю вашей телке между ног, а телку утоплю в Даугаве. Будете на дне вечно наслаждаться и бутылкой, и телкой".

Обсудив все свои проблемы, спать они улеглись рано...

Однако в Ригу звонить им не пришлось. Было около семи утра, они еще дрыхли, когда задребезжал резкий звонок, аппарат с разбитым корпусом стоял на полу, больше его в этой убогой комнате поставить было некуда, и потому звонок, резонирующий от досок, звучал особенно резко. Оба вскочили, словно им прижгли пятки. Трубку схватил Мартин Виксне:

– Кого нужно? – заорал.

– Не кричи, – остудил его спокойный голос. В трубке что-то потрескивало, слышно было плохо, звонили, видимо, с переговорной. – Как погода в Юрмале? – спросил голос. Это был пароль.

– Штормит, – понял Виксне, отозвавшись ответным парольным словом.

– Ничего, уляжется... Велено сидеть и терпеливо ждать. Если надо будет выйти за хлебом или молоком – по-одному, кто-то должен быть постоянно у телефона. Усек?

– Да... Не совсем...

– Ждите нашего звонка о возвращении клиента. Вам по Москве болтаться нечего.

– Понятно, – наконец сообразил Виксне.

– Все! – трубку повесили.

– Кто звонил? – спросил рябой Лащев.

Виксне прошлепал босыми ногами до стола, взял сигарету, закурил, сказал:

– Плохо дело. Кто звонил – не знаю. Но приказ: из хаты не отлучаться, а если отлучаться, то по-одному, второй должен сидеть при телефоне, ждать звонка про клиента, про то, когда он приедет.

– Что же будем делать с "тачкой"?

– Не знаю. Держать ее у "Колбасы" нельзя, не может он, велел забрать, боится наверное.

– А куда приткнем?

– Найдем, – задумчиво ответил Виксне.

– А толку? Исполним "заказ", – сразу рвать отсюда надо будет.

– Еще бы! Только уйдем мы не из Москвы, а из Ростова. Понял? После "дела" махнем в Ростов на "тачке", сбросим ее там армянину, а оттуда самолетом или поездом в Ригу.

– Толково!.. Как думаешь, сколько армянин отвалит?

– Куска за четыре "зеленых" сдадим...

"Колбасой" его звали за постоянно багровое лицо с большим ртом. Был он, Глеб Иванович Сытников, очень хорошим рихтовщиком, мастером по кузовным работам. Много лет отпахал на СТО, ушел на пенсию, стал частником, имел свою клиентуру, не брезговал и опасной работой изготавливал фальшивые регистрационные номерные знаки, к ним техпаспорта, чистые бланки их ему поставляли из Азербайджана, на них уже стояли печати ГАИ разных городов СНГ, потому и номера он подгонял под эти печати, получались машины иногородними. Эту работу для москвичей он не делал, только иностранцам из ближнего зарубежья, которые приезжали в Москву на день-два и тут же исчезали в неизвестном для него направлении. Его не интересовало, куда, как не интересовало, где была угнана машина, кто угонщики. Лишь очень узкий круг лиц знал его адрес и характер деятельности, остальные знали лишь, что он отличный специалист по кузовным работам...

Виксне приехал к нему в Беляево, как и было велено, после полудня. Рябой Лащев остался в Матвеевской дежурить при телефоне. "Колбаса" вручил ему техпаспорт на его фамилию с отметками о прохождении техосмотра, имелся даже техталон, все чин-чинарем, новые номерные знаки были чуть-чуть "посечены" дорожными камешками, царапинами, умеренно заляпаны дорожной грязью.

Виксне остался доволен. Расплатился, пожали друг другу руки.

– Заезжай при нужде... Да, вот что, замок зажигания поменяй, не то далеко не уедешь.

– А где _л_у_ч_ш_е_ это сделать? – спросил Виксне.

"Колбаса" назвал СТО, на которую можно подскочить, спросить электрика Вову Будникова, он за двадцатку "зеленых" сделает по-быстрому. С этим Виксне и уехал...

На СТО он попал уже около четырех. Разыскал электрика Вову – это был долговязый худющий малый лет тридцати с удивительно длинными красивыми подвижными пальцами. Объяснив от кого он и какая забота, Виксне пообещав ему двадцать баксов, сказал:

– Сделать надо срочно.

– Не получится, – ответил Вова.

– Почему?

– Склад на переучете. А у меня замка нет.

– Достань, где хочешь. Вот тебе двадцатка, на еще пятьдесят, чтоб достать замок. Такого не бывает, чтоб на СТО не нашлось одного замка зажигания. Сними с какой-нибудь "тачки", потом когда откроется склад, поставишь.

– Хрен с тобой, – поразмыслив и спрятав баксы в карман, Вова сказал: – Где машина?

– На площадке перед мойкой.

Они прошли к машине, Вова повертел ключом раз, другой, третий глухо. На четвертый раз завелась.

– Иди оформляй наряд-заказ, машину я сам загоню в модуль. И в цехе не торчи, жди за загородкой, – он кивнул на огромную застекленную стену с дверью. – Там есть скамейка, столик с газетками, посиди, почитай.

– Долго?

– Пока не достану замок. Может и до вечера придется, – сказал Вова. Электриком он слыл хорошим, башковитым, все дивились его длинным ловким пальцам. Был он, правда, плутоват, не чист на руку, знали, ежели что плохо, без пригляда, лежит – упрет...

– Сколько ей лет? – спросил Вова.

– Лет? – вопрос был неожиданный, потому Виксне переспросил, наморщив лоб. – Пять, – выпалил он первое, что пришло на ум.

– Что же это за пять лет всего 18 тысяч накрутил? Ну и ездун, – с сомнением сказал Вова, понимая, что такие парни, как этот хозяин "семерки" за неделю "наматывают" на спидометр по 18 тысяч.

– Купил у одного инвалида, он почти не ездил... Ладно, пойду, не буду мешать, – он вышел через узкую дверь в стеклянной стене, сквозь которую цех, как на ладони, не слышно было его шума и слов переговаривавшихся слесарей. Он видел, как Вова скрылся за узкой металлической дверью в конце цеха, как второй слесарь – невысокий, плотный в черном берете туго натянутым на крупную голову – стал кружить возле "семерки", открыл дверцу, заглянул в салон, затем присев у передка, что-то осматривал под бампером, вытащил листок наряда-заказа, прижатый "дворником" к лобовому стеклу, стал читать его, поднял капот, сунул голову к двигателю.

"Что он нюхает?" – тревожно подумал Виксне.

Наконец появился электрик Вова. Он вышел к Виксне.

– Достал? – хмуро спросил Виксне.

– Все облазил, поспрашивал, ни у кого нет. Я позвонил одному корешу, он приторговывает запчастями, пообещал ему пятнадцать "зеленых", он сказал, что через час-полтора привезет. Так что ждать надо, – и он вернулся в цех, стал извлекать с белой "семерки" забарахливший замок, вытащив, отсоединил контакты, повертел в руках замок и поняв, что ремонту он не подлежит, швырнул в железный ящик для мусора.

Минут за десять до перерыва у второй смены Миша пошел в диспетчерскую.

– Оля, – попросил он девушку, сидевшую в окошечке, – мне нужны позавчерашние заказы-наряды. Они еще у тебя?

– Посмотри в этой папке, – подала она ему красную папку. – Зачем тебе?

– Хочу кое-что проверить, я делал одну машину, помпу и шкив менял, говоря это, Миша листал бумаги. Наконец нашел то, что искал, на замусоленной клочок бумаги переписал фамилию и адрес прапорщика, регистрационный номер, номер двигателя. Затем ушел в столовую.

С перерыва он вернулся пораньше, в цехе было пусто, электрик Вова торчал еще в столовой, допивая чернильного цвета компот.

Миша заглянул в белую "семерку", увидел пустое гнездо на месте замка, пошарил в мусорном ящике, достал старый замок, выброшенный электриком, вогнал в него ключ зажигания со связки, забытой прапорщиком, отпер железную дверцу своей секции, где держал инструменты, кое-какие запчасти, положил на полочку замок, вместе с ключом, бумажку, на которую делал выписки, снова запер дверцу и опять поднял капот "семерки", посмотрел на номер двигателя. В это время вернулся электрик Вова.

– Ты чего? – спросил он, увидев Мишу под капотом.

– Да, так, полюбопытствовал, – сказал Миша, опуская крышку. Странно...

– Что? – спросил Вова.

– Да так, ничего...

Но Миша не видел, как напряженно, со злым прищуром наблюдает за его действиями сквозь стеклянную стену Виксне. "Что-то он больно интересуется машиной, – подумал Виксне, – то туда, то сюда сунется. С чего бы? Своя работа стоит, а он тут суетится".

Думал в это время и Миша. Любой слесарь узнает машину, которую ремонтировал даже неделю назад, это профессионально устойчивая память, как у стоматолога, узнающего зуб, который он начал лечить пациенту неделю назад, хотя за это время перед его глазами прошли десятки зубов других больных. Миша только проверял себя. И не ошибся; та же дыра прожога на чехле у подголовника, тот же погнутый фартук, тот же новенький шкив и помпа, какие он поставил позавчера, наконец, ключ от машины прапорщика был "родным" для замка, только что снятого Вовой. И, самое главное, номер двигателя совпадал с номером, указанным в заказе-наряде, который он только что проверил в диспетчерской. Что же не совпадало? Всего лишь регистрационные знаки спереди и сзади. У прапорщика были астраханские. Сейчас они были иные...

Часа через два какой-то хмырь привез наконец новый замок. Поставить его заняло у Вовы немного времени. К вящему облегчению обоих Виксне щедро расплатился с электриком Вовой, тот услужливо выкатил ему "семерку" за пределы станции.

Виксне закурил, сунул копию заказа-наряда в кармашек светозащитного козырька, пальцы его нащупали шариковую ручку и какую-то бумагу. Он вытащил ее, зажег свет в салоне, развернул. Это была копия заказа-наряда. Прочитав его, Виксне понял главное: "семерку", в которой он сейчас сидел, позавчера делали на этой СТО: меняли помпу и шкив! Теперь Виксне понял, почему тот слесарь-механик в берете так вертелся возле машины, заглядывал то туда, то сюда. Ход размышлений Виксне сейчас был почти такой, как у Миши, не доставало Виксне лишь одной-двух деталей: он не знал о погнутом фартуке и о том, что у Миши имелись ключи к старому замку "семерки". Дыру прожога в чехле Виксне увидел сразу, когда угоняли "семерку", слесарь не мог ее не запомнить, если заметил, когда ремонтировал машину. И если что заподозрил, то наверняка сличит номера: и двигателя, и регистрационные, это несложно: поднять наряды-заказы... Плохо дело... Может настучать в ГАИ, тогда из города выбираться будет рискованно, можно напороться...

Отъехав немного, Виксне остановился у телефона-автомата, позвонил в Матвеевскую. Трубку там даже не взяли, а мгновенно сорвали:

– Кто?!

– Чего орешь, не дергайся, это я. Не звонили?

– Нет... Я не думал, что это ты. Как дела?

– Как легла, так и дала, да кое-что и забрала.

– Проблемы?

– Быстро выскакивай, хватай любые колеса, езжай к Киевскому вокзалу, пройдись по набережной Шевченко, это два шага, там магазин "Филателия", я где-нибудь рядом приткнусь, буду тебя ждать.

– А если позвонят?

– Делай, что говорю! – Виксне повесил трубку.

Вторая смена заканчивала работу в девять. Миша запер рабочую одежду и инструменты в железный шкафчик, натянул куртку и пошел к выходу, его уже ждал тоже закончивший смену мойщик Рубен. Было холодно, подмораживало, прохожих почти не видать, схлынул дневной поток машин, время, когда возвратившись с работы, пообедав-поужинав, люди сидели по квартирам, никого не тянуло на улицу, в неуютную ноябрьскую темень. Ехать Мише и Рубену было в разные стороны, автобусные остановки их были почти напротив друг друга.

– Будь здоров, до завтра! – сказал Рубен и побежал через дорогу.

– До завтра! – ответил Миша...

В этот вечер Миша Брустин не вернулся домой с работы.

Остывала в кастрюле картошка, сваренная Борисом Сергеевичем к приходу Миши. На столе прибор, масло на блюдце, в селедочнице лоснились жиром ломти леща, одного из подаренных Мише прапорщиком, сохла на тарелке докторская колбаса.

В двенадцатом часу ночи Борис Сергеевич Брустин, поволновавшись, пытался себя успокоить: "Поехал в какую-нибудь компанию, может на чьи-то именины... Или к женщине..." Такое случалось, но всегда Миша звонил: "Папа, ужинай сам, я сегодня не приду, заночую у приятеля, там маленький сабантуй". Борис Сергеевич сегодня даже обиделся, почему Миша не предупредил, что ночевать не приедет... За ужин он сел один, есть уже перехотелось, лениво жевал, отдавшись своим невеселым стариковским думам, одиноким, как и он сам...

Они вернулись в Матвеевскую в начале второго ночи. Квартира, в которой они жили, находилась в стареньком двухэтажном флигеле, за ним в тупичке был захламленный двор с полуразрушенным домом, его снесли, и вот уже год, как сюда никто не заглядывал, снесли и забыли, а возможно, и место было таким, что ни у кого не вызывало интереса, строить здесь что-либо, видимо передумали. В этом отчужденном дворе почти без риска они и поставили "семерку".

Вернулись замерзшие, мрачные, голодные. Сели ужинать. Ели молча. Каждый о чем-то думал, и каждый понимал, что дума-то у них общая.

– Нужно было, а иначе... – сказал наконец Виксне.

– Это понятно, – хмуро ответил рябой Лащев.

– Теперь заляжем "на дно". Будем ждать звонка.

– Надо в Ростов позвонить армянину, сказать, что товар есть, но задерживаемся.

– Ладно, спать пошли. Больно уж тягостный день был.

– Дай зажигалку.

Рябой закурил, Виксне пошел в туалет. Через пятнадцать минут они погасили свет, улеглись...

7. ПОИСКИ. МОСКВА. СЕГОДНЯ

Опыт вырабатывает стереотипы, которые становятся правилами для любого следователя. Зуйков отправился к жене покойного Фиты на дачу.

Невысокая полная женщина с осунувшимся белым лицом и красными от слез глазами, она проводила его в большую, хорошо, по-городскому обставленную комнату. Сели в кресла напротив друг друга.

– Евдокия Федосьевна, я вынужден буду задавать вам очень разные вопросы, так что вы уж извините, ежели какой-нибудь покажется бестактным.

Она молча кивнула, потом растерянно спросила:

– Почему он так сделал? Или это он... не сам?

– Постараюсь все выяснить. Нужно время... Вы круглый год живете на даче?

– Почти. Он любил тут отдыхать. Свежий воздух, лес. Когда бывал свободен, ходил на прогулки и летом, и зимой.

– А городская квартира?

– Там поселились дети: сын, невестка и двое внуков. У них есть квартира, но далеко, метро "Сходненская".

– Как чувствовал себя последнее время Анатолий Иванович? Настроение-то как?

– Как обычно. Работал-то ведь много. И у себя в комитете, и в Госдуме. Иногда бывал хмур, когда уставал очень. А так, как обычно.

– Не жаловался на здоровье?

– Нет, он был человек здоровый, слава Богу.

– Не случалось ли, что Анатолий Иванович не ночевал дома?

– Никогда! – резко ответила она. – Вы имеете в виду, что...

– Имею.

– У вас есть основания подозревать?

– А у вас? – спросил Зуйков.

– Нет, он был однолюб!

"Милая ты моя, – подумал Зуйков. – Все мы однолюбы до первой подножки хорошей ножки". Затем спросил:

– В тот вечер, накануне случившегося, ничего не насторожило вас в поведении Анатолия Ивановича?

– Был молчалив, раздражителен, поужинал и сразу поднялся к себе.

– Такое случалось прежде?

– Иногда, когда он очень уставал.

– Никто не звонил ему?

– Поздно, кажется около одиннадцати, позвонили. Я спросила у него, кто это, он ответил, что Ада. Это его секретарша.

– А потом он лег спать?

– Нет. Сказал, что хочет подышать свежим воздухом и вышел. Вернулся минут через двадцать. Я уже была в постели, читала.

– Вы знали, что у него есть пистолет?

– Нет. Никогда не видела, и он никогда не говорил.

– Чем занимается ваш сын?

– Он офицер. Военный переводчик с английского и немецкого.

– А где он служит?

Она назвала.

– Какие между ними отношения?

– Прекрасные. Они очень любили друг друга.

– Евдокия Федосьевна, мне нужно осмотреть комнату Анатолия Ивановича. Вы не подниметесь со мной?

– Но она опечатана.

– Я знаю...

Это была небольшая уютная комната под самым чердаком. Диван-кровать, два кресла, письменный стол, пять полок с книгами, Зуйкова удивило, что две полки занимало пятидесятитомное издание всемирной детской литературы, на остальных – разрозненные издания: Пикуль, Булгаков, словари, справочники. Выборочно полистав книги, Зуйков присел к столу. В тумбах стола с десяток папок. Зуйков стал листать бумаги в них. Это были документы – деловая переписка, копии приказов и постановлений Совмина, и все – давнее, еще с тех времен, когда Фита по должности своей был связан с заводами, где делалось разное оружие – от стрелкового до бронетехники и авиации. Ничего интересного Зуйков не нашел. В столе был единственный широкий выдвижной ящик. В нем Зуйков обнаружил: футляр с часами – подарок к пятидесятилетию от какого-то Евсения Николаевича, о чем свидетельствовала гравировка на обороте, судя по дате, подарок восьмилетней давности; еще один футляр, в нем очень красивая, дорогая авторучка "Пеликан" с золотым пером, которой не пользовались; потертая федоскинская шкатулка с изображением женщины в белом платье, сидящей в саду на скамье, внизу, видимо, фамилия автора рисунка "Буканова Н. 1950". В шкатулке, схваченные кольцом два ключа: один, похоже, от гаражного замка, другой – обычный; и, наконец, маленький блокнот, новый, уголки страниц не залоснились, не загнулись. Записей в нем почти не было. Блокнот размером с ладонь, на обложке серебряное тиснение "USSR MORFLOT". На первой странице графы (по-английски) "Фамилия", "Домашний адрес", "Почтовый код", "Телефон", "Служебный адрес", "Телефон", "Факс", кроме первой графы, где рукой владельца вписано "Фита А.И.", были незаполнены. На следующей странице столбиком шли рисунки-символы всех пароходств СССР. Скажем, значок с расстральными колоннами, а напротив него напечатано "Ленинградское пароходство" и адрес его. Затем шла страничка с указанием времени всех стран мира по Гринвичу с цифрой разницы относительно московского времени; и, наконец, страница с перечнем всех стран мира и названием их валют. Во всем этом длинном списке подчеркнута шариковой ручкой была лишь Франция: "FRANC = 100 CENTIMES".

Зуйков, отложив блокнот, взял в руки ключи.

– Вы не знаете, что за ключи, Евдокия Федосьевна? – спросил Зуйков женщину, молча наблюдавшую за его действиями.

– Нет.

– Не от гаража? У вас есть машина?

– Машина есть. А ключи от гаража висят на кухне на гвозде. А эти ключи никогда не видела. Я к мужу в стол не заглядывала, у меня своих ящиков на кухне достаточно.

Еще Зуйков нашел тут же черный пакет от фотобумаги с пачкой хорошо исполненных и отпечатанных на агфовской бумаге снимков. Это были летние, как говорят, дачные фотографии семейства Фиты: сам, его жена, сын с невесткой и внуки.

– Хорошие снимки, – сказал, перебирая их, Зуйков.

Она кивнула, глаза ее наполнились слезами.

– Анатолию Ивановичу понравились?

– Да. Не все, правда, несколько штук он порвал.

– Что так?

– Не знаю.

– Порвал и выбросил?

– Да.

– А какие?

– Он мне не показал. Изорвал и все. Я даже обиделась, а он сказал: "Барахло".

– Куда же он выбросил?

– Не помню.

Больше смотреть тут было нечего. На самой столешнице, кроме стопки чистой бумаги, ничего не было. Зуйков хотел было уже встать, но наклонился, заглянул под стол. В это время внизу позвонили в дверь.

– Я спущусь? – не то спросила, не то сообщила женщина.

– Да, пожалуйста, – сказал Зуйков. Под столом он увидел плетенную из пластиковых лент корзину для мусора. На дне ее что-то было. Он вытащил корзину. В ней лежали изорванные на очень мелкие кусочки фотографии. Взяв со стола лист бумаги, Зуйков завернул их аккуратно и сунул в карман пиджака, в другой положил ключи, найденные в шкатулке, в боковой карман сунул блокнот. Вышел, поразмыслил, и на всякий случай дверь опечатал.

Спустившись вниз, услышал голоса в прихожей. Жена Фиты сказала: "Спасибо большое, Аркадий Ильич, все у меня есть". – "Смотрите, если что надо, не стесняйтесь, мы с женой всегда рады будем помочь".

Увидев вышедшего Зуйкова, жена Фиты сказала:

– Это наши соседи по даче. Вот Аркадий Ильич последним в тот вечер и видел Анатолия Ивановича.

– Да-да! – как-то гордо сказал сосед. Это был человек лет семидесяти, в синих спортивных брюках, в такой же блузе, поверх которой надета теплая куртка, и в кедах.

– Если вы не прочь, мы побеседуем, а, Аркадий Ильич? – предложил Зуйков.

– Бога ради! – откликнулся сосед.

– Евдокия Федосьевна, а вы не знаете, кто делал фотографии? – спросил Зуйков.

– Почему же не знаю? Корреспондент телевидения Желтовский, они были хорошо знакомы с Анатолием Ивановичем, приятный, веселый человек.

– Он хороший мастер, – кивнул Зуйков, думая о своем. – Ну что ж, Евдокия Федосьевна, я на первый случай вроде закончил. Вы уж извините, служба такая. Да, комнату наверху я все же опечатал. Может еще раз придется заглянуть, не обессудьте.

– Что уж теперь...

Попрощавшись, Зуйков вышел вместе с соседом, остановились за воротами дачи.

– Так где вы видели Анатолия Ивановича последний раз? – спросил Зуйков.

– В тот вечер, пожалуй, уже была ночь, начало двенадцатого, я пошел прогулять своего спаниеля. Маршрут у нас с ним один: от нашей дачи, вниз по дороге до шлагбаума, оттуда назад. Когда возвращались, я и встретил Анатолия Ивановича, почти у шлагбаума, он трусцой спускался вниз, к станции. "Куда спешите, сосед?" – спросил я. – "Прогуляться перед сном", не останавливаясь сказал он. – "Что ж на станцию? Идемте по лесу", предложил я. "Извините... Я... пробежечкой... А вы с собачкой... оно долго", – ответил и ушел или убежал, как хотите. Меня удивила его нелюбезность и торопливость. Уже поднявшись наверх, к лесу, я оглянулся и увидел, что он уже на платформе на Москву обменивается рукопожатием с каким-то человеком.

– А вы могли бы его описать? – спросил Зуйков.

– Что вы! Темно ведь было. Разве что точно видел, что он гораздо ниже Анатолия Ивановича, а у нас с Анатолием Ивановичем рост один: 178 сантиметров. А тот ему едва до плеча доставал.

"Значит тот человек не высок, где-то метр шестьдесят пять-шестьдесят восемь", – отметил про себя Зуйков.

– Вот, пожалуй, и все, – сказал сосед.

– Что ж, спасибо, Аркадий Ильич, – протянув руку, Зуйков попрощался и пошел к "Волге", припаркованной у штакетника.

– Куда едем, Антон Трофимович? – спросил шофер.

– На работу...

Поднявшись к себе и сняв пальто, Зуйков первым делом извлек из карманов ключи, блокнот и завернутые в бумагу клочки разорванных фотографий. Он высыпал их на стол и попытался сложить из цветных разрозненных мозаичных кусочков что-то цельное, понятное. Но ничего не получалось. Он сгреб их и высыпал в конверт. Затем взялся за блокнот, тщательно перелистал его страничку за страничкой. В итоге он выписал на отдельный лист бумаги семнадцать номеров телефонов. Они были разнесены Фитой по алфавитным страницам, но нигде не указывалось, чьи они. Видимо, Фита знал их принадлежность, что говорило о том, что номера эти были для него значимы, помнил по цифрам, кому они принадлежали. Номера были шестии семизначные. Первые явно не московские, вторые могли быть и московскими, и других городов, как России, так и иных государств СНГ. Все это предстояло выяснить. Зуйков позвонил, вызвал сотрудника.

– Постарайтесь установить принадлежность этих телефонов, – сказал Зуйков, когда тот вошел, и отдал ему бумажку. – В этом конверте разорванные фотографии, отдайте экспертам, пусть попробуют сложить...

Затем он позвонил в приемную Фиты. Ответил женский голос:

– Слушаю, приемная.

Назвавшись и представившись, Зуйков сказал:

– Мне нужна Ада Георгиевна.

– Я Ада Георгиевна.

– Ада Георгиевна, хотел бы с вами повидаться.

– Завтра годится? – спросила она.

– Хорошо бы. В какое время?

– Давайте после четырех. Скажите, куда приехать.

Он попросил ее приехать к половине пятого, сказал куда и где получить пропуск...

К концу рабочего дня вошел сотрудник.

– Садитесь, – предложил Зуйков. – Ну что?

– Из семнадцати номеров четыре шестизначных. Принадлежность установить практически невозможно. Из оставшихся тринадцати – девять московских, остальные – загадка, они могут быть во многих городах на территории бывшего СССР, где семизначная система.

– Это я без вас понял, – буркнул Зуйков. – Ладно, давайте московские.

– Два номера – это служебный и домашний телефоны генерала, – он назвал знакомую Зуйкову фамилию высокого чина из МВД. – Один телефон бывшей госдачи ЦК КПСС, последний телефон принадлежит посольству Ирана.

– Кто сейчас хозяин дачи ЦК КПСС?

– Не знаю.

– Выясните! Дальше!

– Еще один – домашний некой Ады Георгиевны Голодышиной.

– Дальше!

– На страничке с буквой "Я" телефон какого-то Якимова Рудольфа Петровича. Еще один квартирный – Жигалова Олега Олеговича. Есть еще телефон какой-то Скорино Евгении Францевны.

– Все?

– Да.

– Хорошо. Установите, кто такие Якимов, Жигалов, Скорино.

– Теперь фотографии, товарищ полковник, – он достал из папки три плотных листа бумаги, на которых были наклеены, собраны воедино кусочки, сложившиеся в три фотографии. – Получилось не очень. Многих фрагментов не хватает, есть пробелы и там, где верхняя пленка отделилась от основы. Основа есть, а самой пленки с изображением нет, видимо, уничтожали фотоснимки с большим рвением.