Текст книги "Меги. Грузинская девушка"

Автор книги: Григол Робакидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

ХАТУНА ДИДИЯ

Рано утром во двор к «амазонкам» вошел нищий. В Мегрелии любой прохожий – желанный гость. Нищий хромал на левую ногу. Голова и лицо его были повязаны рваным платком, из-под которого выглядывал один глаз. Неуверенно, словно остерегаясь чего-то, направился он к домику прислуги. Женщина средних лет отворила дверь, держа на руках трехмесячного ребенка. Завидев нищего, она вернулась в людскую и скоро снова появилась, неся деревянную тарелку с кусками остывшей мамалыги. Она дала нищему тарелку. Он взял ее и, усевшись под деревом, стал есть без видимого аппетита. Ребенок спал.

– Ты откуда родом? – спросила женщина.

– Из Нижней Имерети, – ответил нищий.

У него был хриплый голос, и говорил он с трудом. Незакрытым, правым глазом он внимательно разглядывал младенца.

– Это твой ребенок? – спросил он.

– Нет, это найденыш, – ответила женщина, гладя детскую головку.

– Мальчик?

– Да.

Женщина плюнула три раза в сторону. Она боялась, что не в меру любопытный нищий сглазит ребенка.

Нищий перестал есть. В правой руке он еще держал кусок мамалыги. Зрячим глазом он, казалось, вот-вот поглотит младенца. Тут послышались шаги со стороны балкона. Нищий оглянулся и увидел направлявшуюся к ним празднично одетую Меги. Он прислушался к шагам девушки и, когда она подошла, приветствовал ее глухим голосом. Меги что-то пробормотала ему в ответ и подошла к кормилице.

– Он кашлял сегодня ночью?

– Немного, – ответила кормилица.

Нищий внимательно наблюдал за Меги. Ему показалось, что она справилась о ребенке как бы между прочим, как спрашивают о какой-нибудь собачке.

– Милое дитя, – сказал нищий тихо.

– Собачье отродье! – сорвалось с губ девушки.

– Как ты красива и как сердита!

Меги оглянулась. Что-то в этом хриплом голосе заставило ее насторожиться. Она строго взглянула на нищего. В эту минуту она и в самом деле была и красивой, и сердитой.

Меги пошла к Бучу. Имя Хатуны Дидия не выходило у нее из головы. Кто она? Красива ли? Где и как можно увидеть ее? Эти вопросы терзали Меги. Она знала лишь то, что Хатуна жила в соседней деревне. Сегодня воскресенье, и она, вероятно, будет в церкви, – подумала девушка. Когда Меги вошла в двор Одишария, Бучу поспешила ей навстречу, и подруги приветствовали друг друга.

– Ты для кого так вырядилась? – спросила Бучу.

– Пойдем со мной в соседнюю деревню в церковь. – И Меги назвала деревню.

– А почему не в нашу церковь? – спросила подруга.

– Ах, знаешь, – смутилась Меги, – там, наверное, веселее, чем у нас, здесь ведь все знают друг друга.

Однако по лицу Меги Бучу поняла, что дело здесь было далеко не в веселье. Она вдруг непроизвольно подумала о Хатуне Дидия. Меги захотелось увидеть свою соперницу, которую она надеялась встретить в церкви. Едва заметно улыбнувшись, Бучу взглянула на Меги. Но Меги молчала. «А что, если я сейчас заведу разговор о Хатуне?» – подумала Бучу, но не решилась.

– Ну что ж, пойдем, – сказала она и пошла одеваться.

По дороге в церковь они едва перемолвились словом. Каждой хотелось заговорить о Хатуне, но ни у одной не хватило смелости.

– Наверно, Хатуна Дидия будет там, – сказала неожиданно для себя Бучу. Меги промолчала. Она еще больше побледнела, а Бучу покраснела от стыда.

Подруги молча вошли в церковный двор.

Богослужение уже приближалось к концу, когда в церкви показалась стройная девушка. «Хатуна Дидия», – прошептал кто-то. Взгляд Меги остановился на вошедшей. Бучу почувствовала этот взгляд и сдержанно улыбнулась. Хатуна посмотрела кругом. У нее был тонкий профиль египетской царицы. В черных глазах влажный отблеск счастья. Косы покрыты платком, волосы – по-видимому, черные – не были видны. Легкий пушок лежал на чуть пухлой верхней губе. Правую щеку украшала ямочка. Всем существом своим она, казалось, отражала стальной блеск морской волны.

Меги вздрогнула. Она сразу почувствовала, что ее соперница необычайно красива. Однако это не была зависть, а лишь готовность бросить вызов, ибо впервые она осознала, что и сама красива. Она ощутила свою красоту как нечто существующее отдельно от нее, как ток некой силы, готовой соперничать с силой другой.

Хатуна начала молиться. Меги украдкой наблюдала за своей соперницей. Бучу перехватила взгляд подруги, остановившийся на Хатуне. Она многое прочла в этом взгляде. Глаза Хатуны вдруг утратили влажный блеск. Ямочка исчезла. Выражение счастья испарилось. Стальной отблеск волны потух. Девушка стояла, не шелохнувшись: так глубоко погрузилась она в молитву. Казалось, она никого не замечала вокруг себя. Египетская царица превратилась в сестру Беатриче. Богослужение кончилось. Прихожане стали выходить из церкви. Меги старалась не упустить из виду соперницу. Но как изменилась эта девушка после молитвы! От благоговейной печали красавицы не осталось и следа: она была весела, как прежде. Улыбка озарила ее лицо, обнажив ряд ровных жемчугов, напоминавших зерна молодой кукурузы. Во всем облике Хатуны была победоносная неотразимость.

Никогда до этого момента Меги еще не доводилось почувствовать жала ревности, и Бучу передалось ее состояние. Вдруг во двор церкви въехали молодые всадники. Среди них были Астамур и Джвебе. Меги хотела было укрыться от их взора, но это ей не удалось. Ее теперь гораздо больше занимала соперница, нежели абхаз. Хатуна плавно выступала, словно летела на крыльях сказочной птицы, готовая броситься навстречу возлюбленному. Однако Астамур опередил ее и сам пошел навстречу. Меги увидела на его лице выражение радости и уверенной мужской силы.

Меги стояла сумрачная, абхаз не замечал ее.

– Как тебе понравилась Хатуна Дидия? – спросила Бучу на обратном пути подругу.

– Она красива, – ответила Меги кратко и сухо.

УБИЙСТВО

Цицино не могла понять отношения Меги к своему ребенку. Ей даже казалось, что дочь ее вообще не питает к нему никакого материнского чувства. Она лишь утешала себя тем, что Меги ведь приходилось быть очень сдержанной, ибо никто не должен знать, что она родила. А что все-таки происходило в душе девушки, когда она оставалась наедине со своим младенцем? Меги сама не могла разобраться в этом. Иногда ее всю пронизывала теплая и нежная волна. Но это были всего лишь краткие мгновения, после которых ею вновь овладевало другое чувство – ядовитое и острое, исполненное ненависти и злости. В эти минуты она ощущала в себе жгучее жало позора, воплощенного в ее собственном ребенке. С выражением ужаса отталкивала она от себя свое дитя. О, если бы она могла лишь ненавидеть, ненавидеть смертельной ненавистью!.. Это было бы легче перенести. Но к ненависти примешана любовь, и это было тяжелее всего.

После посещения церкви в соседней деревне в душе Меги окончательно поселились печаль и растерянность. Цицино узнала через Нау, которому она поручила следить за каждым шагом дочери, все подробности этого посещения. Меги все больше замыкалась в себе. Безумно расширенными, невидящими глазами смотрела она в пустоту. Так было и в тот день, когда она держала ребенка у левой груди, и Цицино наблюдала за ней через щель из соседней комнаты. Увидев пылающий, безумный взгляд Меги, она побледнела. Она вспомнила встречу абхаза с Хатуной Дидия, о которой сообщил ей Нау, и почувствовала жалость к дочери. Цицино вошла в комнату Меги, но та не шевельнулась. Нелегко было матери начинать разговор, но она преодолела себя. Разговор не получался.

Цицино чувствовала, как теряет самообладание, и вдруг с трудом произнесла слова, показавшиеся ей чужими:

– Ты ведь сама во всем виновата…

Меги обернулась.

– Я? Я виновата? В чем?

– Он шел тебе навстречу… Но ты…

– Что я?

– Ты не захотела…

Гнетущее молчание.

– Не захотела после той ночи, – с трудом произнесла наконец дочь.

– После какой ночи?

– После вашей встречи.

Снова гнетущее молчание.

– Ты, значит, следила за мной? – гневно спросила мать.

– Нет, я не следила… гуляла и случайно услышала.

– Что ты услышала? – Цицино дрожала от злости. – Он говорил со мной о тебе… Ты что, не слышала?

– Что? – спросила Меги в страхе.

– Мои последние слова.

– Я слышала их.

– Ну и?..

– Ты могла встречаться с ним и в другое время, – неожиданно для себя самой сказала Меги.

– Ты, видно, думаешь, что это было свидание? Эх ты…

Мать не закончила фразу и в ярости вышла из комнаты. Меги сникла. Она не могла простить себе, что не сдержалась и обидела мать. Узы нежной привязанности, соединявшие мать и дочь, были теперь порваны, и непреодолимая пропасть легла между ними… Меги злилась, терзалась, упрекая себя. Вдруг ребенок задел косу матери, свисавшую над его головой. Меги охватила какая-то первобытная ярость. Правой рукой она схватила свою тяжелую косу и с неожиданной для себя дикой ненавистью прижала ею на секунду головку ребенка к своей груди. Младенец вскрикнул от боли, и мать тут же пришла в себя и передала ребенка няне. Он успокоился.

Однако ночью малыш заболел. Утром Меги, узнав об этом, испугалась. Лишь теперь в ней проснулась материнская тревога. Весь день она не находила себе места. Она молила Невидимого, Всемогущего, чтобы он оградил ее дитя от опасности. О, что только она не отдала бы за это! Но если бы она могла заглянуть в себя, то поняла: она боялась не столько самой смерти сына, сколько того, что причиной ее могла быть боль, которую она, мать, причинила ему вчера. Она старалась отогнать от себя эту мысль. Разве не могло дитя заболеть из-за чего-нибудь другого? Но мысль эта терзала Меги весь день. Наступила ночь, но Меги не могла сомкнуть глаз. Она то и дело бегала в людскую, где лежал ребенок, и напряженно, со страхом прислушивалась к его дыханию. Но слышала лишь стук своего собственного, беспокойного сердца. О, хоть бы дитя умерло не сейчас, позже!.. Это было бы не так страшно – Меги вся превратилась в мольбу к Бесконечному.

Ее сын умер на другой день. В агонии он укусил няню в левую грудь, и, хотя у ребенка еще не было зубов, няне было очень больно.

Меги погрузилась в мрачное безмолвие. Лишь Меники не удивлялась смерти ребенка. «Я знаю, что означают эти прожилки под глазами, – говорила она тоном ясновидящей, – с такими прожилками долго не живут, он не был жильцом на этом свете. К тому же он никогда не кричал, а это уже верный знак. Я уверена в этом».

Меги жадно внимала волшебнице. Но еще с большей жадностью слушала, когда Меники говорила:

– Разве ты не знаешь?.. Это были роды на восьмом месяце, а восьмимесячные не выживают.

КОСЫ МЕДЕИ

Ребенка еще не крестили, и поэтому он не мог быть похоронен на кладбище. Было решено предать его земле в поле, в каком-нибудь уединенном месте. Его завернули в полотенце и передали Нау. Нау взял на руки маленькую, страшную ношу и пошел в поле. Там он услышал шаги за спиной. Оглянувшись, он увидел Меги, в тихой печали следовавшую за ним. Они молча пошли вместе. На небольшой поляне ребятишки играли в мяч. Когда Нау и Меги подошли к детям, те прервали игру, и один из мальчиков как бы между прочим сказал, обращаясь к другому:

– Ты знаешь, что у Дидия со вчерашнего дня пируют?

– А что у них?

– Говорят, Хатуну выдают замуж.

– За кого.

– За какого-то абхаза.

– Стало быть, у них свадьба?

– Нет, помолвка.

Мальчик, сообщивший эту весть, украдкой посмотрел в сторону Меги. Кровь ударила ей в голову, и уже хорошо знакомая волна ярости захлестнула ее. Нау и Меги пошли дальше. Меги нарвала полевых цветов, сломала несколько веток цветущей дикой яблони и, взяв у Нау ребенка, положила на него цветы с ветками и завернула все в шаль.

Нау ничего не понимал.

– Ты знаешь, где живет Хатуна Дидия?

– Да, – ответил озадаченный Нау.

– Отнеси ребенка абхазу. Он пирует у Дидия.

Нау взял мертвого ребенка из рук Меги.

– Передай ему ребенка и скажи, что это подарок от меня.

Лишь теперь Нау взглянул девушке в лицо. Ему показалось, что она сошла с ума, но он ничего не сказал ей.

– Свадебный, мол, подарок… от меня… слышишь?

Нау молчал.

– Скажи ему, что я задушила дитя своими косами.

Нау снова взглянул на Меги. Теперь и его взгляд выражал безумие.

– Но ведь это неправда? – прохрипел он.

– Делай, что тебе говорят!.. Иди!..

Меги пошла в другую сторону. Нау постоял еще немного в нерешительности, потом направился к дому Хатуны.

У Дидия и в самом деле был настоящий пир, но не по случаю помолвки. К брату Хатуны пришли Джвебе, абхаз и еще несколько друзей. Абхаз явно ухаживал за Хатуной – это видели все, кто окружал его. Но он не решался просить руки девушки. Окружающие, однако, всегда быстрее принимают решение относительно того или иного человека, нежели он сам, особенно в вопросах, не имеющих к ним никакого отношения. Поэтому и на сей раз все было решено за абхаза и пущен слух, что он берет в жены Хатуну. Слух этот дошел и до его ушей, и он не стал его опровергать. С того момента, когда Астамур услышал, как Меги с презрением назвала своего ребенка «собачьим отродьем» – ибо это он тогда явился к ней, переодевшись в нищего, – его сердце ожесточилось. Он не мог решиться взять в жены Хатуну, что-то удерживало его от этого шага, но он даже и не пытался пресечь распространение слуха о его женитьбе.

Нау вошел в дом и попросил вызвать абхаза, который был уже навеселе. Нау передал ему сверток.

– Подарок от Меги, – сказал он глухо. Услышав имя Меги, абхаз испугался. Аромат свежих цветов и веток был приятен ему, и опьянение его сразу же улетучилось. Вдруг он увидел головку мертвого ребенка.

– Что это? – закричал он в ужасе.

– Подарок от Меги, – робко повторил Нау слова Меги.

– Молчи, подонок! – прикрикнул абхаз на Нау. Он положил сверток в траву.

Крик абхаза пробудил дремавшие силы Нау. Твердо, вызывающим тоном он сказал:

– Меги удушила дитя своими косами.

– Подлая шлюха! – крикнул абхаз, и рука его потянулась к рукоятке кинжала. Ярость Нау стала твердой и беспощадной, как сталь. Он был готов к отпору. Абхаз побледнел. Он вдруг пришел в себя и увидел перед собой страшного человека. Он был уверен в эту минуту, что может смертельно ранить своего противника, но так же ясно он сознавал, что смертельно раненный зверь в последнем прыжке задушит и разорвет его на куски. Астамур еще больше побледнел. Рука отпустила эфес, и он прошипел:

– Уйди!

Нау отступил, с трудом сдерживая ярость.

Астамур упал перед маленьким трупом на колени и разрыдался, как ребенок. Он поднял сверток и незаметно покинул двор. Вдруг, вспомнив что-то, он побежал вдогонку за Нау.

– Нау, Нау!.. Стой!.. – крикнул Астамур вослед Нау, который в изумлении остановился.

– Прости меня, Нау, я сгоряча обидел тебя.

В словах абхаза были печаль и доверительность. Нау ничего ему не ответил. Его поразил вид Астамура.

– Почему, почему она это сделала? – спросил он в отчаянии, глядя в пустоту глазами, полными слез. Нау стало жаль его. – Где теперь Меги? – спросил абхаз кротко.

– Она направилась в эту сторону, когда я пошел к тебе, – сказал Нау уже почти дружелюбно. Привязав сверток к ветвям дуба, Астамур решительно зашагал в сторону, указанную ему Нау. Скоро он заметил на поляне Меги. Увидев его, она остановилась.

– Это правда? – крикнул он в бешенстве, идя ей навстречу.

Плотно сжатые губы Меги не размыкались.

– Что ты наделала, безумная? – крикнул он снова.

В глазах Меги и в самом деле мелькнуло безумие.

– Ты ответишь мне наконец?..

Он стал медленно приближаться к девушке. Рука его потянулась к эфесу кинжала. Меги молчала. И вдруг длинный нож блеснул в ее руке.

– Не подходи! – крикнула она угрожающе.

– Это правда? – повторил он свой вопрос, дрожа от ярости. Словно упавший сверху камень, прозвучал ответ:

– Правда.

Ужас исказил лицо абхаза. Рука, наполовину обнажившая кинжал, снова застыла… Взгляд Меги был еще страшнее. И снова он понял, что может сейчас, вот в этот миг смертельно ранить девушку. Но так же ясно он сознавал, что Меги, словно пантера, в ту же секунду нанесет и ему смертельный удар. Меги и в самом деле была похожа на пантеру. Астамур оцепенел, и опять силы оставили его.

Он стоял, будто околдованный, пожирая девушку изумленными глазами. Одетая в желтое платье, с белым платком на голове, она казалась ему привидением. Она была страшной в гневе и в то же время прекрасной. Ее глаза пылали огнем, но она молчала.

– Скажи наконец что-нибудь! – умолял ее абхаз.

– Из-за тебя я это сделала.

– Из-за меня?

– Я любила тебя…

Это неожиданное признание было для Астамура, как удар молнии. Он забыл обо всем, что произошло, и бросился перед Меги на колени, целуя, как одержимый, ее ноги. Меги отскочила в сторону. Он не понимал ничего, он стоял перед ней на коленях.

– Иди к своей Хатуне! – произнесла она с презрением.

Астамур продолжал стоять на коленях, как вкопанный, медленно начиная понимать причину бешенства девушки.

– Это неправда, неправда… – пробормотал он растерянно.

Но Меги уже не слушала его. Она резко отвернулась от Астамура, показавшегося ей таким жалким, и действительно уже не любила его в эту минуту. Она вся дрожала от отвращения к коленопреклоненному. Она пошла прочь, мрачная и неприступная, жестокая и страшная. Абхаз еще долго стоял на коленях. Его подбородок дрожал.

Острая боль, будто стрела, насквозь пронзила юную грудь Меги. Она лишь теперь окончательно осознала, что и вправду убила свое дитя. Дрожь сотрясала ее тело, лицо стало еще мрачнее. Она оглянулась, чтобы позвать на помощь отца мертвого ребенка, но его уже не было на месте.

Безучастная ко всему, шла Меги, ничего не видя перед собой. Ее ноги не ощущали под собой землю. Ей казалось, что это была не она, а какая-то другая, незнакомая ей женщина. Даже имя свое она вспомнила лишь с трудом. Словно медуза, плыла она по неведомым волнам. Ее пустой, погасший взор скользил по залитой солнцем равнине. Блики солнца в кроне деревьев ей уже не напоминали, как прежде, светящиеся пятна леопардовой шкуры, а скорее струпья отвратительной сыпи. Меги казалась себе прокаженной, запятнанной. Ей хотелось плакать, но слез у нее не было, ей хотелось кричать, но она задыхалась. И все же крик, сдавленный крик был в ее волосах, в ее светлых косах. Волосы терзали девушку, тяжелые, волнистые косы душили ее. Она достала нож и отрезала их.

Как долго сдерживаемый крик вырывается на свободу, так облегченно вздохнула Меги, освободившись от кос. Но она не могла заставить себя бросить их. Будто ставшие плотью лучи солнца, извивались они вокруг кисти ее руки. Они были прекрасны, но печать преступления лежала на них. Рука Меги задрожала: не были ли эти косы она сама, девушка по имени Меги? И она пошла дальше, понурив голову.

Вдруг Меги увидела то дерево, под ветвями которого она тогда промчалась на своей лошади. Она вспомнила себя, ту девушку Меги. Имя «Меги» прозвучало как-то странно и незнакомо. Она подошла к дереву, взглянув на нижний сук, на котором висела прядь ее волос, застрявшая в тот день. Меги вдруг охватил страх. Широко раскрытыми глазами уставилась она на прядь волос. Как близка была смерть от нее в тот денк, и почему она не взяла ее? Но ведь сук на месте. Волосы обвились вокруг него. Они манят, они зовут. В смертельный яд превратились мысли. На суку висели концы срезанной веревки. Здесь, наверно, дети качались на качелях. Мозг девушки вдруг окутал густой туман, тело превратилось в крик, тщетно ищущий выхода на свободу. Как дикая кошка, Меги прыгнула на дерево. Она села на сук, сделала петлю из кос и привязала к ней концы веревки, после чего обеими руками взялась за сук, опустила вниз тело и просунула голову в петлю, страстно желая избавиться от самой себя.

Но было бы это избавлением?

Как в звездный час, ее посетило мгновение, в течение которого проходит тысячелетие. Меги вся была зрение, каждая часть ее тела превратилась во взор, направленный внутрь. Этот всепроникающий взор скользил по неведомым, бесконечным просторам. И вдруг она увидела: когда-то, давным-давно жила на свете девушка, задушившая своими собственными косами родное дитя, или ей лишь показалось, что она задушила его? Эта девушка побежала в поле, отрезала мучившие ее косы, подошла к дереву, привязала отрезанные косы к суку, сплела из них петлю, просунула в нее голову… Меги не могла смотреть дальше. Сквозь хаос узнала она в этой девушке себя самое. Рука конвульсивно схватилась за сук… Еще одно мгновение, не менее страшное. Меги смотрит в будущее, в далекие тысячелетия: та девушка снова подходит к дереву, и, как кошмарный сон, повторяется тоже самое, за исключением последнего движения. В ужасе Меги видит: та девушка оглянулась так же, как и она… Страх охватил ее. Еще немного и она отпустила бы сук. И вдруг что-то светлое, словно быстрый солнечный луч, прошло через ее сознание…

Девушка вытянула голову из петли и спрыгнула. Ее ноги вновь ощутили под собой землю. Ужасное рассеялось. Словно проклюнувшийся из скорлупы птенец, вышла Меги из страшных глубин на волю. Она пошла, все дальше удаляясь от того дерева, боясь оглянуться. Ей казалось, что она окаменеет, как жена Лота, если оглянется. Меги еще была полна печали, но печаль ее посветлела. Глаза видели вновь солнечные крендельки сквозь листву деревьев и уже не было ощущения гноящейся сыпи. Вечер таял в багрянце. Меги взглянула на свою тень: и она удлинилась. Ее шаги были легки, как в царстве теней. На глаза навернулись слезы. Меги плакала. Она оплакивала себя.