355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Грейс Ливингстон-Хилл » Свет любящего сердца » Текст книги (страница 2)
Свет любящего сердца
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 10:20

Текст книги "Свет любящего сердца"


Автор книги: Грейс Ливингстон-Хилл



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Девушка снова издала невнятный звук.

– Сказать? И что же?

– Ну, я скажу это лично ей. – Лицо Дана вдруг омрачилось и стало очень серьезным. Он сразу сделался старше.

Девушка жадно вглядывалась в него, изнемогая от любопытства.

– А что, если я не позволю вам ее увидеть? Она не выйдет к вам, пока не узнает, для чего вы приехали. Я вообще сомневаюсь, что она захочет вас видеть, когда услышит, кто вы такой. Что дает вам право рассчитывать на ее внимание?

– Я приехал сказать ей то, – сурово промолвил Дан, – что просил передать отец. И ваш отец, кстати сказать! Это очень важно!

– Откуда мне знать?

– Вы ведь и сами это прекрасно понимаете. – Дан строго посмотрел в ее огромные серые глаза, и действию этого прямого взгляда она не могла сопротивляться.

– Насколько мне известно, было специально обговорено, что он никогда, никогда в жизни не будет пытаться связаться с матерью.

– Верно, но смерть освободила его от этого обещания. Мой отец умер. Это была его последняя, предсмертная просьба – он просил меня приехать к вам и поговорить с ней. Теперь вы понимаете, почему должны сказать ей, что я здесь?

За спиной у Дана вдруг бесшумно поднялась толстая портьера и кто-то вошел. В комнате сразу воцарилась звенящая тишина. Потом послышался голос – резкий, наглый, грубый, широко открытые глаза девушки были устремлены за плечо Дана.

– Что здесь происходит, Коринна? – От звука этого голоса Дан вздрогнул. – Кто этот нахал и почему ты позволяешь себе обсуждать меня с ним?

Дан обернулся и оказался лицом к лицу с обладательницей голоса.

Перед ним стояла невысокая, хрупкого сложения женщина с яркой, броской внешностью, передавшейся и дочери. Но в матери все казалось ложным и неискренним, а девушка была более непосредственной. Дан понял это с первого взгляда, и все, что копилось у него в душе долгие годы, неудержимо хлынуло наружу. Неужели это его мать? Как мог отец, необыкновенный человек, полюбить такую женщину?

О да, она была красавица! Никто не стал бы это отрицать. Но красота ее была лишена души и подобна раскрашенной картинке, за которой ничего не стоит. И его отец, насколько мог судить Дан, должен был распознать это сразу же. Впрочем, он вспомнил, что отец был очень молод, он встретил эту женщину в девятнадцать. Он сразу влюбился и завоевал сердце своей безжалостной возлюбленной. Только с годами, после многих скорбей и разочарований, он приобрел ту проницательность и знание людей, которые могли бы в свое время спасти его от жестокой ошибки.

И внезапно все в мгновенном озарении открылось перед Даном – и подлинная натура матери, и роковая ошибка отца, и оправдание этой ошибки, за которую он расплатился всей жизнью, – так, словно Дан всегда это знал, но только сейчас понял с отчетливой ясностью. Это был ответ на вопросы, мучившие его с детства. Почему Господь попустил такому прекрасному человеку совершить столь ужасную ошибку? Но это было все равно, что спросить: «А почему Господь позволил Адаму и Еве съесть запретный плод?» И только сейчас он получил ответ: Господь таким образом воспитал в отце мудрость, душевную тонкость и нежность. Это был ответ на вопрос: «Зачем нужна боль?» В его голове, как луч солнца, вспыхнула строчка из старинного гимна, который так любил петь отец:

И боль, и тяготы, и горе – дар судьбы,

Смывающий с души, как ливень – с крыши

Пыль…

Господь намеренно провел душу отца через испытание болью и разочарованием, чтобы сделать ее такой чистой и чуткой! Дан в один миг осознал это. И когда заговорил, в голосе его звучала нежность, но исходила она словно не от него, а от его отца:

– Я – Дан Баррон! А вы… моя мать? Да?

На нежном девичьем лице Лизы почти не было морщин. Только глаза выдавали ее истинный возраста: безжалостные, циничные, беспокойно блестевшие. Аккуратно подведенные губы сжались в тонкую прямую линию. Улыбки на них не было, ни намека на радость при виде сына не появилось на этом красивом, похожем на цветок лице. Это было лицо чужого человека.

– Ах вот оно что! – сказала Лиза, внимательно оглядывая юношу. – Я приняла бы вас за Джеррольда Баррона, если бы вы не представились. О чем вы говорили с моей дочерью? И вообще, какое право имели появляться здесь?

Дан спокойно, с хмурым и сосредоточенным видом, смотрел на нее, отмечая одновременно внешнюю привлекательность и внутреннюю неприглядность. Голосом, исполненным уверенности и торжественности, он ответил:

– Это право дала мне смерть!

И Лиза замерла, уставив на него испуганный взгляд.

– Он умер? – с ужасом спросила она. – Вы хотите сказать, Джеррольд Баррон умер?

Дан молча кивнул и вежливо ждал, что будет дальше. Она посмотрела на него. Если сын был сейчас так похож на отца – та же вежливая, полная достоинства манера поведения, сдержанное, умное лицо, проницательный взгляд, зачесанные назад волнистые волосы – все это перенесло Лизу в те дни, когда Джеррольд Баррон ухаживал за ней. Тогда она, по натуре поверхностная, была очарована его сильным, благородным характером, пока не увлеклась другим, не таким благородным, но дьявольски соблазнительным мужчиной.

– Вы на него очень похожи, – произнесла она неожиданно нежно, и в глазах ее промелькнула тоска по прошлому.

– О, вы не могли бы оказать мне большей чести, – ответил Дан несколько напыщенно.

– Он был очень славный! – продолжала Лиза с ноткой грустной ласки в голосе, которая когда-то, наверное, заставила обмануться Джеррольда, что и привело его к роковой ошибке.

– Он был прекрасный человек! – заявил сын в ответ.

– Да, – задумчиво проговорила Лиза. – Наверное. А вот я была недостойна его, вот в чем дело! Видимо, отсюда и все проблемы, – как будто даже с сожалением закончила она.

Коринна молча, глядя во все глаза, наблюдала за ними, – она видела мать совсем другой, такой, какой никогда ее прежде не знала. Ей были известны все любовники матери, известно, как она к ним относится, однако никогда еще не доводилось дочери видеть на ее лице такое выражение почтения и искреннего уважения – совсем не похожее на обычную для нее насмешливость или соблазнительное кокетство. Коринна наблюдала за матерью не отрывая взгляда, и на лице девушки появилась глубокая задумчивость. Значит, Лиза может быть и совсем не такой, какой она привыкла ее видеть?

Голос Дана нарушил торжественное молчание:

– Тогда почему вы вышли за него замуж?

Лиза посмотрела на своего сына, словно ее призвали к ответу перед судом. Зрачки ее расширились – неужели от страха? – с губ сорвался легкий, беззаботный смех, будто она хотела укрыться за этой напускной беззаботностью.

– Именно потому, что он был таким замечательным, а мне тогда хотелось все попробовать! – ответила она красивым переливчатым сопрано.

Дан на минуту замер, опустив глаза, озадаченный этим признанием. Затем поднял на мать ясный взгляд и, глядя на нее в упор, спросил голосом, полным отчаянной скорби:

– Но тогда… почему вы… бросили нас?

Женщина отвела взгляд, казалось, она была слегка пристыжена, но когда снова посмотрела на Дана, от ее секундного замешательства не осталось и следа, она опять заговорила тем же резким и злым тоном:

– Потому, что я по натуре бабочка. Такой уж я родилась! Я никогда не могла терпеть семейных обязанностей! – и горделиво вздернула подбородок, словно даже гордилась этим. – Я не виновата! – Последние слова прозвучали почти весело, в ее глазах заиграли веселые искорки.

– А вы простили бы свою мать, если бы она поступила с вами так, как вы поступили со своим сыном и… и со своей дочерью?

– А при чем тут моя дочь? Что я ей сделала? – резко возразила Лиза. – Я ведь, как вы знаете, взяла ее с собой. Что еще от меня нужно?

