355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Григорий Каковкин » Мужчины и женщины существуют » Текст книги (страница 2)
Мужчины и женщины существуют
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 21:01

Текст книги "Мужчины и женщины существуют"


Автор книги: Григорий Каковкин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

5

– Вон, все из класса! Быстрее! Еще быстрее. Тулупова, останься….

Последний ученик прикрыл дверь.

– Иди сюда. Ближе. Ты знаешь, что мне ни в чем нельзя отказывать, ты знаешь почему, знаешь? Я тебя спрашиваю…

– Потому что вы единственный оставшийся партизан в нашем Червонопартизанске.

– Нет. Не потому, а потому, что я единственный красный партизан, не бендеровец, а красный партизан в Червонопартизанске. У меня все должны учиться на четыре и пять. Только. И отказывать мне ни в чем нельзя. Понятно почему?…

– Потому что вы кровь за нас проливали.

– Правильно. Да. Тогда, тебе, Милочка, вопрос по математике. Почему

грудь – одна, бюст – один, а сиськи – две? Это математика: бюст – один, грудь – одна, а сиськи две? Молчишь – не знаешь?

– Нет.

– Потому что это уже высшая математика – мы с тобой еще ее не проходили. Мы будем проходить – позже. Иди Тулупова – думай. И помни, что мне ни в чем нельзя отказывать, потому что…

– …потому что вы чокнутый красный партизан.

Это было в восьмом классе. Она выскочила из класса первой школы Червонопартизанска. Школ в городе было всего две, и принято было называть их по номерам: первая и вторая.

Красный партизан, учитель математики Николай Ефимович Лученко, был весьма почтенного возраста человек, не снимавший никогда медалей со своего пиджака. Их было всего четыре, не так много по тем временам, в городе были ветераны и посерьезнее, но партизаном был он один. Говорили, что Лученко несколько лет сидел в лагере под Уфой, пока не разобрались, на кого и с кем он партизанил в войну, но теперь он стал необходимым символом города и всегда стоял на трибунах демонстраций Первого, Девятого мая и седьмого ноября, сидел в президиумах собраний и конференций. Слова для выступлений ему не давали, но он был нужен Червонопартизанску как оправдание названия города. Хотя заштатный шахтерский поселок Галкин хутор переименовали еще в 1937 году в честь красных партизан Гражданской войны, в шестидесятые этого уже никто не помнил.

Четырнадцатилетнюю Людмилу Тулупову Лученко преследовал уже целый год. Он ходил по рядам вдоль парт и зависал над Людмилой, останавливал ее в школьных коридорах и ни с того ни с сего велел показывать дневник, который рассматривал с едкими комментариями о полученных оценках по другим предметам. Уже тогда у Милы женственно оформилась фигура: невысокого роста, стройная, но не худая, русая головка на тонкой шее, большие голубые глаза, как бы фигура ребенка, но грудь… Когда она начала расти, Мила еще прыгала в классики возле дома, а в восьмом классе уже ежедневно надевала бюстгальтер третьего размера. Уроки физкультуры стали для нее мукой. Когда она бежала вместе с девчонками по школьной спортивной площадке, мальчики, только начинавшие созревать, не отрываясь, смотрели, как колышется под белой майкой ее недетская грудь. Дома, стоя возле зеркала, она рассматривала ее с одним вопросом – что с ней делать, чтоб ее не было видно, как ее спрятать? Она не видела ни ослепительной красоты строгого круга коричневатых сосцов, ни благородной раскосости, ни формы, ничего – грудь мешала жить, выталкивала из детства, задавала несвоевременные вопросы; из-за нее она получала оскорбления и слышала похотливые вздохи; одноклассники хотели до нее дотронуться, как бы случайно, прижать; отцы подруг, открывая дверь, делали такие глаза, что Людмила, прежде чем принять приглашение, спрашивала – родители будут? Грудь стала как отдельное от нее существо, с которым она долго не могла познакомиться и примириться. Только после родов, когда в больнице, в Москве, принесли Клару в первый раз, она увидела, что ее долгожданной девочке очень нравится твердая, теплая грудь, до краев наполненная светлым материнским молоком.

Партизан Лученко все-таки подгадал момент и прижал Людмилу, заканчивающую дежурство в классе. Зашел неожиданно и тут же закрыл дверь, сунув рядом стоящий стул в ручку двери. Он прижал ее в углу, у доски и больно придавил грудь. Она не могла вымолвить ни слова от неожиданности и страха.

– Молчи. Мне нельзя отказать, я за тебя кровь проливал.

– Отойдите, отойдите, Николай Ефимыч.

– Молчи. Знаешь, почему грудь – одна, бюст – один, а сиськи две? Сиськи две, потому что и руки – две. Так придумано… – и партизан схватил девочку двумя руками.

Людмила пришла в себя, начала отбиваться, схватилась за медаль, оторвала ее от пиджака и тихо, почти по слогам сказала:

– Я сейчас закричу. Закричу так, что здесь будут все.

Лученко отпрянул:

– Учти, я ветеран. Тебе никто не поверит.

Она кинула медаль к двери. Он решил, что зашел далеко, поднял награду и медленно, как дрессировщик клетку, стал открывать дверь, вынимая стул из ручки двери.

– Постой здесь, успокойся, – сказал он и вышел.

Людмила не рассказала ни отцу, ни матери о том, что случилось, она не знала, как об этом говорят, как девочке рассказать о том, что на нее уже смотрят, как на статную женщину с большим бюстом. Раз так, то она в чем-то виновата. Она пришла домой, где мать привычно ругала пьяного отца, и даже сама возможность обмолвиться о случившемся растаяла. Мила нашла новую общую тетрадь за 48 копеек и ученическим девичьим почерком написала первое короткое письмо:

“Дорогой Павлик. Если бы ты не утонул, ты бы, конечно, учился. Поступил бы и учился. На первом курсе какого-нибудь института, и ждал, что и я закончу школу, и тогда мы с тобой поженимся. Я бы тебе все-все рассказывала. Все-все, без утайки. Но сегодня произошло то, что я никому не могу сказать. Только тебе. Я не знаю, как такие люди могли защищать нашу советскую Родину. Они, наверное, ее и не защищали, они просто были предателями. Этот Луч – он приставал ко мне, своими немецкими руками хватал меня. Он седой весь и думает, что я никуда не пойду и не расскажу, потому что мне никто не поверит. А почему, Павлик, мне никто не поверит, разве я плохая, разве я что-то сделала такого? Я ни о чем таком не думаю, мне надо учиться и все. И я учусь. Пусть они думают, что хотят. Потом, когда я закончу школу, я буду думать о любви. Но не с предателями же. Прошлым летом я ездила в Желтые воды к твоим родителям. Я им помогала, им дали участок под картошку, и мы ее окучивали. Участок рядом с рекой, было жарко, но я не могла там купаться, потому что, когда я вхожу в реку, я думаю, что эта вот та же вода, она тебя утопила и может забрать меня. Мне страшно, и поэтому я в Желтой не купаюсь никогда. Не волнуйся, я всегда помогала и буду помогать твоим родителям, они относятся ко мне как своей дочке. Все. Я написала тебе, и мне стало легче, я не пойду в милицию, и вообще никуда не пойду, и не буду рассказывать ничего. А за этим партизаном надо еще следить, может, он до сих пор служит в гестапо”.

6

Несколько дней она заходила на сайт знакомств, часами пропадая в комментариях, лицах, а потом зарегистрировалась. Сама себя сфотографировала в библиотеке на фоне книг, еще там же – около компьютера, и получилось неплохо, ей понравилось: красивая, серьезная женщина, которая должна нравиться мужчинам. Анкету заполнила, как у всех, не утруждая себя формулировками: “…порядочного, умного, доброго, с юмором”. Целую неделю на сайте не было никаких откликов, будто огромная интернет-машина переваривала и рассылала в разные концы ее нехитрые данные, но в один из дней к ней пришло сразу восемьдесят сообщений. Мужчин как будто прорвало. Большинство сообщений были смайлы: “круто”, “клево”, “воздушный поцелуй”, “сердце” и так далее, иногда они выстраивались в несколько рядов, как бы захлебываясь от восторга. Несколько таких сообщений пришло из Турции и Германии от бывших русских граждан, которые дописывали латиницей “priezgay ko mne” или “gdy”. Абсурдность приглашения была налицо, но международный аспект женской карьеры тогда доставил Тулуповой несколько приятных минут.

Она сидела за компьютером у себя в библиотеке одна – ее помощница из числа иногородних студентов, первокурсница флейтистка Машуня, заболела – и заинтересованно рассматривала большую олимпийскую команду, как она ее назвала, состоявшую из женихов, любовников и сексуальных маньяков. Последних было немало – мальчики в 20–25 лет готовы были служить рабами, выполнять любые приказы, смотреть порно и дублировать все, что там происходит. Один писал, мол, не подумайте обо мне плохо, я не сдвинутый, я коллекционер, и просил отдать ему что-нибудь из нижнего белья: трусы, бюстгальтеры, чулки, все старенькое, “чем старее, тем лучше”, писал он. Ему она ответила сразу: “Еще поношу. Ждите”. Вообще тот день запомнился ей как праздник. Восемьдесят сумасшедших мужиков как будто пришли в ее библиотеку и выстроились у стойки в очередь, она это так представила, и как добропорядочный институтский библиотекарь решила всем дать то, что они просят, тем более что ее женская жизнь никогда не имела такого оглушительного успеха. Отвечать решила смайлом на смайл, приветом на привет, на слова “вы красивая” отвечала “вы – тоже”. Она чувствовала себя виртуальной принцессой в большой западной чистенькой психиатрической лечебнице, где собрались очень милые, смешные пациенты, не стесняющиеся своих заболеваний. “Малышам”, так она назвала молодых людей, предлагавших новые позы и методы, она отвечала с ехидцей, но по-доброму: “Спасибо, за вас уже все это сделал Карлсон”. К вечеру, к концу рабочего дня у нее остались неотвеченными всего семь сообщений, все они просили дать телефон, но у троих не было фотографий. Людмила не знала, что делать. Дать – будут названивать, потом не отвертишься, а если не давать – тогда зачем все это? К звонкам она еще не была готова – одно дело стучать по клавиатуре и совсем другое говорить, своим голосом. А представить, как она будет с кем-то встречаться, и вовсе невозможно.

– До свидания, Людмила Ивановна, – учтиво попрощался охранник на выходе из института.

– Да, Олег, до свидания, я все поставила на сигнализацию, как обычно.

Но ничего обычного не было.

Она совершенно иначе посмотрела на тридцатипятилетнего охранника, который уже лет пять менялся с бодрым стариком Михаилом Ефимовичем, как на человека с сайта знакомств. Да, подумала она, он тоже мог бы там быть, и, может, в самом деле, он в интернете сидит, ведь с женой он уже не живет, говорил, что разводится. Хотя зачем ему – здесь у него девчонки, он с ними заигрывает… Она ехала привычной дорогой домой, а в голове была непроваренная каша из писем и ответов, которые она сочиняла, из лиц, бицепсов и торсов на пляжных фотографиях, кажется, со всех мест Земли. Неожиданно возникшее сомнение – а тем ли занимается взрослая женщина, мать двоих детей – зачем?

Это была пятница. В субботу дети, как всегда, разбежались, и она, занимаясь домашней, рутинной женской работой, думала – что делать с оставшимися семью пациентами ее сумасшедшего дома. Вечером она спустилась с пятого этажа своей квартиры и в ближайшем магазинчике купила самый дешевый телефон и новый мобильный номер, по которому собиралась жить этой тайной, стыдной, подпольной жизнью. В номере было три семерки, правда, не рядом стоящие, но “все равно к счастью”, решила она. Теперь, когда семь лаконичных принцев получили возможность поговорить с Милой Тулуповой, она все время смотрела на новый сотовый телефон, откуда в любой момент мог раздаться звонок из неизвестной жизни, и на него, по неписаным правилам игры, необходимо отвечать.

Но телефон молчал. Ей казалось, что в магазине что-то не так продали, не активировали карту или еще что-то. Казалось непростительно стыдным, что она так волнуется, ведь ничего, совершенно ничего нового не могло произойти, жизнь уже состоялась – такая, какая есть, и изменить в ней что-либо нельзя.

В середине следующего дня раздался звонок. Телефон ожил – Мила некоторое время стояла возле него, думая, не будет ли слишком по-девичьи сразу взять трубку.

– Алло, ты что с ума сошла, – говорил звонкий доброжелательный женский голос.

– Вам кого?

– Тебя, конечно. Это Надя, загримированная под Андрея…

– Зачем вы мне звоните?

– Не бросай трубку. Ты только не обижайся, Мил, не обижайся, я знаю, я дура – мозгов нет, и не было. Вот ты только что на сайте, а я всех новеньких нашего возраста обзваниваю, мы же одна команда, живем тут по многу лет. Я уже четыре года, да, четыре года в мае будет. Тут уже мы все – родные.

– И что? – Мила никак не могла опомниться. – Не понимаю, как вас…

– Надя. И на “ты”. Все нормально. Не волнуйся, но телефон сразу не давай. Это правило, иначе у них спермой все перемыкает. Они же на всех нас реагируют – они должны знать, что это не бесплатный публичный дом, а мы не старые бабы по вызову. Нельзя сразу соглашаться на встречу…

– Почему?

– Ты чего сейчас делаешь?

– Ничего.

– А где живешь – какая станция метро?

Мила простодушно назвала станцию.

– Во, хорошо – на одной ветке. Я сейчас далеко не хожу, нога болит, наступать больно. И непонятно с чего – не падала, не поскользнулась. Ну, давай через час, нет, не успею одеться, через два – посередине встретимся.

– А как я тебя узнаю?

– А я сейчас пришлю. У меня “ник” – “Фенечка”. Все, пока-пока, – и она бросила трубку.

Через несколько минут к Миле пришло сообщение от “Фенечки”. Она оказалось дамой сорока пяти лет, снятой в лирических позах на скамейке, на траве, на диване, с волосами, крепко выбеленными перекисью, с большими глазами, красными от фотовспышки, и массивным носом. Когда они встретились в кафе, Мила подумала: удивительно, между фото и живым человеком – никаких расхождений. Только глаза оказались не такими радостными.

– Как все дорого, – сказала Фенечка-Наденька. – Раньше я все могла себе позволить, я двадцать два года просыпалась и думала – бывает же такое счастье! Лежу и думаю – так не бывает. Я такая дура – мозга нет и не было. И счастье, полное счастье. Все есть, я всегда была замужем. И сын. И я. Никогда не работала. А тут утром проводила его, а вечером он пришел с работы и сказал: “Я встретил человека, о котором мечтал всю жизнь”. А я ему говорю – а я, а я как же?! Разве ты не обо мне мечтал всю жизнь? Он говорит, о тебе мечтал, но это было давно. А теперь он, видите ли – нашел! Это называется – кризис мужчин среднего возраста. А мне что делать? Двадцать два года я ему давала во все дырки, а теперь он нашел мечту. Встретил! А ты, ты, была замужем, Мил?

– Два года. Я не помню ничего. Не помню, как быть женой, что надо делать. Никогда ему не стирала, не готовила, то есть когда-то, наверное, я все это делала, но ничего не помню. Совсем. Как каждый день спят с ними?

– Тебе хорошо. А я помню. Три месяца слезы лила, а потом пришла на сайт и решила найти замену. Я сначала встречалась, но все сравнивала, – мозга нет и не было. А потом прописала себе курс из пяти уколов.

Мила внимательно посмотрела на Фенечку.

– Решила – пересплю пять раз подряд с разными мужиками. Вот, кто звонил – я им да, где и… с зажмуренными глазами. Все, кстати, нормальные попались. Один только два часа себя подымал, но справился, дай бог ему здоровья. Полегчало. Немного. Потом думаю, блядью становлюсь. Стоп. Но еще с японцем только переспала. Интересно, ты знаешь, у них сперма пахнет рыбой. Будто в рыбном отделе. Точно. А я рыбный запах не переношу. Он в меня не кончал, боялся, что я ему япончика принесу. Я ему сказала, что мне тридцать пять. А он – мозга нет – поверил. Что они японцы понимают! …А ты зачем на сайт пришла, кого найти хочешь…

Мила пожала плечами.

– Дети выросли. Новый год – всегда так тяжело бывает. Вроде привыкла, сама себе хозяйка, но две недели – одна. Может, к Новому году найду, с кем встретить?

– Это ужас, а не праздник. Не хочу тебя расстраивать, но не найдешь. Они все разведены и одиноки одиннадцать месяцев в году, но с конца декабря до середины января – на сайте мертвый сезон, – Фенечка рассмеялась. – Эти твари, называемые мужчины, всегда находят с кем встретить Новый год, а мы сидим и делаем телевизионный рейтинг. Они зарабатывают на нас, на нашем одиночестве.

Фенечка посмотрела на Милу добрыми честными глазами, наверное, она так каждый день смотрела на своего мужа, провожая и встречая его с работы:

– Мил, давай нажремся! Я, правда, не умею, но хочется!

7

Стадо породистых холмогорских черно-белых коров гоняли вдоль пионерского лагеря рано утром, когда еще все дети спали, и поздно вечером, перед ужином. Густым, оперным мычанием наполнялся воздух и становился от этих звуков еще влажнее, росистее, пахучее. Дети выстраивались вдоль забора и смотрели на неторопливо бредущих животных. Маленький мальчик в красной рубашке нервничал и прятался за спины:

– Вот бык, вот бык, сейчас он тебя увидит и бросится, – одно дитя малое пугало другое, и каждый преодолевший страх сам себе казался умнее и взрослее. – На красное, на твою рубашку. Во! Во… сюда идет, сейчас набросится…

Тулупова тоже стояла рядом с забором – это был общий ритуал для младших и старших отрядов: кино в клубе показывали раз в неделю, а коров прогоняли каждый день, и Людмиле было понятно, почему длинный ряд детских лиц с неподдельным интересом на все это смотрел. Да – небо закатное, да – березы белые, редкие, уходящие в небо, да – особенное чувство времени, лениво тянущегося, в которое вписывалась неторопливая поступь коров, маятники болтающегося, полного вымени – все завораживало. Но ждали на самом деле иного.

Бык выделялся. Он был крупнее, рога прямее, лихая челка деревенского гармониста… Его замечали сразу. “Бык! Бык! Бык!” – громко кричали дети. И следили теперь только за ним. И шептали наперебой: “Смотри. Смотри. Сейчас, сейчас…” Бычий член обнажался и увеличивался на глазах изумленных пионеров. Огромное тело быка с красными от возбуждения глазами наваливалось на покорно остановившуюся корову, и все смотрели, как это происходит.

– И нас будут так, Тулупова, – сказала подруга Бурмистрова, когда сцена закончилась и стадо прошло.

– Как “так”, Бурмистрова? – не поняла пионерка Тулупова, в лагере все называли друг друга только по фамилиям.

– Вот “так!” Как..!

– Нет, нет, не.

– Да. Да, – со знанием дела утверждала двенадцатилетняя подруга. – Мужчины для этого и существуют.

Ночью, после отбоя, из мальчишечьей в девичью палату забежал самый низкорослый паренек из отряда – Антон Широков и, держа руки над головой, закричал:

– Му! Му! Му!

Бурмистрова тут же вскочила с кровати, схватила полотенце и, размахивая им, как кнутом, стала выгонять “доморощенного быка”:

– Что “му”?! Я тебе дам “му”! Я тебе покажу “му”, Широков! У тебя потом… такое “му” вырастет.

Выгнав Широкова, девичья палата пионерского лагеря “Спутник” смеялась до тех пор, пока пионервожатая не решила оторваться от своего, как она считала на тот момент, жениха и не вошла в палату и, уповая на женскую солидарность, не попросила:

– Девчонки, давайте же спать – я тоже человек, у меня личная жизнь есть или нет?

8

Черная представительская “Ауди” с трехцветным флажковым пропуском на лобовом стекле пыталась припарковаться возле Музыкального института имени М.М. Ипполитова-Иванова. Все места были заняты машинами, и когда водитель “пошел на второй круг”, пассажир, сидевший на заднем сиденье, сказал:

– Высади меня здесь где-нибудь – я недолго. Припаркуешься – отзвони, где встал.

– Хорошо, Кирилл Леонардович.

Кирилл Леонардович Хирсанов взял букет из пятнадцати больших красных роз, вышел из машины и направился к главному входу типового школьного здания, куда с недавних времен переехал институт. На входе он так, чтобы впечатляло, развернул перед охранником Олегом свою кожаную малиновую корочку с гербом:

– Где тут у вас институтская библиотека?

– На втором этаже, направо по коридору. Вас проводить?

Хирсанов быстро поднялся по двум лестничным пролетам и сразу понял, где библиотека, – можно было и не спрашивать. Когда он вошел, Тулупова сидела за компьютером и составляла письмо в издательство музыкальной литературы “П. Юргенсон” о выделении по льготным ценам книг и классических партитур.

– Людмила – вы? – спросил Хирсанов для порядка, хотя все и так было

ясно. – Я – Кирилл. Я звонил вчера.

– Да. Кирилл – без фотографии, – Тулупова не могла понять, как он здесь оказался.

– Вот. Это вам, – и Хирсанов протянул букет.

– Спасибо – красивые розы, но как вы оказались здесь? Я же…

– …вы сказали, что работаете заведующей библиотекой в музыкальном институте Ипполитова-Иванова – этого для меня достаточно. Пробил по базе: Тулупова Людмила Ивановна тысяча девятьсот… о возрасте женщины мы умолчим – вы, Люда, так прекрасно выглядите, что никогда не скажешь, что у вас двое взрослых детей, родились на Украине, в Червонопартизанске…

Только теперь, когда Хирсанов заговорил, Мила смогла подробно рассмотреть вошедшего. Из анкеты она знала немного – ему пятьдесят. И все. Но выглядел он чуть моложе, не грузный, даже спортивный, с изрядной сединой и небритостью, как модно. По виду чиновник: белая рубашка, темный хорошей ткани костюм, галстук, но что-то делало его не совсем “типичным представителем”, некий лоск, уверенность, голос. Его голос ей понравился сразу, еще по телефону – молодой, четкий, резкий. Он объяснил, что фотографии размещать не имеет права, потому что работает в администрации президента – ведущий аналитик, но она ему понравилась и он просит о свидании.

– Итак – я у вас в какой-то базе. Зачем я там? – спросила Тулупова.

– Мы все в одной базе. Я могу пробить любого и все о человеке будет известно, – не без гордости сказал Хирсанов.

– Тогда зачем вы на сайте – раз у вас там “база”? Вы с любой можете познакомиться без проблем…

У Хирсанова зазвонил мобильный телефон.

– Извините. – Да, я понял. Слева от входа. Найду, – он закончил разговор и объяснил Людмиле. – Шофер, тут у вас нигде не встанешь, паркинга нет. Предлагаю сегодня после работы встретиться и обсудить все. Я за вами заеду, тут есть ресторан…

– Нет, не могу, – сразу отрезала Людмила. – Я не готова, с дочерью договорилась уже, и мы там… идем, ну, в общем, не сегодня – точно. Не могу, нет.

– Жаль, – сказал Хирсанов, понимая, что уговаривать бесполезно. – Жаль. Как говорят на востоке “Солнце взошло – день многое обещает”.

– Красиво. И музыкально.

– Почти десять лет советником в Дамаске…

– Интересно, конечно…

– Да, жаль, но следующий вечер наш, Люда.

– Конечно, просто я не готова сегодня. Кирилл, – она сознательно произнесла его имя, как бы пробуя его первый раз на вкус – “вроде ничего произносится”, подумала она и добавила, чтобы у него не было сомнений: – Дочь… дела, вы без предупреждения…

Хирсанов протянул визитную карточку с гербом и распрощался, поцеловав руку. Людмила, когда он вышел, посмотрела на руку и подумала, что ей надо бы теперь мыть посуду в перчатках – в этой ее новой жизни целуют руки и, наверное, надо себя начинать любить. И еще подумала, как легко и правдоподобно, как никогда еще в жизни, она соврала насчет дочери. Быстро, убедительно, она и сама бы себе поверила, если б не знала, что сегодня у нее первая встреча с другим мужчиной с сайта – он ей названивал уже дня четыре и сегодня она обещала встретиться на Тверской, в девятнадцать ровно.

Николай звонил по нескольку раз в день и всегда начинал одним и тем же вопросом: “Привет, что делаешь?” “Ничего”, – отвечала она. “Так не бывает – человек всегда что-нибудь делает”, – говорил он. “Ну, тогда чай пью”. – “Ну вот – уже интересно”. – “Что же здесь интересного?” – “Ничего. Просто – ты чай пьешь, а я статью пишу. Через час сдавать”.

Николай представился спортивным журналистом, сказал, что работает в “Советском спорте” и пишет о зимних видах, в основном, ну а летом обо всем, что закажет редакция. На третий день таких бессмысленных и вязких разговоров Людмила даже купила газету, где нашла его статью – Николай Вольнов писал о том, как тренируются в подмосковном Красногорске российские лыжницы.

“И что ты с лыжницей роман не закрутишь?” – спросила в одном из телефонных разговоров Тулупова.

Вольнов ушел от ответа: “встретимся – объясню”.

Людмила не хотела встречаться. Он был на семь лет младше, она не желала чувствовать себя “старой теткой”, прилипшей к молодому парню, которому и отцом становиться не поздно – ну что такое тридцать девять? Был у него, как говорил, один брак – и что? Ей, рассуждала она, ничего не надо, постельных удовольствий она не ищет, а для чего знакомится? Ни для чего – для Нового года. Тогда лучше не надо…

Тулупова взяла большую стеклянную банку из-под огурцов, оставшуюся с позапрошлого Нового года, налила в нее воды и по одной расставила все пятнадцать роз, подаренных ей, как она про себя его назвала, – “экспертом из Кремля”. Пока смотрела на эти красивые и холодные, проштампованные селекцией цветы, в ее сердце что-то зашевелилось теплое, нежное, похожее то ли на любовь, то ли на молодость, то ли на счастье, то ли еще на что-то, для чего не находится слов.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю