Текст книги "Тайна Мэри"

Автор книги: Грейс Ливингстон-Хилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Глава 10

Той ночью Данэм почти не сомкнул глаз. Сердце металось от радости к тревоге. С одной стороны, ему хотелось предупредить девушку о мужчине, который слонялся возле ее дома; с другой, он понимал, как это глупо. Похоже, этот малый приходил к кухарке; возможно, все, что Данэм видел и слышал, не имело к девушке никакого отношения.

На следующий день девушка привела себя в порядок и прихорошилась, используя те немногие средства, что были в ее распоряжении. Она достала свое хорошее белье, которое тщательно завернула и спрятала, поступив в услужение, и отложила в сторону грубое полотняное, которое купила, чтобы не вызвать подозрений. Если бы кто-то зашел в комнату в ее отсутствие, ей не пришлось бы объяснять, откуда там французские кружева. Сегодня же ей захотелось вновь почувствовать себя собой, а в дешевом костюме ей никак этого не удавалось. Пускай у нее не было лучшего платья, чем простая черная фланелевая юбка и плащ, купленные на первые заработанные деньги, но это была теплая и практичная одежда. Шляпу она так и не приобрела и по-прежнему носила черную фетровую, принадлежавшую юноше, с которым она собиралась встретиться. Она сокрушенно посмотрела на себя в крошечное зеркало и задумалась. Поймет ли ее юноша и сможет ли простить? В любом случае, другой шляпы у нее не было, а зайти в магазин до назначенного времени она бы уже не успела: к хозяевам неожиданно нагрянули гости, и ее сильно задержали.

Она с сомнением взглянула на свою поношенную обувь. Мягкая лайковая кожа потрескалась и обтрепалась. На руках были дешевые черные шелковые перчатки. Она впервые столь критично присмотрелась к своему внешнему виду: ей было стыдно появляться в такой одежде перед человеком, который ей помог.

Она взяла с собой деньги, которые удалось накопить за время жизни в Чикаго, окинула взглядом свою безрадостную комнату и поняла, что хотела бы попрощаться с ней навсегда и вернуться в мир, к которому привыкла. И все же она понимала, что эта каморка была ее единственным пристанищем и защитой от мира, где она теперь оказалась. Она закрыла дверь, спустилась по лестнице и вышла на улицу. Внешне она ничем не отличалась от любой другой служанки, что выбралась из хозяйского дома после рабочего дня. Она не знала, что ждало ее при встрече с ним, и не осмеливалась думать, о чем пойдет разговор. Скорее всего, он спросит, как ей живется, и предложит финансовую помощь. Разумеется, она ее не примет, но ей будет приятно думать, что кому-то она небезразлична. Ей очень хотелось с ним увидеться не потому, что он был добр к ней, а потому, что он принадлежал к ее миру. Она знала, что он не выдаст ее тайну; у него были честные глаза. Она не заметила тихих шагов за своей спиной и лишь чуть отодвинулась, когда на трамвайной остановке к ней приблизился какой-то краснолицый мужчина и посмотрел на нее налитыми кровью глазами. Она не заметила, как мужчина в мешковатом сюртуке сел в тот же трамвай.

Трайон Данэм стоял под большой каменной аркой и внимательно вглядывался в толпу. Когда девушка вышла из трамвая, он сразу ее увидел, однако не заметил коренастого мужчину в мешковатом сюртуке, которые пошел за ней и с любопытством взглянул на Данэма, когда тот шагнул вперед, приподнял шляпу и почтительно взял девушку за руку. Коренастый мужчина совсем такого не ожидал. Он стоял и озадаченно смотрел на парочку, скрывшуюся в дверях величественного здания; затем он нашел удобное место для наблюдения и стал ждать, пока девушка, за которой ему поручили следить, вновь покажется в дверях. Может, этот джентльмен пытается уговорить ее перейти к нему на работу? И она подумывает сменить место? Нужно быть начеку.

Данэм поставил два стула в углу гостиной в глубине дома. Они остались одни; лишь изредка кто-то проходил по коридору. Он усадил девушку на самый удобный стул и подошел к окну опустить штору, чтобы ей в глаза не било резкое дневное солнце. Она же сидела, смотрела на свои поношенные туфли, дешевые перчатки и грубое платье и благодарила его за уважение, которое он ей оказывал даже при таком костюме. Горький опыт научил ее, что женщине подобного статуса не принято оказывать уважение. Он вернулся и некоторое время стоял и просто смотрел на нее. Она заметила, что он узнал шляпу, и ее бледные щеки окрасились розовым румянцем.

– Возможно, вам не понравится, что я оставила шляпу себе, – робко произнесла она и коснулась головного убора, – но мне была необходима шляпа, а купить новую я пока не могла. Я решила, что вы меня простите и позволите расплатиться потом.

– Даже не говорите об этом, – отмахнулся он, тихо обращаясь к ней. – Я рад, что шляпа пригодилась. Если бы я знал, что она у вас, я бы обрадовался. Я даже не заметил ее отсутствия; в это время года я ее не ношу. Это дорожная шляпа.

Он снова посмотрел на нее, будто ему просто нравилось на нее смотреть, и под его взглядом она напрочь забыла, что хотела сказать.

– Я так рад, что нашел вас, – продолжал он. – С тех пор как мы расстались в поезде, я думал о вас постоянно. Винил себя, что ушел и оставил вас одну. Надо было поехать с вами. С того дня мне не было покоя.

Он говорил так пылко, что она не осмеливалась его прервать, а могла лишь сидеть и, дрожа, ошеломленно слушать излияния чувств, о которых он говорил полушепотом. Она пыталась возражать, но выражение его лица ее остановило. С непритворной горячностью он продолжал.

– Я приехал в Чикаго с целью вас найти. Я больше не мог терпеть неизвестность. Я повсюду вас искал, стараясь соблюдать осторожность, чтобы не поставить под угрозу вашу безопасность. Вчера, перед тем как отправиться на ужин с мистером Филлипсом, я почти отчаялся. Мне казалось – нельзя возвращаться домой, не убедившись, что вам ничего не угрожает. Но теперь я вас нашел и не оставлю, пока не удостоверюсь, что вы не нуждаетесь в помощи.

Она набралась храбрости и дрожащим от чувств голосом ответила:

– Прошу, не думайте так. Вы помогли мне, когда я не знала, как быть, и помогли встать на ноги. Я никогда не перестану благодарить вас за доброту, которую вы проявили к незнакомому человеку. А теперь у меня все хорошо. – Она попыталась улыбнуться, но непрошеные слезы хлынули из глаз.

– Бедное дитя! – В его голосе слышалось нечто большее, чем сострадание, а во взгляде читались самые сокровенные чаяния его сердца. – Разве могу я поверить, что у вас все хорошо, когда вы носите одежду служанки и работаете на людей, которых во всем превосходите? С вашим благородством и образованием это они должны вам прислуживать!

– Это был самый безопасный вариант и единственная возможность скрыться, – попыталась объяснить она. – Я учусь, и с каждым днем у меня все лучше получается.

– Ничуть в этом не сомневаюсь. При желании вы можете стать превосходной служанкой. Но теперь с этим покончено. Я позабочусь о вас. Не возражайте, я все равно это сделаю так или иначе. Но сперва я должен спросить вас кое о чем, и, надеюсь, вы доверитесь мне и ответите. Есть ли другой мужчина, кому поручено заботиться о вас, но он по какой-то причине не может или не желает этого делать?

Она взглянула на него; большие глаза блестели от слез, и она содрогнулась.

– Никак нет! – выпалила она. – Слава Богу, нет! Моего дорогого дяди нет в живых уже четыре года, а со смерти отца обо мне некому заботиться.

Он посмотрел на нее, и его лицо осветилось, но она не поняла отчего и отвернулась, чтобы скрыть слезы.

– Тогда я скажу вам кое-что, – он понизил голос, но его по-прежнему было отчетливо слышно.

В этот момент по коридору прошла высокая дама средних лет с недовольно поджатым ртом и, посмотрев на них, громко хмыкнула. Но они ее не заметили. Коренастый мужчина в сюртуке тем временем околачивался у здания и даже прошел мимо окна комнаты, где они сидели, но штора была опущена, и они его не видели. Трайон тихим и приятным голосом продолжал:

– Я неравнодушен к вам с первой встречи и теперь прошу, чтобы вы разрешили мне всегда заботиться о вас и оберегать от всего мира.

Она растерянно на него посмотрела.

– Что вы имеете в виду?

– Я люблю вас и хочу на вас жениться. Тогда я смогу обеспечить вам жизнь, которую вы заслуживаете, и при необходимости сражаться за вас со всем миром.

– О! – тихо воскликнула она.

– Не спешите отвечать, – взмолился и он и ласково коснулся ее изящной дрожащей руки. – Дослушайте меня и ничего пока не говорите. Я понимаю, что вы удивлены. Вам наверняка говорили, что предложение руки и сердца – дело небыстрое и требует куда большей тщательности и деликатности. Я также не хочу, чтобы вы думали, будто я не могу помочь вам другим способом. Если вы не захотите выйти за меня, я придумаю что-то другое. Но лучше всего нам пожениться, если вы, конечно, не возражаете, ведь я даже не мечтал, что однажды полюблю женщину так, как люблю вас. Остается лишь вопрос: сможете ли вы терпеть меня, пока у вас не возникнет ко мне ответное чувство?

Она красноречиво на него посмотрела.

– Дело не в этом, – запнувшись, выпалила она, и розовый румянец вновь залил ее щеки и лоб. – Дело совсем не в этом. Вы ничего обо мне не знаете, а если бы знали, думали бы обо мне так же плохо, как прочие, и…

– Тогда ничего не рассказывайте. Мне все равно, что думают прочие. Если выяснится, что вы отравили мужа, значит, он того заслуживал; в любом случае я не перестану вас любить и поддерживать.

– Я не сделала ничего плохого, – угрюмо отвечала она.

– Если вы не сделали ничего плохого, мы докажем это миру, а если не докажем, улетим на необитаемый остров и будем жить там в любви и покое. Вот как я настроен. Я знаю, что вы добры, честны и прекрасны. Я не поверю, что вы совершили зло, как не поверю и в то, что вы сумасшедшая.

Ее лицо вдруг побелело.

– А что, если я в самом деле сумасшедшая?

– Тогда я все равно женюсь на вас, буду ухаживать за вами и попытаюсь вылечить, а если не получится, помогу справляться с недугом.

– Что же вы за прекрасный человек! – воскликнула она, и любовь вспыхнула в ее глазах.

Невзрачные блеклые стены равнодушно взирали на разыгрывающуюся перед ними сцену, то ли романтическую, то ли драматическую. Снаружи шумел и суетился город, но они забыли о его пыли и грязи пред лицом великой страсти, заставлявшей их сердца биться в унисон.

– Как думаете, вы смогли бы научиться меня любить? – спросил он, и голос его звучал как старинная песнь о любви.

– Я уже люблю вас, – тихо ответила девушка. – Кажется, я полюбила вас с нашей первой встречи, хотя запрещала себе об этом думать. Но мне представляется неправильным выходить за вас замуж, ведь вы обо мне ничего не знаете.

– Как и вы обо мне, забыли?

– О нет, кое-что мне о вас все-таки известно, – смущенно ответила она. – Не забывайте, вы же пригласили меня на ужин с друзьями. Я не могла не заметить, что они хорошие люди, особенно этот чудесный пожилой джентльмен, судья. Он так похож на моего дорогого папеньку! Я заметила, с каким уважением и симпатией они к вам относятся. И то, что вы для меня сделали, как отнеслись к беззащитной незнакомке, как будто мы с вами знаем друг друга много лет… Это многое о вас говорит.

Он улыбнулся.

– Спасибо, – ответил он. – Но я решил, что нашего краткого знакомства недостаточно, и перед приездом сюда пошел к пастору церкви, куда ходит моя мать и я сам ходил с детства. Я попросил его написать мне рекомендательное письмо. Это известный и уважаемый человек; его слова можно воспринимать как поручительство.

Он протянул ей развернутый листок бумаги; прочитав подпись, она убедилась, что та принадлежит одному из самых известных проповедников в стране, а пробежавшись взглядом по строчкам, увидела, что тот крайне благосклонно отзывался о юноше и называл его своим «сердечным другом».

– Вы также имеете право знать, что я всегда старался вести честную и достойную жизнь и прежде никогда не признавался в любви ни одной женщине, не считая моей пожилой кузины, в которую влюбился в девятнадцать лет. Та лишь посмеялась, тем самым излечив меня от влюбленности; с тех пор мое сердце свободно.

Она оторвалась от чтения.

– У вас столько рекомендаций, а у меня ни одной. – Она беспомощно всплеснула руками. – Вам, наверно, кажется странным, что я попала в такую ситуацию. Я и сама обескуражена. Это ужасно.

Она закрыла глаза руками и задрожала.

– Я приехал спасти вас от этого, – он наклонился и нежно добавил: – Моя дорогая.

– Нет, погодите! – Она задержала дыхание, будто каждый вздох причинял ей боль, и выставила перед собой руку, прося его замолчать. – Ни слова больше! Сперва я должна обо всем вам рассказать. Когда вы все узнаете, возможно, начнете относиться ко мне так же, как остальные… так что мне придется бежать и от вас.

– Неужели вы мне не доверяете? – упрекнул ее он.

– Разумеется, доверяю, но вы, скорее всего, перестанете мне доверять, а я этого не вынесу.

– Торжественно обещаю, что поверю каждому вашему слову.

– Да, но вы решите, что я не в себе и ваш долг – отдать меня в руки моим врагам.

– Клянусь, что никогда так не поступлю, – горячо ответил юноша. – Не бойтесь во всем мне признаться. Но сперва скажите: есть ли хоть одна причина – физическая, моральная или духовная, – почему вы не можете стать моей женой?

Она посмотрела ему в глаза.

– Нет, ни одной.

– Тогда я готов заключить наш брак, даже не зная вашу историю.

– Но я не готова. Лучше увидеть недоверие в ваших глазах сейчас, чем после свадьбы.

– Тогда расскажите мне все.

Он потянулся и взял ее за руку, будто хотел поддержать ее в трудном признании.

Глава 11

– Мой отец умер, когда я была еще маленькая. Мы жили бедно, и старший брат матери взял нас к себе. Моя мать была младшей из сестер, и он любил ее больше всего на свете. Но у них была еще одна сестра, сводная, и она родила единственного сына, красивого и угрюмого мальчика с эгоистичным и жестоким нравом. Его радовало лишь одно – чужие страдания. Он приезжал к дяде, когда я была там, и испытывал истинное удовольствие, издеваясь надо мной. Натягивал колючую проволоку, зная, что я пройду в этом месте в темноте, и я падала и рвала одежду. Бросался репейником мне в волосы, а однажды завел меня в заросли, прямо в осиное гнездо. Когда мы стали жить с дядей, Ричарда начали приглашать реже. Дядя рассердился на него и отправил в школу-интернат, но он приезжал на каникулы и ставил весь дом на уши. А на меня как будто затаил злобу. Однажды он разбил редкую вазу из дрезденского фарфора, которой дядя очень дорожил, и свалил вину на меня.

Вскоре после смерти отца моя мать умерла, а после ее кончины некому было защитить меня от Ричарда. Иногда я жаловалась дяде, но чаще терпела, поскольку знала, что Ричард и так причиняет ему огромное беспокойство.

Ричарда выгнали из колледжа; дядя рассвирепел и сказал, что не желает больше его видеть. Велел ему устроиться на работу. Родители Ричарда не были богачами, и кроме него у них были и другие дети. Тогда Ричард стал угрожать мне, что совершит нечто ужасное, если я не уговорю дядю снова взять его под опеку. Я ответила, что не заступлюсь за него. Он рассердился и осыпал меня страшными ругательствами. Я попыталась уйти, но он запер дверь и не выпускал меня, пока я не начала кричать и звать на помощь. Он меня чуть не задушил тогда, но услышал, что идет дядя, выскочил в окно и сбежал. На следующий день он подделал чек от дядиного имени и пытался свалить все на меня, но его раскрыли, и дядя отрекся от него и лишил его наследства. Дядя хотел дать ему образование и хорошее начало в жизни, но теперь не желал иметь с ним ничего общего. Позорное клеймо на семейном имени сказалось на дядином здоровье, хотя его самого никто ни в чем не винил. Он выплатил долги Ричарда, однако о том, что он это сделал, знал только банкир, который был дядиным старым другом.

Мы уехали за границу. Где бы мы ни были, дядя всюду нанимал для меня лучших учителей музыки и обеспечивал мне все возможности для изучения языков, литературы и искусства. Три года назад он умер в Карлсбаде. После его смерти я вернулась к музыкальным занятиям, так как он именно этого и хотел, и поселилась в Вене у одной доброй старушки, с которой мы подружились, когда были там в прошлый раз.

Как только весть о смерти дяди дошла до родных краев, Ричард написал мне полное раскаяния письмо, где утверждал, что глубоко сожалеет о случившемся и никогда не простит себе ссору с любимым дядюшкой. Он поведал грустную историю, как его дело провалилось и он погряз в долгах. Будь у него хотя бы несколько сотен долларов, писал он, он бы расплатился с долгами и смог бы жить дальше. Он заявил, что я унаследовала все деньги, которые принадлежали бы ему, если бы он в свое время не оступился, и он, конечно, понимал, что это справедливо, но просил одолжить ему небольшую сумму, пока не встанет на ноги. Он обещал все вернуть.

Я не верила, что он исправился, но чувствовала себя не вправе ему отказать, ведь в моем распоряжении действительно оказались деньги, которые могли бы перейти к нему. Я послала ему все, что в тот момент было у меня на руках. Поскольку я еще не достигла совершеннолетия, то не могла распоряжаться всей собственностью, но мне выдавали приличную сумму на расходы. Ричард продолжал писать мне длинные письма, уверял, что изменился, и наконец попросил моей руки. Я категорически отказалась, но он продолжал клянчить деньги и в конце каждого письма добавлял, что горячо любит меня. Наконец я с отвращением предложила ему определенную сумму ежемесячно, лишь бы он перестал донимать меня письмами, и теперь вместо писем я выписывала ему чеки. Так продолжалось три года, вот только он постоянно просил все больше и больше денег, а случись мне отказать, начинал твердить, как любит меня и как невыносимо ему находиться со мной в разлуке. Я дошла до отчаяния и решила, что, вступив в наследство, поручу адвокатам заключить с ним соглашение, чтобы он больше меня не донимал.

По достижении совершеннолетия я должна была вернуться в Америку, чтобы подписать бумаги и вступить в право собственности. Ричард об этом знал. Он каким-то образом был осведомлен обо всех делах дяди.

Он написал, что подруга его матери вскоре окажется в Вене; сказал, что волей случая та потеряла место компаньонки и дуэньи молодой девушки, с которой путешествовала. Ему пришло в голову, что нам обеим было бы спокойнее путешествовать вместе, и предложил, чтобы она меня сопровождала. Он знал, что я не захочу плыть одна, так что прислал мне ее адрес и рекомендации, а заодно записку от матери, в которой та сообщала, что с этой леди я могу чувствовать себя в безопасности.

Мне на самом деле нужна была спутница, поскольку я не смогла уговорить свою дорогую хозяйку отправиться со мной. Потому я решила, что ничего не случится, если я доверюсь этой женщине. Я увиделась с ней; она показалась мне очень красивой, печальной и хрупкой. Она принялась умолять меня взять ее с собой, и, хотя не могу сказать, что она мне очень понравилась, я решила, что в качестве компаньонки она сгодится.

В плавании она мне не докучала, но кокетничала напропалую и пользовалась большой популярностью у джентльменов на борту, особенно у одного высокого неприятного мужчины с жестоким лицом и маленькими глазками, который производил впечатление человека, который с радостью мучает слабых, находящихся в его власти. Я выяснила, что он врач, специалист по психическим расстройствам; миссис Шамбре прожужжала мне все уши, восхваляя его опыт и знания этих болезней.

В Нью-Йорке Ричард нас встретил и буквально прибрал к рукам. Оказалось, врач с корабля тоже поедет с нами, хотя я об этом не догадывалась. Я обнаружила это лишь в поезде, который, как мне казалось, направляется в Буффало, где я раньше жила. Я давно не бывала в Нью-Йорке и, естественно, плохо ориентировалась и не понимала, куда мы на самом деле ехали. Кузен сказал, что все устроил и спланировал. Миссис Шамбре вдруг начала говорить со мной как с маленьким ребенком и твердила: «Мы хорошо о тебе позаботимся, милая; ни о чем не беспокойся».

Я села в отдельное купе, сославшись на головную боль, но на самом деле просто хотела остаться одна. Мне не нравилась подчеркнутая забота моего кузена. Внимание неприятного врача, который не спускал с меня глаз, тоже стало раздражать.

Близился вечер; мы сидели в открытом вагоне, и я сказала, что хочу прилечь. Мужчины встали и ушли в курительную комнату. Несмотря на мои возражения, миссис Шамбре вызвалась меня сопровождать: мол, хотела проследить, что я удобно устроюсь. Она суетилась, накрывала меня одеялом, предлагала нюхательные соли и одеколон от головной боли. Я не стала ей сопротивляться, думая, что так скорее от нее отвяжусь. Я закрыла глаза, а она сказала, что вернется в открытый вагон. Некоторое время я лежала неподвижно и думала, как же мне хочется от нее избавиться. Она вела себя так, будто планировала и дальше быть моей компаньонкой, и внезапно я поняла, что должна немедленно поговорить с ней и сообщить, что больше не нуждаюсь в ее услугах, так как наше путешествие подошло к концу. Я решила, что лучше сказать ей об этом немедленно, и момент казался вполне подходящим, так как она ушла в открытый вагон и, скорее всего, была там одна. Я встала и переоделась, близилось время ужина. В открытом вагоне миссис Шамбре не оказалось. Там вообще не было ни души. Я выбрала стул у перил подальше от двери в вагон, села и стала ждать, надеясь, что она скоро придет.

Поезд мчался по живописной местности. Сгущались сумерки, я расслабилась, откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Вскоре к стуку колес присоединились голоса, и, заглянув в щелочку в двери, я заметила в соседнем вагоне миссис Шамбре, Ричарда и врача. Я притихла и ждала, когда они зайдут в мой вагон, но они не зашли. Они устроились за дверью, велели носильщику принести столик и сели играть в карты.

Поезд замедлил ход и остановился, пропуская встречный состав. Я услышала голос Ричарда; он спрашивал, где я. Миссис Шамбре рассмеялась и ответила, что я сплю. И тут они начали говорить обо мне. Других пассажиров в вагоне не было. Ричард спросил миссис Шамбре, не догадалась ли я, что мы сели не на тот поезд, и та ответила: «Она ни о чем не подозревает». Постепенно из их разговора я поняла, что они придумали самый коварный план, о котором я когда-либо слышала. Мы ехали в Филадельфию и уже скоро должны были прибыть на место; затем они намеревались отвезти меня в окрестности Вашингтона, где у этого врача имелась частная психиатрическая клиника. Меня должны были поместить в эту клинику. Чтобы я не сопротивлялась, они собирались дать мне крепкое снотворное, убедив меня, что это лекарство от головной боли; а если бы я отказалась его принять, миссис Шамбре нашла бы способ подсыпать мне его в еду или вколоть во сне. Оказалось, миссис Шамбре не догадывалась о заговоре, пока мы не отплыли в Америку, и все подробности ей сообщили только что. Они думали, что я сплю в купе; миссис Шамбре должна была убедиться, что я крепко уснула, и подать им сигнал.

Они все продумали. Изучив мои письма, которые я посылала ему в течение трех лет, Ричард научился подделывать мой почерк и написал несколько любовных писем якобы от меня к нему. Они сравнили письма и зачитали отрывки вслух. В этих письмах «я» постоянно твердила, что мы поженимся, как только я вернусь из-за границы, а в некоторых говорилось о наследстве как нашем общем и о том, что теперь ему не составит труда распоряжаться этими деньгами.

Они даже сфабриковали свидетельство о браке с нашими именами, а миссис Шамбре и врач подписались как свидетели. Насколько я поняла, они собирались представить этот документ в доказательство, что мы с Ричардом женаты и он имеет право распоряжаться моим имуществом, поскольку меня признают недееспособной. Они даже нашли какую-то сумасшедшую, которая должна была занять мое место, если явятся душеприказчики и захотят на меня посмотреть. Поскольку сами душеприказчики не видели меня несколько лет, обмануть их не составляло труда. За свои услуги миссис Шамбре и врач должны были получить кругленькую сумму.

Поначалу я не поверила своим ушам. Решила, что ошиблась и речь не обо мне. Но они несколько раз упомянули мое имя, и по мере того, как мне открывались все ужасные подробности их плана, меня охватил такой сильный страх, что я готова была броситься к проводнику и носильщику и умолять их мне помочь. Но инстинкт подсказал, что этого делать нельзя, и я оказалась права: в следующую минуту Ричард сообщил, что проводник и носильщик в курсе, что я сумасшедшая, и ничуть не удивятся, если меня придется связать и удерживать силой. Он сказал им, что я относительно безобидна, но проводник, видимо, шепнул другим пассажирам, что в поезде безумная пассажирка, поэтому в открытый вагон никто не решался зайти. Потом они рассмеялись, а мне показалось, будто под моими ногами разверзлась земля и я проваливаюсь в бездонную яму.

Я замерла и не решалась даже вздохнуть. Затем еще раз повторила про себя всю историю, и все, что случилось со времени нашего прибытия и даже раньше, до того, как я уехала из Вены, внезапно сложилось в единую картину. Я поняла, что попала в ловушку. Взывать к окружающим было бесполезно: мне никто бы не поверил. Я в отчаянии огляделась и подумала, не перелезть ли через перила и не спрыгнуть ли с поезда. Уж лучше смерть, чем судьба, которую мне уготовили. Мои преследователи даже рассказали, что обманули моих друзей в Америке, отправив им телеграммы с сообщением о моей психической болезни и необходимости помещения меня в психиатрическую клинику. Мне было не к кому обратиться за помощью. Доказать, что я не сумасшедшая, могли лишь мои венские знакомые, но как с ними связаться, если я оказалась во власти Ричарда?

Мимо пролетали таблички с названиями станций, постепенно стемнело, и я уже ничего не видела. Мне показалось, что я прочла на одной из табличек название станции в пригороде Филадельфии, но я могла и ошибиться.

От страха и холода я замерзла, но не отваживалась шевелиться, чтобы они меня не заметили.

Поля сменились городской застройкой, и я догадалась, что мы приближаемся к городу. Потом поезд вдруг замедлил ход и остановился без предупреждения, но было ясно, что он вот-вот тронется.

Я увидела с противоположной стороны платформу; наш поезд был длинным, и здание депо осталось позади. Я не могла перелезть через перила и спрыгнуть на платформу, так как для этого мне пришлось бы пробежать мимо двери вагона, и тогда меня бы заметили.

С той стороны, где я сидела, тянулись рельсы, отделенные друг от друга деревянными заборами высотой с платформу. Заборы стояли вплотную к поездам и тянулись покуда хватало глаз в обоих направлениях. Времени на раздумья не оставалось; я поняла, что должна перелезть через перила, спуститься на рельсы и перейти через них, минуя все эти ограждения.

Руки замерзли и дрожали; я с трудом ухватилась за перила и спрыгнула.

Не помню, как я добралась до края; мне дважды приходилось прижиматься к забору, когда мимо проносился поезд, и от шума и потрясения я едва не лишилась чувств. Я чудом уцелела, но в тот момент было не до того. Все мои мысли были лишь о поезде, который остался стоять позади. Я оглянулась всего один раз и, кажется, увидела Ричарда в дверях вагона. Затем слепо побежала вперед и уже не оборачивалась, пока не очутилась в том темном тоннеле под мостом и не увидела впереди вас. Мне было страшно к вам обращаться, но я не знала, что еще делать, и вы проявили ко мне такую доброту…

Ее голос сорвался, и она всхлипнула.

Все это время он крепко держал ее за руку. Она напрочь забыла, что за ними могли наблюдать, а ему было все равно.

Высокая женщина с недовольным ртом подошла к хозяйке и сказала, что мужчина и женщина в гостиной, кажется, засиделись. Ей показалось, что мужчина пытался сделать девушке непристойное предложение. Хозяйка несколько раз прошлась взад-вперед по коридору, заглянула в гостиную, чтобы разведать обстановку, но парочка ее не замечала.

– Мое бедное дитя! – воскликнул юноша. – И все это вам пришлось пережить в одиночку! Почему вы мне ничего не рассказали? Я бы вам помог. Я же адвокат.

– Я решила, что вы насторожитесь и будете высматривать признаки сумасшествия. Подумала, что вы поверите, будто я на самом деле психически больна и решите вернуть меня «друзьям». Если бы кто-нибудь явился ко мне с подобной историей, я бы так и поступила.

– Увидев вас и поговорив с вами, никто бы так не поступил. Я бы никогда в это не поверил. Ни один уважающий себя врач не поместил бы вас в психиатрическую клинику, но я знаю, что такие аферы часто проворачивают. Должно быть, ваш кузен – отчаянный малый. Я не буду спокоен за вашу безопасность, пока вы не станете моей женой. Вчера вечером у дома мистера Филлипса я видел двух подозрительных мужчин. Они смотрели на окна и говорили о слежке за некой Мэри. Один из них был высокого роста, худощав и весьма хорош собой, темноволосый, темноглазый. Второй, ирландец, носил сюртук, который ему слишком велик, и резиновые калоши. Я вернулся туда поздним вечером, и ирландец все еще околачивался возле дома.

Девушка испуганно взглянула на него и взволнованно вцепилась в подлокотники кресла.

– Вы согласитесь пойти со мной в церковь тут неподалеку, где пастором служит мой друг? Там мы могли бы обвенчаться, и все кузены мира уже не смогут нам навредить. Вы мне верите? – взмолился он.

– Да, но…

– Все дело в том, что вы меня не любите, да?

– Нет, что вы, – она смущенно потупила взор. – Странно, что я осмеливаюсь говорить вам о любви, хотя совсем вас не знаю. – Она взглянула на него, и ее глаза засветились любовью; несмотря на убогое платье, она показалась ему святой. Ни одна современная модница в самой роскошной шляпе не сравнилась бы с этой мадонной, чьи строгие косы были обернуты вокруг прелестной головки и спрятаны под мягкой фетровой шляпой.

– Тогда в чем, дорогая? Пойдемте скорее.

– Разве я могу пойти в таком виде? – Она в ужасе взглянула на свои обшарпанные туфли, грубое черное платье и дешевые перчатки, и мягкий румянец окрасил ее щеки.

– Вам и не нужно. Ваше платье у меня в конторе, в чемодане. Я привез его с собой, решив, что оно может вам понадобиться. Точнее, я надеялся, что оно вам понадобится, – добавил он с улыбкой. – Я держал его при себе: во-первых, это почему-то меня утешало, и, во-вторых, я боялся, что кто-нибудь его найдет и осквернит нашу тайну праздным любопытством.

В этот момент к поглощенной разговором паре подошла хозяйка филиала Ассоциации молодых христианок, решив наконец выполнить свой долг. Она поджала губы так, что те сложились в тонкую ниточку, а ее лицо выражало неприязнь.