Текст книги "Бункер "BS-800" (der Fluch des Reichs) (СИ) "

Автор книги: Григорий Гончаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Откуда ты знаешь его имя?

вдруг неожиданно спросил он. – Только не ври мне! – жёстко добавил он. -Я расскажу, только ты, скорее всего, мне не поверишь, или посчитаешь меня психом! Но расскажу я лишь после того, как мы его похороним, вместе с его вещами! Аскет ненадолго задумался: -Ладно, это можно, хоть нас и поджимает время. Вода пока стечёт. Копать сам будешь! Прихватив личные вещи Штефана, мы потащили его труп, оказавшийся довольно тяжёлым, по тёмным туннелям подземного сооружения. Ноги покойника непослушно болтались, утопая в мокрой жиже, затопившей полы потерны. Я тащил Штефана за рукав его кителя, помня неприятный хруст, и брезгуя браться за разбухшую плоть. Рука, за которую тащил Аскет, с хрустом оторвалась. Он с растерянным видом покрутил оторванную по плечо руку перед своим носом, рассматривая чёрные ошмётки сгнившего мяса и обрывки жил. Хотел было отбросить её в сторону, но бросив в мою сторону короткий взгляд, засунул оторванную конечность в китель мёртвого немца – за пазуху. Не было сил терпеть вонь, исходившую от трупа, усилившуюся с момента, когда Наёмник оторвал ему руку. Под конец пути тело погибшего немца стало свинцовым – казалось, оно впитывало в себя воду, и с каждым пройденным нами метром становилось всё тяжелее. Впитывая воду оно всё сильнее начинало источать вонь, которая уже заполнила лёгкие. От этого запаха во рту появилась горечь, слезились глаза. Из рук то и дело выскальзывал рукав, силы заканчивались, но, проявив инициативу, я не мог показать Аскету свою слабость, и из последних сил цеплялся за склизкую и похрустывающую полуразложившимися нитями ткань кителя. Наконец мы вытащили труп на улицу, отволокли его метров на пятьдесят от постройки. Свежий воздух на несколько секунд опьянил меня, и пару раз неуклюже качнувшись, я присел прямо на землю – отдохнуть. От моего кителя и штанов валил пар. Что-то сбоку привлекло моё внимание, и я долго всматривался, в окружающий нас лес. Наконец, посмотрев на землю, я увидел знакомую ветку, кусок коры, и небольшую, особо не заметную, ямку. Именно это место показывал мне Штефан, во сне. Может, он и хотел, чтобы я его именно здесь закопал? -Чего расселся? – грубо оторвал меня от раздумий Аскет. – Давай, закапывай его, а то он ещё больше завоняет! Отвязав метровую лопату от рюкзака, я принялся за привычную работу. Копать я решил в центре того места, которое во сне указал мне гауптштурмфюрер. Земля была мягкой, корней почти не было, а те, что были, я с лёгкостью перерубал заточенным до состояния бритвы остриём штыка лопаты. Довольно быстро выкопал могилу, Наёмник к тому времени сделал крест, из двух свежесрубленных берёзовых черенков, скреплённых между собой прочной капроновой верёвкой. Опустив тело на дно ямы, я положил туда же его личные вещи, и принялся засыпать землёй, и в правду начавшее сильно смердеть, тело. Аскет помогал – сгребал землю толстыми подошвами ботинок. Справившись с этой задачей довольно быстро, мы отошли от свежей могилы, и посмотрели со стороны на свою работу. Наёмник с силой воткнул крест, в земляной бугорок, затем достал из своего рюкзака “мыльницу”, сфотографировал документы немца, после чего документы мы убрали в герметичный пакет – положив его под крест, придавили сверху большим камнем. Получилось нормально, если так можно выразиться, говоря о месте захоронения человека. По крайней мере, эта могила была не хуже тех, что я делал для Наших бойцов. С моим похоронным опытом я мог бы спокойно идти работать на кладбище. Оглядевшись вокруг, мы увидели “ДОТ-ы” – высокие холмы, заваленные лесным мусором. Два из них, включая и наш, с проступающим из земли бетоном, были рядом с нами. Чтоб увидеть остальные пришлось поднапрячь зрение, так как они были довольно далеко. Получалось четыре холма по периметру, и один – в центре. -Наверное, командный пункт! – я кивком указал на центральный холм. Чёрный быстро глянул на меня, убирая в ножны добротный десантный нож, и закидывая автомат на плечё одновременно; он направился к входу в наш каземат. Собрав свои вещи, подвязав лопату, я побежал догонять его. Пройдя последний, злополучный коридор, мы наконец дёрнули рукоять последней, по подсчётам Аскета, двери. Поднявшись по небольшой лесенке на сухой порог, мы вошли в помещение. Мы вошли в тамбур, с виду такой же, как и остальные, через которые мы и дошли досюда. Поднявшись в боевой каземат, мы осмотрели помещение: пулемёта на точке не было, но спустившись вниз и открыв оружейку, мы обнаружили целую гору оружия. Сама оружейка была раза в три больше предыдущих. Тут были автоматы “МР-40″ – штук десять, много пистолетов “Walther-P38”, “Luger-P08”; несколько “М-98”, два пулемёта “MG-34”, одна потёртая “Мосинка”, стоявшая отдельно – видимо трофей. Огромное количество запечатанных пачек с патронами, которыми здесь было заставлено всё. В тамбуре под этим “ДОТ-ом”, как и под другими, было четыре двери. Первая – дверь, из которой мы вышли. Вторая – оружейка. Третья – помещение с технологическим колодцем, который одновременно является и вентиляционной шахтой, и стоком для грунтовой воды. Наёмник подошёл к четвёртой двери, и с силой дёрнул за стальную ручку. Дверь с неприятным скрипом отошла в сторону. ****Ещё один шаг к цели**** Открыв дверь, мы увидели небольшой тамбур, сквозная, открытая дверь которого вела в спальное помещение, где стояли металлические двухъярусные, покрытые серой краской “шконки”. Мощный фонарь Наёмника осветил дверь в конце спального помещения – там оказался кабинет, стол – с отслоившимся и размокшим лаком, стул, свечи на столе в бронзовом подсвечнике, электрическая настольная лампа и большая пепельница – с несколькими размокшими окурками, покрытыми слоем белой плесени. В одном из ящиков стола Аскет нашёл слипшиеся кипы бумаг, в другом разный хлам, письма, зажигалки, набор иголок, опасную бритву и разное барахло. В шкафу у стены мы обнаружили форму оберфюрера. Так же нашили запас свечей, спички, зажигалки, много пачек сигарет “Reemtsma R-6″ – теперь стало понятно, какие именно сигареты курил Штефан. Так же мы нашли средства химической защиты – противогазы в пеналах, резиновые плащи; ящики с тюбиками мазей, зубных паст, каких-то кремов; обувные щётки, алюминиевые пеналы с круглыми таблетками, наборы для шитья. Керосиновые лампы, какие-то таблетки, алюминиевые пеналы концентрата “маршгитрант”, четыре запакованных в металлический пенал минных взрывателей “DruckZunder 35”, точилки для карандашей, небольшие зеркальца, перочинные ножики с пластиковыми щёчками, кусачки для колючей проволоки. Барахла было много – несомненно, называть эти вещи барахлом я бы никогда не решился, не найди мы до этого целый склад раритетного оружия. Все эти побрекушки были в отличном состоянии – найти в поле эти вещи в таком сохране практически невозможно! В другой комнате, слева от входа в расположение, мы обнаружили склад с продовольствием. Полки, заставленные коробками, ящиками с консервами, посеревшими от времени галетами. В углу стояли два ящика шнапса, и алюминиевая канистра, в которой оказался спирт. Я вскрыл одну банку, со шпротами – внутри была однородная серая масса, очень мерзко пахнущая. Да, срок их годности давно истёк. В другой коробке лежали штабеля эрзац шоколада, запечатанного в фольгу. С виду шоколад был нормальным, лишь покрыт тонким белым налётом. Так же в коробках лежала эрзац колбаса “pea wurst”, которая изготавливалась из гороховой муки и сала. “Колбаса” выглядела нормально, Аскет не задумываясь, отхватил мощными челюстями приличный кусок, и не спеша, с усилием прожёвывая зачерствевший продукт, как мне показалось с аппетитом, принялся его пережёвывать, запихну к себе в рюкзак несколько “палок” этой колбасы. -Эрзац, с ним ничего не будет! – сказал он, выдернув шоколадку из моих рук, и откусив почти половину толстой плитки. “Он явно проголодался!” – подумал я, глядя на уминающего шоколад Наёмника. Мне тоже захотелось откусить кусочек, попробовать шоколад на вкус – ведь так часто на полях мы находили обёртки от этого шоколада! Но вспомнив полуразложившийся труп Штефана, рот вновь наполнился неприятной горечью – есть тут же расхотелось. Мы продолжили осмотр “достопримечательностей”, оставленных немцами более полувека назад. Нашли одноразовые пакетики с кофе, который тоже оказался нормальным по виду. Так же здесь было множество заготовленных берёзовых дров – от времени дерево не изменил цвет, лишь толстый слой пыли, осевшей поверх светло-жёлтого дерева, говорил о солидном возрасте поленницы. -Где-то есть печь! – сказал я, оглядев припасённое топливо. И её мы нашли – буржуйка стояла в помещении для сна, за кроватями, поначалу мы просто не разглядели покрытую ржавчиной печь, пройдя мимо неё. Открыв правую, от спального расположения, дверь тамбура, перед нами предстал ещё один коридор, идущий буквой “Г” от основного. Он был узким, коротким и сухим, пол его был облицован плиткой. Стены этого коридора выкрашены зелёной краской, с побелёнными верхами. Плесени почти нет, значит, влажность здесь в пределах нормы. По левой его стене я увидел три дверных проёма, по правой стене – один. Сам коридор заканчивался тупиком... хотя нет... глухая стена, в которую он упирался, была больше похожа на металлическую дверь без ручки и петель. Мы начали обследовать это ответвление подземного жилого помещения: первая дверь слева вела на кухню. Здесь стояла электрическая и дровяная плита. На дверке дровяной плиты была приделана съёмная форсунка, под дизель. Печь можно было топить как дровами, так и соляркой. Вдоль всей печи шёл цилиндрической формы бак, с заливной крышкой, торчащим золотником для ручного насоса, и манометром. Две алюминиевые раковины у самой стены, стеллажи, столы из нержавеющей стали, шкафы с посудой, шкафы с кастрюлями и сковородами – вот и всё нехитрое убранство этой кухни. В соседней комнате, за стеной, был лазарет: четыре двухъярусные кровати, шкаф с халатами, операционный стол, с подвешенной над ним четырёхглазой лампой. Шкафы с инструментами – скальпелями, щипцами, пилами. В ящиках стола были медикаменты, многоразовые стеклянные шприцы, таблетки, ампулы, бинты, жгуты, вата в бумажной упаковке, и прочие медикаменты, назначения которых я не знал. За третьей дверью оказался туалет: унитаз, умывальник и душ. Как-то неосознанно я направил луч своего фонаря на потолок над входом, и увидел лампочку. -Похоже, тут было электричество! – сказал я Наёмнику. Он молча кивнул, рассматривая помутневший, бывший некогда хромированным, смеситель. На стенах под ним виднелись рыжие дороги, ведущие вниз – вода, подтекающая из труб, стекала на пол. -И водопровод тоже! – наконец оторвался Аскет от изучения удручающей картины. Дверь, в которую упирался коридор, было не открыть. Более того, сама дверь не имела ни ручки, ни какой-либо задвижки. Размерами она была несколько крупнее, чем те двери, через которые нам приходилось проходить. Если те двери были похожи на двери от подводной лодки, то эта была похожа на сейфовую дверь. Ударив по ней ногой, я услышал слабый глухой стук, будто я ударил по несущей, кирпичной стене. -Может это и не дверь вовсе? – спросил я Аскета. – Может что-то типа заглушки – остальное они не успели построить? – Может и так; – задумчиво ответил он. Напротив лазарета, по правой стороне коридора, была генераторная. Довольно-таки большое помещение, посередине которого стоял двигатель. Стены помещения были украшены стеллажами, на которых покоились запчасти и детали. Мы рассмотрели двигатель. Это был дизель. Пятицилиндровый, с маркировкой “Мерседес”, на почерневшей алюминиевой крышке клапанов. На алюминиевом корпусе “ТНВД*” выделялась тёмными буквами надпись “bosh”. (*Топливный насос высокого давления). В те года дизельные двигатели были не очень популярны, и все генераторы работали, в основном, на бензине. А тут на тебе – дизель! Газоотводная труба, обмотанная асбестовой тканью, уходила в стоящий на полу, цилиндрической формы, бак, из нержавеющей стали. Из бака, сверху, выходила толстая труба, которая присоединялась к ещё более толстой трубе, подвешенной к стене, и идущей параллельно потолка; один конец этой трубы исчезал в стене, с сейфовой дверью. Под потолком было несколько толстых, – скорее всего вентиляционных, – труб, и все они вели к загадочной стене. Трубы были толстыми, но в то же время недостаточными для того, чтоб через них можно было пролезть. Толстые патрубки охлаждения двигателя уходили в одну из вентиляционных труб, по одному из патрубков шло два провода, от внутренней сети двигателя. Крыльчатка охлаждения работает от электрического мотора – у нас до этого только в восьмидесятые додумались! Пройдя по патрубкам до толстой трубы, я увидел на ней небольшую дверцу. Открыв её, я удивился – передо мною был круглый радиатор, находящийся внутри трубы. Над трубой была заливная крышка. Расширительный бачок был закреплён на кронштейне, возвышающимся над двигателем. Помпа, наверное, какая-то усиленная, – ведь радиатор охлаждения находится далековато, от самого движка. Из стены, напротив входа, торчала изогнутая труба, на конце которой был кран. Я покрутил его латунный барашек, и из трубы полилась маслянистая жижа. -Солярка, – сказал Аскет, – Где-то вкопана ёмкость. Немцы тоже не дураки, наверняка цистерну вкопали не безопасном расстоянии от сооружения. Если слить осадок, то, скорее всего, там будет нормальное топливо. За двигателем, стояла двухсотлитровая бочка, в которой было масло. Везде стояли какие-то канистры, заливные воронки, завёрнутые в промасленную бумагу детали. На стеллаже, среди разных частей, бутылок и банок, стояло несколько аккумуляторов. В углу, из пола торчала ручка, дёрнув за неё я открыл люк, из которого повеяло холодом, и запахло протухшей водой. В люк можно было спуститься, где-то по пояс. Посередине квадратной ямы, с бетонными стенками, зияла чёрная дыра, с гладкими, бетонными стенами, уходящая глубоко вниз. В эту дыру спускался шланг. Рядом лежало небольшое веретено, с намотанным на него тонким тросом, на конце которого пристёгнут карабин. -Похоже, это колодец; – предположил я. -Похоже, – согласился Аскет, – Вон и ведро стоит! – он указал на новенькое, стоящее в сторонке, ведёрко. -Если электричества нет, то можно вручную водички набрать! – догадался я. Он снял висящую на стенку металлическую деталь, похожую чем-то на складной туристический стульчик. Раскрыв его, он поставил получившуюся конструкцию в бетонную яму колодца – в ней оказались специальные пазы, для этого “стульчика”. Поверх него Наёмник в два полукруглых отверстия вставил веретено, защёлкнул эти отверстия двумя маленькими замочками – получился настоящий колодец. В довершении, увлёкшийся Наёмник, пристегнул к карабину ведёрко, и опустил его на дно колодца. Вода была не глубоко, долго крутить не пришлось. Вытащив ведро, мы посмотрели на слегка темноватую воду – пахло от неё тухлятиной. -Если фашисты в этот колодец никакой гадости не кидали – то пить можно! – пояснил я. -Отраву? – не понял Аскет. -Да, были у них специальные таблетки, и порошки – кидаешь в русский колодец, и тот, кто пьёт эту воду – умирает от отравления. И пили люди – хотя знали про отраву, и умирали – куда деваться, пить то хочется! Мы внимательно рассматривали слегка желтоватую воду. -А то, что воняет от неё – так вода в любом глубоком колодце вонять будет, если её не вычёрпывать время от времени. Застаивается водица, вот и пахнуть болотцем начинает, – продолжил я, – Если её вычерпать, то в принципе нормальная должна быть. Мы встали, ещё раз оглядели разнообразные баки, трубы и емкости, весящие на стенах огнетушители. Выходя из генераторной Аскет постучал по мягкой обивке, с внутренней стороны, двери пальцем: -Шумоизоляция. Слушай, а на входной двери, через которую мы сюда зашли, есть засов или задвижка? Я про уличную дверь в “ДОТ”; – пояснил он. Столько дверей и коридоров мы прошли, что тут поневоле запутаешься! -Вроде что-то подобное там было! – сказал я, понимая, к чему клонит Аскет: Крыша над головой, более ли менее сухо, есть кровати, печи, вода, лазарет и удобная система “ДОТ-ов”, сообщённая потернами, с кучей оружия и боеприпасов. -Нам сюда лучше переехать, – подтвердил Аскет мою догадку, – По сравнению с нашим лагерем – тут пятизвёздочный отель! -Машины куда? – спросил я. -Машины загоним подальше в лес, на южную сторону. Там их не найдут. Мы вошли в спальное расположение. Чёрный приоткрыл дверцу буржуйки – на его пальцах осталась ржавчина, которую он вытер о шершавый, бетонный пол. Он достал из кармана зажигалку, чиркнул ею и поднёс вспыхнувший огонь к дверце. Небольшой огонёк жадно втянуло внутрь печи – тяга есть! Неизвестно как, но вентиляция здесь работает. Аскет пошёл на склад, и принёс оттуда канистру, и охапку дров. Положив включенный фонарь на кровать, он принялся набивать дровами покрытую ржавчиной печь. Закончив дело, он щедро плеснул в топку из канистры. В помещении появился стойкий запах спирта, от которого нутро передёрнуло – вспомнились наши с Борисом ночные посиделки у костра, мой налёт на палатку Алёны. Отставив канистру подальше, он поджёг дрова, которые мгновенно вспыхнули синим пламенем. Бездымное пламя, охватившее дрова, казалось призрачным и загадочным – потусторонним; оно беззвучно пожирало желтоватую и покрытую слоем пыли, древесину. Дерево на глазах темнело, и вот появились первые жёлтые языки – которые мигающим светом осветили пространство вокруг печи. Запахло дымом. Этот запах наполнил отсыревшее за семь десятилетий помещение, заявив мёртвому бетонному чудовищу, распустившему под землёй свои каменные щупальца, о возвращении человека. Дым, проникая в вентиляционные трубы, сочился сквозь многочисленные, покрытые слоем ржавчины, плесени и пыли, решётки. Он уносился куда-то в недра земли, вглубь, всасываемый замысловатой системой вентиляции. Дым, запах которого чувствовался далеко от того места, в котором находились Симак и Аскет, дал знать истинным хозяевам склепа о прибытие нежданных гостей. **** Аскет покосился на одиноко стоящую в проходе канистру, поблёскивающую алюминиевыми стенками, в которых отражалось пламя разгорающейся печи. Легко подцепив её рукою, он открутил пробку, похожую на стакан. Ему тоже так показалось, и он по края наполнил пробку спиртом. -Рискнём? – прищурившись, спросил он и, не дожидаясь ответа, закрыв глаза, залпом выпил. Поставив опустевшую пробку на пол, не открывая глаз, он поднёс к носу рукав своего кителя, и смачно вдохнул воздух через нос. Затем резко открыл глаза: -Пойдёт! – одобрил он. – Будешь? -Можно. Чтоб воспаления лёгких не получить после нашего сегодняшнего купания в ледяной канализации! – меня передёрнуло при этом воспоминании, во рту появился сладковато-земляной привкус. Наёмник наполнил крышку, и протянул её мне. На вид в ней помещалось грамм сто. Я принял емкость, и мгновенно её осушил. Жидкость огнём прошла по пищеводу, смыв неприятную сладость. Я вернул пустую крышку Чёрному. В такие моменты, должно быть, люди и начинают курить. -Так что там с нашим Штефаном? – вдруг вспомнил он, усевшись на скрипучую кровать, напротив печи. Взяв одно из поленьев, он начал им что-то поправлять в полыхающей печи, от которой в помещении стало уже значительно теплее. Или от спирта так сразу потеплело? Я сел на кровать напротив, ощутив пятой точкой, сквозь плотный материал своих штанов, жёсткость кроватных пружин. -У нас был уговор, помнишь? Немца мы похоронили, настало время для истории вашего с ним знакомства! – медленно, отделяя слова друг от друга, произнёс Аскет, глядя в огонь, и не переставая подправлять и без его участия во всю полыхающие дрова. -Я его видел, вчера вечером, и разговаривал с ним, в тамбуре под первым казематом; – сказал я, ожидая насмешки со стороны Аскета. Но он даже и глазом не моргнул, а лишь подкинул в прогревшуюся печь охапку дров. Будто бы я рассказал ему о своей встрече с нашим общим знакомым, “дядей Петей”, увиденным мною у ночного магазина с бутылкой водки в руках. Красный, прыгающий отсвет огня не выдавал на лице Наёмника никаких эмоций. -Что он говорил? – как не в чём небывало спросил Аскет. -Да ничего особого. Рассказал про жену с сыном, сказал что скучно, поговорить не с кем. -А ты? -Я сказал, что мне пора. Я ещё в него “калаш” упёр, и палец на курке держал. Он просил не стрелять – боялся, что кто-то услышит. Вообще он вежливый, хорошо говорил по русский, но с небольшим акцентом. -Я видел отметки в его досье – он “специалист широкого профиля”. Такие свободно могут разговаривать на нескольких языках. Звание – гауптштурмфюрер, а форма без отличительных знаков. Есть инфа, что он член “Аненербе” – общество, которое занималось поиском артефактов, которые могли бы подтвердить уникальность и значимость арийской расы. Но это общество так же не брезговало мистическими опытами, оккультными экспериментами и прочими “тёмными делишками”. Он отвечал за безопасность научной части работы, которую должны были проводить где-то здесь. Так же он должен был, в случае возникновения угрозы сооружению, добраться до войск – по дороге, если нужно, завладеть трофейной, гражданской одеждой. В войсках он должен был предъявить своё удостоверение, потом показать этот лист, – Наёмник постучал по карману, в который он убрал свёрнутый в целлофан приказ, – дальше по обстоятельствам. В крайнем случае, он должен был передать карту, с указанием места положения сооружения старшему офицеру, вместе с письменным описанием угрозы. В этом был его долг перед Рейхом и лично перед фюрером. -Так что это за сооружение? Я не понимаю, какая научная работа должна была тут происходить? -Это мы и должны выяснить! Он тебя ни о чём не спрашивал? – резко перевёл тему Аскет. -Ты так говоришь, как будто ... – я пытался подыскать наиболее правильное сравнение. -Как будто что? Как будто тоже видел, подобное? – предложил он. -Да, именно! -Я часто вижу... – сказал Аскет, глядя в полыхающее пламя. Отражение огня яркими огоньками мерцало в его ничего не выражающих глазах, и это мерцание придавало потусторонний оттенок его словам. -...Когда остаюсь один. Иногда – во сне, иногда – наяву. Я часто видел их там, в Сибири, когда жил один в своей избушке, окружённой со всех сторон непроходимой тайгой и минным полем. Он помолчал с полминуты, не решаясь нарушить его молчания, я слушал потрескивание дров в печи, пока Наёмник, наконец, не продолжил: -Часто ко мне приходят убитые мной люди, иногда – убитые врагом боевые товарищи, иногда – просто погибшие знакомые мне люди. Перед каждым из них я в долгу, и они просят, чтоб я возвращал долги. Они настаивают на этом! Часто они спасают меня – говорят, кто враг, и где засада, опасность. Советуют, чего стоит делать, чего не стоит. Иногда они выглядят очень... – он задумался, опустив голову, будто подыскиваемое им слово может быть написано на жести, которая была прибита к полу вокруг печи, – ...Страшно! – наконец он вспомнил слово, видимо позабытое этим суровым человеком. – Иногда – как обычные люди, почти ничем не отличаясь внешне. -Как ты живёшь с этим? -Я привык, мне даже скучно, когда их нет! -Почему они приходят? -В основном потому, что хотят, чтоб ты их похоронил – и поставил крест над могилой, а ещё лучше – чтоб священник службу отслужил. Некоторые приходят и просят, чтоб я доделал их дело, недоделанное ими при жизни – эти дела словно якорь, который прикреплен толстой цепью к душе, застрявший в этом мире. Враги просят, чтоб я застрелился, угрожают, что не дадут мне при жизни покоя. Для них – я тот самый якорь, который не отпускает их души! Они проходят там, где слаба грань между миром мёртвых и миром живых – и в некоторых местах, где было совершено зло, они могут пройти в наш мир. Обычно там, где была смерть. Так же в местах, в которых совершались мистические обряды – такие места в нашем мире существуют с древности. Думаю, в мире будет очень жарко, когда подобные места будут везде. Как я понял, для того, чтобы открылись ворота в мир иной, нужно либо сильное желание того, кто по ту сторону – чтобы он смог пройти сквозь грань, разделяющую миры; либо какая-то комбинация природных явлений: типа дождь с молнией – тогда эти невидимые ворота открываются сами. Опять же, произойти это может только в том месте, где грань миров тонка. В таких местах так же, время бывает аморфно, так же как и случается, что некоторые люди, попавшие в такие места, открываю в себе необычные для человека возможности. Пришедшие из того мира духи бывают добрыми, а бывают злыми, очень злыми. Они питаются страхом: чем больше ты боишься – тем они сильнее, они могут даже убить тебя! Но если ты не боишься – то они просто говорят, просят. Я редко выполняю просьбы, а если и выполняю – только об упокоении тела. Доделывать чужие дела я не берусь! Не веришь? – вновь читая мои мысли, спросил он. – Не верь, время всё расставит на свои места. Но Штефана ты больше не увидишь – его тело предано земле, и душа больше непривязана телу! – он задумался, затем в упор посмотрев мне в глаза, спросил: -Почему он подошёл к тебе? -Я не знаю; – ответил я, поскольку действительно не представлял этого. -Духи не появляются перед каждым встречным, и для такой встречи требуется весомое обстоятельство! – его глаза с мерцанием в них жёлтых огненных отблесков, пристально смотрели на меня. Я молчал. Аскет опустил свой тяжёлый взгляд на пол, и я только сейчас подумал о том, что секунду назад он смотрел на меня, отвернувшись от огня – стало быть, пламя огня никак не могло отразиться от его глаз! “Что за чертовщина? Показалось?” – подумал я. Аскет молчал, напряжённо перебирая в своей голове мысли. Вытащив из кармана рацию, он осмотрел её, нажал на тангенту, и запросил лагерь. Станция молчала с минуту, потом ожила, и голосом Беркута ответила: -На связи! Он удивлённо посмотрел на меня: -Смотри-ка, работает! – сказал он мне, затем вновь нажал на кнопку передачи: – Как обстановка? -Всё тихо. Левинц уже вернулся. Порывается идти, вас искать. Вы где пропали? -У нас всё в порядке, мы на месте, ведём осмотр. Передай Левинцу, чтоб не рыпался раньше времени. Мы скоро будем, смотрите в оба, не проспите врага! -Принял! Конец связи! – сообщил Серёга, и маленькая, чёрная коробочка, вновь затихла. -Я было подумал, что бетонные стены будут нас глушить! – удивлялся Аскет. – Даже странно. Он вновь помолчал, затем открутил пробку с канистры, и наполнил крышку по края. Выпил, в точности повторив ритуал с рукавом. Налил мне. Я принял крышку, и тоже проглотил налитый спирт. На этот раз пить уже было легче. -Открою тебе секрет, – глядя в огонь, проговорил Аскет. – Только учти, что такие секреты нужно хранить до гроба! Дело было так: в немецкой лаборатории, построенной в нашем тылу, что-то произошло, что именно – никто не знает. Из этого сооружения, – которое проходит по архиву как “BS-800”, – был передан сигнал тревоги. Немцами был срочно собран, и направлен сюда отряд, с подкреплением. Наши связисты перехватили и расшифровали непонятный сигнал тревоги, зашифрованный сложным кодом. Сигнал был длительным, что и позволило локализовать его источник. Сигнал засекли, исходил он из этого квадрата. Наша разведка, совместно с “НКВД”, экстренно сформировали свой отряд, и направили его сюда. Десантировались оба отряда ночью, с разницей в один час – первыми были немцы. Оба отряда были радиофицированы, и оба отряда, не выходя на связь, исчезли. Утром здесь пролетал наш самолёт, случайно оказавшийся в этом квадрате, его пилот видел бой, который происходил на этой поляне. На самом деле, пилот был пьян, и попросту заблудился, улетев в противоположную фронту сторону – в тыл, он потом сгинул в штрафниках, – но не в этом суть. Этот пилот на допросе свидетельствовал, что он пытался оказать огневую поддержку Нашей пехоте. Но заходя на боевой разворот, вдруг обнаружил, что все приборы вышли из строя, после чего он улетел, и благополучно вернулся на родной аэродром. После войны большая часть документов по лаборатории была уничтожена немцами. Но, в руки к Нашим, всё же, попали кое-какие бумаги. Эта, – Аскет обвёл взглядом тёмное помещение, – Лишь одна из десятков подобных лабораторий! Многие немцы успели взорвать, когда поняли, что красный штык упёрся в их вышколенные мундиры. Те бумаги, которые удалось собрать нашим спецотделам, тут же засекретили. Но после распада “СССР” эти документы пропали из архива. И никто не знает где они. Заказчик, сотрудник ведомства, что-то прознал об этих лабораториях, и ему срочно понадобилось найти её, одну из них. Кто знает, может сейчас, параллельно со мною, другие наёмники ищут оставшиеся лаборатории. Моя задача – найти именно эту, в охранном помещении которой мы с тобой и находимся. Сообщить об этом месте заказчику, прихватив в качестве доказательств секретные документы, сделать фотографии. -Это не те документы, которые в той комнате? – спросил я, указав на комнату позади меня, в которой висел полковничий китель. -Нет. Такие документы у охраны в письменных столах не хранят. Документы – там! – Аскет махнул рукой в сторону генераторной. -За той дверью? – покосился я в сторону коридора, упиравшегося в металлическую броне дверь. -Да! – ответил он. -Чтоб её открыть нужно будет изрядно попотеть! -Возможно. Если ты поможешь мне, то я обещаю тебе хорошую долю. Десять процентов! -Десять? Не маловато будет? – я притворно скривился, как скряга, которого хотят обмануть. -Даже много. Пять сотен тысяч долларов; – спокойно сказал он. -А ты неплохо зарабатываешь! – удивился я, про себя прикинув, что всего ему должны заплатить пять миллионов. Долларов. -Как тебе сказать? По-разному. Я всегда думаю, выполняя очередной заказ, что он будет последним. Что возьму один из своих многочисленных паспортов, на имя иностранного гражданина, и смоюсь туда, где круглый год тепло. Найду себе смазливую тёлочку, куплю яхту, и буду бороздить просторы какого-нибудь моря, в ус не дуя! -И что мешает? -Ничего! – лицо его озарила ироническая улыбка. – Понимаешь, я два года бороздил моря, девок имел разных, всех цветов кожи, пил лучшие коньяки мира, курил лучшие сорта сигар – но пресытился я такой жизнью! Понял я, через два года, что душно мне, – что не могу так жить, не по мне это! Мне нужен адреналин, скорость, стрельба, опасность! Чтоб по пояс в го**#ще, чтоб враги со всех сторон! Это по мне! Я – Аскет, и жить привык соответствующе! Понимаешь, Симак, меня полжизни учили бегу с преодолением препятствий, и теперь я просто не могу бревном валяться на пляже. Меня учили вычищать дерьмо из забитых сортиров – и теперь я совсем не чувствую запаха роз. Работа и стала моей жизнью, моей мечтой. А деньги? А деньги пусть лежат не счету. Может, под старость, снова захочу кости на солнышке погреть! -Я видел сегодня ночью во сне свою девушку... – неожиданно для себя сказал я. -Это плохой знак! – в туже секунду ответил Аскет, словно ответ на мои слова был заготовлен заранее. – Видеть во сне погибшего близкого человека – предупреждение об опасности. Хотя, знаешь... – он осёкся, лицо его подёрнулось стальным спазмом мышц. От былой расслабленности, и свойского, дружеского тона ничего не осталось. -Вот почему он пришёл к тебе! – сухо проговорил Наёмник. Он пристально смотрел на меня, и в его глазах снова замерцали жёлтые блики огня. Затем он резко отвёл взгляд, и тихо, отрешённо произнёс: -Ты про Штефана не говори никому. Если спросят про свежий крест – говори что нашли сверху маслы и закопали их. Ну и про наш разговор, я думаю сам понимать должен. Если кто-то узнает, что ты в курсе дела – то считай, что ты нежилец. -Добро! – согласился я, думая о странных метаморфозах в душе Аскета. Мы с минуты мы сидели молча, каждый думал о своём, пока Чёрный резко не захлопнул печную дверцу и, взяв в руку фонарь, коротко скомандовал: -На выход! Мы пошли в лагерь, по пути так и не нарушив нашего обоюдного молчания. Лишь на подходе к лагерю он связался с Серёгой, и предупредил, что мы идём, – чтоб по ошибке нас не приняли за чужаков. И это правильно – на любой войне солдаты часто друг друга убивают “по ошибке”. Особенно это принято у нас, у русских. Во время Великой войны наши деды долбили друг друга из всех видов оружия: то из-за плохой связи, то из-за “твердолобых” командиров, то из-за не точных донесений разведки, а иной раз из-за лишних ста граммов выпитой водки. И если бы подсчитать такие потери, то цифра получилась бы не малой. В современной армии, как и полвека назад, дураков много – чтобы на крючок нажать, думать не надо. Офицеры, при подготовке бойцов так и говорят – “ваше дело не думать, а выполнять приказы”. Мы, офицеры – умные, нас учили. На деле – вместо занятий по тактике ведения боя, они с бабами в борделях кувыркались. И вот мне, солдату, говорят – “стреляй!” – а я дурак, давлю на курок, поливая огнём всё вокруг себя. Чтоб всем досталось – и чужим, и своим. А кто прав, и кто виноват – потом разберутся. До этого “потом” мне ещё дожить надо. В любом случае, в нашей армии, будет виноват тот, кто выполнял дурацкий приказ, а не тот, кто его отдавал. И к стене поставят меня – дурака. Дураков у нас много – не жалко, ещё нарожаем. Только операцию, по массовому уничтожению дураков нужно начинать не снизу, как это принято у нас. Вечерело. Нам следовало поторопиться, с переносом пожитков в наш новый, более надёжный и безопасный, подземный лагерь. Аскет отозвал меня в сторону: -Твою “Ниву” придётся тут оставить! -Почему не твой “УАЗ”? – спросил я, сделав наивное лицо – потому что уже знал ответ на этот вопрос. -Потому, что одна машина должна в лагере полюбому остаться. У братвы будет хорошая оптика, и если они не увидят в лагере ни одной машины, то у них появятся сомнения. Из двух машин нужно выбрать более сильную, на которой мы все сможем выехать из этого леса. У моего “УАЗ-а” грузоподъемность больше, не говоря уже о багажнике на крыше и месте в салоне. В “Ниве” мы попросту не поместимся. Когда всё закончится, я тебе своего “УАЗ-а” подарю. На свою долю ты, если захочешь, штук тридцать таких “Нив” себе купишь! В лучшем случае – что вполне вероятно, машину даже не заденет. Ну а в самом худшем, я думаю, сам понимаешь – машина может остаться без хозяина, так же, как и моя. Машина без хозяина – просто кусок металла. Так что себя прикрывай, а “колёса” новые ты себе всегда купишь! В его словах был смысл. Машина в лагере быть действительно должна. Ладно, придётся рискнуть, ведь жизнь моих друзей, и моя, дороже жизни железной машины, пусть я в неё и вложил свою душу. Мы загрузили наши вещи в “УАЗ”, и Аскет поехал к нашему новому дому. Выложив вещи на границе поля, он развернулся, и поехал прятать машину. Тем временем мы таскали пожитки в бетонное сооружение. Переезд мы закончил, когда уже было темно. Девушкам место не понравилось, не смотря на удобства, и крышу из бетона, над головой. Должно быть, эта вонь произвела на них такое впечатление. “Что бы с ними было, 6если бы я рассказал им про полусгнивший труп Отто!” – подумал я, и улыбнулся, представив себе визжащих от ужаса и омерзения девчонок. Левинц был в восторге – он бегал по всему сооружению с фонарём, осматривал оружие, он набил карманы своей куртки до такой степени, что стал походить в ней на колобка. Бедная куртка аж потрескивала от тяжести трофеев. Левинц, с горящими ярче фонаря глазами, бегал до тех пор, пока не наткнулся на офицерскую комнату, в спальном расположении. Тогда он сдёрнул с себя камуфлированный китель, и безжалостно бросил его на кровать. Куртка, ставшая похожая на мешок деда-мороза, стукнувшись о ржавые пружины матраса, безвольно сползла на пол, пот действием силы тяжести затаренного по карманам хабара. Борис держал в руках немецкий китель, и любовно разглядывал его. Затем, нацепил его на себя и, подходя к каждому по очереди, озарял себя светом фонаря, спрашивая: “ну как я?”, “идёт?”, “хорошо сидит?” -Вылитый “Ганс”! – безразлично, с оттенком брезгливости, бросил Беркут, когда Левинц подошел и к нему. Борис снисходительно улыбнулся, подошёл к покрытому слоем пыли зеркалу, протёр его ладонью, и принялся крутиться, словно жених перед свадьбой. Сквозь зубы он напевал себе под нос песенку из старого фильма: -Главное, чтобы костюмчик сидел -Непринужденно, легко и вальяжно! -Всё остальное, поверьте, не важно, -Нет, и не будет серьёзнее дел, -Главное чтобы, главное чтобы, -Главное чтобы костюмчик сидел! В довершении к своему новому наряду, в обличие которого он стал казаться выше, Левинц нацепил на голову немецкую фуражку с эмблемой “СС” в виде черепа со скрещёнными костями, и немецкие брюки, которые аккуратно сложенные лежали в одной из тумбочек. Теперь он действительно стал похож на немца: розовощёкий, с горящим взглядом, с распрямившейся спиной. -Истинный ариец! – сказал я, разглядывая друга. Он подошёл к брошенному кителю, и принялся перекладывать самые нужные вещи в карманы немецкого кителя. Не забыл он и о своём значке “Левинца”. Затем Борис притащил автомат “МР-40”, и пистолет “Walther-PPK”, кобуру которого он навесил на свой ремень. Затем он ловко подцепил губами выщелкнутый пальцем из картонной пачки мундштук папиросы “Беломор”. Прикурил, разбавляя запах сырости и плесени крепким, табачным дымом. -Свет, может останемся в этом бункере? Будем тут жить! – предложил Борис Свете. – Ты прикалываешься? Тут стрёмно! У меня мурашки по коже от этого места! – Свету передёрнуло при одной мысли об этом. -Да ладно, нормальное место! Таких, может, и нет уже в мире! Я охотиться буду, ты – детишек воспитывать! -Детишек?! А ты не торопишься? – девушка лучезарно улыбнулась. -Нет! Вон, Алёна с Симаком всю ночь “этим самым” занимались, и ни чего! Чем мы хуже? -Борис, ты следи за языком-то! – предупредил я, начавшего распоясываться друга. -Не, Симак, а что, не было что ли? Я сам, пос*#ть ночью выходил, слышал как она тебя там, в палатке, уделывала! Что тут такого? Меня не одна баба так... – он запнулся, вспомнив, что находится в обществе девушек. – Не одна девушка так не любила, чтоб я так кричал! -Не обращай на него внимания! – сказал я Алёне. – Он такой, какой есть, и его не изменить – бей ты его, огнём жги – не изменишь его уже, никак! **** “Взболтнул лишака!” – думал Наёмник о недавнем разговоре с Симаком, шагая по траве. На его отшлифованных травой берцах, мерцало отражение светлого неба. Он надёжно спрятал свой “УАЗ”, и теперь, заминировав на прощанье лагерь, и распалив огонь – бросив в огонь несколько толстых распиленных Беркутом брёвен, – он возвращался в бункер. Так же он сделал двух манекенов, набив немецкие кителя соломой, и посадил их у костра. Включил музыку в “Ниве”, и раскидал вокруг лагеря пустые бутылки, для большей достоверности. “Надо его валить – слишком много он знает! Да ещё эта его связь с духами! Кто знает, вдруг он сможет “прозреть”, и откроет в себе что-то, с чем я не смогу справиться!? Даже если и так, у него не будет времени это новое освоить! Что ж, он пока не сечёт, что я могу читать некоторые мысли, когда смотрю ему в глаза – но, с каждым часом нашего с ним общения, копаться в его мозгах, становиться всё труднее!” – Аскет сплюнул, и проследил взглядом за шлёпнувшимся в траву сгустком слюней. Спину оттягивала винтовка, которую, благодаря найденному “ЗИП-у”, он переделал в снайперскую. Он шёл по окраине леса – так было удобнее контролировать открытую местность, и обходить расставленные мины. Он почувствовал, как неожиданно закипела в его жилах кровь, мир, окружающий его поблёк – он понял, рядом опасность! – так работал дар, который неведомым образом пришёл к нему, в одной из спецопераций. Он быстро освоил этот дар, и никогда не игнорировал его проявления. Мир был чёрно белым, “падение контраста” – так он называл свою способность, ощущать надвигающуюся опасность. В тот же момент он замер, прислушиваясь и принюхиваясь к миру. Что не так? Тихое, еле уловимое потрескивание, которое кажется, исходит от всего: от травы, от деревьев, от листьев на кустах. Он почувствовал запах... пахло... озоном и палёной шерстью – похожий запах можно почувствовать, когда воспламеняется фосфор. Показалось, что на той стороне поля, мелькнуло яркий огонёк – “опасность где-то там!” – понял он. Наёмник забрался на высокое дерево, так, словно бы он перевоплотился из человека, в хищное, и дикое животное. Он замер – теперь его тело сливалось с лесом, его не возможно было засечь с поля. Аскет осматривал поле, через оптический прицел – оптические винтовки были его страстью, он был уверен, что ни одно серьёзное дело невозможно провернуть без прикрытия оптикой. Он жалел о том, что раньше времени сбросил отличную винтовку, там, у “Канны” – сейчас бы она ему очень пригодилась. “Да, эти лохи поверили, что я имею неограниченный доступ к оружию, они меня за волшебника приняли! Но что ж, кто ведется – тот дается! Я вам устрою карнавал, как только наступит срок! Первым буду убивать Левинца... нет, первым гасить надо Симака, полюбому. Потом Беркута – шаристый пацан, принципиальный, правильный – с ним тоже могут быть проблемы. Затем Левинц – подвешу его к дереву, буду шкуру ножом соскабливать, с падлы! А бабы... бабы – ни бабы, но засветка и по ним прошла, значит у них теперь та же дорога! Да, вот только... братва эта, светанулся и я у “Канны”, шмары сольют – братва по шраму и по спаленным партакам признает. С братвой распедаливать вопрос придётся по жёсткому... а для этого мне нужны будут руки! Значит Симака в расход, завтра же. Серый и Левинц пока в кентах пусть походят. Братву землёй укроем, тогда и за них возьмусь! Главное, чтобы Симак сейчас с остальными на “шу-шу” не пошёл. Нет, я должен был ему сказать то, что сказал – теперь он мне верит. Сбросил ему козыря, а он его схавал...” – вдруг в его мире, ограниченным прицельной сеткой оптического прицела, неожиданно появилось лицо. Человек был далеко, лицо его было чёрным, будто бы перемазанным сажей. На голове – немецкая каска, глаза... словно бы в них горит огонь, и весь жар этого страшного огня прожигает его, Аскета. “Как он может видеть меня, ведь я же...” – пришла в голову какая-то вялая, безразличная мысль. На чёрном лице человека Наёмник различил улыбку – тот, не отрываясь, смотрел прямо на него. Огонь жёг, казалось, что кожа сейчас начнёт пузыриться и лопаться – и он, не задумываясь более, нажал на спуск. Приклад дёрнулся, по ушам ударил привычный звук выстрела, в ноздрях оседал запах сгоревшего пороха. Огонь тут же исчез. Лицо, так неожиданно появившееся в его прицеле, тоже исчезло – но Наёмник понял, что непривычно тяжёлая пуля ушла ниже, и попала не в голову – а в тело. Человека отшвырнуло, он неимоверно быстро поднялся, и побежал, встав на четвереньки с быстротой робота перебирая конечностями, тут же скрывшись в кустарнике. Раздался негромкий звук, будто бы от электрического разряда. Там, за кустами, в которых только что скрылось существо, блеснула вспышка. Мир вновь обрёл цветность. “Началось!” – подумал Аскет. ***** Вдалеке послышался железный стук, и шаги, с всплесками воды. Аскет спрятал машину в лесу, и теперь идёт к нам. В спальном расположении было тепло – благодаря натопленной до красноватого свечения печи; и довольно светло – горели свечи и керосинка, заправленная керосином из найденной канистры с соответствующей жидкостью. Я пошёл показывать Алёне кухню и лазарет, ей всё очень понравилось, казалось, мы – влюблённая пара. Я – муж, который купил квартиру; она – жена, гордая за супруга и счастливая, за их совместную, благоустроенную будущую жизнь. Потом мы с Серёгой отправились к дизелю, поручив Борису, вместе с девушками, обустроить спальное расположение. В первую очередь проверили аккумуляторы – их было три, два из них были абсолютно новыми. Это стало понятно, когда Серёга открутил пробки – банки со свинцовыми пластинами внутри были сухими. Появилась надежда на то, что у нас будет электрический свет. Кое-как разобравшись с немецкими надписями на стеклянных бутылках, которыми были заставлены стеллажи, мы нашли разведённый, готовый, электролит, в большой, пятилитровой стеклянной бутылке, с уже начавшей трескаться пластмассовой пробкой. Серёга сбегал к Левинцу, одолжил у него папиросу, прикурил её и, раскурив не в затяг, в одну минуту превратил свёрнутый в бумагу табак в пепел. Слив немного электролита из бутылки с надписью “Elektrolyt” в крышку, он стряхнул в неё папиросный пепел – упав в прозрачную жидкость, серый пепел зашипел, запузырился, растворяясь в кислоте. -Норма! – удовлетворённо заключил Сергей, разглядывая ставшую серой жидкость в крышке. – Ещё годен! Заполнив аккумулятор, и завинтив заливные крышки, мы принялись наводить шмон в шкафах и на полках генераторной комнаты. Нашли длинный резиновый шланг, усеянный микротрещинами, словно морщинами, – и надели его на трубу с краном. Другой конец шланга, пропустив через коридор, Серёга сунул в унитаз. Он открыл кран, из коридора донеслись булькающие звуки. Минут пятнадцать текла ржаво-чёрная маслянистая жижа, покрытый ржавыми потёками унитаз жадно поглощал её, пока наконец, не потекла жёлтая, – видимо так пожелтевшая от времени, – струя чистой солярки. Серёга перекрыл кран. Слив из шланга остатки топлива, мы скрутили и убрали его на место. Шланг толстый, двойной, имеет каркас из тонкой, стальной проволоки – рассчитан на давление. Диаметр такой же, как и у патрубков охлаждения двигателя – скорее всего, он лежит здесь, как ремонтный материал для системы охлаждения. Поставив в канистру воронку, мы напихали в неё чистую ветошь, и процедили через получившийся фильтр двадцать литров топлива. Масла в двигателе не было – наверное, пунктуальные немцы, спешно эвакуируясь, слили его, как указано в инструкции. Масла много – целых двести литров, без малого. Заполнив двигатель маслом, мы принялись заливать набранную из колодца воду, в систему охлаждения, через бачок, прикрепленный к вентиляционной трубе. Тут-то нам и пригодилась ремонтная труба, через которую мы откачивали отстой солярки из невидимой подземной емкости. Патрубки имели трещины, в местах сгибов, и в местах скрепления хомутами. Быстро нарезав и заменив их, мы всё-таки заполнили систему охлаждения, влив в неё три ведра. Проверили ремни, натянутые на шкивы генератора и помпы – находящиеся в натянутом состоянии, ремни тоже не выдержали долгого времени и перепадов температур, – они одеревенели и растрескались. Найдя упаковку из десяти штук запасных ремней, перехваченных испещрённой немецким шрифтом бумагой, мы быстро поменяли испортившуюся запчасть. Установив аккумулятор, и накинув смазанные солидолом клеммы, я нажал кнопку “массы”. Серёга тем временем заполнял топливный бак. Я нажал кнопку прогрева свечей накаливания, красная лампочка, с изображённой спиралью на секунду тускло вспыхнула, и тут же погасла. Я нажал кнопку стартера. Что-то тихо щёлкнуло в двигателе, и в комнате воцарилась абсолютная тишина. Аккумулятору нужно больше времени, чтобы зарядится. Сняв клемму, мы принялись рассматривать тумблеры в щитке, висящем на стене. Над каждым из них была, аккуратными немецкими буквами, выведена сокращённая надпись. Над каждым тумблером стоял предохранитель. Знать бы ещё, что обозначают эти сокращения! Покопавшись в шкафах, мы нашли запасные предохранители – пусть будут под рукой, на случай. Интересно, может, если запустить дизель, и пустить по проводам ток, то странная дверь откроется сама? Может замок там такой: когда ток есть – дверь открыта, выруби дизель – и дверь сама, на токе аккумулятора, закрывается. В любом случае, пока не запустим мотор, этого мы не узнаем. Тем временем, мы решили заняться плитой – уже хотелось есть. Залив солярки в специальный бак кухонной печи, с помощью найденного в генераторной автомобильного насоса, накачали нужное, по манометру, давление. Открыв кран, увидели – форсунка работает исправно, равномерно распыляя дизель. Поднесли зажженную лучину к топке – смесь вспыхнула, печь утробно загудела. На кухне запахло обгорающей пылью. Минут через десять плиты печи были красными. Воду из колодца для приготовления еды использовать не рискнули, пришлось использовать наши запасы, – а вот для мытья посуды колодезная водичка пойдёт. Девушки, весело о чём-то переговариваясь, принялись стряпать ужин. Старое бетонное сооружение ожило, с приходом людей. Оно было склепом, могилой, мавзолеем для Ланге. Теперь же, в его стенах снова слышался смех, бытовой шум; крепкий русский мат особенно долго звучал эхом в полностью открытых для проветривания коридорах. Запах разложения тела и запахи грибка и сырой земли, сменили запахи готовящийся еды и дыма от печей. За долгие годы, здесь впервые появился свет. Он озарял, невидящие его долгое время стены, разгоняя хозяйку этих мест – тьму. Свет исходил от свечей и ярких фонарей, отражаясь яркими бликами на серых стенах, от поднятых людскими ногами волн туннельной воды. Воды в туннелях было много, но уровень был ниже порогов потерн, соединяющихся с “ДОТ-ами”. Немцы продумали даже это – неспроста уровень пола коридоров, и уровень пола тамбуров под боевыми казематами, был разным. Шагая по переходам, приходилось порой мочить ноги, особенно в последнем переходе, между третьим и четвёртым “ДОТ-ами”, пока Аскет не предложил застелить дорогу пустыми ящиками и досками, которых здесь было навалом. Зайдя в расположение, я увидел подготовленные для сна кровати – Борис использовал вместо мокрых матрасов подручный материал, такой как моя безжалостно разорванная на части палатка. Палатка Аскета, – так как она была меньше размером, – осталась в старом лагере. Так же спальные мешки, куртки, какие-то тряпки, одеяла – всё это тоже пошло на матрасы. Борис нашёл свёрнутую немецкую форму, развесив её вокруг печи, он решил использовать обмундирование так же – в качестве матрасов. Как ни как, а всё же лучше, чем на земле. Увидев эти свитые Борисом “гнёзда”, нам с Серёгой сразу захотелось спать. Но в прошедшую ночь я и так проспал до обеда. Так что до сна мне ещё придётся подежурить. -Откуда у тебя этот ствол? – спросил Серёга Левинца, игравшегося с “Вальтером”, лёжа на кровати. -В кабинете нашёл! – отмахнулся Борис. -На “Макаров” смахивает! – сказал Беркут, разглядывая воронёный пистолет, с выгравированной на корпусе немецкой символикой. -А это и есть “Макар”! – небрежно бросил Борис. – Говорят, что схемы “ПМ” и “Вальтер-ППК” подозрительно похожи! -Под какой патрон твой ствол? – спросил Сергей, которому явно понравился этот совсем не большой с виду пистолетик. -Девять на семнадцать! – ответил Борис, взглянувший на друга с явным чувством превосходства. – Слабоват, но для “побаловаться” сойдёт! -Там есть ещё такие машинки? -Ещё пара лежит. Только патронов маловато. Борис объяснил, где нашёл пистолеты. Через несколько минут Беркут вышел из кабинета, с сияющим лицом. В руках он держал точно такой же, как и у Бориса, пистолет. Аскет установил пулемёты на точки: после удаления консервирующего заводского сала и смазки – два орудия встали на свои должные места. Они были снаряжены огромным количеством боеприпаса, при стрельбе патроны можно не жалеть. Восемь лент, в 250 патрон – не шутка. Остаётся лишь не допустить перегрева ствола – да и это не особая проблема – к каждому орудию имелось по два запасных ствола в найденных “ЗИП-ах”. При использовании пулемётов допускалось наружное водяное охлаждение, при не сильном перегреве. И мы поставили по нескольку вёдер с водой у каждой точки. Единственное, что категорически запрещалось, так это давать очередь во всю длину пулемётной ленты. Это я слышал от одного, хорошо знающего своё дело, фортового бродяги. В каждом из “БК*”, Аскет поставил по две винтовки, с запасом патронов, винтовку с оптикой он оставил при себе. (*Боевой каземат). Мы оборудовали два основных “ДОТ-а”, это был первая и третья огневая точка. Первым “ДОТ-ом” был тот, в котором была дверь на улицу. Последним, четвёртым – последний по коридору, который был ближним к нашему спальному расположению. Точку номер два, с копчёными потолками, и точку номер четыре мы пока не трогали. Аскет закрыл броне-люк амбразуры и, замаскировал сооружение снаружи, не поленившись побегать по ночному лесу с фонарём. В довесок к “М-98″ мы натаскали в “ДОТ-ы”, по несколько автоматов “МР-40”, кучу патронов и неснаряжённых магазинов к ним. Автоматы ещё предстояло чистить – они все были в заводской, ссохшейся, но ещё предохраняющей железо от ржавчины, смазке. Это дело Аскет обязал нас выполнять во время ночных дежурств. Он нашёл много гранат, но половина из них была испорчена – тёрочные запалы отсырели, и гранаты более не функционировали. Те же гранаты, что лежали разобранными на составляющие части, и упакованными – были готовы к бою, после их сборки. Лежали они в ящиках на стеллаже – влажность их не тронула. Их было штук пятьдесят. Ещё столько же – отсыревших, собранных, наваленных с горкой в небольшой деревянный ящик. Серёга предложил поскручивать с них “бошки”, и прикрутить их проволокой к боевым гранатам – чтоб вдвое увеличить силу взрыва. Все патроны мы протирали найденным в канистре керосином, но этого особо не требовалось – все были в идеальном состоянии. Для девушек, – которые наотрез отказались спать в другом помещении, – мы отгородили отсек в спальном помещении ширмой – занавесили немецкими кителями две кровати. Печь обложили дровами – пусть сохнут. В общем, мы обживали забытую немцами систему оборонительных сооружений. Многого того, что должно быть – не было, к примеру, дополнительных, скрытых бойниц. Не было ни пушек, ни миномётов – ведь Наши солдаты могли добраться до этого места на танках! Аскет всё обшарил в поисках хоть одного миномёта – но тщетно – их здесь не было. Видимо, немцам не удалось во время переправить любимое немецкой пехотой, и самим Аскетом, оружие. Но в любом случае, на недостаток вооружения жаловаться не приходилось. Мы дадим хороший отпор врагу, и сами будем в недосягаемости, сомнительно, что бандитам придёт в голову мысль брать с собой гранатомёты. Скорее всего, основное оружие бандитов – винтовки с оптикой, автоматы – быть может, с подствольными гранатомётами, – возможны пулемёты, гранаты. Ведь они думают, что будут убивать неспособную на контратаку городскую молодёжь, с травматическими “пестиками”. Они думают, что наша психологическое восприятие мира подавлено, что каждый из нас угнетён нынешним положением, и что сейчас мы по-тихому срываемся друг на друге – вымещая собственную не состоятельность и не способность к ответным мерам. Ещё наш козырь – Аскет. Мы все сидели и пили чай, подогретый в немецком, алюминиевом, новеньком чайнике. Девушки что-то готовили в соседнем помещении обустроенной нами кухни. -Поверит Крап, в то, что мы находимся в лагере? – спросил я. -У них других вариантов не будет – поведутся! – уверенно говорил Наёмник. -Мне кажется, что после “сюрприза” у реки, они будут более осмотрительны! -Будут, именно поэтому они хорошенько осмотрят поляну через оптику. Увидев этот лесок, они поймут, что пропустить такое идеальное для лагеря место мы бы не могли. Если бы ты не нашёл эту подземку, то нам пришлось бы окапаться и залечь в лесу – на краю поляны, заминировав лагерь с твоей “Нивой”. Войдя в лагерь, часть наших врагов бы полегла. Дальше – нам пришлось бы действовать по обстановке – мы бы уже знали, с каким количеством людей нам придётся воевать. Один из вариантов – подманить их к южному краю леса, и перестрелять их, пока они находятся на открытой местности. Либо, – если бы нам очень повезло, и они устроились бы на ночёвку неподалёку, – мы бы штурманули их временную базу ночью. Можно было бы напасть на них с нескольких направлений – но для любых действий, нужно знать количество, и “качество” нашего противника. Нужно знать расклад. Я слышал кое-что про этого Крапа. Поверьте мне – недооценивать его людей, как и самого Крапа – гиблое дело! -Я думаю, – вмешался в разговор, внимательно слушавший Чёрного, Серёга, – Что им будет проще нас убить сразу, без партизанских игр! -Вы ему нужны живыми! – ответил Аскет. – Они захотят вас допросить, увидеть страх в ваших глазах – это шакалы, и они питаются этим страхом! Им нужна победа – а для этого они должны видеть врага. Когда они напорются на наши ловушки, и нащупают наш лагерь оптикой, они залягут метрах в двухстах от лагеря – и будут ждать. Нападут они на нас рано утром, часа в три-четыре. Это время, когда человек крепче всего спит – “учётный час”, когда маза по воровскому делу идёт. Я сделал двух манекенов, и посадил их у костра – они вполне прокатят за людей. К тому же ветки, брошенные для маскировки костра, серьёзно затрудняют видимость лагеря в целом. Кучи пустых бутылок, тоже наведут на мысль, что мы бухаем – и они потеряют бдительность второй раз. -Там половина немецких бутылей, что если они просекут? – спросил я. -Это мы знаем, что они немецкие – на донышках выбиты буквы. Даже через самый хороший бинокль их не разглядеть, на таком расстоянии. А сами бутылки – их разнообразие цветов и форм – мало ли сейчас в магазинах заграничного бухла? А этикеток нет – в воде, в речке охлаждали, вот они и отклеились. Со стороны всё должно выглядеть логично, и понятно. Перед штурмом они будут анализировать увиденное – будут кнацать наш расклад, и на его основе “запаривать чифир”. -Что будет, когда группа нагрянет в лагерь? Аскет ответил лишь усмешкой, посчитав её достаточным объяснением. -Меня волнует один вопрос, – вклинился в разговор Левинц, – Мы сейчас находимся в жилом помещении кругового заградительного сооружения. Что оно заграждало? И ещё. Когда я заходил в первый “ДОТ”, то видел горку, довольно высокую – за могилой. “ДОТ-ы” вкопаны и занесены землёй, и почти не возвышаются над поверхностью – то есть это не они. Что в центре этой круговой обороны? -Там есть что-то, – уклончиво ответил Аскет, – Но с другой стороны, когда строят дом – вначале строят забор! Если забором является наше подземка – не полностью достроенная, – то получается и дом не начат? -Нет, сто пудово там что-то есть! – не унимался Борис. -Мы сходим туда, с Симаком, завтра. А пока – всем спать! Кроме меня, и Симака. В четыре утра вам с Беркутом нас менять! – Аскет кивнул на кобуру Левинца: -Что за “кнут”? -“Вальтер-ППК”. -Тут нашёл? -Да, в шкафу. -“Парабеллум” или “P-38″ лучше возьми, на хрен тебе этот “дристострел”? Из него разве что застрелиться можно – что и сделал Адольф, в своё время! – задумчиво промычал Чёрный, мыслями который был уже там – под этим холмом, что в центре оборонительной системы “ДОТ-ов”. -Кстати, парабеллум переводиться как “готовься к войне”! – сказал Борис, вытягивая двумя пальцами папиросу из пачки. -Названье, соответствующее нашему положению! – усмехнулся Сергей, подливавший себе в кружку до черноты крепкий, чай. Мы ещё минут пятнадцать чаёвничали, разговаривая ни о чём. Затем, накинув “Калаш” на плечё, я направился к своему посту – “ДОТ-у” номер три. Чёрный пошёл к первому каземату, звонко шлёпая подошвами по затопленным тоннелям. Китайский “ПМ” я променял на “готовься к войне”, который предстояло почистить от консервирующего покрытия, смазать и снарядить. Сидя в тёмном, сыром каземате, поглядывая время от времени в прорезанное открытое окно амбразуры, я вслушивался в ночную тишину. Из туннелей, снизу, доносился редкий звук капавшей воды. Методичный, и громкий, на фоне мёртвой тишины казематов, звук казался оглушительным. Не произвольно я задумался о мучениях, которые испытывали люди, подвергшиеся “капельной пытке”. Иногда, где-то в туннеле, слышались всплески воды, будто рыба в ночной реке всплыла, чтоб хватануть воздуха. Из окошка, – через которое квадратным пятном на полу поступал слабый, мертвенно-жёлтый свет луны, – веяло холодом, и свежестью ночного леса. Прикрыв амбразуру в целях светомаскировки, я разжёг керосиновую лампу. Чистка оружия поглотила моё внимание к туннельной жизни, и время окончания моего дежурства подошло незаметно. Я услышал шаги, вдалеке, и вздрогнул. Поглощенный своими мыслями, за работой, я не заметил, как пролетело время. Самым страшным звуком, из тех, которые я мог бы сейчас услышать, для меня был выстрел. Звук шагов нисколько не напугал меня, а скорее удивил. Я посмотрел на часы, и понял – всё в порядке. Должно быть Наёмник идёт. Загасив лампу и открыв окно бойницы, я стал ждать его прихода, на случай, приготовив пистолет – выработка рефлекса, дело полезное! Звук неспешных шагов становился всё громче, затем в тамбуре, снизу, замигал свет его фонаря. Через какое-то время свет стал ярче, затем появился сам идущий. Войдя в тамбур, он посветил ярким фонарём снизу вверх, на меня: -Пора меняться! Я пойду поднимать сменщиков, а ты посиди пока, на случай, тут! – сказал человек, бесцветным голосом Аскета. -Ты в глаза только не свети! – попросил я, и тот сразу опустил луч фонаря на мокрый, бетонный пол. Мне стало стыдно – ведь я, прикрыв амбразуру, попросту “забил” на своё дежурство. А вот Аскет, судя по его усталым шагам и голосу, вслушивался в тишину, собранный и сжатый – как сжатая боевая пружина, готовая в любой момент распрямиться. Через минут пятнадцать меня поменял Борис, Серёга сменил Чёрного и отправился дежурить на “первый пост”. По-хозяйски поставив “Сайгу” в угол помещения, Левинц, при свете своего фонаря, зажёг ещё не остывшую керосиновую лампу, обыденным движением руки достал из кармана немецкого кителя бутылку шнапса. Лицо у Левинца было слегка опухшим после сна, настроения разговаривать у него не было, и он всё делал молча. Удобно разместившись на двух ящиках, поставленных рядом друг с другом, он откупорил бутыль, достав из другого кармана стакан, и слегка наполнив его, он – так же без слов – проглотил жидкость. Затем закурил, положив пачку с папиросами и зажигалкой перед собой. Запахло маслянистым дымом марихуаны. Борис, думавший о чём-то своём, спохватившись, затушил папиросу об доску ящика, на котором сидел, убрал окурок в пачку, достал другую папиросу – уже нормальную, с табаком, и вновь закурил, загадочно подмигнув мне своим опухшим “пельменем”. Я, выдернув из-под его задницы тряпку, повесил её на выступающие уголки металлического швеллера, как штору. -Симак, иди уже спать, я тут сам разберусь! – недовольно прохрипел Левинц. У меня появилось чувство, что я гость в чужом доме, и это ставшее за прошедшие часы родным помещение – больше не моё. Чувство, будто бы я сел в салон проданной только что машины, чтоб забрать свои вещи; и почувствовал тепло этой машины, знакомые до мелких деталей части салона, запах этой машины, бугорок на сидении – к которому привык, и который давно не вызывает дискомфорта. Странное чувство испытываешь в этот момент: с одной стороны, подобие радости – ведь тебе предстоит покупать новую, не ломающуюся, удобную, мощную и красивую машину. А с другой ты чувствуешь, что частица твоей души остается здесь, в этой, твоей машине, – остаётся новому владельцу. Это странное чувство – смесь радости, ревности, тоски и грусти, и пустоты. Я хлопнул себя по щеке – Борис удивлённо посмотрел на меня, будто бы только что увидел материализовавшегося призрака; накинув “Ксюшку” на плечё, включив свой налобный фонарь я, без напутственных слов и бесплодных нравоучений, направился в “располагу”. Дойдя до спального помещения, в котором было довольно тепло и слегка пахло носками, я бухнулся в свободную кровать. Решил спать не раздеваясь. Посмотрев на соседнюю кровать, прикрывая свет фонарика ладонью, увидел, что Аскет тоже спит в одежде. Автомат я поставил у изголовья кровати – что бы в случае чего, успеть схватить своё грозное оружие. Девушки спали за шторой, которая ограждала половину мальчиков, от территории девочек. Что ж, это правильно. Так им будет лучше, а нам?.. а нам всё равно – мы и под открытым небом уснём! Несколько раз глубоко вдохнул, и медленно, расслабленно выдохнул – такой способ не раз помогал мне уснуть, его мне посоветовал когда-то Виктор Викторов – человек, во многом сделавший мою жизнь проще. Я закрыл глаза. Да, здесь, в этом склепе, чувствуешь себя чужим, словно в гостинице, или даже в кровати у любовницы, муж которой может прийти в любой момент. Что ж, первая ночь здесь. Тут умер человек – Штефан Ланге, и много лет его тело плавало от двери к двери в одной из потерн подземки. Если бы об этом знали девушки – то не в жизнь бы не уснули – да они вообще бы отказались спускаться сюда. Хотя, Алёна вроде крепкая девочка – такие коня на скаку и в горящую избу... “У-у-у-у” – раздалось протяжное, заунывное гудение, от которого мороз прошёл по коже. “Это ещё что?” – подумал я. Гудение повторилось, и я понял – это система вентиляции, и она, несомненно, работает – ведь дым из печи куда-то уходит, да и после того, как в помещении покурил Борис, через пятнадцать минут снова пахло плесенью и грибком. Словно невидимая искорка жизни в огромном, вросшем в землю, космическом корабле, упавшем на землю много тысяч лет назад. Показалось, что что-то промелькнуло в пролёте между кроватями, будто бы тень... нет, невозможно – в абсолютной темноте не может быть тени! Появилось чувство чужого взгляда, неприятным холодком пронзающее тело. Прикрывая ладонью, включил фонарь, огляделся – никого, лишь тихие посапывания Аскета. Дверь в коридор закрыта. Если её открыть – то будет шум, не услышать который я бы не смог. Нет, я просто устал. Нужно дать мозгу отдых, после насыщенного событиями дня. Мой мозг не привык к постоянно меняющимся декорациям вокруг меня – он просто не успевает подстраиваться под динамически меняющуюся обстановку. Нужно уснуть, обязательно – ведь завтра может просто не быть такой возможности. Перед глазами появился, словно на не качественном, размазанном фотоснимке, Ланге. Появился, и тут же исчез, провалился во мглу небытия. Ладно, теперь, должно быть, его душа спокойна. Набрав воздух в лёгкие, я медленно выдохнул, затем снова вдохнул сырой воздух полной грудью, и снова выдохнул. По телу прошла волна слабости, мышцы расслабились и налились приятной тяжестью. Снова вдох, затем медленный выдох – и вот уже сознание медленно перешло в “сонный режим”, оставляя контроль над телом подсознанию. Я уснул. ****Утренний свет**** Я услышал какой-то шум, возню, возгласы и суету. С трудом разлепив слипшиеся веки, увидел перед собой улыбающееся лицо немца. Это был немецкий офицер – я дёрнул руку, ещё не осознав до конца, где я, к автомату – о котором как не странно я помнил. Ладонь нащупала холодный лак деревянного цевья “укорота” – автомат стоял на своём месте, прислонённый к изголовью моей шконки. Но немцем, которого я так испугался, оказался Левинц, в форме штурмбанфюрера “СС”. – Аларм! Аларм! – кричал он. – Шнеля зе битен, унэн арбайтен! -Хорош орать! – слегка прикрикнул я, продирая глаза после недолгого сна. – Время сколько? -Время много! – ответил он. – Петухи уже поют! – и он с нескрываемым подозрением покосился на сидящего с кружкой в руках Беркута. Тот поймал его взгляд: -Слышь, ты на что намекаешь, я не понял? – с вызовом спросил он, отстраняя от себя парящую сизым дымком кружку. Я почувствовал запах кофе. -За больное место задел? – с нотками переживания и сочувствия спросил Левинц. Серёга встал, поставил кружку на пол, и подошёл к Борису, – тот отстранился, поймал протянутую к себе Серёгину руку. Они сцепились, и повалились на пол. На шум прибежала Света – судя по всему готовившая на кухне. Она посмотрела на двух сцепившихся парней – одетого в зелёный камуфляж, и другого, в форме немецкого майора войск “СС”. -Прекращайте! – обратилась она к дерущимся. – Симак, останови их! -Да они в шутку, утренняя гимнастика у них, не мешай лучше! – ответил я, не забывая о своём недавнем пробуждении с его участием, немного злорадствуя, глядя на красное лицо Бориса. -Всё, хорош! – простонал Борис из-под Серёги. – Гитлет капут! Русиш золдатен гуд! Сталин, водка, балалайка! Гитлер – швайн! -Ты дошутишься, когда-нибудь! – пообещал Беркут, вставая и стряхивая с себя налипшую на одежду серую пыль. -А где Аскет? – спросил я. -Он на кухне! – ответила Света. – Завтракает. “Завтракаем мы уже на кухне!” – отметил я. Это правильно – там и стол есть, да и плита рядом! Было не привычно встречать рассвет в полной темноте, если не считать света свечей и керосиновых ламп. Если бы не оживление друзей, и не подсвеченные мертвенным, зелёным светом стрелки “Востока”, указывающие на “6:30”, то я бы подумал, что и не спал вовсе, а только задремал, как меня тут же разбудил Борис. Выйдя в коридор, я почувствовал запах еды. Организм откликнулся на аппетитный запах легким бурлением в животе – захотелось есть. Стол, покрытый словно скатертью – нержавеющей сталью, – передвинули от стены, и поставили посередине помещения. Вокруг стола стояли деревянные табуретки, поджидающие своих “наездников”. Оседлав одну из них, я оглядел нержавеющее полотно стола. На столе стояла керосиновая лампа, освещая расставленные тарелки с парящей гречневой кашей, чашки, банку с кофе, чай, сахар, и хромированную солонку, с символикой третьего рейха. Алёна сняла с плиты, и поставила на стол, виденный мною вчера новенький алюминиевый чайник, из носика которого тоже шёл пар. На завтрак была гречка, с большими кусками тушёнки, хлеб, и кофе или чай – кому что нравится. Плотно поев, я решил проверить вчерашний аккумулятор; зайдя в генераторную, накинул на него клемму. Из-под клеммы выскочила синяя искра. Стрелка на панели приборов генератора бодро подпрыгнула, показывая нужный заряд. Сбросив все тумблеры в электросчетчике на ноль, я нажал кнопку прогрева свечей. Загорелась красная лампочка, со спиралью, но загорелась ярко – не то, что вчера! Погорев несколько секунд, она потухла, и я нажал на кнопку пуска двигателя. Двигатель зашумел – раскручиваемый стартером, но мотор не завёлся. Ещё раз прогрев свечи я попытался запустить двигатель снова. Во второй раз снова ничего не произошло. Услышав через открытую дверь звук запускаемого двигателя, пришёл Серёга, с очередной кружкой кофе в руках. -Не схватывает? – спросил он, отхлебнув из кружки и поставив её на стеллаж. -Да. Что-то не заводиться. Как бы ни пришлось его перебирать. Серёга, присев на корточки, принялся внимательно разглядывать двигатель, через какое-то время его взгляд дошёл до топливного бака, он хлопнув ладонь о ладонь открыл маленький краник, находящийся прямо под баком, и от того не замеченный мною. Затем, пройдя глазами по медной трубке топливопровода, он открутил металлическую крышечку на топливном насосе. Крышечка оказалась ручным насосом. Он вытянул её, затем с силой вдавил – и так повторил несколько раз, пока из небольшого металлического клапана, с шариком внутри, не закапала солярка. Подумав о чём-то, он вновь принялся качать. Из клапана с шипением вместе с соляркой выходил воздух. -Надо прогнать воздух! – пояснил он. – Соляра не поступала. Попробуй сейчас! – сказал он, закручивая крышку ручного насоса. Я снова прогрел свечи, боясь, что напряжения аккумулятора не хватит на третий раз. Запустил стартер. Коленчатый вал крутился рывками – как будто, в конце полного оборота он упирался во что-то, потом с помощью силы стартера преодолевал сопротивление препятствия, и вновь делал полный оборот. Вдруг обороты двигателя участились – послышался звук детонации. Показалось, что двигатель будто “троит”, я отпустил кнопку стартера – и двигатель снова затих. -Давай ещё! – азартно проговорил Серёга, вперивший напряженнёй взгляд в дизель. Я вновь нажал на выключатель, двигатель закрутился уже быстрее, снова “затроил”, и через несколько секунд ожил, наполнив комнату мягким рычанием. Комната заполнилась шумом, стрелки на приборах запрыгали, указывая на какие-то цифры, в комнате появился не сильный, но отчётливый запах сгоревшей солярки. Двигатель работал не устойчиво, обороты то увеличивались, то резко падали. -Пусть потарабанит, столько лет ведь стоял! – успокоил Беркут, вытягивая рукоять ручного привода газа. -У него кольца должно быть, залипли! – сказал я, не раз слышав от бывалых шоферюг байку про то, что на застоявшихся двигателях кольца нужно менять. Но вопреки всему, двигатель работал. Постояв немного, и полюбовавшись на ревущий, чадящий сквозь ссохшиеся уплотнители системы вывода отработанных газов дизель, мы пошли на кухню. Нас встретили удивлённые взгляды наших товарищей: -И где свет? – спросил Левинц. -За электричество семьдесят лет ни кто не платил, а ты говоришь свет! – ответил Серёга. -Пусть движок приработается, потом будем и ток по проводам пускать! – вмешался я, не давая товарищам снова начать спор. Выпив по чашке кофе, мы с Беркутом направились в генераторную, к электрощиту. Поплевав на пальцы на удачу, Серёга включил первый тумблер: тот сухо щёлкнул, но ничего вокруг нас не изменилось. Он щёлкнул вторым тумблером – предохранитель над ним, неприятно зашипев и задымившись, сгорел. В этот момент обороты двигателя на несколько секунд упали, и он чуть было не заглох. Запахло горелой пластмассой. -Тут замыкание! – объявил Сергей. -Наверное, освещение туннеля! – предположил я. – Там многие плафоны на половину залиты водой! Он включил ещё несколько тумблеров – но, как и после включения первого – ничего не произошло. Затем, при поднятии очередного рычажка – двигатель взревел, автоматически набирая обороты, завибрировал, – будто неведомая сила хочет разорвать его из нутрии на части. Внутри стены что-то грохнуло, будто с той стороны ударили по стене огромной кувалдой, затем раздались какие-то глухие щелчки. -Дверь! – вскрикнул я. Схватив прислонённый к стене автомат, я выбежал в коридор, направив ствол оружия, и луч своего фонаря, на огромную дверь. Железная плита медленно отъезжала от стены. В генераторной что-то едко зашипело, заискрил сварочными вспышками электрощит, послышалась матерная ругань, которая тут же утонула в грохоте двигателя. Дизель набрал бешенные обороты, заполнив сильным шумом пространство вокруг нас. Рядом со мною стоял, не заметно подошедший, Аскет. В его руках был направленный на дверь “Кедр”, и он заворожено смотрел на приведённую в движение железную громадину. Вдруг гул надсадно работающего двигателя резко стих. В стене снова что-то сильно стукнуло – звук удара отдался дрожью в полу. Дверь на секунду замерла, издавая грохот крутящихся шестерней, приводимая в движение неведомым механизмом, со скрипом поползла в обратную сторону. Дверь закрывалась. Чёрный бросился на кухню, в этот момент мне показалось, что в щели закрываемой двери что-то мелькнуло, что-то, освещённое лучом моего фонаря. Буд-то человеческая рука, с огромной скоростью, махнула нам на прощание: появилась, и тут же исчезла. Наёмник быстро подбежал к почти закрывшейся двери, и всунул в уменьшающуюся щель металлическую кочергу от печи. На скорость закрытия двери кочерга не повлияла – та продолжала вжиматься в стену, безжалостно сминая подсунутую железку, словно алюминиевую проволоку. Я побежал к Серёге. На его перепачканном чёрной копотью лице, искривленном гримасой боли, читалась досада. В комнате висел тяжёлый, кислый смрад горелой пластмассы и сгоревшей изоляции. Едкий дым жёг ноздри, слезились глаза. Щиток с тумблерами почернел, оплавившийся выключатель дымился. Серёга растерянно смотрел на меня. -Чего случилось? – спросил я, пытаясь перекричать всё ещё шумящий в ушах дизель. -Хана двиглу! – мрачно констатировал Серый. – Вначале нагрелся предохранитель – не сгорел сразу, а начал накаливаться, и накалился докрасна. Я пытался отключить тумблер – но кнопку заклинило, она сама уже стала горячей, такой – что я обжег об неё пальцы. Затем пошёл дым, посыпались искры – в движке тоже что-то задымило, заискрило, и он сдох. Аскет, молча слушал Серёгу, глядя на него исподлобья. Я посмотрел на один из толстых кабелей, отходящих от щитка. Кабель полностью выгорел, от него остался лишь чёрный огарок вспузырившийся обмотки, из которого свисла оплавленная медь. В комнате появились девушки и Левинц – все молча смотрели на дымящиеся провода. -Граждане, – обратился к ним я, – Расходимся, здесь не на что смотреть! Обычное замыкание! После того, как дым в генераторной немного рассеялся, мы с Серёгой сняли крышку щитка приборов на генераторе, и обнаружили, что погорели все предохранители. Запасных нам найти не удалось, – предохранители были только для электрощита, – видимо немцы не рассчитывали, что может случиться нечто подобное. Должно быть, предохранители на генераторе в двигателе были чисто символическими – например, обязательным требованием комиссии по приёму генератора, – и сгореть им не надлежало ни при каких обстоятельствах. Однако мы их сожгли, причём все разом! Гордиться тут было нечем, и мы быстро соединили почерневшие контакты медной проволокой. Не осознанно поплевав на чёрные пальцы, Серёга попробовал запустить двигатель, от которого исходило тепло, и ещё слышалось, как бурлит вода в системе охлаждения. Дизель легко завёлся, бодро набрав нужные обороты. От генератора, прикрученного к двигателю, запахло палёной проводкой. -Другие выключатели целы? – спросил я Серёгу. -С виду – целы, только я их больше не трону! Подойдя к щитку, я принялся щёлкать выключателями, включать которые мы ещё не пробовали. После щелчка первого тумблера, в помещении генераторной стало светло – загорелись лампы, прикреплённые к стенам. Через открытую дверь мы увидели, что свет загорелся и в коридоре, и на кухне. Сквозь мерное мурлыкание двигателя послышались радостные возгласы, кто-то хлопал в ладошки. Я включил остальные тумблеры: поднимая рычаг каждого из них вверх, моё сердце на секунду замирало, в ожидании снопа искр и сильной электрической вспышки. Но, вопреки ожиданию, все они встали в верхнее положение, без трудностей и проблем. Свет ламп осветил задымлённую комнату. Стены в ней, и потолок, были слегка закопчены – скорее всего, выхлопом дизеля. Мы пошли на кухню, где тоже горел свет, и это помещение оказалось больше, чем казалось в свете керосиновых ламп. Лампы во всех помещениях этого подземного сооружения были одинаковыми, овальной формы, со стеклянными колпаками, на которых был одет металлический каркас защитной решётки. Все они крепились к стенам, хотя если бы их закрепили на потолке – свету было бы больше. Некоторые лампочки горели, некоторые нет. Я решил проверить, работает ли освещение в туннелях, соединяющих “ДОТ-ы”. Туннели были освещены. Некоторые лампы, несмотря на то, что были частично заполнены водой – продолжали гореть, освещая сквозь мутную воду в своих плафонах покрытые грибком стены потерны. Я вернулся в наш спальный отсек – там слегка пахло горелой пылью, и было довольно тепло – заметно теплее, чем в остальных помещениях. Посмотрев на печь, я удивился – огня в ней не было. Неужели где-то здесь есть электрический тэн, который прогревает поступающий сюда воздух? На одной из кроватей сидел Аскет, и собирал свой рюкзак. Он увидел меня: -Надо пойти осмотреть ту гору, за могилой! – спокойно сказал он. Он безразлично воспринял появившийся в подземке свет. -Думаешь, там есть вход в подземное сооружение, в которое ведёт эта броне дверь? -В таком сооружении не может быть одного входа. Два – минимум, если это небольшое сооружение. А если большое – то три, четыре! Собирайся, вместе пойдём, как договаривались! ****Предсказания иногда сбываются**** Мы с Наёмником шагали по туннелю, волнуя осевшую серую муть воды зубастыми подошвами своих армейских ботинок. Булькающий звук сменился чавканьем – мы подходили к выходу. Выбравшись наружу, я вздохнул, и ощутил всю свежесть воздуха, наполняющего окружающий нас мир. Свежий воздух в очередной раз опьянил меня, и я слегка пошатываясь, стараясь не трещать ветками и контролировать обстановку вокруг, шёл за Наёмником. Аскет остановился, и долго прислушивался к лесу. -Слышишь? – тихо спросил он. -Нет. А что я должен слышать? -Дизель. Двигла совсем не слышно! И действительно, в лесу стояла гробовая тишина, изредка нарушаемая шелестом продуваемых ветром листьев. -Ночью дизель можно будет не глушить; – заметил он. Мы дошли до бугра, находившегося в центре кольца обороны. Чтобы не допустить к этому холму Наших солдат и строилась эта сложная и хорошо оборудованная система казематов. Тут виден вход – он завален кусками бетона, перемешенными с землёю. Взорван. Разобрать завал без спецтехники невозможно. Поднявшись на вершину холма, мы не обнаружили никакого лаза, или люка; не было и провалов в грунте. То есть, взорвана только дверь в подземку – а сами несущие своды остались целыми. -Смотри! – указал пальцем куда-то в сторону Аскет. И я увидел то, что привлекло внимание Наёмника: небольшой холмик метрах в пятидесяти от нашего, размерами раза в четыре меньше. На его заваленной гнилыми деревьями вершине мне показалось, что-то чернеет, похожее на провал. Мы, не сговариваясь, направились ко второму холму. Взобравшись на вершину, мы обнаружили бетонный колодец, уходящий вглубь. Странно, но почва вокруг этого колодца была как-то подозрительно потоптана. Будто бы вокруг этой бетонной трубы, уводящей в подземелье, каждый день ходит кто-то. Нет ни веток, ни опавших листьев. Радость первооткрывателя сменилась незнакомым холодом в груди, и слабостью в ногах. Ширина колодца – два метра, глубина... Аскет бросил поднятый с земли камешек. Пролетев в свободном полёте секунд шесть-семь, камешек ударился о дно. Именно ударился, а не булькнул, как я ожидал. Дно было сухим и твёрдым. Судя по всему этот колодец не что иное, как вентиляционная шахта. Наёмник вызвал по рации лагерь, которым для нас стали подземные казематы. -На связи! – бодро ответил Борис. -Мы уходим под землю! – Борис должен был понять, о чём речь, поскольку мы предупредили его о своих планах. Под землёй мог быть газ, или ещё какая-то опасность. В случае чего, Левинц с Серёгой обязательно вытащат нас. Предусмотрительность Аскета ещё раз указала на его грамотность, как человека военного, и на богатый жизненный опыт. Он достал из своего рюкзака капроновый канат, достаточно толстый, чтоб при желании выдержать нас обоих. Зацепив один конец за ржавый крюк, – торчавший из покрошившегося от времени куска бетона, – он сбросил верёвку и, не раздумывая начал спускаться. Через какое-то время я увидел как снизу, довольно глубоко, замелькал фонарь. Команды спускаться вниз “напарник” не давал, и я терпеливо ждал развития событий, сняв с плеча на случай, автомат. Прошло полчаса. Аскет не подавал признаков жизни. Я крикнул, но мне ответило лишь моё гулкое эхо. Наёмник не отвечал. Схватив верёвку руками, закинув за спину автомат, я прыгнул вниз, крепко схватившись за трос. Спуск занял довольно много времени. Спускаясь в глубину шахты, я видел множество ответвлений труб, которые уводили воздушные каналы в недра земли – слишком узкие для того, чтоб по ним можно было хотя бы проползти. Некоторые из этих труб были защищены ржавой, металлической решёткой, из других свисала непонятная слизь, цвета бурой ржавчины. Я спускался ниже, медленно, крепко вцепившись руками в капроновую верёвку. Дурацкая мысль пришла на ум: “что если сейчас из какой-нибудь трубы на меня прыгнет какая-нибудь крыса, или ещё что похуже?” Ведь я уже не смогу сдёрнуть автомат. Мне придётся отпускать канат, и камнем лететь вниз. “Ну, Аскет, хоть бы подстраховал! – злился про себя я. – Что же ты молчишь, Наёмник?” Наконец труба переросла в довольно просторное помещение, под потолком которого я висел на канате, осматривая площадку снизу. Стены помещения были круглыми, без краски, на полу местами виднелись довольно большие лужи. “Надо же было случиться тому, чтоб камень, брошенный Аскетом, стукнулся именно о сухой бетон! А если бы он упал в воду, то услышав всплеск, полезли бы мы сюда?” “Полезли, один хрен!” – тут же ответил сам себе я. Оглядевшись, и вслушавшись в тишину, я не обнаружил никаких следов Наёмника. Ничего подозрительного, впрочем, тоже не было. Если не считать само это место воплощением неизвестности и скрытой опасности. “Хотя какая тут может быть опасность? Крысы? Нет, не стоит терять бдительность! Одно появление Штефана Ланге чего стоит! Следующей такой встречи я могу не пережить – сердце не выдержит!” – думал я. Ведь когда мы с ним встретились, я был уверен, что это местный житель – живой человек. Когда же я увидел его разбухший от воды труп, всё моё восприятие мира рухнуло – раньше я представить себе такого не мог. Следует пересмотреть свою жизнь, и взгляды на привычные вещи, с учётом возможности существования нечто потустороннего, неизвестного. “Обязательно – если выберемся от сюда!” Наконец ноги упёрлись в твердь бетонного пола, в небольшую горку с лесным мусором, наваленным под вертикальной трубой шахты-входа в подземелье. Я начал осматриваться по сторонам. В бетонном потолке было много чёрных дыр с железными решётками – отводы для воздуха, здесь была главная шахта. Отсюда воздух с улицы расходился по трубам, как по артериям. Здорового вентилятора тут не было, хотя по логике он должен где-то быть. Должно же что-то засасывать воздух с улицы? Может, не успели поставить, помещение было не достроено – стояли вёдра с цементными наплывами, одно ведро было перемазано гудроном. Поиск “Карлсона” я отложил; был более важный вопрос: где Аскет? Тут была только одна дверь, без сомнений, что он ушёл именно в неё. В помещении было темно, если не считать слабого света, который круглым пятном на полу освещал сгнившую кучу веток. Я окликнул Аскета ещё раз – ответа не последовало. Наёмник решил поиграть в прятки? Сам предупреждал и настрого запрещал прикалываться и подшучивать друг над другом! Нет, не такой он человек! Что-то случилось с ним, раз уж он отступился от заранее обговоренного плана. Я прошёл к двери, но стоило мне пройти пару шагов, как мой маленький, китайский фонарь предал меня, и слегка помигав на прощание, потух. Я оказался в полной темноте, лишь луч слабого уличного света, падающий с потолка, подсвечивал мне обратную дорогу. Вдруг мои ноздри втянули какой-то новый запах, которого я никогда не чувствовал. Пахло... так, словно бы кого-то подпалили на электрическом стуле, – хоть я и никогда не был свидетелем подобных казней, но мне кажется, что запах при этом должен быть именно таким. Тихое, словно от высоковольтной линии, электрическое потрескивание, исходившее от стен, от пола, от потолка. Мне показалось, сзади что-то шевельнулось; мне показалось, я услышал дыхание. Меня разобрала злость, я резко обернулся, и не испугался, когда увидел человеческую фигуру. Это был тёмный силуэт, тень, на фоне луча света, который падал сверху. Тень висела в воздухе, в десяти сантиметрах от пола, не двигалась, словно это была каменная статуя, которую кто-то подвесил за моей спиной на невидимом тросе, пока я думал, и изучал ржавую дверь. Автомат за спиной, до пистолета тоже далековато тянуться. Мысли застыли в моей голове, страха, о котором я думал минуту назад, я не испытывал, хотя уже осознавал – это не человек. Я пожалел о том, что поторопился со спуском – нужно было ещё повисеть под потолком, минут десять! Нет, я всё осмотрел – тут никого не было, “человеку” просто не откуда было взяться! Дверей, кроме одной, – которая находилась у меня на виду, – тут нет, как и лазов, широких вентиляционных труб. Нужно доставать оружие! Пистолет – до него ближе дотянуться! Меня начало подташнивать, сердце почти остановилось. Воздух слился со временем, и превратился в тягучее желе; на смену холодному ознобу пришёл жар, липким потом стекавший с висков. Запах статичного электричества стал жечь ноздри, щелканье било по ушам, желе связало мои мышцы, словно я был в стельку пьян, только мозг при этом продолжал работать в обычном режиме. В темноте показались яркие звёзды, или это галлюцинации от перенапряжения? “Страх даёт им силу!” – вспоминал я слова Аскета, которого “они”, видимо уже убили. Я попытался вспомнить что-то более страшное, что происходило со мной раньше – но все мои воспоминания казались ничтожными и жалкими. Тут сам по себе перед моими глазами появился образ Маши, её большие глаза с озорными искорками, её развивающиеся, словно на ветру, мягкие волосы. Я почувствовал её запах, теплый, нежный – такой же далёкий, как прошлое, которое невозможно вернуть... Потом видение растворилось в сумраке подземного строения, но его сменило новое – я видел убийцу Маши, его взгляд перед тем, как я спустил курок. -Ты? – шёпотом спросил я у недвижимой человеческой фигуры. -Я. Рука легла на нагретую телом пистолетную рукоять. Не было времени испытать личное немецкое оружие – но я был уверен – оно не подведёт! -Не надо – ты не сможешь меня убить второй раз! Это был он – убийца Маши! -Что тебе надо? – направив оружие на силуэт, спроси я. -Я хочу помочь... – тоскливо проговорил он. -Ты мне уже помог, нам помог! – волна гнева охватили меня. -Не кричи, иначе он услышит! – шёпотом говорил Була. Нет, он уже никак не мог быть человеком – я сам видел, как пуля попала ему в голову, точно в лоб. Сам Фриц бы не допустил, чтобы после казни, кто-то остался в живых. Он висит над полом – человек так не может! Так не бывает! -Бывает! – сказала тень убийцы, который как-то сумел прочесть мои мысли. – Я окружил нас пространством, которое не даёт нас слышать – мы с тобой между миром мёртвых, и миром живых. Но мне трудно удерживать это пространство – у нас мало времени! – проговорил убийца, лица которого я так же не видел. – Меня просили... я должен искупить перед тобой свою вину! Я знаю, что Маша в хорошем месте – потому, что её нет тут! Но мне дали знать, что твой друг, которого зовут Штефан, просил исполнить его волю. Мне суждено... указать тебе на предателя – на того, кто хочет забрать твою жизнь! Мне суждено предостеречь тебя! Это он – человек, который сейчас ждет тебя за дверью! Прости меня, и не дай ему тебя убить – и тогда моя душа будет упокоена – я исполню то, что предначертано мне! Это мой единственный шанс – иначе, я останусь тут навечно! Он умеет... читать мысли, когда смотрит тебе в глаза, он умеет... видеть опасность – но сейчас темно, и он не видит её! Режь верёвку – оставь его... здесь, и за ним придут – встречи с ним... ждут многие! В луже под дверью... лежит труба – подопри дверь! Время кончилось... теперь он знает, что я здесь!.. Беги – спасайся, и спаси своих друзей... вы ещё можете отсюда уйти!.. Быстрее, или ты останешься навечно среди нас... Я, словно под гипнозом, присел, не сводя глаз с тёмного силуэта, и опустил руку в ледяную воду, в которой сразу нащупал закруглённый метал, покрытый слизью. Сжав предмет – я не сомневался, это была труба – я поднял её и прислонил трубу к уродливой ручке двери, уперев другой её конец в бетонный пол. Каменная статуя медленно поплыла к стене. Тень достигла одной из глухих бетонных стен, там его силуэт плавно растворился, погрузившись в саму стену. А в голове ещё слышался тихий голос – человека, которого я знал всего несколько минут, – этот голос я ненавидел, он мне снился, он шумел в моей голове всякий раз, когда мыслями я возвращался к той казни. Это голос шептал: “Беги...Беги...Беги...” Я окаменевший, стоял у двери, не в силах сдвинуться с места. В железную дверь сильно стукнули. Ещё раз. Словно разбуженный громким стуком, я отбежал на середину комнаты. Из-за заблокированной двери раздался голос Аскета: -Симак! Открой! Что они сказали тебе? – Наёмник говорил не своим голосом, слишком мягким и неестественно добрым, для него. -Открой, не слушай их! Открывай, говорю! – он перешёл на крик, вкладывая в интонацию всё больше металла и бешенства. -Открывай, гнида, иначе я сам открою и буду медленно отрезать твои пальцы! Я буду жарить их, и скармливать крысам, а ты будешь на это смотреть! Потом я выколю тебе глаза, привяжу тело цепью к этой двери, и оставлю им! Раздалась приглушённая автоматная очередь, последовательный стук пуль, вспарывающих тонкий металл. Пули засвистели вокруг меня, некоторые, ударяясь о бетон, с неприятным свистом рикошетили; хаотично, – словно рой выпущенных на свободу разгневанных пчёл, – они летели во все стороны. Некоторые, с неприятным чваканьем, плюхались в воду, – поднимая в воздух фонтанчики грязной воды. Одна из пуль впилась мне в ногу – сильная боль пронзила всё тело, оцепенение тут же спало, и я рывком отпрыгнул от двери. Он стрелял, короткими очередями, не жалея патрон. Я понял – дверь не такая прочная, как в туннеле – на долго её не хватит. Если её металл пробивает пуля патрона “9х18”, то стальной лист на этой двери тонкий, и стоит одной из пуль попасть в трубу-распорку, как дверь тут же откроется. Зацепившись за верёвку, я принялся карабкаться, что было сил. До потемневшего круга неба было несоизмеримо далеко. Цепляясь руками за верёвку, я мощными рывками приближался к свету. Снизу слышались удары о железо, затем снова короткие очереди выстрелов. Что-то грохнуло – он вышиб дверь. Сейчас он выпустит мне в спину магазин, и я камнем свалюсь на бетонный пол, превратившись в мешок с фаршем. -Далеко собрался, а, Симак! – донёсся снизу злобный голос Аскета. Проклятая верёвка оказалась бесконечной, руки почти онемели, в любой момент уставшие мышцы могли разжаться, отпустив спасительную капроновую нить. Раздался тихий, но в то же время показавшийся оглушительным, металлический щелчок вхолостую ударившего оружейного бойка. “У него кончились патроны!” – обрадовался я и, ощутив прилив сил, вцепился в верёвку с новой силой. Мат, звук вынимаемого магазина, вот он уже вставил новый – передёрнул затвор, и я рывком, из последних сил, преодолев за этот спасительный рывок сразу метра полтора, оказался на воле. До мгновенья, когда спасительный круг света превратился из точки, в бескрайную окружность, прошла вечность. В эту же секунду раздалась очередь, и за спиной просвистели, отскакивающие от стен шахты, пули. Звуки выстрелов были тихие. Очередь смолкла. Меня трясло, от огромного выброса адреналина, и от болевого шока. Пулевое ранение оказалось очень болезненным. Снизу что-то кричал Чёрный, но я не разбирал слов. Взяв валяющуюся под ногой палку, я нацепил на неё свою кепку, и закрепил её резинкой с фонарём. Эту конструкцию я сунул в трубу, и тот час раздались выстрелы. Куски пластмассы, перемешанные с раздроблёнными батарейками, брызнули мне в лицо. Я отскочил от трубы. Одел наголову свою продырявленную кепку. “А ведь эти дырки сейчас должны быть в моей голове!” – думал я. Если бы не этот призрак, так внезапно появившейся передо мною. И он оказался прав! Аскет рассказывал, что так бывало с ним, и призраки подсказывали ему, где засады, откуда ждать пули. Но теперь один из них помог мне. Призрак моего кровного врага. Да, Наёмник хотел меня убить, и лучшее тому доказательство – моя продырявленная нога и кепка. Снизу слышалось: -Я выберусь, и буду долго резать тебя, слышишь?! Они не смогут меня сломать – меня никто не сможет сломать! Я выберусь, запомни это! Он не пытался лезть – знал, что я перережу верёвку, он свалится, и шансов выжить у него не будет вовсе. Я вытащил за деревянную рукоять “Штильхандгранат 24″ из-за пояса, открутил пробку и, не задумываясь, дёрнул за керамическое кольцо. Активировав гранату, я бросил её в уходящую под землю трубу. Гулко хлопнуло. Бросив в карман остатки служившего верой и правдой фонаря, купленного по цене пакета молока, отстегнул карабин от крюка, я потянул верёвку на себя, смотав её, я заглянул в шахту. Было тихо. Из трубы шёл сизый дымок, едкий запах детонировавшего аммонала и сгоревшего пороха обжег ноздри. Всё – Аскета больше нет. Гранату бы побольше туда – для верности! Такого волчару так просто не завалить. С “Ф-1″ – было бы надёжнее! Я направился к входу в “ДОТ”, и только сейчас понял, что не знаю, что сказать ребятам. Они не поверят, что Аскет хотел меня пристрелить. Что же сказать товарищам? Как мне попасть туда?– ведь Борис должен был закрыть за нами дверь, если нас не будет более получаса! Нас не было часа три – дверь в любом случае закрыта. Рация осталась у Наёмника – мне придётся кричать в окно амбразуры, и то, не факт, что меня услышат. Подойдя к двери, я дёрнул не себя металлическую ручку – дверь оказалась не запертой. “Это хорошо, что Борис раздолбай – иногда, его наплевательское отношение может сыграть на руку!” – обрадовался я. Прихрамывая, я шел по мокрому полу, подходя к третьей огневой точке. Я медленно брёл по затопленным тоннелям, размышляя над поступком Аскета. Зачем ему было меня убивать? Чего он испугался? Пожалуй, он слишком разоткровенничался со мною, тогда... когда мы сидели в темноте, у печи, и пили немецкий спирт из алюминиевой канистры. Побоялся, что мы можем сдёрнуть из лагеря, оставив его одного в этой подземке. Вообще в последнее время он всегда был рядом – вчера например, он вызвался дежурить вместе со мною. Или он побоялся моей открывшейся связи с духами? Да, скорее всего так и есть! Почуяв, что мы достигли своей цели, он решил завалить для начала меня, затем по одному, так же, завалил бы и остальных! Наконец, я пришёл. В расположении слышались весёлые крики, суета, возня. Я с силой оттолкнул дверь, сделав шаг через порог. Было тепло, сильный запах перегара и сигаретного дыма дал понять, что Левинц решил по-полной забить на “службу”. В помещении повисла тишина, четыре пары глаз молча изучали меня. Алёна, резко вскочив с кровати, подбежала, и помогла мне дойти до ближайшей шконки. Я бессильно рухнул на скрипнувший ржавыми пружинами под весом моего тела сетчатый матрас. Только теперь я почувствовал боль в ноге, и в обессиленных, – после моего неистового подъёма по верёвке, – руках. -Аскет, сука продажная, подстрелил! – пояснил я, окружившим меня друзьям. Все разглядывали почерневшую от крови штанину. Тупая боль в ноге не давала забыть о пойманной мною пуле. Алёна убежала куда-то в коридор, наверное, побежала в лазарет, за аптечкой. В двух словах я рассказал, что и как произошло, упустив из виду лишь призрак Булы, который предупредил меня об опасности. Продемонстрировав продырявленную в нескольких местах кепку, я продолжил: -После отстрела бандитов – вас ждала бы та же участь. Мы – лишь рабочие руки для него, и лишние свидетели. Он предупредил вас по рации, что мы спускаемся в шахту, чтоб вы сильно не удивлялись – потом он прибежал бы, и рассказал, что я сорвался с троса, и свернул себе шею об бетонный пол недостроенной и пустой вентиляционной шахты. Но она не пустая – там что-то есть! -Что? – спросил Серёга. -Всё, что угодно! Там разветвленная система вентиляции, довольно большая. Судя по ней, постройка может иметь несколько ярусов. Но я думаю – это лаборатория, проводившая какие-то исследования в годы Великой войны. Аскет не хотел, чтоб я прошёл вглубь помещения. Он ждал меня за дверью, спрятавшись в темноте. Я включил фонарь – и его свет ослепил Наёмника, за полчаса привыкшего к темноте. Он дал очередь, в слепую, не видя меня. Я увернулся, выбежал из помещения, и закрыл за собой дверь, подперев её ржавой трубой. Аскет, не пытаясь ничего объяснить, стрелял через дверь. Одна пуля попала мне в ногу, после чего я окончательно поверил в серьёзность его намерений. Вылез из шахты, но и он тоже выбрался из-за той двери. Он стрелял мне в спину – но я уже выбрался из проклятого места. Смотав верёвку, я бросил ему гранату, на прощание! Вернулась Алёна, с аптечкой в одной руке, нержавеющей миской с прокипяченными инструментами – в другой, и в белой шапочке на голове, под которой прятались её красивые волосы. В аптечке были ампулы и склянки, бинты, свалявшаяся вата. В нержавеющем блюдце – несколько разобранных, стеклянных шприцов, пинцет, скальпель, игла с нитью. Шприцы были многоразовыми – разобрал, прокипятил, заправил, шырнул – и так до бесконечности, только резиновые прокладки меняй. Алёна пристально посмотрела на меня: -Скидывай портки! -Не буду! – отказался я, хотя и понимал, что её просьба обоснована. -Скидывай! – строго повторила она. -Нет! Тогда Алёна безжалостно вспорола пропитанную кровью штанину по шву – брюки теперь можно разве что на тряпки пустить. Рана выглядела жутковато – от этого вида в венах похолодело. Куски мяса торчали в разные стороны, кровь, местами свернувшаяся, медленно сочилась из повреждённой ткани. Я увидел торчащую, донную, часть пули. Это хорошо, видать, рикошетом зацепило, на излёте. Все “Джоули” ушли в стену, а мне достались лишь жалкие остатки! Алёна, в тоненьких перчатках, быстро собрала шприц, я даже забыл про свою рану, наблюдая за её виртуозными движениями. -У вас в больнице что, такие же шприцы, какие были у немцев во время войны? – спросил я, пытаясь отвлечься от предстоящей операции. -Есть одноразовые, но их мало; – скупо ответила она, не отвлекаясь от работы. Набрав в шприц прозрачной жидкости из ампулы, она воткнула иглу рядом с раной, и ввела жидкость в мышцу. -Шнапс, мой фюрер? – протянул Борис початую бутылку шнапса, от которой пахло какими-то духами. -Убери! – строго сказала Алёна. – Ему сейчас нельзя! Вот рану обработаю, перевяжу, тогда можно будет! -Слушаюсь, майне фрау! – с готовностью ответил Борис. Алёна глянула на него, и тут же выхватила у него бутылку из рук: -А вот для наружной обработки подойдет, в самый раз! И она безжалостно вылила холодную жидкость прямо мне на рану. Я даже не успел понять, что она делает, как мою ногу прожгло огнём изнутри. Сжав до скрежета зубы, я наблюдал за её действиями, хотя было желание отвернуться, и не видеть, как она ковыряется блестящим пинцетом в моей ноге. Алёна ловким движением подцепила пулю, и выдернула её. Окровавленная пуля стукнулась о дно нержавеющего блюдца. Алёна, пропитав выступившую чёрную кровь бинтом, с помощью прихваченной пинцетом ваты, окунаемой в баночку с прозрачной жидкостью, обработала рану. Мне показалось, что сама рана покрылась тонким слоем пены. -Кость не задета, это хорошо! – сказала она, взяв изогнутую иглу с приготовленной нитью. -Это обязательно? – спросил я, покосившись на иглу в её руке. -Нет, но так будет лучше. Быстрее заживёт! – сказала девушка, закрыв от меня собою рану, она принялась за работу. Огонь, охвативший невидимым пламенем мою ногу, потихоньку затухал, превратившись из остро-жгущего, в обволакивающе-горячий. Через минуту всё было кончено – я увидел швы, которые Алёна наложила на мою рану. Теперь всё выглядело не так страшно, как поначалу; присыпав рану желтоватым порошком, девушка плотно перемотала поврежденный участок бинтом. -Теперь пей! – сказала она. -А если не хочу? – попытался пошутить я, чувствуя капельки холодного пота, стекающие по моему лицу. Она несколько секунд пристально смотрела мне в глаза. Взгляд её зеленоватых глаз прожёг меня изнутри так же, как вылитый на рану шнапс прожёг ногу. -Пей! – громче повторила она. -Симак, – мягко, наставительно, проговорил Борис, наблюдавший за ходом операции. – Если доктор просит, то надо! Я принял бутылку, и сделал большой глоток, не почувствовав ни вкуса, ни крепости – словно бы пил простую воду. Алёна, сняв перчатки, принялась убирать инструменты. Опустив голову, я задумался о том, достигла ли брошенная мною “М-24″ цели, как неожиданно почувствовал сильный подзатыльник. Подняв голову, увидел Алёну – лицо девушки было напряжённым, сердитым; в зеленоватых глазах мерцали яростные огоньки: -Говорила же тебе, Симак, не подставляйся! А если бы пуля раздробила тебе кость? На костылях ты бы далеко не убежал! Ты понимаешь, что раздробленная кость означает заражение крови, или, в лучшем случае, пожизненную инвалидность? -Но у меня не было... – попытался оправдаться я, но она перебила меня: -Что “но”? Зачем ты вообще туда спускался? Пусть бы этот мясник один там искал то, что ему надо! -Похоже, что он уже нашёл, то, что искал! – тихо вмешался Борис, намекнув на гибель Аскета от осколков гранаты. -А ты вообще заткнись! – резко оборвала его девушка. – Бухаешь тут целыми днями, вместо того, чтобы помочь Симаку, – ты должен был пойти вместо него! Почему он всегда должен делать всё самое опасное? Почему он должен всегда рисковать своей жизнью? -Так, я понял – семейный скандал! – посмеялся Левинц. – Растворяюсь! – и он быстро скрылся за дверью “своего кабинета”. -Я всё понимаю – что ты потерял свою девушку, которую любил, – но это не значит, что жизнь окончена! Мы все когда-нибудь умрём, но пока, надо жить, и беречь эту жизнь! А ты ведёшь себя так, словно всё, что происходит с тобой – словно это не с тобой всё, словно тебе по*#ру на свою жизнь! Будто у тебя их ещё десять в запасе! -Для чего? – спросил я, слегка покачнувшись под действием шнапса, обволакивающим мышцы приятной слабостью. -Для кого! – громко крикнула она. – Ты не хотел бы увидеть собственного сына? Вместе ходить с ним на рыбалку, учить его всем мужским секретам, и видеть, как он растёт! Одного этого уже хватает, чтоб цепляться за жизнь зубами! Она вырвала бутылку из моих рук, и отхлебнула прямо из горлышка. Бросив бутыль на кровать, она схватила меня за ухо, – словно нашкодившего мальчишку, – и сильно вывернула его до хруста. -Ты чего? – безуспешно попытался я перехватить её руку. -Пока ничего! – с угрозой сказала она, приблизившись ко мне вплотную. Я почувствовал острые ногти на своём скрученном ухе. -Вот если ещё раз подставишься, тогда увидишь, что сделаю! -Алёнка, хватит, оставь его – он же ранен! – услышал я голос Светы, которая неслышно появилась в комнате. Хватка ослабла, Алёна слегка отстранилась от меня: -Я надеюсь, мы поняли друг друга? – чуть более спокойным голосом спросила она. -Она со всеми такая ласковая? – спросил я Свету, проигнорировав Алёну. -Только с тобой, Симак, только с тобой! – загадочно проговорила Света. В комнату зашёл Серёга: -Ну как наш партизан, жить будет? -Будет! – сказала Алёна, хищно стрельнув в мою сторону своими зеленоватыми глазами. Сразу ощутились ранки от её ногтей на моём опухшем ухе. -Не бойся – ушко заживёт! – ласково улыбнувшись, подбодрила меня Алёна, заметив, что я приложил к нему руку. – Это тебе будет уроком! Должен же тебя кто-то учить? Подняв с кровати бутылку с остатками шнапса, я добил её в один глоток – в горле было сухо. Нога ещё болела, но уже не сильно. “С таким доктором никакие раны не страшны!” – думая я про себя. -Если ты будешь меня так учить, то через неделю от меня ничего не останется! -Если я тебя не буду учить – тогда тебя и на неделю не хватит! Сейчас ты опробовал своей шкурой мои ноготки – но у меня есть ещё и зубки! Так что не спорь со мною – я и так на тебя зла! Всё, Симак, теперь тебе надо отдохнуть! Идём! – Алёна помогла мне подняться – хотя я мог сделать это сам, без её помощи. Противиться я не стал – потому, что понял – может боком выйти. Тут же меня подхватил Серёга, и я почувствовал себя беспомощным и бессильным. Меня проводили до женской зоны, положили на кровать Алёны – не знаю почему, но я сразу понял, что это именно её кровать. ****Под землёй**** Из замутнённой глубины сознания донёсся смех. Он ощутил боль по всему телу, и холод бетонного пола, на котором лежало его тело. Аскет открыл глаза. Темно. “Может, умер? Нет, точно нет” – ведь он уже знал, что видят люди после смерти. Он ощупал руками голову – она была покрыта твёрдой коркой засохшей крови. Тело ныло тупой болью. Он попытался встать, подняться, но ему удалось лишь сесть на корточки. Голова кружилась, пол ходил под ногами, раскачиваясь из стороны в сторону – словно неуправляемая карусель. Из-за темноты он потерял равновесие, не выдержав темпа “болтанки” он упал, опершись руками о мокрый, холодный бетон. Его стошнило. Ощупал руками пространство вокруг себя, правая рука наткнулась онемевшими пальцами на холодный пластик. Он ощупал предмет – это была рукоять его маленького автомата. Память подсказала ему, что за плечами должен быть рюкзак. Положив автомат поближе, он снял продырявленный на ощупь в нескольких местах рюкзак, и с трудом развязал затянутый на клапане узел. Пошарив рукой в лежащих там вещах, он вытащил маленький фонарь. Наёмник ощутил на водонепроницаемом алюминиевом корпусе вмятину, которую поставил осколок брошенной Симаком гранаты. Яркий свет резанул по привыкшим к темноте глазам. Подождав немного, пока глаза привыкнут, он начал освещать пространство вокруг себя. Помигивающий луч света осветил микроскопические капельки тумана, водяных испарений, заполняющих пространство вокруг него. Под ногами была кисло пахнущая лужа полупереваренной пищи, вытолканная его желудком. Весь пол покрывал слой размокшей пыли, превратившийся в склизкую жижу. Тишину нарушали лишь звуки невидимых капель, звонко падающих с потолка в лужи. Он отошёл на небольшую горку засохшего давно бетона, тут было сухо; он высыпал содержимое рюкзака, освещая его помигивающим фонариком. Две банки консервов, армейский галеты, две “палки” гороховой колбасы, шоколад, литровая фляга с водой – повреждённая осколком и наполовину пустая. Аптечка, запасной аккумулятор для большого фонаря, пачка спецпатронов и снаряжённая обойма к “Кедру”, пачка патронов для “Парабеллума”, упакованный в полиэтилен тротил, граната “РГД-5”, зажигалка, соль. Многие вещи имели повреждения от осколков гранаты, брошенной Симаком, и Аскет понял, что он вовремя отпрыгнул, и лёг на живот, ногами к эпицентру взрыва. Это был рефлекс, который и спас его, многие осколки прошили рюкзак на вылет, летя параллельно полу, и стоило бы ему хоть на дюйм поднять голову – лежать бы ему тут вечно. “Друг Симак, не ту гранату ты взял! – подумал он. – Камень летел семь секунд, граната – намного быстрее, из-за большего веса. Если бы она взорвалась под потолком – тогда бы хана мне!” Он вошёл в комнату с вентиляционным колодцем, куда была брошена граната. Сверху слабо освещал пол дневной свет. “Ещё день! – думал он. – Интересно, сколько я тут нахожусь? День, два?” Часы были разбиты и, отстегнув браслет, он безжалостно бросил их на пол. Он провёл рукой по лицу, определив приблизительно по отросшей щетине, что он пролежал в отрубе не больше суток. Аскет осмотрел слегка подсвеченный сверху пол: посередине, и немного правее была выбоина в бетоне, с почерневшими краями. Он увидел капли крови, криво улыбнувшись, усмехнулся. В углу лежал его большой фонарь. Корпус был сделан из качественного пластика, и пробитый насквозь он сохранял общую целостность, не развалившись на части. Аккумулятор пробит, но главное – лампа цела. Быстро заменив батарею питания, он осветил ярким светом пространство – теперь было видно всё. Выбраться через вентшахту, ведущую на поверхность, не представлялось возможным. Шахта слишком широка, чтоб упереться ногами в противоположную стену, и сделана она из сплошной, толстой бетонной трубы, на которую тоже особо не зацепишься. Лишь выше, ближе к поверхности земли, видны воздуховоды. Сам колодец находиться в центре комнаты, метрах в пяти над головой – без лестницы не заберёшься. Должен быть другой выход. Он вспомнил вернувший его в сознание смех. Смех он слышал отчётливо, уже придя в сознание, звук доносился из глубины помещения, а не сверху. Он вспомнил про дверь, заклиненную изнутри в коридоре рядом с генераторной. Может, скорее всего, эта дверь и ведёт в это место! Он положил фонарь, переключил галогенную лампу на менее расточительный диодный свет, распаковал аптечку и принялся обрабатывать множественные ранки и ссадины, оставленный осколками бетона и железа на его теле. Быстро вытащив маленькие осколки, и перевязав все поврежденные места он достал консервы, вскрыл тонкую жесть широким лезвием ножа, и через силу стал есть – хоть есть и не хотелось; попил немного воды, собрал рюкзак, заделав дыру во фляге куском наплавленного битума. Накинув рюкзак на плечи, он двинулся в путь, проверив и перезарядив “Кедр” он повесил его на плечо, приведя в полную готовность к стрельбе. Наёмник прошёл небольшой коридорчик, где он лежал без сознания, коридорчик заканчивался железной дверью, с круглой ручкой, заслонкой. Он повернул ручку – заклинило. Вспомнил, что Симак чем-то подпёр эту дверь, и вернулся в помещение вентшахты. Пошарив руками в глубокой луже, нащупал кусок железной трубы. С его помощью удалось расшатать засов, и повернуть ручку. Дверь со скрипом проржавевших петель открылась. Когда он прятался здесь от Симака, у него не было времени на то, чтоб осмотреть помещение, он лишь заметил тогда, что пол в помещении железный – понял он это по гулкому металлическому стуку его подошвы. Тогда он не рискнул идти дальше: во-первых, железный пол мог просто напросто сгнить; во-вторых, у него не получилось бы незаметно подобраться к Симаку – шаги по металлическому полу были очень громкими. И он решил, что лучшее место для засады это небольшой закуток за дверью, в который тот непременно заглянет, подталкиваемый своим любопытством. Он шагнул внутрь, рассекая темноту фонарём. Аскет оказался в большом, круглом зале. Напротив него, на другой стороне зала, метров в тридцати от него, был большой дверной проём, в который мог бы проехать грузовик. Посередине круглого зала, в котором он оказался, в полу был огромный проём, тоже круглый, над которым на кран-балке висел ржавый крюк на толстом тросе. Посветил фонарём вниз, включив яркий прожектор на всю мощность – глубокая шахта уходила метров на сто вниз. Мощный луч его фонаря упирался в дымку на дне этой шахты, а на дне ли? Осветил пространство под железным полом, на котором он стоял, и увидел винтовую лестницу, которая по спирали, вдоль стены шахты, уходит вниз. Вспомнил про рацию, которая лежала в кармане. Рация была включена, и стояла в режиме приёма. При падении часть силы удара пришлась на неё, но станция выдержала это, лишь в одном месте отколупнулась краска. Нажал на кнопку передачи радиосигнала: -Третий ответь первому! – просипел он охрипшим от долгой жажды голосом. Рация молчала, издавая лишь тихое шипение и еле слышное потрескивание. Он услышал какой-то тихий звук, доносившийся отовсюду. Тихое потрескивание, исходило от перил шахты, от стен, от металлического пола. Затем он почувствовал знакомый запах – такой же запах он чувствовал, когда увидел человека в немецкой каске, у окраины поля. Он огляделся, осветив пространство вокруг себя ярким светом своего фонаря – но большое, заброшенное помещение было пусто. Переключив фонарь на менее яркий свет, он, перегнувшись через заградительные перила шахты, посмотрел вниз, и прошёл взглядом по поднимающейся из бездны, винтовой лестнице. Аскет приблизительно отметил место, куда она должна выходить. На полу в этом месте щелью был обозначен квадрат, с металлической скобой, утопленной в металле люка. Он выдвинул скобу и потянул её на себя – люк с неприятным скрипом открылся, свет фонаря осветил длинную, ведущую в недра земли винтовую лестницу, кажущуюся бесконечной. -“138-ой”, ответь Булату! – вдруг неожиданно громко, ожила рация. От неожиданности Наёмник вздрогнул, хотя проблем с нервами у него не было. Он почувствовал, что запах фосфора стал более концентрированным, в то время как странные потрескивания стали громче. “Кто бы это мог быть? Братва? Но почему их сигнал доходит досюда? Если меня не слышат в казематах, которые тут за стенкой то, как я могу слышать тех, кто на поверхности?” -“138-ой”, ответь Булату! – повторила рация голосом, показавшимся смутно-знакомым. “Где я его слышал?” – что-то до боли знакомое было в этих цифрах, и в этом слове. Он некоторое время стоял без движений, закрыв глаза, пока наконец не вспомнил: “138-ой” – это же был мой позывной, в Афгане!” Он, старший лейтенант Павел Родин, – это была одна из его фамилий, – в составе спецподразделения, под прикрытием выполнения интернационального долга, проходил боевую подготовку в республике Афганистан. Спецподразделение, в количестве двадцати человек, офицерского состава – от лейтенанта до капитана, – было прикомандировано к разведроте, расположившейся в Кабуле мотострелковой дивизии, для оттачивания полученных в училище знаний и навыков. У каждого из офицеров имелись полномочия, позволявшие многое... всем офицерам подразделения были присвоены личные кодовые имена, на время пребывания в “ДРА”. Позывной “138″ был у него, у Павла Родина. Позывной “Булат” – у его лучшего друга, лейтенанта Сергея Невстрогова, которого взяли в плен, расстреляв из засады машину, на которой тот ехал, вместе с сапёрами и двумя собаками. Целью поездки была проверка участка горной дороги на наличие мин. По этой дороге, всего через сутки, должны была пройти колонна бронетехники. Булат был старшим, они ехали без сопровождения, понадеявшись на то, что душманам тут нечего делать – ведь эта дорога раньше не использовалась войсками для передвижения, и само задание носило характер бюрократической необходимости – проверить дорогу нужно было “для галочки”. К тому же, повышенное внимание к этой дороге могло бы раскрыть маршрут прохождения большой колонны перед врагом. Между собой разведчики называли прикомандированных офицеров спецподразделения просто: “спецы”. Считалось хорошим знаком, когда с тобой в машине едет “спец” – поскольку эти люди имели совсем другой уровень боевой подготовки. Разведка любила спецов по многим причинам. Во-первых, офицеры были молоды, и пользуясь своими полномочиями, часто отмазывали своих временных боевых товарищей от наказаний за провинности. Так же, благодаря тем же полномочиям, “спецы” имели водку, спирт; продовольственные запасы спецов отличались от пайка разведчика – но те всегда делились едой и спиртным со своими временными сослуживцами. Все военные подвиги “спецов” списывали на роту разведки, поскольку участие этих людей в боевых действиях находилось под секретом. Сама дорога, протянувшаяся извилистой нитью между гор, никогда раньше не минировалась – так как была единственным путём к группе отдалённых кишлаков и, заминировав её, духи отрезали бы сами себя от мира. Сапёры имели большой опыт, некоторые не раз прорывались, попадая в засады. Но в этот раз прорваться им не удалось. Преодолевая очередной поворот, надсадно гудящий двигателем бортовой “Зил-131″ взбирался на крутой подъём. Поворот был резким, дорога круто поднималась в гору, и перед сидящими в кабине Булатом, водителем и лейтенантом-сапёром, мёртвая зона горной дороги открывалась постепенно, по мере продвижения. Они молчали, устремив взоры на границу “мёртвой зоны”, которая с каждой секундой открывала всё новые, невидимые за отвесной стеной поворота, участки дороги. Булат отдал приказ, по условному сигналу, – три стука по металлу кабины, всем быть наготове, – опасный участок. Все были готовы к бою – оружие было под рукой, патроны в патронниках, подствольники были снаряжены гранатами, а предохранители автоматов стояли в положении “автоматическая стрельба”. Даже саперные овчарки, безмятежно раскинувшиеся на полу посередине кузова, услышав три стука по обшивке кабину, тут же напряглись, в ожидании услышать от своих хозяев команду, не терпящую промедления в исполнении. Пулемётчик, сидевший на сложенной и закреплённой груде деревянных ящиков с боеприпасами, просунул ствол “ПКМ” через открытый клапан тента, уперев сошки в крышу кабины. Он внимательно следил за “мёртвой зоной”, готовый в любой момент открыть огонь по появившемуся в радиусе поражения противнику. Горячий ветер резкими порывами бил в лицо, машина в гору ехала не быстро. Иногда, дорожную жёлтую пыль, поднятую колёсами машины, ветер швырял в лицо пулемётчику, забивая глаза и рот; тот, ощущая у себя во рту сухой, похрустывающий на зубах песок, сплёвывал за спину – в кузов. Сапёры, сидящие на скамейках в кузове, не обижались на это – все давно привыкли к специфическим условиям, в которых им пришлось жить и воевать. Если бы пулемётчик сплюнул вперёд, то ветер вернул бы плевок, размазал по его собственному лицу, залепив глаза. Хотелось одного – только бы сбросить проклятый тент с борта, чтобы дать горячему ветру хоть немного остудить покрытую солью, мокрую от пота форму. Все хотели пить – но пить нельзя, из-за того, что вода тут же выйдет спотом через поры кожи. Можно было лишь полоскать рот водой из фляги, сплёвывая горячую воду обратно, во фляжку. Разведчики, вооружённые автоматами, были готовы в любой момент выпрыгнуть из машины и занять оборону, прячась за подходящими скалами, рассредоточиваясь вокруг машины. Машина – удобная цель для выстрела из “РПГ”, и по инструкции Булата при обстреле следовало покинуть защищённый тентом борт, прячась за грузовиком определить направление, с которого ведётся обстрел, найти подходящие укрытие и отражать атаку, сообщив по рации о нападении. Голову пулемётчика занимали мысли о том, что оружие через десять пятнадцать километров такого подъёма придётся чистить, иначе механизм пулемёта просто заклинит при стрельбе – от обилия налипшей на свежее масло пыли. Либо, придётся делать “экспресс чистку по-русски”: залить соляру, – которая бултыхалась в двадцатилитровой, потёртой канистре, примотанной проволокой к борту, – в ствол. Ещё он думал о девушке из родного Ростова, которая, как и у многих солдат, ждёт его дома, он часто представлял, что приедет, с медалями, приедет с войны, приедет героем, и его родственники, и родственники любимой девушки будут гордиться, что знают его. Ему казалось, что в Союзе миллионы граждан следят за этой войной по средствам теле-радио передач, освещающих ход военных действий. Радуются победам, и сопереживают поражениям Наших солдат, наводящих порядок на этой проклятой выжженной солнцем до пепла земле. Он думал, что за боями в Афгане граждане СССР следят так же, как когда-то следили бабушки и деды за сводками совинформбюро, во время Великой Отечественной войны. Эта война тоже была Великая – потому, что на ней было место подвигу. Подвигу дружбы, подвигу характера, подвигу человеческого духа. Покрытая толстым слоем пыли кабина грузовика, нагретая вездесущими солнечными лучами, пылала жаром. Казалось, ещё чуть-чуть, и зелёная, покрытая толстым слоем лака краска, вздыбится и разойдется пузырями и трещинами, оголив серый металл. Тут из-за “мёртвой зоны” поворота резко показался обвал – груда камней, лежащая посреди дороги. Сердце на секунду замерло, переключая тело в режим отработанной последовательности действий. Водитель резко нажал на педаль тормоза, машина ткнулась бампером в груду скальной осыпи. Бойцы тут же высыпали из машины, укрывшись за удобным откосом обочины и заняв оборону. Последним машину покинул водитель, который задержался, пока блокировал колёса, чтоб тяжёлая трехосная машина не покатилась с горы в бездну. В этот момент хлопнул выстрел “РПГ”, и тут же раздался взрыв. Откинутый взрывной волной, и шквалом осколков, водитель пролетел десяток метров и, покатившись по пыльной скале, навсегда исчез, провалившись в пропасть. Собаки неистово лаяли, они не видели, где враг – но знали, что враг здесь, и что враг опасен. Они пытались защитить своих хозяев, но сделать это было не в их силах. В этот момент, как по команде, раздались хаотичные автоматные и пулемётные выстрелы – шквальный дождь из пуль посыпался сверху на позиции разведчиков. Обеих собак этим дождём тут же припечатало к дороге. Сверху полетели ручные гранаты. Булат увидел присыпанные горянкой* пыльные жилы “полёвки**”, ведущие за скалы, которые использовали как своё укрытие сапёры. (*Галька ** провод высокопрочный, П274м). Он что-то кричал, но было поздно – грянул взрыв, и на месте, где только что находились солдаты, осталась лишь небольшая воронка. В лицо ударил мелкий щебень, разбросанный взрывом, и процарапавший лейтенанту щёку. Они остались вдвоём – два лейтенанта. Остов “ЗИЛ-а”, со всем снаряжением внутри, полыхал, жирно чадя клубами едкого чёрного дыма, поднимающимися столбом в бескрайнее синее небо. В его кузове трещали разрывы боеприпасов, то и дело шальные осколки и пули пролетали над головами лейтенантов. Они укрылись за небольшим каменным зубом, торчащим у самого откоса, в небольшой яме. В трёх метрах за их спинами начинался обрыв – пути к отступлению не было. “Духи” утихли. То ли не видели оставшихся в живых двух офицеров, со своих высоких позиций, то ли они спускались, чтоб взять живьём лейтенантов в плен. Через минут двадцать на дороге действительно появились барадачи. Их было человек двадцать. Судя по всему, они действительно не заметили отпрыгнувших в сторону провала от машины двух Советских офицеров. “Душманы” о чём-то весело переговаривались, смеялись, лейтенант Невстрогов, осторожно выглядывая из-за своего укрытия, определил среди группы боевиков главного. Лейтенанту сапёру Булат поручил наблюдение за горами, за укрытием духов, из которого они вели обстрел. Булат и сапёр выложили перед собой шесть гранат, шесть запасных магазинов к автоматам, четыре “ВОГ-а” к 40-миллиметровому подствольному гранатомёту. Вжавшись в скальную породу Булат последовательно выдёргивал из каждой гранаты чеку, и бросал их через раскрошенный скальный зуб в сторону скопления “духов”. Раздались крики, затем – взрывы, один за другим, затем ожил вражеский автомат – “духи” всё-таки оставили прикрытие сверху. Сапёр выпустил несколько гранат по скалам из подствольника, и автоматная стрельба сверху стихла. Булат расстреливал один за другим магазины, из своего “Калаша”, направляя короткие очереди на залёгших прямо на дороге, и что-то кричавших на своём языке, “духов”. Казалось, что всё кончено – они сделали невозможное – вдвоём перебили двадцать или тридцать душманов! Патроны заканчивались, но между тем несколько удачно залёгших челмоносцев всё ещё продолжали вяло отстреливаться. Лейтенант-сапёр радовался – на пыльном лице, измазанном кровью, сияла улыбка. Его зубы казались отбеленными, на фоне грязно-серой пыли, облепившей его пропитанное кровью и потом лицо. Вдруг взгляд сапёра неожиданно остекленел, улыбка сошла с его лица, из его головы вырвался небольшой фонтанчик, он медленно осел, и автомат выпал из его рук. Снайпер. Булат сжал челюсти, зубы заскрипели, перемалывая песок, забивший рот. “Один. Теперь конец, теперь один я!” – пронеслось у него в голове. Он отстегнул лёгкий магазин от автомата сапёра, взвесил его в своей большой, мозолистой ладони: “шесть патронов” – точно определил он по весу. И у него – десять. Он умел считать сделанные им выстрелы, этому их обучали в училище, доводя это действие до автоматизма. Он выщелкнул оставшиеся шесть патронов, и снарядил ими свой полупустой магазин. Оставалась одна противопехотная граната, и эти шестнадцать патронов. Он услышал шорох щебня – у почти догоревшей машины. Не задумываясь, он дёрнул за кольцо, в которое он заранее вставил палец, отпустил улетевшую в пропасть скобу, и бросил гранату. От осколков его надёжно защищал скальный зуб, за которым он укрывался. Прогремел взрыв. Осколки просвистели справа и слева от него, за спиной раздался визг – похожий на предсмертный поросячий крик. Он резко высунулся со стороны завала, остерегаясь залёгших со стороны дороги “душманов”. И тут же нажал спуск “Калаша”, расстреляв одного из барахтающихся в пыли боевиков. Второму “духу” осколки гранаты выпустили кишки, которые рваными тряпками были разбросаны по пыльной дороге вокруг раненного, и Булат не стал тратить на него патроны – не жилец. Он помнил о снайпере сверху, но он уже знал, что так и так ему не жить, и лучше умереть от пули, чем от средневековых пыток “духов” – а в том, что его будут пытать, он не сомневался. Булат рысью бросился к валявшемуся в пыли трофейному автомату, но в этот момент рядом хлопнул разрыв гранаты. Боевик специально выпустил осколочную гранату из “РПГ” в остов сгоревшей машины, так, чтоб осколки не повредили лейтенанта. Но в то же время лейтенанта оглушило сильной взрывной волной – его организм отключился, не выдержав чудовищных перегрузок. Отряду боевиков было поручено взять живьём офицера, хотя бы одного. Ослушание могло бы дорого стоить руководителю небольшого отряда, – которому, впрочем, уже ничего не было страшно – ведь он был убит осколками одной из гранат Булата. Но оставшиеся боевики, желавшие занять освободившиеся место командира, решили отличиться, и пленить единственного оставшегося в живых русского офицера. Эта картина предстала перед глазами Родина, будто бы он находился там, рядом с Булатом, но невидимый и бесплотный, он не мог ни помочь, ни предостеречь. Он мог лишь наблюдать, и он видел всё. Теперь он знал, как было на самом деле; тогда же, отправившись на поиски пропавшей группы, они увидели другое. По следам крови стало понятно, что было убито и ранено шестнадцать боевиков, из них убито точно пять – обильные лужи крови и беспорядочно разбросанные человеческие “запчасти” говорили о несовместимости таких потерь с жизнью. Засада была продумано грамотно – “духи” засели на удобном уступе, незаметным с дороги, и словно созданным природой для подобных целей. Спуск к дороге довольно крут, но имея навыки горца, не трудно было им воспользоваться. “Барадачи” заминировали укрытие, в которое побегут после подрыва машины перепуганные шурави. Сапёры подоспевшего подразделения взорвали уступ. Трупы пятерых бойцов были подняты, тело водителя искали дольше всего. Лейтенант-сапёр лежал с открытыми, не тронутыми хищными птицами, блестящими на солнце глазами. Точно во лбу чернела маленькая дырочка, с тоненькой струйкой, вытекшей и засохшей крови. Самого же Булата на месте бойни не было. “Мы тогда бросили все силы, нарушили приказ, подняли вертушки, – вспоминал про себя Наёмник, никогда не позволявший себе подобных воспоминаний, – Нашли мы его только через два дня, нас вывел на кишлак один из пленных. Мы полностью вырезали поселение, вместе со всеми, кто там был. “Духи” в кишлаке, увидев подход большой колонны шурави, прикрываемой с воздуха, попрятали оружие в заготовленные схроны – кишлак мирный. Я не пользовался автоматом, а лишь рубил трофейной шашкой, подаренной мне после зачистки одного из кишлаков, – по которому мы когда-то работали в паре, – Булатом. Сам Булат, точнее все, что от него осталось, лежал в центре небольшой площади, посередине которой был колодец. Тело вздулось, гной сочился из лопнувших пузырей, пальцы на ногах и руках были отрезаны, голова лежала недалеко от тела, запылённая в песке. Как сказал нам пленный, уцелевший “дух”, что один моджахед жарил отрезанные пальцы на огне, и ел их на глазах у пленного. Они его пытали, принуждали сдать график смены караула в гарнизоне, график прохождения и состава колонн, фамилии командиров, и прочую информацию, которую можно было бы использовать для диверсий. Но он молчал, до самой смерти, не сказав ни слова, лишь плюнув кровью перемешанной с разбитыми зубами и песком на прощание в лицо ухмыляющемуся чёрноглазому “духу”, с обветренным лицом, сжимающему в руке рукоять ритуального ножа, с кривым лезвием, острым, как бритва”. Аскет стоял, освещённый афганским солнцем, перед распахнутым железным люком вертикальной шахты. Жар Афгана вновь обжигал его кожу, знойный сухой воздух и душистый запах снова окутали его. По щекам его текли слёзы. -Родин, ответь Булату! – прошипел такой родной голос, передаваемый динамиком рации. Он вспомнил, как нёс отяжелевшее, окровавленное тело, грузил его на борт, как сам пришивал ему отрезанную голову к телу, как сам запаивал цинк – не доверяя это дело никому, поскольку знал, что могут заложить в гроб вместе с телом погибшего героя; и провожал его до самой погрузки на самолет. Провожал потом долгим взглядом поднимающийся над горами и жёлтым небом серебристый борт, отстреливающий тепловые ловушки. Тогда этот поднимающийся в небо самолёт напомнил ему ангела, уносящего в небо его лучшего и единственного за всю жизнь друга. Он пил, пил водку, пил “кишмишовку”, “массандру”, пил всё без разбора не чувствуя вкуса и не пьянея. Он уже знал, что друзей, таких вот, настоящих, у него больше не будет. Вечером в его палатку зашёл сержант-связист, виновато глядя себе под ноги, сообщил, что борт был сбит, так и не достигнув родной земли. Чёрный тогда кинулся на связиста, тот вырвался, и лишь подбежавшие бойцы тогда спасли сержанта; будто бы это он, связист, был виноват в гибели друга, будто бы это он сбил тот самолёт из американского “ПЗРК” “Стингер”. Потеря близкого друга что-то переломила в душе Павла. В тот миг не стало ещё одного человека – лейтенанта Павла Родина. Через неделю он вышел из палатки уже другим человеком, безжалостным и жестоким, чёрствым и расчётливым, смелым и безрассудным в бою – он вышел “Бесом”. Он резал, стрелял, душил, он один убил более пятидесяти моджахедов, убивая их с особой, не человеческой жестокостью. И когда “духи” находили изуродованные трупы своих, по обрезанным на руках пальцам он знали, чьих рук это дело, и ни один из них не пожелал бы встретиться с Бесом лицом к лицу. Они знали перевод этого слова, правильно произносили его, и многие из них содрогались, когда кто-то неосторожно произносил: “Бес”. Чёрный убивал всех, кто попадался ему под руку. Не жалея ни пленных, не сложивших оружие. Если под руку попадались дети и женщины, старики – то он не жалел и их. Единственное, чем отличалось такое убийство от казни, с помощью которой он лишал жизни моджахедов – тем, что убивал мирных он быстро, и те отходили в мир иной без мучений. Тогда он считал, что дети вырастут – и станут такими же моджахедами. Женщины были опасны тем, что могут рожать детей. А старики в свою очередь могут этих детей многому научить. Он уничтожил немало хорошо обученных заграничными инструкторами, и хорошо вооружённых боевиков; начальство, регулярно получавшее донесения из секретного отдела, отозвало его из Афганистана. Курс его боевой подготовки, завершающийся обязательным прохождением службы в “горячей точке” был досрочно окончен. Сколько точно он уничтожил боевиков – не знал никто. Говорили все по-разному: около пятидесяти, или больше сотни, а может двести, или больше человек, не считая убийства мирных. Аскет поднёс рацию к губам, и осипшим голосом коротко произнёс: -“138-ой” на связи! Сквозь шипение радиочастот, раздался знакомый голос: -Бача, ты далеко собрался? – говорил голос его погибшего много лет назад друга. -Вниз, бача! – ответил старший лейтенант Родин. Слова гулко отдавались в просторном помещении, слетали вниз, в шахту. Рация какое-то время шипела, но наконец, голос друга снова пробился в эфир: -Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют! – смеялась рация, – Может, я с тобой? Как в старые добрые времена, помнишь, а? Чёрный чуть усмехнулся: -Помню, бача, я всё помню. -Ну, так что? -Где ты, брат? -Я тут, брат! – ответил голос по рации, и синхронно с ним ответил голос, но уже без шипения – за его спиной. Павел резко обернулся. Перед ним стоял его друг, с позывным на время боевой подготовки в Афганистане “Булат”. Швы ниток, которые он сам накладывал когда-то, пришивая голову, отчётливо были видны. Потрёпанная мабута, перемазанная местами засохшей кровью, обгоревшая частично и слегка закопченная. Он стоял и улыбался, разведя руки в стороны для дружеского объятия. Пальцев на них не было. Аскет не нашёл глазами рации у друга, и не понял, как тот мог говорить с ним. -Нет у меня рации, она мне не нужна! – сказал тот, и его голос одновременно звучал исходя от самого Сергея, и одновременно издаваемый динамиком станции. Он читал мысли Павла. -Ты ли это, друг? – про себя спросил его Чёрный. -Я! – ответил тот, не шевеля губами, лишь пристально глядя в глаза Родину – тот слышал голос лейтенанта Невстрогова лишь в своей голове. -Что ты подарил мне на день рождения, в Афгане, быстро! – резко, не думая ни о чём, а лишь формируя свой вопрос сознанием, спросил он. Друг на долю секунды смутился, улыбка на его устах стала шире, и он пошёл навстречу Аскету, продолжая держать руки распахнутыми для объятий. -Брось, ты мне не доверяешь? – голосом, в котором послышались нотки обиды, произнёс тот. – Или ты сам не помнишь? Чёрный понял, что Булат хочет заставить его подумать об этом предмете, но он упорно не думал о нём – потому, что знал, как выставить барьер, делающий твои мысли невидимыми для тех, у кого развит дар телепатии. -Говори! – крикнул Чёрный, направив ствол “Кедра” на голову Булата. -Друг, ты разве забыл? Я подарил тебе трофейную шашку! И в этот момент Бес нажал на курок, и “Кедр” выпустил очередь, направленную в голову существу. Последнее, что он увидел в глазах “друга”, за долю секунды до нажатия на курок была ярость; белки, и зрачки его глаз окрасились в красный цвет, наполнились ярой злобой и бешенством. От выпущенной очереди тело отбросило метров на пятнадцать, голову разнесло, словно переспелый арбуз. Потрескивания, пронзающие воздух невидимыми электрическими разрядами, резко исчезли; запах фосфора так же пропал. Чёрный подошёл к телу, и осветил его фонарём. Охлопал карманы его песочки – они были пусты, он сел рядом с поверженным существом, снял рюкзак и достал оттуда зажигалку, бензиновую. На потёртом хроме было выгравировано: “Афган, Родину от друга, на добрую память ” Невстрогов делал эту гравировку у дуканщика, в одном из мирных кишлаков, чтобы сделать подарок своему другу в день его рождения. Платил за это трофейными долларами, и торговец, увидев зелёные купюры, не смутившись почерневшими капельками крови на их краях, с загоревшимися глазами принялся за работу. Он очень старался писать по-русски, и с любовью выводил каждую буковку, перенося надпись с бумаги на металл. Приняв деньги, он долго благодарил русского офицера, щедро заплатившего за его работу. Аскет подтащил тело к краю шахты, и столкнул его вниз. Словно мешок, оно рухнуло в пропасть, ударяясь в полёте о поручни лестницы. ****Крап**** -Алло, Крап? Некоторое время в трубке молчали, затем зычный голос лениво протянул: -Для друзей. С кем говорю? -У нас общие враги – враг моего врага – мой друг! Я ищу тех – кого ты ищешь! Нам лучше объединить силы – с ними не всё так гладко! Отвечать снова не торопились. -Я не нуждаюсь... – Крап хотел добавить что-то ещё, но промолчал, сдерживая появившееся к собеседнику раздражение. -Не сомневаюсь! – тем же дружелюбным тоном, ответил звонивший. – Жаль, что не получится сработаться, но в любом случае, был рад общению! Я – Чех. Те, кого ты ищешь, сильно нагадили в моём доме. Теперь их ищу и я. Они укрываются где-то в нашем лесу. За мной знание местности, опытные, местные егеря, местные мусора тоже с моего весла хавают! Люди меня уважают, да и закон прикроет. Удачной охоты, Крап, привет Аскету передавай от меня, когда вы встретитесь с ним в моём лесу! Голос Крапа стал собраннее, речь ускорилась, и тон изменился со снисходительно-презренного на доверчиво-деловой: -Ты трубу-то не бросай! Какой ещё Аскет? -“Чекист” который! -Фуфло прогоняешь! – прошипел Крап. – Он-то что там забыл? -Кто и где прогоны толкает – я тебе сказал бы, но думаю, сам знаешь – вам в Москве там всё известно! -Что за Аскета знаешь? – спросил Крап, но тут же поправился: Хоть он и пользовался программой, для шифрования речи, возможность прослушки была, и обсуждать такие вопросы можно было только лично. -Встретимся? Перетрём детали? -Что мне с того? -Ты борзо разговоры ведёшь, провинция! – заметил Крап, который уже понял, что этот “Чех” – какой-то небольшой царёк в той глуши, в которой скрываются копатели. -Будем разговор делать, или будем друг друга учить жизни? -Хорошо. Разговор будет, при встрече – у меня есть, что тебе предложить! Через почти сутки они встретились. Аскет, он же Чёрный, Наёмник, Бес – имел ограниченную числом посвященных, известность в криминальных кругах. Он был тенью криминального мира – особых дел в России у него не было, но не смотря на это, хватало косяков, нити которых тянулись из прошлой его жизни. Так же Аскет не признавал никаких авторитетов, и не считался ни с кем. Поставить его к ответу за прошлые дела пытались многие – но Наёмник был словно заговорён... Все попытки заманить его в западню, были безуспешными – как будто тот знал наперёд, обо всех кровавых замыслах недоброжелателей, относительно себя. Крап понял, что от поддержки местной “братвы” отказываться не стоит, и со своей стороны предложил, – кроме указания точного места нахождения поисковиков, – обеспечить акцию по поимке копателей оружием. Ехать решили двумя группами, в состав которых постарались набрать самых подготовленных людей. Первыми, в колонне Крапа, ехали четыре охотника, на прокачанном под “офф-роуд” “Лэнд Ровере”. Другая машина – переделанный внедорожник “Ниссан”; в нём четыре отставника – наёмника. Дальше ехал сам Крап, с водителем, – он ехал на квадратном чёрном кирпиче, слабо подготовленным для леса, зато здоровенном и удобном – “Мерседесе”. За ними машина снабжения – зелёный “Фольцваген Т-3 синхро”. Оружие они отправили отдельно, и оно уже должно было быть у Чеха. Группа самого Чеха была не такая яркая, и не такая экипированная, как группа Крапа. Но, сбитая из крепких, местных и бывалых людей, прожжённых жизнью “за колючкой”, трудной жизнью в Российских глубинках, долгими охотами, ножевыми ранениями в пьяных драках, нелёгкой работой на Чеха. Колонна состояла из “УАЗ-ов”, камуфлированных осенней раскраской “дубок”, почти не отличающихся друг от друга снаружи. Люди, находившиеся в машинах в основном бывшие заключённые, отбывавшие разные сроки по тяжёлым статьям, у многих – полжизни отсидки за плечами. Были и егеря, умеющие обращаться с оружием и хорошо знающие местность и местных. В сумме получалось двадцать один человек, и Чех пересчитав людей воскликнул: -Что, бродяги, нам фарт – “очко!” – и сам громко рассмеялся. Рассмеялись и его водитель и двое бугаёв, с золотыми зубами. -Беса надо глушить, может кровушка братвы пролиться! – сказал золотозубый Гриф, который получил такое имя за то, что любил до хруста сжимать кисти людей, при рукопожатии. Его кисти рук были настолько натренированны, что при желании он мог переломать фаланги пальцев тому, кому он жмёт руку. -Аскет ходит в чёрной форме! – сказал Чех. -Его первым валить надо! – не унимался Гриф, – От сука, он им помогал в нашей “Канне” кипишь наводить! -Или впрягся за них, или в пучке с ними был, с самого начала! Аскет – не фраер, случайности в его жизни нет места! У одного нашего нашли дыру, точно во лбу, простреленную автоматной девяткой. Пацанчик хотел гранатку подбросить поисковикам, а этот Аскет его в этот самый момент и вальнул. Мусора докладывают, что стреляли из “Винтореза”, патрон “9х39″ – они нашли и сам винтарь с ночной оптикой в кустах. Номера нет, пальцев – тоже нет. Стреляли издалека, ночью, но пуля угодила точно в цель. Это говорит о том, что шмалял профи, залётных гастролёров такого уровня, кроме Аскета у нас нет. Его шмара срисовала, говорила она, что перед налётом на “Канну” он ей допрос с пристрастием учинил – лицо ей он знатно посинил. Она срисовала шрам на щеке, и портаки зоновские, мы описание по братве пустили, ответ нам быстро пришёл, что по всему это Аскет – засвеченный чекист. -Кто он вообще есть? – спросил Гриф. -Он – легавый по жизни, хоть и зону топтал. За башли мазу тащит, для него нет авторитетов, и бугор для него тот – кто платит, пусть он хоть петухом по жизни будет! Авторитетные люди про него говорят, что предъявляли ему за беспредел, на зоне – но спросить с него ещё никому не удавалось! -Чего он “Винторез” – то бросил? -Он пехом до леса шёл. Видать, торопился очень, и тяжёлую плётку под елкой пришлось оставить. -Этого Аскета валить надо полюбому... – погрузившись в какие-то свои мысли, резюмировал Гриф. ****Служба не мёд**** На пустой, пыльной, разбитой и раскалённой на полуденном солнце дороге, – расчертившей серой полосой огромное поле, зажатое со всех сторон лесом, – одиноко стояла машина, с синей полосой на боку. Это была патрульная машина, задача экипажа: ловить нетрезвых водителей – других нарушений “ПДД” на этой дороге просто не было. Превышая скорость на этой дороге, водитель ставил большой и жирный крест на подвеске собственного автомобиля. Машины ездили редко – повезёт, если за час проедет хоть одна. Поэтому, экипаж патрульной машины бездействовал. Боковые окна были полностью открыты, и экипаж, – в виду невозможности сна при такой жаре, – изучал залетающих в салон мух. Было жарко. Чудовищно жарко. Да ещё и начальник, позвонивший с “левого” номера, и предупредивший строго, что на “доске”, – так местные называли эту дорогу, за её сходство со стиральной доской, – все местные водилы будут сегодня ездить трезвыми – жара. И ещё он посоветовал, самим головы не напечь. Прозрачный намёк был понят, старший патруля знал о подобных “звонках” не понаслышке. Сбросив вызов, он облегчённо вздохнул, расстегнул последнюю пуговицу на своей намокшей от струящегося пота рубашке, вытащил из резинового тапка одну ногу, и её пальцем почесал другую ногу, после чего обратился к водителю и курсанту: -Шабаш, милиция! Едем к реке, загорать и купаться! -Товарищ старший лейтенант, разрешите вопрос? – обратился по уставу курсант Алексей Мишин. -Валяй! – небрежно, с нескрываемым раздражением, бросил тот. -По инструкции мы должны находиться на нашем участке! И покидать его раньше времени не имеем права! – отчеканил курсант, чуточку задрав нос к верху, от гордости за своё стремление к работе. Курсанту хотелось, чтобы начальник видел в нём не ленивого, как многие, “гаишника”, – а человека, которому не страшен зной, и который не отступиться от устава для того, чтобы навести порядок на этой дороге. Нет, он не выслуживался, но до прихода на службу, он относился к правоохранительным органам с большим почтением, – и это отношение сохранилось в нём до сих пор. Сейчас ему меньше всего хотелось очернять своей ленью и безразличием ко всему, ещё не надетые погоны. -Валяй! – так – же небрежно повторил “старлей”, раскинувшись на переднем пассажирском сидении, потягивая из тёмной стеклянной бутылки пиво. -Что? – не понял веснушчатый курсант. Водитель машины, младший сержант, уже знал, чем может закончиться этот диалог, и отвернувшись, изучал обстановку за дверью старой служебной “девятки”. Старлей дёрнул ручку двери, не спеша вылез из машины, шаркая по асфальту тапками, обошёл её сзади, внимательно рассматривая двери, и прочие детали кузова. Остановившись у багажника, он по-хозяйски поскрёб краску ногтем. Подойдя к задней двери машины, – за которой сидел курсант, внимательно наблюдавший за всеми действиями своего начальника, – он остановился. Допив пиво, повернувшись к машине широкой, покрытой мокрой рубашкой спиной, “старлей” зашвырнул пустую бутылку в кусты. Затем он развернулся к курсанту, продолжавшему наблюдать за старшим лейтенантом, и открыл заднюю пассажирскую дверь: -Валяй! – с той же интонацией повторил старший лейтенант, впившись безжалостным взглядом в подчинённого. – Хочешь соблюдать устав – блюди, только смотри не забл*дись! – он резко схватил молодого курсанта за шкирку, словно обгадившегося котёнка, – и выдернул худое веснушчатое тело из машины, как опытный стоматолог вырывает больной зуб из распухшей десны. Захлопнув дверь, старлей так же не спеша обошёл машину и сел на своё место. Машина резко тронулась, оставляя клубы пыли в воздухе, и молодого курсанта у обочины разбитой “доски”, на которой давно уже никто не превышал скорости. Проехав метров пятьдесят, девятка остановилась, и резко сдала задним ходом. Поравнявшись с курсантом, сержант шире открыл электроприводом боковое стекло. Оттуда вылетел, и упал на обочину, полосатый жезл, звонко стукнув деревом об серый пыльный асфальт. -Мы поедем патрулировать реку, вечером вернёмся – чтоб здесь был, на этом самом месте! Увижу, что ты отлынивал от работы в теньке – шкуру спущу! – зло, сквозь зубы проговорил старлей. Машина снова резко тронулась, и быстро превратившись в точку, исчезла вовсе. Курсант обречённо поднял полосатый жезл, хотел зашвырнуть его в кусты – но передумал. Он около часу стоял на палящем обжигающем солнце, очень хотелось пить. От отчаяния и несправедливости на глаза наворачивались слёзы. В это время, экипаж “ППС” подъехал к небольшому супермаркету, в маленьком городке. -Это... “Калаш” нацепи – для солидности!– инструктировал старлей подчинённого. “Жаль “Лёша-Миша” свинтил, делай теперь его работу!” – думал сержант, натягивая ненавистный автомат, копируя леность и вальяжность движений, подсмотренную у старших коллег. “Лёшей-Мишей” или просто: “Лямиш”, – он, и некоторые его коллеги, – называли курсанта Алексея Мишина. -Главное, – поучительно наставлял старший, – Холодное бери, чтобы бутылки потные были! Возьмёшь из подсобки пустой ящик из-под пива, подойдёшь к холодильнику, и выберешь там двадцать самых ледяных бутылок! На кассе скажешь, чтоб записали это пиво на счёт заведения! Сержант молча повернулся к входу в супермаркет, прокручивая в голове предстоящее “ограбление”, когда услышал сзади окрик начальника: -На месте стой, раз – два! Он остановился. -Кругом! – раздавались последовательные команды из открытой дверцы патрульной машины. Он повернулся к машине. -Я не понял, сержант!? – повысив голос, недовольно протянул старший лейтенант. – Ты получил приказ, боевое распоряжение, понял его, и усвоил – об этом нужно уведомить начальство, в моём лице! Или ты устав плохо знаешь? Мы можем заняться сейчас его изучением, погода самая для того подходящая! Отправлю тебя на “доску”, к Лямишу, одену на вас, паразитов, “бронники”, каски – будете, б*#, вдвоём загорать, асфальт охранять? Чтобы не сп*#дел никто! Устав учить! Здесь вам не Москва, растащило, б*#, вас совсем от вольной жизни и начальства доброго! Сержант, зная вспыльчивый характер начальника, стоял молча. -Я не понял, – начал закипать старший лейтенант, – Ты приказ получил? -Так точно! – ответил сержант. -Соси сочно! – передразнил его “старлей”. – Так точно, товарищ “залупа”? -Так точно товарищ старший лейтенант! – поправившись, отчеканил сержант. -Х*#и ты стоишь тогда – выполнять! -Есть! – громко и чётко, как положено по уставу, произнёс сержант. -Кругом, шагом марш! – строго, по военному, скомандовал начальник. Сержант развернулся на каблуке, и, сделав три строевых шага, направился к входу в супермаркет. “От же сука!” – думал про себя сержант, и представил себе картину, как он разряжает в старшего лейтенанта магазин автомата Калашникова. На душе как-то полегчало. Продавщица, увидев, как молодой милиционер проходит мимо кассы с ящиком пива попыталась возмутиться: -Куда? А пробивать кто будет! Что я начальнику скажу! – с отчаянием, и обречённостью обратилась она к удаляющемуся сержанту. -Скажите, что пиво забрали в помощь наряду – чтоб от жары у вас тут не сдохнуть, защищая вас от преступности! -Вы и есть преступность! – тихо, чтоб не слышал сержант, произнесла усталая женщина. Он поставил пиво на асфальт, открыл заднюю дверцу “девятки”, и поставил ящик на место, где полчаса назад сидел курсант. -Достойная замена! – прокомментировал “старлей”. Взгляд его упал на содержимое ящика: -Ты импортного пива не мог взять? Одни саки Московские понабрал! – он брезгливо сплюнул сквозь открытое окно. -Там в холодильник только такое было! – оправдывался сержант. -Давай, “холодильник” ты наш, поехали к реке, пока оно не остыло! Через минут пятнадцать они уже сидели, по форме одежды “?1”, на берегу небольшой, но из-за большого количества родников – холодной реки, в тени большого дерева. Кителя, брюки и кепки валялись на зелёной траве, рядом с припаркованной тут же, машиной. Бутылки с пивом, которыми был забит пластиковый, потёртый ящик, изготовленный в “СССР”, покоились на дне реки, омываемые холодными потоками воды. -Был бы сейчас с нами “Лёша-Миша”, он бы сейчас уже машину надраивал! – мечтательно протянул сержант. -Да... – согласился старлей. – А так тебе придётся! – с нескрываемой издёвкой добавил он. – Пиво допивай, тряпку в зубы и вперёд! Слыхал пословицу: “сделал дело – гуляй смело?” -Так точно! -Ну вот и “соси сочно”! Чтобы служба мёдом не казалась! – пьяно рассмеялся лейтенант. – Пива мне из реки ещё принеси! **** Курсант Мишин сидел на обочине дороги. Хотелось пить. Кепка насквозь пропиталась потом, сняв китель, Алексей обнаружил проступившие на ткани белые пятна соли – следы от высохшего пота. Солнце, будто подчинялось проклятому “старлею”, делая так, чтобы жизнь курсанта в ближайшие часы, стала невыносимой. Голова слегка кружилась от жажды и жары, сердце сильно колотилось в груди. -Сука, сука, сука... – тихо повторял, словно в бреду курсант, думая о проклятом старлее. -Сука! – крикнул курсант во всю свою силу. Изо рта потекла солёная кровь – лопнула склеенная от жары кожа губ. Курсант попытался сплюнуть кровь – но во рту было сухо, лишь какое-то подобие слюны вылетело из его рта, упав на ткань казённой рубашки. Очень хотелось пить. Земля вдалеке, – искажённая тепловыми волнами, исходящими от раскалённой почвы, – словно мерцает, развивается, словно полотно прозрачного флага. От этого вида ещё сильнее захотелось пить. “Далеко ли отсюда до магазина? – думал он. – К чёрту магазины! До реки, до озера, до лужи! Далеко, – отвечал он себе, – До ночи не дойти...” Проклятый “старлей” не просто так высадил его здесь, именно в этом месте! Лес отсюда виден, можно попробовать дойти до него, но вдруг в этот момент приедет “родной” экипаж и, увидев, что курсанта нет, доложит об этом начальству? И тогда его, Мишина, уволят. Он придёт домой, и что он скажет своей маме, сестре? – ведь они надеяться на его зарплату! Что он скажет своей молодой жене, которая не видела обновок со дня их недавней свадьбы? Летом ещё ладно – земля прокормит, благо её, земли, у нас много; пол зимы можно пережить, на заготовленных запасах, но весной снова предстоит пухнуть с голоду, придётся просить, занимать, воровать. Ехала бы сейчас машина, хоть какая, он бы её остановил и, плюя на гордость, попросил бы воды у проезжающего водителя. Народ тут, в основном, сидевший, на форму смотрит, как бык на красную тряпку. Но не отказал бы водила, будь он хоть каким зэком в прошлом, не отказал бы человеку, умирающему от жажды. Курсант потоптался по низким кустам, куда старший лейтенант бросил пивную бутыль. Вот наконец твёрдая подошва ботинка стукнула обо что-то стеклянное. -Она! – обрадовался курсант. Достав тёмную бутылку из-под пива, он вгляделся в неё, ища глазами остатки жидкости. -Есть! – обрадовался он, увидев на дне тёмной бутылки слегка пенные остатки пива. Мишин жадно присосался к горлышку бутылки, впитывая горячую, горьковатую, жидкость окровавленным ртом. С несколько минут он стоял, не шелохнувшись, с поднятой дном к небу бутылкой. Ещё раз внимательно осмотрев опустевшую досуха емкость, он отбросил бутыль в сторону. От выпитых пивных капель пить захотелось ещё сильнее. Он увидел вдалеке столб пыли. Потерев глаза, он снова посмотрел в сторону приближающейся машины – точно, не показалось, кто-то едет! Первым чувством, которое он испытал, была радость. Затем пришла настороженность, и только потом понимание. Понимание того, почему “старлей” вдруг решил свинтить с “доски”. Из тучи пыли, которую поднимали с дороги колёса дюжины машин, яркими бликами солнца отражались хромированные деталей машин. Машин было много, слишком много для этой дороги. Чем ближе подъезжала колонна, тем понятнее становился Мишину – тот звонок, после которого старший лейтенант решил “съехать с дороги”, был связан именно с этой колонной автомобилей. “Бежать и прятаться негде – рассуждал курсант про себя. – Пропустить кортеж мимо – сделать вид, что не заметил – не получится, значит, остаётся только их остановить. Спрошу документы – форма то на мне! Пусть и права нет, да я их и штрафовать не буду! Если что вызову по мобильнику старшего лейтенанта – пусть разбирается! Главное – попросить воды, кто бы там не был!” **** Московский кортеж, добравшись до провинциально городка, на некоторое время “бросил якорь”. Посовещавшись с местными егерями, Крап решил оставить тяжёлый “Мерседес” у Чеха, взяв у того на прокат обычный “УАЗ”. Сам Крап пересел в “Ленд-Ровер”. Бандиты заполнили кузов полно-приводного “Фольцвагена” прибывшим отдельно от банды, оружием. Крап побывал на месте недавнего боя, у сгоревшего здания бара “Канна”. Ничего нового он там не увидел, и не узнал – и вообще, он пошёл только для того, чтобы показать уважение к местному авторитету Чеху. Ему было глубоко плевать кого, и когда здесь расстреляли. Кортеж, ведомый “УАЗ-ом”, в котором сидели егеря, лихо объезжал выбоины дороги. Увидев махающего жезлом милиционера, водитель головной машины на секунду напрягся, но тут же расслабился, обратившись к седевшему товарищу: -Запроси Чеха, тут му*#ла какой-то жезлом машет! Чех приказал остановиться. Они остановились так, что молодой курсант оказался в середине колонны. Открылись дверцы машин, в машине Чеха опустилось тонированное стекло: -Эй, придурок, иди сюда! – обратился золотозубый Гриф курсанту. Мишин растерялся. -Баклан, ты глухой? Или солнце мозгу в конец иссушило? Бегом ко мне, дура, а не то я сейчас сам тебя притащу! – невидимые глазу волны агрессии и злобы, пронзили курсанта. Мишин подошёл к “УАЗ-у”, из окна которого пахло дорогими мужскими духами, хорошим табаком и веяло прохладой кондиционера. -Чего? – хмуро спросил Мишин, у лоснящегося потом лица. -В очё! Ты, баран, с пастухом, – начальником своим, – будешь таким тоном бакланить! – злобно огрызнулся Гриф. В этот миг, с тихим гудением электропривода, отъехало тонированное стекло передней двери. На курсанта недружелюбно смотрел человек, с лицом, поросшим густой чёрной щетиной и маленьким лбом. И ещё, из угла окна в лицо курсанту смотрел пламегаситель ствола “АКСУ”. Курсант молчал. Он не знал, что говорить, что делать, да как вообще вести себя в подобных ситуациях! Он не знал, что подобные ситуации вообще могут быть! В уставе этого прописано не было.