– Неужели вы считаете, что это для нее было лучше? – серьезно спросил Дан. – Лишить ее отца, да еще такого, которого вы сами только что признали замечательным, чтобы привить ей тот же образ жизни, какой вели сами – как вы выразились – бабочки?

– Ах, вот вы о чем! – беспечно откликнулась Лиза. – А почему бы ей не стать такой же бабочкой, если она хочет? У Джеррольда остался ты, и совершенно очевидно, что он воспитал тебя по своему подобию. Я считаю, что Коринна была со мной вполне счастлива. Спросите ее, испытывала ли она в чем-нибудь нужду.

Лиза стояла, меряя его насмешливым взглядом, улыбка кривила ее накрашенные губы. Лицо женщины казалось маской наигранной веселости, под которой скрывалось подлинное горе.

Дан кинул взгляд на сестру, совсем ему незнакомую.

Та стояла в нише окна и смотрела на мать с нескрываемой враждебностью. Услышав вопрос Дана, она быстро опустила глаза.

– Ах! – сказала Коринна. – О, я не знаю. Я не очень люблю бабочек. Я ведь никогда не знала своего… отца!

И тут голос ее сорвался и перешел в тихие всхлипывания. Девушка опустилась на низкую атласную кушетку, расшитую драконами, и закрыла лицо руками; слезы катились сквозь пальцы и крупными каплями падали на паркет.

Лиза закричала на нее, не сдерживаясь:

– О, ради всего святого! Еще слез мне тут не хватало! Вон с моих глаз! Ты же знаешь, Коринна, я никогда не разрешала тебе плакать, да еще по такому поводу! Рыдать о том, чего ты даже не знала! Какая глупость! Отправляйся немедленно к себе!

Девушка не двинулась с места. Мать повернулась к Дану:

– Вот видите, что вы натворили! Что, Джеррольд специально прислал вас сюда, чтобы не дать мне спокойно жить? Что он просил мне передать? Скажете вы, наконец, или нет? Я не хочу больше тратить на вас время.

Дан снова перевел взгляд на Лизу.

– Все, что отец хотел вам сказать, содержится вот в этом письме, – тихо произнес он, доставая из кармана конверт. – Я не хотел причинять вам неприятности. Хотя вы сами, похоже, никогда не задумывались, сколько горя принесли мне и отцу. Все эти годы я никак не мог совместить в своей душе идеал женщины, матери и жены с образом той, которая могла оставить такого человека, как мой отец, да еще с маленьким ребенком. Мне трудно было поверить, что вы сделали это по доброй воле, а не в силу обстоятельств, но теперь я вижу, что это было именно так. Вот ваше письмо!

Он протянул ей конверт, Лиза схватила его. И на ее лице мелькнуло странное выражение, а в глазах вспыхнул злой огонек.

– Достаточно я уже наслушалась ваших упреков! – резко бросила она и быстро вышла из комнаты.

Дан стоял, глядя на дверь, за которой она исчезла, словно ожидая, что Лиза вернется. А у окна все еще рыдала Коринна.

В комнате было совсем тихо, слышались только тихие судорожные всхлипывания. Через некоторое время Дан наконец очнулся и заметил, что она плачет. У него было ощущение, что он находится в чужой, незнакомой стране и не может привыкнуть к чуждым звукам и окружению.

Девушка сидела опустив голову и закрыв лицо руками – воплощение горя и отчаяния, – что никак не сочеталось с ее вызывающим нарядом. Ей сейчас подошло бы одеяние уличного беспризорника. Она казалась маленькой и трогательной, с яркими, спутанными волосами, на которые падал луч света из окна, – и сердце Дана вдруг переполнилось жалостью к ней. Сестра! Родная сестра! Такая расстроенная!

– Почему вы плачете? – спросил он одновременно с удивлением и заботой.

Она подняла на него залитое слезами лицо. Тушь растеклась, помада была смазана. Он смотрел на нее, ошеломленный, потом поспешно отвел взгляд, словно видеть ее такой было выше его сил.

Коринна заговорила тоненьким, жалобным голосом, в бессильной злости сжав кулачки.

– Все это ужасно! – Она передернула плечиками. – Чья-то мать! Чей-то отец! Ты приехал, и мы совсем не знаем друг друга. Меня все это бесит. У меня никогда не было отца! А мне он был так нужен! – Она снова спрятала лицо в ладони.

Дан подошел и встал рядом, положил руку на голову сестры и погладил ее по волосам.

– Сестра, прости, что я тебя расстроил.

Узкие плечики, содрогающиеся от злых рыданий, постепенно перестали вздрагивать, девушка подняла голову и с любопытством посмотрела на Дана, а потом вдруг спросила обиженно, как маленькая девочка:

– А тебе-то какое дело?

Лицо Дана озарилось бесконечной нежностью, и он вдруг заулыбался.

– Сам не знаю, – признался он. – Но мне есть до тебя дело. Может, потому, что ты моя сестра. А может, ради отца, которому было не все равно.

В глазах девушки зажглось жадное любопытство.

– Правда? Ему было не все равно? Он думал о нас? Ведь я не виновата, что не знала его. А почему ему было не все равно, как ты думаешь?

– О, я знаю отца. Мне так хочется рассказать тебе о нем. Только… здесь мы не сможем поговорить! – Он окинул взглядом неуютную комнату, потом посмотрел на Коринну. – Мне нужно рассказать тебе об отце. Иди умойся и переоденься, а то у тебя какой-то дикий вид! Надень что-нибудь скромное, и пойдем погуляем в парке, например, и я тебе расскажу, какой у нас был отец!

Никто никогда не говорил Коринне, что у нее дикий вид. Она задохнулась от возмущения, гнев боролся в ней с желанием узнать, что брат хотел рассказать ей. Девушка медленно поднялась, кулачками вытирая слезы, подошла к зеркалу и минуту пристально смотрела на себя. Потом со слегка смущенной улыбкой повернулась к Дану.

– Правда, вид у меня ужасный, – призналась девушка, взяла пачку сигарет с ближайшего столика и протянула Дану. – Бери, – сказала она, стараясь говорить смело. – Мне всегда становится легче, когда я покурю.

Дан отрицательно покачал головой:

– Спасибо, я не курю!

Она недоверчиво уставилась на него:

– Не куришь? – и, быстро повернувшись, вышла.

В смущении юноша остался стоять у окна и глядеть на улицу, размышляя о том, вернется Коринна или нет. Она ведь ничего не сказала. Сколько ее ждать? Может, сейчас придет мать и выпроводит его? Или лучше самому уйти, не дожидаясь неприятностей?

Нет, он не может так поступить. Он обещал сестре, что они пойдут гулять. Надо подождать еще…

Он бы удивился, если бы знал, как спешила Коринна. Она, которая не привыкла ничего делать сама, даже не позвала служанку и, запершись, приводила себя в порядок. Ее служанка тоже, наверное, удивилась бы, увидев, как быстро и ловко Коринна смывает косметику. Наконец она была готова. Наверное, ее странный братец решит теперь, что она по-дурацки выглядит без косметики!

Девушка выбрала узкий городской костюм, самый простой из всего, что у нее было, – ярко-синий, с такого же цвета шляпкой и белым шарфом. Самой себе она сейчас казалась чуть ли не монахиней – до того скромный у нее был вид.

Кинув напоследок хмурый взгляд на отражение в зеркале, она медленно направилась в гостиную.

Глава 3

Брюс Карбери тем временем направлялся на собеседование, от которого во многом зависело его будущее. Он тревожился, что будет волноваться, лихорадочно обдумывать, что и как сказать августейшей особе, которая согласилась принять его и рассмотреть его кандидатуру на вакантное место в возглавляемом ею очень крупном концерне. Но пока он шагал по улице на встречу, мысли его, как ни странно, были далеко. Брюс думал об испытаниях, что предстоят Дану Баррону.

Бедный Дан! Такой отличный парень, подумать только – какое горе он пережил!

А его отец – благородный человек во всех отношениях, – и его жизнь была омрачена! Брюс считал, что это довольно сурово – давать сыну неслыханное поручение – ехать к матери после стольких лет разлуки и при таких обстоятельствах! Нелегкое испытание!

Может быть, он чего-то не понимал, но, судя по рассказу Дана, не мог взять в толк, в чем же состоит его сыновний долг перед женщиной, бросившей его еще в младенчестве.

Да еще эта сестра! Брюс считал, что Дану следовало бы держаться подальше от обеих и постараться вовсе забыть об их существовании. Что хорошего может из этого получиться? Может, отец дал сыну такое задание, чтобы как-то оправдать себя в его глазах?

В общем, тут крылась какая-то загадка. Но Брюс решил, что сегодня же вечером попытается добраться до истины. Он не знал, собирался ли Дан ехать к ним уже сегодня. Может, для начала он наведет справки, разузнает, где они живут. Тогда вечером, если Дан согласится все рассказать, Брюс постарается отговорить его от этой затеи. Ну какой смысл с ними знакомиться, если они окажутся бездушными эгоистками, похоже, все так и есть! Дан и его сестра с современными взглядами! Да она может его только опозорить! Нет, Дану лучше вообще с ними не связываться.

Конечно, будет нелегко убедить Дана, ведь он так чтит и уважает покойного отца, что готов исполнить любую его просьбу. Но можно попробовать сказать, например, так: его отец теперь, когда он на Небесах, не стал бы обременять сына подобным поручением. Наверное, это было просто проявление слабости старого, больного человека, предсмертное желание исстрадавшегося сердца.

Так что, подходя к офису, Брюс Карбери уже не сомневался в том, что Небеса послали его оберегать Дана и спасти друга от крайне сомнительного, общества его семейства.

Открывая тяжелую бронзовую дверь здания, с которым он связывал столько надежд, Брюс вдруг подумал о сестре Дана. Она должна быть моложе его и, разумеется, отчаянная современная девчонка – модница из модниц. Стыд и позор для такого человека, как Дан. Нет, нет, тысячу раз нет! Еще не поздно все поправить! У этой сестрицы наверняка все повадки светских львиц. Она курит, пьет, танцует до утра в ночных клубах. Да она всю кровь выпьет из такой наивной возвышенной натуры, как Дан! Нет, он выручит Дана из всех бед и несчастий, которые сулит ему знакомство с родственниками. Дан так светел и чист, и нельзя допустить, чтобы он испортил себе жизнь. Если понадобится, Брюс сам пойдет туда вместе с ним и придумает, как защитить его от дурного влияния. Даже если потребуется рисковать потерей места – он должен помочь другу.

Поднимаясь в лифте на пятнадцатый этаж, Брюс размышлял, как лучше всего убедить Дана нанести короткий визит семейству и немедленно возвращаться назад, на запад, к его работе – он выполнит свой долг, и этого вполне достаточно. Дан его самый любимый и близкий друг. И он ему поможет.

Тут кабина остановилась, и Брюсу стало уже не до Дана – пора было заняться собственными делами.

Примерно в это же время шел междугородний телефонный разговор между руководителями издательства, в котором трудился Дан последние два года, и известного издательского дома в Нью-Йорке.

– Это мистер Берни? – спросил в трубке голос шефа Дана. – Привет, Берни, это Рандольф. Да, Рандольф из «Юниверсал». Я сегодня получил письмо от Натфильда из Чикаго, он пишет, что Мейнард вроде бы от вас уходит и хочет начать свое дело. Это правда? Да, неприятный сюрприз для вас, ничего не скажешь. Да, я знаю, на нем многое держалось. А ты уже нашел человека на его место? Нет? Значит, все произошло неожиданно? Берни, у меня есть к тебе предложение. Что-что? Я? Да нет, что ты, я тут увяз по гроб жизни. Но у меня есть один парень, который у нас проработал пару лет, он то, что тебе надо. Ему пришлось уехать к вам на Восточное побережье по семейным делам, и он, возможно, задержится. Что ты говоришь? Нет, нет, мы не хотим от него избавиться, наоборот, держим место и будем ждать, пока он вернется. Он блестящий работник, и мы хотели, чтобы он не бедствовал в Нью-Йорке. Мы поручили ему наладить контакты с крупнейшими издательствами на вашем побережье, и он собирался зайти к вам. Я дал ему с собой рекомендательное письмо. Думаю, он скоро у вас появится. Но сейчас я подумал, может, вы захотите попробовать его на место Мейнарда, по крайней мере на время, пока не найдете подходящего человека. Если ты возьмешь этого парня хотя бы временно, не пожалеешь. Что ты говоришь? Сколько он там пробудет? Он сам точно не знает. Может быть, несколько недель, может, месяцы, хотя он, в принципе, рассчитывал уладить все поскорее и вернуться. Его зовут Баррон, Дан Баррон. Я пока его адреса не знаю, но он обещал сообщить, а Баррон всегда держит слово. Как ты сам? Как жена? Да, у нас все хорошо. Ну, привет. Желаю удачи. До свидания.

Мистер Берни повесил трубку с чувством удовлетворения и откинулся на спинку кресла, заметив своей секретарше, мисс Валери Шеннон:

– Наконец-то! Первая хорошая новость с тех пор, как ушел Мейнард. Хоть какой-то просвет. Один мой приятель предлагает нам толкового специалиста на место Мейнарда, чтобы разгреб завалы, пока мы не найдем кандидата на постоянную работу. А он плохого не посоветует.

Валери Шеннон, маленького роста и очень стройная, с большими черными глазами и курчавыми иссиня-черными волосами, стянутыми в тяжелый строгий пучок, была дочерью близкого друга мистера Берни и начала работать у него еще на последних курсах колледжа, показав себя за полтора года службы в издательстве весьма сообразительной секретаршей.

– Вот как? – Валери подняла на начальника красивые глаза. – Действительно, хорошая новость.

– Нам ведь позарез нужен человек, вы же знаете, – добавил мистер Берни. – И вам станет полегче. В последнее время вы перерабатывали, почти каждый вечер задерживались.

– О, ничего страшного, – мило ответила Валери.

– Так на чем мы остановились? Что я диктовал, мисс Шеннон?

– Что вы хотели бы выпустить новый роман мистера Темпеста не позднее будущей весны.

– А, да. Дальше. «Прилагаю контракт в соответствии с соглашением, достигнутым в нашу Последнюю встречу…»

Валери Шеннон быстро зачертила карандашом по бумаге. Продолжалась повседневная работа.

А Дан Баррон тем временем стоял у окна квартиры своей матери на Парк-авеню и невидящими глазами смотрел на улицу, на спешащих людей, совсем забыв про рекомендательное письмо, лежавшее у него в кармане. Хотя сегодня утром, отправляясь по делам, он был почти уверен, что быстро уладит дела с семьей и успеет к мистеру Берни еще до обеда.

Тут в комнату вошла его сестра, и он взглянул на нее с нескрываемым изумлением. Коринна разительно переменилась, оставаясь все такой же очаровательной. Как она походила на отца! Это первое, что бросилось Дану в глаза.

Он с одобрением осмотрел ее наряд.

– Ну вот, так гораздо лучше! – похвалил Дан. – Идем?

Девушка горделиво двинулась впереди него к входной двери, в глазах ее бушевало пламя, губы были презрительно сжаты. Если бы она не была так заинтригована, она ни за что не позволила бы ему командовать!

Когда они вышли на улицу, она опытным взглядом сразу оценила вежливое обхождение брата, его упругую походку, когда он старался идти с ней в ногу. Это ее удивило. Почему-то она выросла в убеждении, что ее родственники, которых она никогда не знала, живут в диком западном краю и далеки от светскости. А между тем в манерах брата не было ничего, что заставило бы ее краснеть. Она стала вспоминать все, что мать рассказывала ей о нем и об отце, и вдруг поняла, что строила свое суждение о них не с ее слов, а скорее из недомолвок.

Дан посматривал на нее, все еще поражаясь сходству Коринны с отцом.

– Куда пойдем? – спросил он. – У тебя есть любимое место?

– Смотря какое? Где можно выпить? Тогда я принесла бы тебе что-нибудь из дома.

– Выпить? – изумился Дан. – Нет, почему? Разве здесь нет поблизости какого-нибудь парка, где мы могли бы присесть и поговорить?

Коринна посмотрела на него с недоумением и легкой насмешкой.

– Ах, ну конечно, парк. Да, это недалеко. Меня туда водили, когда я была маленькой. С тех пор я там редко бывала. Вот туда.

Они молча шли рядом сквозь толпу, наводнявшую Пятую-Авеню. Многие с любопытством поглядывали на них, столь схожих и все же таких разных, но оба не обращали никакого внимания на любопытных.

Коринна искоса изучала брата. Глядя на его лицо, серьезное и спокойное, она вдруг захотела узнать, о чем он думает, и слегка побаивалась предстоящего разговора. Возможно, он чем-нибудь рассердит ее. Даже наверняка. Линия его губ, твердый подбородок – все свидетельствовало о том, что Дан очень уверен в себе. А у нее разве не такой подбородок? Нет, более детский, скорее капризный. Коринна всегда считала, что в этом мире надо пробиваться самой и всегда делать то, что хочешь. Пусть люди видят, что им не удастся тобой помыкать.

Но вот она шагает в парк рядом со своим совершенно незнакомым братом и даже не смеет задавать ему вопросы.

Он так отличался от молодых людей, с которыми она водила знакомство. Он как будто вообще не обращал на нее внимания. Ее это задевало, однако Коринна ничего не могла с этим поделать, по крайней мере сейчас. Ей очень хотелось услышать, что он собирался ей рассказать, и она боялась его спугнуть. Коринна даже затаила дыхание – так была заинтригована, прямо сгорала от любопытства. Разумеется, если потом она не захочет с ним больше общаться, легко от него избавится. Да, так она и сделает. Но сейчас нет смысла противоречить ему, пока она не выведает у него все, что хочет.

Они свернули в парк, и девушка направилась вперед по дорожке туда, где стояли скамейки. У нее вовсе не было привычки сидеть в парке на скамейке, но она помнила и хорошо знала эти места, которые любила с детства. Повсюду были заросли кустарника, тонкие деревца гнулись под порывами прохладного осеннего ветра. В это время в парке было малолюдно. Им никто не помешает. И если ей придется выйти из себя и топнуть ногой на своего добродетельного братца, она не рискует привлечь внимание досужих прохожих.

Наконец они подошли к скамейке, скрытой от взглядов посторонних густыми зарослями, на берегу пруда, где клонилась под ветром высокая трава и два лебедя плавно скользили к ним по глади воды.

Глава 4

Прекрасно! – сказал Дан, смахнув со скамейки пожелтевшие листья и жестом приглашая сестру сесть.

– Знаешь, мне так много надо рассказать тебе про нашего отца. Я даже не знаю, с чего лучше начать. Впрочем, лучше всего, конечно, начать с начала. Мне было два с половиной года, как ты знаешь, когда все это произошло, и, естественно, я мало что помню.

Сестра подняла на него недоумевающий взгляд. Все происходящее было до того непривычно, что она не знала, чего следует ожидать. На всякий случай она приняла равнодушный, немного надутый вид, сунула руки в кармашки короткого пальто и опустила голову, разглядывая свои красивые сапожки. Дан улыбнулся, прежде чем продолжить, но она не собиралась облегчать ему задачу и постаралась скрыть свои истинные чувства.

– Помню, однажды папа пришел домой страшно расстроенный и застал меня одного; я ревел во все горло. Не то чтобы хныкал или плакал – я орал изо всех сил. Меня оставили на попечение противной старухи-кухарки. Я был напуган, одинок, мне казалось, что миру пришел конец. Конечно, я был совсем еще маленький, но я это хорошо помню. Я помню руки отца, он взял меня из кроватки и прижал к жесткому шерстяному пальто и начал укачивать. Он сам только что узнал, что у него больше нет семьи и, что нас с ним бросили. Даже моя нянечка ушла. И я, хотя был совсем кроха, почувствовал тогда, что папе сейчас так же плохо, как мне. Но он забыл о своей беде и заботился только обо мне. Он положил меня в кроватку, наклонился, стал целовать, утешать, вынул из кармана мягкий белый платок и осторожно вытер мне слезы, а потом прижал к себе и начал тихонечко баюкать, нашептывая на ухо: «Малышка Дан! Папин любимый сынок! Ну, не надо плакать. Успокойся, детка. Папа тебя не бросит, он тебя любит, все будет хорошо!» Так он ласкал меня, пока я не заснул, – и потом долго еще, просыпаясь, я видел, что в комнате темно, а я все еще у него на руках, и отец крепко прижимает меня к себе – он сидел в кресле, откинув назад голову, закрыв глаза, и руки его тепло и надежно обнимали меня.

