Текст книги "Невиновных нет"

Автор книги: Григорий Глазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Когда "Зеленый галстук" захлопнул за собой дверь подъезда, Желтовский развернув машину уехал.

"Что же этот хмырь делал в Бурже? Надо побывать в этом "Шатре", решил он, предполагая, что допустил большой просчет...

Вечером того же дня Анатолий Иванович Фита уехал с работы пораньше. Он с семьей жил на даче. Уехал не служебной машиной, а электричкой. Выйдя из вагона, направился к телефону-автомату тут же на платформе. Набрав номер, долго ждал, наконец голос ответил:

– Слушаю.

– Батров?

– Да.

– Ты чего трубку не берешь?! Спишь, что ли?

– Нет.

– Где?

– Что?

– Не что, а кто. _О_н_! Срочно нужен, домашний телефон его молчит.

– Понятия не имею. Он никогда не сообщает о своих передвижениях... Вы откуда говорите? Что-нибудь стряслось?

– Не волнуйся, я из автомата. Землетрясение! – Фита почти швырнул трубку на рычаг.

Фирма находилась на втором этаже жилого дома, в одном коридоре с двумя квартирами, занимала три небольших комнаты. В первой, махонькой, сидела секретарша, сбоку столик с факсом. Одна дверь из этой приемной вела в другую комнату, дверь в нее была раскрыта, и там за тремя столами сидели какие-то люди; вторая была кабинетом начальства, куда утром следующего дня вошел Желтовский, пропущенный секретаршей после того, как назвался приезжим из Прикарпатского лесничества.

"Зеленый галстук" – лысеющий брюнет восточного типа средних лет с детским румянцем на смуглых щеках – был в этот раз в оранжевой сорочке с синим галстуком, в сером костюме.

– Что вас привело к нам? – спросил он после того, как обменялись рукопожатием, и Желтовский уселся в предложенное кресло.

– У нас в лесничестве комбинат. Мы его акционировали. Сосновый кругляк, доска из него, немного букового паркета. Еще изготавливаем столярку. А чем вы богаты?

– Экспортируем лесоматериал, паркет, но дубовый, струганную доску, а ввозим курагу плиточную, изюм, сухофрукты... Вы как узнали о нашем существовании?

– Вычитал в бюллетене "Деловой мир" за этот месяц.

– Он и в Прикарпатье попадает?

– Московские друзья прислали... Объемы у вас большие?

– Не очень... Простите, одну минуточку, – он глянул на часы. – Мне надо распоряжение отдать, человек должен приехать из Красноярска, – он вышел, вернулся минут через пять-семь. – Давайте так: вы пришлете нам полную номенклатуру. Мы тут подумаем. Возможно, выйдем на какой-нибудь контракт. А разве у вас своих посреднических фирм нет?

– Есть, конечно, но с москвичами дело иметь выгодней: нам нужны российские рубли...

Разговор их прервал телефонный звонок.

– Да-да... Непременно... Сейчас освобожусь, – сказал глава фирмы "Лесной шатер" и разведя руками, обратился к Желтовскому: – На части рвут, поговорить не дают, – заулыбался, встал, давая понять Желтовскому, что его время истекло. – Значит, жду ваше подробное письмо, – и протянул руку для прощания...

Начинало смеркаться, когда Желтовский вышел из "Лесного шатра", сел в машину и поехал к себе на дачу.

Но он не видел, что всю дорогу в потоке машин с уже зажженными фарами за ним – в городе и за городом – шел замызганный "москвич-пирожок", в котором сидели двое. Они "проводили" его до самой дачи и уехали лишь тогда, когда отперев дверь в железных воротах, он прошел по гравийной дорожке и скрылся в полутораэтажном срубе. Дома его ждал факс из Парижа от Берара: "Срочно улетаю в Боснию. Когда вернусь, если не убьют, позвоню..."

Ночь. Двадцать минут четвертого. Темень. Сидельников на "Волге" подъехал к дому на Профсоюзной. От подъезда отделилась фигура, быстро скользнула на заднее сидение. Машина по безлюдным улицам, сопровождаемая мигалками светофоров, резво пошла к Савеловскому вокзалу.

Вот и пустырь. Остановились за трансформаторной будкой. Фургон стоял на месте.

– Пошли, Володя, – сказал Сидельников. – Инструмент не забудь.

Тот вылез из машины с маленьким чемоданчиком в руке.

Висячий замок на дверях фургона Сидельников быстро одолел отмычкой. Поднялись по короткой железной стремянке. Зажгли фонарь. Радиотехник присвистнул. Две боковых стены и торцовая, та, что к кабине, были уставлены на стеллажах аппаратурой. Тут же три огромных танковых аккумулятора.

– Все первоклассное, – сказал радиотехник. – Япония, "Сименс".

– Забирай, что нужно, грузи в машину.

Демонтажом они занимались около часа.

– Все забрал, Володя? – спросил Сидельников.

– Что сгодится. Остальное не нужно, – ответил радиотехник, укладывая в гнезда спецчемоданчика гаечные ключи разных номиналов, отвертки, воротки.

Сидельников взял тяжелый молоток, выточенный вместе с рукояткой из одного куска нержавейки, примерился и начал крушить все, что оставалось. Затем, отстранившись, полюбовался своей работой. Потом выкрутил свечи с двигателя, снял трамблер, зашвырнул это в темень.

– Ну что, поехали? – спросил радиотехник.

– Одну минуточку, Володя, хочу подсластить им пилюлю, – открутив крышку бензобака, он высыпал туда с полкилограмма сахара, прихваченного из дому в целлофановом мешочке. – Кто бы это мог сделать? – спросил он.

– Что? – не понял радиотехник.

– Такой погром, – кивнул Сидельников на автофургон.

– А-а... Хулиганы какие-то.

– А похоже?

– Вполне. Ты хорошо постарался: трамблер, свечи, сахар. Скорее всего хулиганы-подростки. Часть аппаратуры забрали в надежде толкнуть, остальное – для куража.

– Тогда порядок. Поехали.

Было пять минут шестого. Холодно. Темно...

В полдень следующего дня в кабинете руководителя фирмы "Лесной шатер" Гирихана Арсанукаева раздался звонок. Он снял трубку:

– Слушаю.

– Что выяснил?

Арсанукаев, узнав голос, непроизвольно принял стойку вышколенного подчиненного, ответил:

– Врал. Никакой он не фирмач. Во-первых, сказал, что узнал о нас из бюллетеня "Деловой мир" за этот месяц. А мы в этом месяце туда свою рекламную заявку не подавали. Это-то меня и насторожило. "Что за тип, думаю. – Чего ему надо?" Когда он уехал, я послал проследить за ним "малыша". В дачном поселке "малыш" выяснил, что дача, куда он вошел, его, а он репортер Желтовский. Во-вторых, "малыш", когда услышал это, сразу вспомнил, что видел его морду по телевидению... Что делать? Артур, наверное, понадобится?

– Это не твоего ума дело... Заканчиваю. Тут народ толпится звонить. Я из автомата. Спокойно работай, не суетись и не вздумай проявлять инициативу.

Трубку повесили.

Медленно опустил трубку и Арсанукаев, облегченно вздохнув.

Выписавшийся из госпиталя Лебяхин с утра вошел в кабинет к Перфильеву и уселся не в кресло, а на маленький диванчик, а означало это, как привык Перфильев, что разговор будет долгим.

– Давай сперва ты, а потом я подведу итоги, – сказал Лебяхин.

– Знаете, кого я видел в Бурже на авиасалоне? Батрова! С ним было еще два соотечественника – совковыми рожами да одежкой светились, один так вообще, то ли из Махачкалы, то ли из Грозного весь. А общались они с каким-то строгим пакистанцем или иранцем.

– Забавно, – покачал головой Лебяхин. – С чего бы у зубопротезной артели такой интерес?

– О нападении на меня возле дома после театра, об автофургоне, об анонимных звонках домой, о волоките с документами вы знаете. Всему по отдельности можно было давать разное толкование. А если сложить, как осколочки в одно целое, да хорошо подогнать края, получается вроде нечто завершенное.

– Разбитая хрустальная ваза, – ухмыльнулся Лебяхин... Ладно, сейчас мы эту вазу опять разберем на кусочки, а потом снова сложим, но склеим уже клеем. Итак, фирма "Улыбка". Очень дохленькая.

– А ее глава, Батров, говорил мне, что могут, если соглашусь на партнерство, влить приличные деньги.

– Насчет того, что он глава, погоди. "Улыбка" не одинока. С ней в компании такой же дохлый "Лесной шатер". Их поддерживают на плаву казино, два или три салона видеопроката. Вроде все самостоятельно, но, как я выяснил, в одних руках.

– Как вы узнали?

– Кое-что через старые связи. Кое-что Влад через двоих парней, бывших оперативников, с которыми он кончал училище. Возможно, и ты их знаешь. Один работает охранником в "Улыбке", другой на тех же ролях в казино. Так вот оба они и их коллеги из "Лесного шатра" и те, что приглядывают за видеосалоном зарплату получают у _о_д_н_о_г_о_ и _т_о_г_о_ _ж_е_ кассира, разве что только по разным ведомостям.

– Значит, один хозяин?

– Вспомни, чем еще интересовался этот жучок Батров при первой вашей встрече.

– Ничем особенным. Правда, в конце спросил, много ли у меня поставщиков и кто они. Я ему дал понять, что такие вопросы не задают, это все равно, что спросить у девушки: "А вы девственница или уже нет".

– Финансово слабенькая "Улыбка" предлагает тебе слить капитал. А откуда у нее капитал? "Лесной шатер", казино, видеосалоны? Чтоб стать твоим партнером, всех их денег мало, получается вроде такая пропорция: колхозная кузница хочет слиться с "Уралмашем". А не приплывают ли деньги вообще со стороны? Ты им, Павел, по моему разумению нужен, как прикрытие: у тебя в Париже официально, законно открыт счет в "Пари либерасьон банк", ты – солидное российско-французское научно-производственное объединение, производишь конкурентоспособный товар. Не укрываешь доходы, исправно платишь налоги. С тобой охотно имеют дело государственные стройорганизации. Кто, как не ты, может легализовать большие деньги? И нужен ты не Батрову и прочим "шестеркам", а их главному хозяину. А он, видать, серьезный мужик, ежели имеет спецмашину с самым современным подслушивающим оборудованием.

– Разумеется. Все это можно проверить. Есть одна мыслишка. Если провернем это дело, можно будет подвести итоги, – и Перфильев изложил Лебяхину свою идею.

В субботу утром Сидельников позвонил по номеру, который знал наизусть. Ответил хрипловатый голос:

– Алло!

– Олег? – спросил Сидельников.

– Я.

– Ты чего охрип? С перепою? Это Влад Сидельников.

– Разбудил ты меня, – прокашлялся собеседник. – Я ведь по ночам вкалываю. Казино ведь, а не хурды-мурды. Что это ты опять по мою душу?

– Нужно, чтоб ты взял справку у своего шефа. Но обязательно с печатью.

– Какую справку?

– Любую. Но с печатью.

– Зачем?

– Мне нужно.

– Не подставляешь?

– Возможно, подставляю.

– А если меня выгонят? Свою пенсию отдавать будешь? Нас ведь четверо: я, Галка и двое детишек. Не проживем. А мне хорошо платят.

– Выгонят – пойдешь к нам. Гарантирую. Получать будешь не меньше. Тоже гарантирую.

– Какую справку тебе нужно?

– Не мне, а тебе, Олежка. Скажем, наш пенсионный отдел срочно требует, мол, с места работы. И чтоб печать хлопнули при тебе.

– Тут без уголовщины, Влад?

– Ты что, майор!

– Ладно...

Перфильев через неделю вечером поднялся к соседу – полярнику, которому ставил противоугонное устройство на "Волгу".

Тот, видимо, только вышел из ванной – был в халате, влажно блестели волосы, в руках держал щетку для волос.

– С легким паром вроде, Андрей Георгиевич?

– Спасибо. Проходите, садитесь.

– Да я на минутку... Если память не изменяет, ваша невестка работала в "Мосгазе"?

– Она и сейчас там.

– Мне нужна ее помощь.

– Если это в ее власти... Я сейчас позвоню ей, – он ушел в кабинет. Когда вернулся, сказал: – Поезжайте к ним, они живут на Черняховского, он назвал номер дома и квартиры.

– Ее зовут Алла Николаевна? Не ошибся?

– Все правильно...

Минут через сорок Перфильев звонил в дверь в доме на Черняховского. Открыл сын полярника.

– Привет!

– Привет! Батя звонил. Проходите, Павел Александрович. Алла, к тебе Павел Александрович...

Перфильев узнал ее, хотя не видел давно.

– Чаю, кофе, – предложила она.

– Нет, спасибо, Алла Николаевна, спешу.

– Слушаю вас.

– Мне нужна какая-нибудь бумага, любого содержания из фирмы "Улыбка", но обязательно с их печатью. Можете что-нибудь от них такое потребовать? Тут все чисто, не сомневайтесь.

– Я не смогу, но у меня приятельница работает в том отделе, где контролеры. Повод она придумает. На когда вам это нужно?

– На этой неделе. Но так сказать одномоментно: бумажку, и тут же печать на нее.

– Попробую. Вы мне в пятницу позвоните...

Поблагодарив, Перфильев ушел...

На следующей неделе Лебяхин позвонил в пожарную охрану подполковнику Багдасаряну. Познакомились когда-то в санатории, сблизились, потом Лебяхин устраивал его сына в погранучилище...

– Саркис Вартанович, здравствуйте. Лебяхин беспокоит.

– Слушаю, Василий Кириллович.

– Жизнь-то как? Как Нина, Севка? Ведь давненько не виделись.

– Еще служу. Весной следующего года обещают последнюю звезду на погоны. В общем вроде все в порядке. Нину, правда, гипертония мучает. Клофелин глотает. Севка уже старший лейтенант, на эстонской границе служит... Вы-то как?

– Скриплю, но передвигаюсь... У меня к вам просьба. Есть такая фирма "Лесной шатер", – Лебяхин назвал адрес. – Если это ваш регион, мне бы хотелось, чтоб вы получили от них какой-нибудь документик, но обязательно с печатью. И чтоб прижали ее к бумаге тут же. Возможно это?

– Попробуем. Противопожарные меры нигде не соблюдаются. Придраться мы всегда можем. Зачем это вам, если не секрет?

– Мы получили деловое письмо, засомневались: печать фирмы "Лесной шатер", а письмо из их дочерней фирмы, которая должна иметь собственную печать. Вот и хотим иметь образец фирмы "Лесной шатер", чтоб сличить, правдоподобно врал Лебяхин.

– Постараюсь, Василий Кириллович. Куда вам доложить результаты?

– Позвоните домой...

Они сидели дома у Перфильева – ужинали. Жена Перфильева накрыла только на двоих: Лебяхину и мужу, понимала, что у них важный разговор, не хотела мешать своим присутствием, уж так было деликатно заведено Перфильевым со времен его прежней профессии. Она только подносила из кухни еду, меняла тарелки, приборы...

– Итак, печати мы не получили. Во всех трех случаях отговорки: печать у бухгалтера, в сейфе, а он на бюллетени; печать утеряна, заказали новую; в третьем случае почти та же самая ложь – обломался край, банки не принимают документы с такой печатью, заказали новую, – итожил Перфильев. Значит, печать у кого-то одного, у хозяина, сиречь у распорядителя финансами. Кто он?

– Согласен, – сказал Лебяхин, вытирая салфеткой губы. – Они подставные куклы. Кто-то могучий поддерживает их штаны... Анонимные звонки тебе домой, инсценировка нападения, когда ты шел из гаража, торможение твоих документов для поездки в Сеул – все это попытки запугать тебя, вывести из равновесия, давление, чтоб ты в конце концов согласился принять их в компанию. Если б они хотели тебя убить, не сомневайся, ты бы уже был покойником. Но ты им нужен живой. У тебя, как модно нынче говорить, пристойный имидж. Схема, которую они выстроили, мне видится такой: ты объединяешься с ними, они соглашаются, что контрольный пакет за тобой. Они тут же берутся за твоих смежников, поставщиков. В ход идут давление, подкуп, шантаж, угрозы, и – все, что тебе нужно тотчас течет рекой, никаких сбоев, никаких накладок. Ты доволен, дела идут превосходно. Так длится, скажем, три-четыре года. Ты уже доверяешь им, убаюкан, ты в эйфории успеха, на счету огромные суммы, и ты единственный распорядитель кредитов. В какой-нибудь день, когда у тебя хорошее настроение, тебе внушают заманчивую идею, связанную с заключением контракта с некоей фирмой в Западной Европе или Штатах, или, наконец, в Азии. Контракт ты подписываешь, сперва аккумулируешь для проплаты сконвертируемые рубли на своем цифровом счету в банке, скажем, в Германии, Швейцарии, Франции, где тебе вздумается. Они терпеливы. И однажды по какой-то убедительной причине ты доверительно сообщаешь код. Все! Дальше для них все просто: ты попадешь либо под колеса самосвала, либо случайно под поезд в метро сваливаешься, либо внезапно умираешь от остановки сердца, не почувствовав где-нибудь в давке в толпе, что тебя легонько укололи. Вариантов много. Исключается лишь, что тебя застрелят или подорвут в машине. Это им не нужно, ибо явно. Итак – тебя нет. Сотни миллионов твоих – у них, они прямые наследники твоей "Стиль-керамики", а главное – твоего л_е_г_а_л_ь_н_о_г_о_ счета в банке, куда они и будут класть то, что притекает к ним нелегально в размерах, видимо, огромных. Годы их терпения вознаграждены... Теперь давай, выдвигай контраргументы, поспорь со мной, закончил Лебяхин.

– Что ж тут спорить? Логика есть. Операция, как операция.

– Резюмирую: ни в какие отношения с ними не входить. Если я прав, х_о_з_я_и_н_ у них мозговитый, осторожный, опасный и дальнозоркий. Мы не знаем, кто он, где он, его связей на самом верху, его возможностей влиять оттуда. Но есть у них и слабина. Они, конечно, уже профессионалы, но образование получили говняное, так сказать заочное, мы же с тобой с нормальным профессиональным образованием и с завидной практикой. Это раз. Во-вторых, они держат тебя за обычного инженера из "Экспорттехнохима". Большего они не знают, и знать не могут. Но ездить отныне ты будешь с новым шофером, Владька тебе подходит в этой роли?

– Если вы считаете, что так нужно...

– Нужно.

Через несколько дней Перфильев улетел в Сеул...

Вечером, освободившись от всех дел, Желтовский погасил всюду свет, зажег настольную лампу, развалился в кресле-вертушке, водрузив босые ноги на стоявший рядом пуф. За окнами было черно, предзимний холод опустошил дачную узкую улицу, безлистые окоченевшие деревья как бы заглядывали в окна дач, где было так тепло и уютно, где зеленели холеные комнатные цветы, потому что за ними ухаживали, как за породистыми кошками. Тут, в камине утепленной мансарды, перепрыгивая с полена на полено, огонь лизал закопченные кирпичи, освещая колеблющимся светом сухие, еще пахшие жизнью дерева бревенчатые стены. Тишина. Покой.

Допив пиво и докурив сигарету, Желтовский потянулся к телефону: надо было, наконец, позвонить тете Жене.

На гудки долго никто не отвечал, затем трубку сняли:

– Квартира Скорино, – сказал сухой женский голос.

– Мне нужна Евгения Францевна.

– Я Евгения Францевна. Кто говорит со мной? – спокойно поинтересовалась женщина.

– Говорит президент республики Гоп-Стоп Желтовский.

– Дурак ты, Митька.

– Ага, дурак, тетя Женя. Мать сказала, что вы по мне соскучились, звонили.

– Я хвораю. Приехать можешь? Есть разговор.

– Завтра в десять утра годится?

– Годится.

– Что вам привезти пожевать?

– Купи хлеб, сахар, молоко и с десяток яиц.

– Будет исполнено. Значит, до завтра, тетя Женя...

Это был старый довоенный кооперативный дом, высоченный, с крутыми лестничными маршами, без лифта, по две квартиры на лестничной площадке. Желтовский по рассказам матери знал, что в этих домах в центре Москвы тогда селилась какая-то знать. Комнаты большие с окнами-эркерами. И стоял дом удобно – почти в двух шагах от Поварской, Тверского бульвара, Герцена, Нового Арбата.

Открыла Желтовскому высокая женщина, седоватая шатенка, очень худая, с неулыбчивым морщинистым лицом и странно светлыми глазами.

В большой комнате, куда она его ввела, стулья и кресла были закрыты серыми парусиновыми чехлами. Она указала ему на одно из кресел, сама села на небольшой плюшевый диван перед ломберным столиком, обтянутым истершимся зеленым сукном. На нем лежала тоненькая папка.

– Что это вы мебель укутали? – развалившись в кресле, спросил Желтовский.

– Пыль. Девчонка, которая убирала у меня раз в неделю, исчезла.

– А какие хвори напали?

– Сильное головокружение, с постели вставать боюсь, качает и сердцебиение начинается. Ты только матери ничего не говори, а не то нашлет на меня каких-нибудь знахарок.

– Но врача-то вызвать надо.

– Вызвала... А тебя вызвала после долгих колебаний, вообще молчала несколько лет, все боялась, чтоб мои слова не показались доносом.

– На кого?

– Сейчас поймешь... Недавно смотрела по телевизору заседание Думы и увидела одну самодовольную рожу. Внутри аж закипело. Все прикидывала: кому поведать. И решилась: расскажу и покажу тебе. Много лет я проработала в министерстве, – она назвала. – Затем оно было преобразовано в Госкомитет. Возглавил его Фита. Я, так сказать, досталась ему по наследству. Была его помощником. Опыт, как ты знаешь, у меня огромный, более тридцати лет я занимала подобные должности, схожие с управделами. Я знаю два европейских языка – французский и немецкий, стенографию и машинопись.

– Вы клад для умного руководителя, – улыбнулся Желтовский.

– Для умного, – подтвердила она. – Но Фита оказался дураком. Не для себя, разумеется. Поначалу все вроде шло нормально. Я делала, что должен делать помощник: брала на себя многое, чтоб разгрузить шефа. То есть делала то, за что меня обычно ценили. Фите же не понравилось, как поняла впоследствии, что слишком много брала на себя, вникала в то, что ему хотелось оградить от внимания сторонних. Начались придирки, дошло до хамства с его стороны. Я не из тех, кто терпит такие вещи. Начался затяжной конфликт, шло к тому, что мы должны были расстаться. Так и вышло. Однажды он вызвал меня и сказал коротко: "Евгения Францевна, я чувствую, что дальше нам будет все тяжелее работать вместе. Это не устраивает ни вас, ни меня". – "Что вы предлагаете?" – спросила. – "Чтоб вы подали заявление по собственному желанию". – "Банальный вариант", – сказала я. А мне оставался год до пенсии. – "Не выйдет". – "Тогда я вас уволю". – "По какой статье? Меня же суд восстановит!" – "Нет, я просто сокращаю свой аппарат. Сейчас это приветствуется. У меня две сменных секретарши. Помощник мне ни к чему. Его функции я разделю между секретаршами..." Я уперлась. Но он так и сделал, сукин сын.

– Но вы же доработали до пенсии!

– Доработала. У меня много знакомых министров, бывших министров. Меня, как работника, знали, быстро нашли место. С этим все в порядке.

– И сейчас вы хотите уделать каким-то образом Фиту?

– Не "уделать", как ты выражаешься, а показать всем, что он опасное существо.

– Каким образом?

– Возьми эту папку, прочитай сейчас ее содержимое, и все поймешь. Тогда и решим, как быть...

Желтовский начал читать. И по мере чтения у него захватывало дух, он даже шевельнул ноздрями – проснулся инстинкт охотника: такой густой запах шел от этих бумаг. Дочитав, воскликнул:

– Впечатляет!.. И что вы намерены с этим делать, тетя Женя?

– Чтоб решить этот вопрос, я и пригласила тебя.

– Задачка! – покачал головой Желтовский.

Несколько минут оба молчали: она – ожидая его решения, он прикидывая возможные варианты с учетом того, что знал и чем занимался в связи с Фитой, примеривался, как, когда втиснуть это в почти разложенный им пасьянс. Женщина, сидевшая напротив, об этих его прикидках и не догадывалась.

– Сделаем так, – наконец произнес Желтовский. – Я сниму несколько ксерокопий. Для себя и для вас. Оригинал и ксерокопию дома не держите.

– А куда я их дену?

– Ладно, я найду, куда упрятать.

– Ты полагаешь...

– Полагаю, ежели учесть, кто и на каком уровне проворачивал это.

– Что дальше?

– Когда ксерокопии будут у меня, одну вы должны исхитриться, тут уж все будет зависеть от вас, положить пред самые очи Фиты. Ну, не буквально вы, но обязательно лично ему в запечатанном конверте, чтоб никто, кроме Фиты, не имел возможности увидеть эти ксерокопии. Изыщите такую возможность? Вы же плохо себя чувствуете.

– Изыщу. Чувствую себя очень плохо, но не помираю.

– Когда вы убедитесь, что бумаги эти у него, тотчас дайте мне знать. Затем действовать буду я, а вы немедленно уйдете в тень.

– Что значит в тень?

– Уехать в какую-нибудь Краснобрюховку.

– В какую Краснобрюховку?

– В Синебрюховку! Мало ли на Руси Тьмутараканей. Я заточу вас, например, в какой-нибудь хороший санаторий!

– Хорошо... А что будешь делать дальше?

– Ждать.

– Чего?

– Пока Фита от неведения не дойдет до кондиции.

– А потом?

– Потом будет весело... Итак, договорились, – он встал, попрощался и вышел... Последующие десять дней он почти через день бывал у Скорино, привозил продукты, лекарства.

Поездка в Южную Корею сложилась удачно, Перфильев вернулся с выгодным контрактом, знал, задержки с поставками не будет, значит, следовало поторопиться с приобретением двух-трех старых домов, чтобы снести их или, если возможно, капитально восстановить и начать строить цех, и салоны по приему заказов от населения на изготовление очков и стекол самых разных конфигураций, ходовых и дефицитных диоптрий. Нужен был немедленно Ушкуев, с которым договорился встретиться еще до отлета в Сеул.

Филипп Матвеевич Ушкуев был дока в своем деле: он прошел, пожалуй, все этапы революции и эволюции коммунальной системы, и, наконец, медленно, но верно достиг того места, выше которого и не стремился, исповедуя справедливую теорию, что если полезешь выше уровня своей компетенции можешь сломать шею. Но не только это удерживало Ушкуева попробовать протолкаться куда-нибудь повыше, – место, которое занимал ныне, было необычайно прибыльным, и как человек тертый жизнью, он усвоил: от добра добра не ищут. А ведал Ушкуев "Горремстроем", а, значит старыми домами-развалюхами, которые подлежали капремонту. Но ремонтировать их Филипп Матвеевич не торопился, ссылаясь на отсутствие стройматериалов. Он "доводил" их до кондиции – чем сильнее они разваливались и ветшали, тем ниже становилась их балансовая стоимость, тем проще было дешевле передать здания на баланс коммерческим структурам, СП и всяким людишкам, жаждавшим купить не эти дома, а землю под ними, уплатив Ушкуеву приличную мзду. Конкуренция тут была большая. Побеждали богатые...

Все это Перфильев знал, поскольку уже имел дело с Ушкуевым. Потому нынче снова запросто позвонил ему:

– Филипп Матвеевич, добрый день. Это Перфильев. Как и уговорились, собираюсь к вам. Когда удобно?.. Хорошо, значит после обеда... Да, я приглядел три объекта... И после обеда Перфильев уже сидел в кабинете Ушкуева. Обсудили все подробности, уговорились встретиться через неделю...

Теперь Желтовский многое понял. Ларчик, в котором лежали отрывочные факты: пребывание Фиты в Париже, в Бурже, иранец, фирмы "Улыбка" и "Лесной шатер", умолчание Фиты, когда узрел среди прочих фотографий себя с иранцем, – открылся теперь этот ларчик ключиком в виде бумаг Скорино. Не знал он только, кто такой рыжеволосый тип и какова его роль. Вечером, все скомпоновав, он написал небольшую корреспонденцию для одной из частных газет в Париже, чтобы опубликовать ее через Поля Берара, но как всегда анонимно. В редакционном комментарии должен быть крючок для читателей: мол, в ближайшее время мы сообщим новые подробности этого дела.

Денег Желтовский не пожалел и отправил трехстраничную корреспонденцию из дому факсом на факс Поля Берара.

Желтовский не знал, что теперь почти все его передвижения контролировались – с момента выезда с дачи до возвращения вечером – за ним следовала машина: либо "москвич-пирожок", либо бежевый потрепанный "жигуленок". После этого ежедневно составлялся график его маршрутов и остановок.

И если бы сейчас, сидя в комнате у Евгении Францевны Скорино, он подошел к окну-эркеру и выглянул, то увидел бы среди прочих, припаркованных почти на тротуаре машин, бежевый "жигуленок"...

– Я сделала все, что ты рекомендовал, – сказала Евгения Францевна Скорино.

– Каково эхо? – спросил Желтовский.

– Звонила его секретарша, сказала, что Фита срочно хочет со мной встретиться.

– Значит прочитал, засуетился, – комментировал Желтовский.

Он не сказал ей, что звонил Фите вчера и спросил, не сохранилась ли у него копия докладной в правительство, – и назвал, чья это докладная двухлетней давности. Фита тут же отрезал: "...Я копий не храню... Я ушел из того ведомства." Фита не удивился, не спросил, о чем докладная, какого черта она нужна Желтовскому, хотя знал, о чем речь, ведь среди прочих бумаг получил от Скорино и копию этой докладной. – Он теперь сидит в позе роденовского "Мыслителя", – сказал Желтовский, – думать ему есть о чем, он ведь не знает ваших дальнейших намерений: захотите ли передать это в отечественную прессу или будете шантажировать, требуя деньги за бумаги. Он сейчас мечется. Что вы ответили на его предложение о встрече?

– Я сказала, что встречусь с ним через месяц после возвращения из Таганрога. Якобы еду туда к приятельнице.

– Хорошо. Приготовьте все, что нужно не для Таганрога, а для проживания под Москвой. Завтра за вами заедет мой приятель и отвезет в хороший ведомственный санаторий.

– Далеко?

– Километров сто двадцать.

– Ты матери говорил о наших делах?

– Нет.

– Ну и правильно. Она раскудахталась бы...

Они прогуливались не спеша, от Верхней Масловки через Петровский парк до автобусной остановки и обратно. Было сумрачное сырое предвечерье, пошел дождь со снегом, время – час пик. Народ спешил, кто к метро "Динамо", кто из него, кто к остановке, откуда шли автобусы по пяти маршрутам.

Они мирно беседовали – Филипп Матвеевич Ушкуев и худощавый, с болезненным серым лицом язвенника Евсей Николаевич Батров, глава фирмы "Улыбка".

– Вам, вероятно, скоро позвонит Фита. Так что будьте готовы, – сказал со значением Батров, открывая зонтик.

– Могут возникнуть некоторые осложнения, – ответил Ушкуев.

– Какие?

– Еще один человек хочет. Мне трудно ему отказать, тем более, что мы уже уговорились. А подряд две сделки проворачивать не хотелось бы.

– Кто таков?

– Некий Перфильев. Глава фирмы "Стиль-керамика".

Батров никак не выразил своего интереса, только и сказал категорично-приказным голосом:

– Отложите встречу с ним на время. На неопределенное.

– Но есть обстоятельства, по которым я не могу это сделать.

– Мы что, меньше вам платим?.. Какие еще тут обстоятельства?! Делайте, как я говорю.

– Но...

– Будем считать, что мы обо всем договорились... Всего доброго... Нет, нет, провожать меня не надо, – и Батров через парк зашагал к Верхней Масловке, в угловом молочном магазине купил кефир, сладкий сырок и двинулся к трамвайной остановке, чтобы сесть на двадцать седьмой...

А Ушкуев плелся к метро в тяжких раздумьях: он не знал, то ли Батров ходит под Фитой, то ли Фита под ним, но это дела не меняло; оба были для Ушкуева страшны, хотя и не представлял себе, чем именно, однако интуитивно ощущал всем нутром, что обязан повиноваться. Но и Перфильев, за которым стоял Лебяхин, тоже не из детского сада, в особенности Лебяхин, однажды напомнивший Ушкуеву, на какое ведомство в молодости тот охотно трудился. Да, было над чем поразмыслить Филиппу Матвеевичу Ушкуеву: куда ни кинь клин, тем более, что у страха фантазия богатая...

– С Ушкуевым сорвалось, отказался, заявил, что сейчас не может, произнес Перфильев, выжидательно посмотрев на Лебяхина.

– Вот как?! С чего бы такая строптивость?

– Если уж _в_а_с_ позволил себе ослушаться, значит кто-то крепко ухватил его за сонную артерию.

– Похоже... Так что, еще раз поговорить с ним?

– Нет. Только увязнем. Я попробую решить это дело через мэрию.

– А хотелось бы знать, кто же это на Ушкуева такой аркан накинул.