Помню, впервые в жизни я испытал такую нежность. А я так в ней нуждался!

Потом отец встал, все еще держа меня на руках, и пошел по комнатам, всюду зажигая свет. Кухарка ушла. В доме не осталось никого. Дом у нас был большой, но ту ночь он стал ужасно, страшно пустым, таким незнакомым и жутким. Я до сих пор это помню! Потом мы с ним пошли на кухню, я шел рядом с папой, держа его за руку. Мы поужинали, а потом вместе мыли посуду. Я помогал ему! Отец дал мне полотенце, и я вытирал тарелки. Он сумел даже рассмешить меня. После всех этих слез, мы с ним так хохотали! У него сердце исходило слезами, а он смеялся – ради меня!

Коринна забыла про свои обиды. Глаза ее наполнились незваными слезами, и она сердито смахнула их. Ее женское сердце было растрогано рассказом про маленького брошенного мальчика, которого утешал такой же брошенный отец. Раньше она никогда не думала о других, только о себе и своих нуждах и желаниях.

– Через несколько дней он взял служанку – простую женщину из Шотландии, уже немолодую. Она нам готовила, поддерживала в доме чистоту, присматривала за мной, чтобы я ничего не натворил и со мной ничего не случилось. Но отец каждый день спешил ко мне с работы, стараясь освободиться пораньше. Если успевал – даже забегал домой в обеденный перерыв. И я всегда ждал его у окна или у наших белых ворот – у нас были такие низенькие белые воротца, на которых я катался, и он всегда издалека махал мне и говорил: «Привет, дружище. Что, солдат, как служится?»

Он старался превратить нашу жизнь в игру. Мы с ним были солдатами, отважными и мужественными. Для меня это так много значило. Иногда мне даже кажется, – я надеюсь, это так, – что отцу это тоже скрашивало его одинокую жизнь.

Я помню день, когда первый раз пошел в школу. О, это незабываемый день! Отец сам отвел меня туда, а до этого много рассказывал про школу, чтобы я привык и скорее освоился в новой обстановке. Он сказал мне, что меня там ждет – встретятся люди, которые не будут любить меня так, как он, но мне с ними надо всегда быть ровным и вежливым, даже если они мне совсем не нравятся. Но я никогда не должен мириться с тем, что считаю несправедливым. Я должен помнить, что я – солдат. Что Бог всегда смотрит на меня – хороший я солдат или нет. Возможно, мне даже придется вступить в бой, но я должен твердо знать, что сражаюсь не ради того, чтобы настоять на своем, а за правое дело, потому что Бог всегда следит за мной.

Когда мне исполнилось десять лет, он впервые объявил, что у меня есть младшая сестра. В тот момент мы смотрели с ним в окно на улицу, и мимо нашего дома как раз шли прохожие, и с ними была маленькая девочка с золотистыми кудряшками, очень хорошенькая. Она смеялась и звала папу и маму, и тогда отец – у него перехватило горло, словно ему было больно говорить, – вдруг сказал мне: «Сынок, я тебе, кажется, не говорил, что у тебя есть младшая сестренка?» Я помню его лицо, когда он это произнес. Я задрал голову и засыпал его вопросами. Потому что понял, что он… что он любит тебя, очень! Тогда во мне проснулось понимание, что отец – взрослый человек и у него есть своя жизнь, что он не только мой отец. Я начал тогда догадываться, что он живет, скрывая в сердце огромное горе, но не поддается ему. Много лет спустя, незадолго перед тем, как он покинул меня навсегда, отец сказал мне нечто такое о Боге, что заставило меня по-новому взглянуть на тайну его сильной прекрасной жизни: у него было непрерывное сознание, что всюду присутствует Господь. Он учил меня этому в детстве и называл Его «Господом Иисусом».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю