Текст книги "Пария"

Автор книги: Грэхем (Грэм) Мастертон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

– Мистер Эвелит просил, чтобы я провела вас в библиотеку, заговорила она с бостонским акцентом, проглатывая окончания слов. Эдвард посмотрел на меня, подняв бровь. В этой девушке решительно чувствовался класс. Но что она делала здесь, в этой безлюдной местности, вместе со старым эксцентричным отшельником и индейцем, одетым, как Уильям Рандольф Херст [4]4
  Уильям Рандольф Херст (1863–1951) – магнат прессы США


[Закрыть]. Особенно, если не была внучкой Эвелита?

Девушка исчезла, и нам пришлось ускорить шаг, чтобы догнать ее в соседней комнате. Она провела нас через холл, постукивая каблучками по деревянному полу, а когда она проходила мимо какого-то неприкрытого ставнями окна и серый дневной свет осветил тонкий материал ее платья, я убедился, что мое первое впечатление было верным. Я различил даже родинку на ее правой ягодице. Я понял, что Форрест тоже это заметил, так как он громко хмыкнул.

Наконец мы вошли в библиотеку. Это была длинная обширная комната, занимающая, наверно, половину этажа. На дальнем ее конце находилось огромное витражное окно. Через янтарно-зеленые стекла пробивались разноцветные полосы света, освещая стоящие рядами тысячи томов, оправленных в кожу, толстые рулоны картин и гравюр.

Посередине, за широким дубовым столом, заваленным открытыми книгами, сидел седовласый старец. Лицо у него было как у обезьяны, сморщенное от старости и отсутствия солнца, но в нем все еще можно было узнать Эвелита те же удлиненные черты, что и на его портрете внизу, и такие же тяжелые веки, отличительная черта всех его предков.

Он читал, пользуясь увеличительным стеклом. Когда мы вошли, он отложил лупу, снял очки и присмотрелся к нам взглядом дальнозоркого. На нем была поношенная, но чистая белая рубашка, черная шерстяная куртка и черные перчатки без пальцев. Я подумал, что он страшно похож на рассерженного ворона.

– Сначала прошу вас представиться, – сухо сказал он. – Я редко позволяю, чтобы посетители мешали мне работать, поэтому хотел бы знать, с кем имею честь.

– Меня зовут Джон Трентон, я торговец сувенирами из Грейнитхед. Это Эдвард Уордвелл и Форрест Броу, оба из музея Пибоди.

Дуглас Эвелит со свистом втянул воздух одной ноздрей и опять одел очки.

– Разве нужно было приходить втроем, чтобы показать мне какой-то пенал?

Я положил письменный прибор Генри Геррика на стол.

– Это прекрасная вещь, мистер Эвелит. Я думал, что вы хотя бы захотите взглянуть на нее.

– И только затем вы сюда приехали? Разве это была главная причина?

Я поднял взгляд. Девушка в черном отодвинулась от нас и стояла, опираясь спиной о книжную полку. Она внимательно наблюдала за нами, почти так же бдительно и жадно, как и доберман снаружи. Я не знал, хочет ли она изнасиловать всех нас или только перегрызть нам горло, но я выразительно ощущал на себе ее сосредоточенный, жадный взгляд. В полумраке ее черное платье снова стало непрозрачным, но я знал, что под ним ничего нет, и эта мысль была удивительно возбуждающей, а также крайне опасной.

– Вы правы, мистер Эвелит, – сказал Эдвард. – Да, мы и впрямь приехали не за тем, чтобы показать вам этот письменный прибор, хотя это действительно очень ценная историческая реликвия, и мы надеемся, что вы с удовольствием полюбуетесь им. Истинная причина нашего визита – то, что нам просто необходимо воспользоваться вашей библиотекой.

Старый Эвелит втянул воздух сквозь зубы и ничего не ответил.

– Дело в том, мистер Эвелит, – продолжал Эдвард, – что мы столкнулись с крайне трудной исторической проблемой. В Музее Пибоди есть много книг, карт и так далее, но этих материалов явно недостаточно, чтобы разрешить эту проблему. Я надеюсь… мы все надеемся, что мы найдем решение здесь.

Наступило долгое молчание, после чего Дуглас Эвелит оттолкнул кресло, встал и медленно, задумчиво обогнул стол, опираясь на него рукой, чтобы удержать равновесие.

– Вы отдаете себе отчет в том, что это исключительная наглость? спросил он.

– Это никакая не наглость, мистер Эвелит, – вмешался я. – Сотни, даже тысячи человеческих существ находится в опасности. Угроза нависла даже над душами.

Дуглас Эвелит чопорно поднял голову и бросил на меня один быстрый взгляд.

– Душами, молодой человек?

– Да, сэр. Душами.

– Ну, ну, – сказал он. Он подошел к письменному прибору и коснулся инициалов на крышке сухими, как мел, кончиками пальцев. – Ну, ну, действительно прекрасная вещь. Вы утверждаете, она принадлежала Генри Геррику?

– Генри Геррику-старшему. Двенадцатый судья в процессах над салемскими ведьмами.

– Гм. Пытаетесь меня подкупить очень дорогим даром, чтобы попасть в мою библиотеку. Сколько вы за это хотите?

– Ни цента, сэр.

– Ни цента? Вы сошли с ума?

– Нет, мистер Эвелит, не сошел. Я сказал, что не хочу денег. Я только хочу получить доступ в вашу библиотеку.

– Понимаю, – буркнул Дуглас Эвелит. Он уже начал открывать футляр, но сменил намерение. – Ну что ж, мне нелегко будет исполнить это требование. Я хочу закончить мою историю религий семнадцатого века в Массачусетсе. Это труд всей моей жизни. По моей оценке, на то, чтобы ее закончить, у меня уйдет еще год, и я не собираюсь терять ни минуты из этого времени. Вот сейчас, например, я сейчас мог бы писать, вместо того, чтобы разговаривать с вами. Предположим, что в минуту смерти мне не хватит именно этих десяти минут для того, чтобы закончить книгу. Как я тогда пожалею об этом разговоре!

– Мистер Эвелит, мы точно знаем, что мы ищем, – вмешался Эдвард. Если ваша коллекция полностью каталогизирована, мы будем вас беспокоить максимум день или два. И мы можем приходить только ночью, когда вы спите.

– Гм, – повторил Дуглас Эвелит. – Я никогда не сплю по ночам. Я отдыхаю часа три после полудня, этого мне вполне хватает.

– В таком случае, будет ли нам позволено приходить после полудня?

Дуглас Эвелит снова коснулся письменного прибора.

– Так это на самом деле принадлежало Генри Геррику? У вас есть доказательства?

– Внутри него есть три коротких письма, написанных лично Генри Герриком, что доказано экспертизой, – проинформировал я его. – Более того, в одном из отчетов о процессах ведьм упоминается, и выразительно, о „коробке для писем“ Геррика.

– Понимаю, – старый Эвелит снова открыл письменный прибор и задумчиво касаясь чернильницы с серебряными украшениями, коробочки с песком и подставки для пера из слоновой кости. Там был даже кусочек зеленого воска для печатей времен примерно викторианской эпохи. – Соблазн действительно велик, – признался Эвелит. – Эти предметы могут стать источником вдохновения.

– Дуглас, – заговорила девушка в черном. – Может, твои гости выпили бы шерри?

Дуглас Эвелит с удивлением поднял глаза, но через секунду кивнул.

– Да, Энид. Наверно, ты права. Шерри, господа?

С определенной озабоченностью мы приняли приглашение. Дуглас Эвелит направил нас жестом в другой конец библиотеки, под витринное окно, и указал нам места на большой, покрытой слоем пыли, обитой кожей софе. Когда мы сели на нее, раздалось громкое шипение выходящего воздуха и нас окружило облако пыли, густое, как пыль битвы. Дуглас Эвелит сел точно напротив нас в атласное кресло. В зеленом свете, проходящем через стекла витража, он выглядел точно как труп, который уже начинает гнить. Но его глаза были полны жизни и ума, а когда он заговорил, то высказывался живо и обаятельно:

– Я хотел бы, очевидно, знать, что вы ищете. Может, я смогу вам помочь. Собственно, если вы ищете то, что здесь есть, я уверен, что смогу вам помочь. Последние пятнадцать лет я упорядочивал и каталогизировал все собрание, время от времени пополняя его, а также продавая менее ценные книги и рисунки. Библиотека должна жить, господа. Никогда нельзя считать ее полной, так как тогда она атрофируется и перестанет быть полезной, а содержащаяся в ней информация станет недоступной. Конечно же, пока вы не совсем понимаете, о чем я говорю, но когда начнете работать – если я на это соглашусь, – то тут же заметите, как похожа библиотека на человека. Она живет и дышит так же, как и я, она такая же живая, как Энид или Квамус.

– Квамус? Этот индеец-слуга?

– Тот, кто нас сюда впустил?

– Да. Раньше он работал у Биллингтонов из Нью-Данвича, много лет назад, но когда последний из них умер, он приехал сюда. Без предупреждения. Попросту появился на пороге с чемоданом. Энид думает, что он колдун.

– Колдун? – рассмеялся Форрест.

Дуглас Эвелит ответил ему кривой невеселой улыбкой.

– В этих краях случается и более удивительные вещи. Это как будто колдовская страна. По крайней мере, была таковой, пока не вымерли старые фамилии и старые времена не ушли в забвение. Как вы знаете, первые поселенцы должны были научиться тому, что индейцы знали издавна: чтобы выжить здесь, нужно заключить соглашение с богами и духами, которые здесь правят. Конечно же, поселенцы без труда приняли такое положение дел. В те времена, в семнадцатом веке, люди безоглядно верили в Бога и его ангелов, а также в Сатану и его демонов. Поэтому не нужно было ломать себя психически, чтобы поверить в существование других сверхъестественных сил, в противоположность людям, которые живут сейчас. Вначале поселенцы намного больше зависели от индейцев, особенно когда пришли первые сильные морозы. Многие из них наладили близкие отношения с племенем наррагансет. Вроде бы некоторые поселенцы даже могли заклинать индейских духов лучше, чем сами индейцы. Я слышал, что особенно в этом преуспели Биллингтоны, да и один из Эвелитов вроде бы тоже приложил к этому руки.

– Мистер Эвелит, – вмешался Эдвард, опасаясь, что разговор начинает отклоняться от темы. – Я не буду от вас скрывать, что мы пытаемся установить точное положение корпуса „Дэвида Дарка“.

В ту же секунду в библиотеку вошла Энид, неся небольшой поднос с шерри. Она подошла к нам, постукивая каблучками, и подала бокалы. Одну мучительную секунду она наклонялась надо мной в удивительно провоцирующей позе, и я видел через вырез платья ее небольшие, тугие, как яблоки, груди. С улыбкой я взял бокал, однако в ответ она бросила на меня холодный взгляд, выражающий лишь полное равнодушие.

Когда она вышла и закрыла за собой двери библиотеки, Дуглас Эвелит заговорил хриплым от мокроты голосом:

– „Дэвид Дарк“? Что вы знаете о „Дэвиде Дарке“?

– Только то, что корабль принадлежал Эйсе Хаскету, назвавшему его именем Дэвида Дарка, евангелического проповедника, – объяснил Эдвард. – И что корабль выплыл из Салема во время страшного шторма и больше никто никогда не видел его. По крайней мере так сообщают исторические монографии. Они же сообщают и о том, что даже самые краткие упоминания о корабле были уничтожены во всех реестрах и корабельных журналах, а сам Эйса Хаскет запретил людям даже вспоминать об этом. Отсюда следует, что корабль разбился вскоре после выхода из гавани, затем придрейфовал назад в Салемский залив под сильными порывами северо-восточного ветра и наконец утонул у устья пролива Грейнитхед.

Дуглас Эвелит втянул щеки и задумчиво посмотрел на нас.

– Этот корабль утонул более двухсот девяноста лет тому назад, сказал он, старательно подбирая слова. – Скорее всего, маловероятно, чтобы от него осталось что-то, что стоит спасать, вам не кажется?

– Вообще-то нет, если он действительно утонул там, где мы подозреваем, – возразил Эдвард. – На западной стороне пролива Грейнитхед дно покрыто очень жидким илом, поэтому если „Дэвид Дарк“ сохранился, как и подобные ему другие затонувшие корабли того времени, в чем у нас нет причин сомневаться, то он осел в иле по самую ватерлинию, может, даже еще глубже, и в течение нескольких недель или месяцев погрузился в ил полностью.

– Ну и? – попросил его продолжать Дуглас Эвелит.

– Если мы правы, то „Дэвид Дарк“ все еще там. Сохранившийся полностью по крайней мере в части нижней палубы. А это значит, что сохранился и груз в трюме.

– Вы знаете, какой у него был груз на борту?

– В этом у нас уверенности нет, – ответил Форрест. – Мы знаем только, что жители Салема желали как можно скорее от этого избавиться и что это что-то вложили в специальный ящик или нечто того же рода.

– Мы уже более года погружаемся с аквалангом в этих местах, разыскивая корабль, – добавил Эдвард. – Я более чем уверен, что он затонул именно там. Я убежден в этом. Но если мы не найдем в документах какого-то указания, то мы можем его искать всю оставшуюся жизнь. Не стоит даже использовать эхозонд, пока мы не будем полностью уверены в том, что точно знаем местонахождение корабля. Там на дне лежит столько затонувших лодок и рыбачьих сетей, что мы непрерывно будем получать от эхозонда какие-то сигналы, и, естественно, каждый сигнал потребует очень тщательного изучения.

Старый Эвелит во время речи Эдварда потягивал шерри, но когда Эдвард закончил, он поставил бокал на столик рядом с креслом и иронически фыркнул.

– Так, собственно, почему вы хотите найти корпус „Дэвида Дарка“? спросил он всех нас. – Почему вам так срочно это понадобилось?

Я очень внимательно посмотрел на него.

– Вам известно, что там находится, верно? – спросил я его. – Вы знаете, что находится в этом корабле и почему люди так хотели от этого избавиться?

Дуглас Эвелит смерил меня таким же внимательным взглядом и улыбнулся.

– Да, – признался он. – Я знаю, что там находится. И если вы сумеете меня убедить, что у вас имеется достаточно причин поднять корабль, и отдаете себе отчет в грозящей вам опасности, то я вам все расскажу.

21

Конечно же, я понятия не имел, знает ли на самом деле Дуглас Эвелит, какая тайна скрывается в корабле „Дэвид Дарк“. Но все же я не стрелял вслепую. Книги, находящиеся повсюду, однозначно свидетельствовали, что старик интересовался историей и магией, а если он знал так много о первопоселенцах, заклинающих индейских духов, чтобы те помогли им выжить во враждебной среде, то, вполне возможно, он знал также и о крушении „Дэвида Дарка“.

Кроме того, никто иной, кроме Дугласа Эвелита, не мог знать положение корпуса корабля. Этот хрупкий, сморщенный как обезьяна старичок был нашей единственной надеждой.

– Моя жена погибла в автомобильной катастрофе немного более месяца назад, – тихо начал я. – В последнее время она начала меня посещать. Это значит, меня начал посещать ее дух. Не душа, если вам больше подходит это определение. Я разговаривал и с другими жителями Грейнитхед, которые недавно потеряли кого-то близкого, и открыл, что подобные явления не считаются чем-то необычным в этих местах.

– Это все? – спросил старый Эвелит.

– А разве этого недостаточно? – удивился Эдвард.

– Это не все, – продолжал я. – Два дня назад пожилая дама, проживавшая возле Восточнобережного шоссе, была убита духом своего умершего мужа, а еще раньше несколько человек погибло при не выясненных до конца и ужасающих обстоятельствах. Мне кажется, что эти духи вообще не дружелюбны, так как посещают живых лишь за тем, чтобы увлечь их в Страну Мертвых.

Дуглас Эвелит приподнял седую кустистую бровь.

– Страна Мертвых? – повторил он. – Кто говорил о Стране Мертвых?

– Моя жена, – ответил я. – Говоря по правде, я видел ее снова прошедшей ночью. Я видел вчера множество духов, всех этих чертовых покойников с Кладбища Над Водой.

Эдвард перехватил мой взгляд и кивнул в знак того, что теперь он понимает, почему я так странно вел себя с утра. Дуглас Эвелит отклонился назад в кресле, опираясь локтями на поручни. Его перепончатые ладони лежали неподвижно, как лапы мертвого крокодила. Форрест откашлялся и завертелся на софе так, что заскрипела кожаная обивка.

– Вы говорите правду, – наконец заговорил Дуглас Эвелит.

– Конечно, правду, – возмутился Форрест. – Вы что же, думаете, мы без причины поехали бы в такую даль и стали бы отрывать вас от дел, пусть даже и предлагая в дар такой ценный старый письменный прибор?

– Среди местных я слыву крайне подозрительной личностью, – заявил Дуглас Эвелит. – Меня считают колдуном, безумцем или воплощением Сатаны. Потому я и запираю двери, потому держу собак и крайне недоверчиво отношусь к непрошенным гостям. В последний раз, когда я впустил в дом четырех с виду очень приличных джентльменов, четыре года назад, они пытались меня избить, а мою библиотеку сжечь. И я, и библиотека уцелели только благодаря быстрому вмешательству Квамуса.

– Откуда вы знаете, что я говорю правду? – заинтересовался я.

– Ну что ж, многое указывает на это. Все, что вы говорите о Грейнитхед, совпадает с моими представлениями, а я уже издавна начал связывать эти явления с затонувшим „Дэвидом Дарком“. Однако призраки, которых вы описываете, значительно более грозны и более жизнеспособны, чем это было когда-либо в прошлом. Вы также сказали о Стране Мертвых, хотя и не могли знать, что именно это выражение связано с историей „Дэвида Дарка“, разве что вы провели фундаментальное и тщательное исследование исключительно с целью устроить такой страшный розыгрыш.

– Так вы знаете, почему эти духи сейчас куда опаснее, чем раньше? спросил Эдвард.

Дуглас Эвелит задумчиво потер рукой заросший седой щетиной подбородок.

– Возможны разнообразные объяснения. По сути дела, трудно утверждать что бы то ни было, пока груз „Дэвида Дарка“ не поднят на поверхность и не исследован. Но вы правы: источник влияния, воздействующего на умерших из Грейнитхеда, – это большой медный ящик, единственный груз „Дэвида Дарка“ в том рейсе. Возможно, морская вода разъела ящик настолько, что влияние вырвалось из него наружу.

– Какое влияние? – спросил Форрест.

Старый Эвелит поднялся из кресла и жестом позвал нас.

– Лишь несколько человек знали, что тогда произошло на самом деле, и этим людям пришлось дать клятву хранить тайну. Позже, как вам известно, Эйса Хаскет приказал убрать всяческие упоминания о „Дэвиде Дарке“ из всех корабельных журналов. Только благодаря корабельным реестрам, которые велись в Бостоне и в Мехико-сити и сохранились до наших времен, мы знаем о существовании этого корабля. Существует несколько рисунков и гравюр с изображением „Дэвида Дарка“; хотя все они наверняка скопированы с одного и того же эскиза, выполненного в 1698 году. Кажется, как раз недавно я продал довольно скверную акварель с „Дэвидом Дарком“, вернее, копию единственного уникального эскиза.

– Эту акварель у Эндикотта купил я, – прервал я его.

– Вы? Ах, это удачно. Сколько вы заплатили?

– Пятьдесят долларов.

– Да ей красная цена – пятерка. Наверняка она была написана даже не в то время.

– Вроде бы ты великолепно в этом разбираешься, – ткнул меня под ребро Форрест, а я сделал отчаянную мину.

Дуглас Эвелит провел рукой по корешкам книг, выбрал тонкий том в сером переплете и положил его на стол.

– Это не оригинал, – заявил он. – Оригинал вероятнее всего исчез или сгорел много лет назад. Но кто-то был настолько предусмотрителен, что сделал точную копию, включая рисунки. Она-то и лежит сейчас перед вами. Эта копия была сделана в 1825 году, однако неизвестно, кто ее сделал и зачем. Мой прапрадед, Джозеф Корлит, купил ее у одной вдовы в Динс-Корнерс; внутри у нее имеется следующее замечание, написанное его почерком: „Это, наконец, все объясняет, сказал я Сьюэллу“. Вот, смотрите, именно этот лист. Видите дату? 1831 год.

– А известно, кто написал оригинал? – спросил Эдвард.

– О, да. Это личный дневник майора Натаниэля Салтонстола из Хейверхилла. Салтонстол был одним из судей в процессах ведьм в Салеме. Может, вы помните, что именно судья Салтонстол первым усомнился в правдивости показаний свидетелей и предпочел отставку дальнейшему исполнению своих функций. По сути же дела он был унижен и разъярен до такой степени, что лично провел следствие по делу „Великого безумия“, как назвали позже охоту на ведьм. Его дневник содержит единственный полный и относительно подробный отчет об интересующих нас событиях.

Дуглас Эвелит перевернул пару страниц дневника и провел выцветшим ногтем по строчкам наклонного почерка девятнадцатого века.

– Салтонстол поселился в Салеме только зимой 1691 года. До этого он жил вместе с женой и семьей в Нью-Бедфорде, поэтому ничего не знал о событиях, которые предшествовали гонениям на ведьм из Салема.

Затем Дуглас Эвелит прочел нам содержащийся в дневнике отчет о процессах ведьм в Салеме. „Великое безумие“, как называл их судья Салтонстол, согласно версии, преподнесенной во многих исторических книгах, началось в 1689 году. Согласно этой версии, в Салем прибыл торговец по имени Самуэль Перрис, который решил сменить профессию и принял духовный сан. 19 октября 1698 года он принял пост первого пастора Салема. Перрис привез с собой двух рабов из Вест-Индии, мужчину по имени Джон Индус и его жену Тетубу. Оба могли гадать по руке, предсказывать будущее и показывать карточные фокусы. Они охотно забавляли местных детей россказнями о чарах и колдуньях. Однако из-за этой болтовни дети стали вести себя удивительным образом – или притворялись, что кто-то их сглазил, или делались подверженными детской истерии. Во всяком случае, у них бывали ужасные приступы, дети кричали, бились в судорогах и катались по земле. Доктор Григгс, местный врач, исследовал „больных“ детей и сразу же заявил, что они околдованы.

Перепуганный преподобный Перрис пригласил духовенство со всей округи в свой дом на целодневный пост и молитвы. Это духовенство помогало ему во время пыток, каким подвергали „больных“ детей. Когда они увидели, что дети вырываются и визжат, они подтвердили диагноз врача: на детей, несомненно, наведена порча.

Следующий вопрос был таков: а кто же их околдовал? Во время интенсивного допроса дети называли три имени: „Гуд“, „Осборн“ и „Тетуба“.

Так первого марта, в присутствии Джона Готорна и Джонатана Корвина, двух высших по рангу судей в Салеме, Сара Гуд, Сара Осборн и Тетуба были обвинены в колдовстве. Сара Гуд, несчастная женщина, почти не имевшая друзей, решительно все отрицала, но дети при виде ее визжали и кричали, поэтому ее быстро признали виновной. Сара Осборн была насильно приведена в суд, хотя она еще не встала после тяжелых родов; когда же она появилась, на детей напали корчи, поэтому в ее возражения не поверили. Тетуба, суеверная и запуганная, сама призналась, что сдалась на нашептывания Сатаны и что она и другие обвиняемые летали по воздуху на метлах. Этого было достаточно в качестве доказательства: всех трех женщин тут же заковали в цепи и бросили в подвал.

„Больные“ дети продолжали обвинения. Восьмидесятидвухлетний Джордж Якобс, благородной внешности, седой как лунь старец, следующими словами ответил на обвинения в колдовстве: „Вы обвиняете меня в том, что я колдун. Вы с таким же успехом вы можете ставить мне в вину то, что я ловлю мышей. Я не сделал за свою жизнь ничего плохого“. Джордж Якобс тоже был признан виновным и брошен в подвал.

Расправа началась и длилась все лето 1692 года в атмосфере нарастающего напряжения и истерии. Вся деревушка Салем была, казалась, охваченной горячкой „охоты на ведьм“. В следующие годы поселяне часто вспоминали этот период как „злой сон“ или „кошмар“, от которого они не могли очнуться.

Тринадцать женщин и шестеро мужчин были повешены на Виселичном Холме – первой жертвой была Бриджит Вишоп, казненная десятого июня, последней Мари Паркер, казненная двадцать второго сентября. Точнее говоря, 22 сентября было повешено восемь ведьм и колдунов. Когда их тела заболтались в воздухе, преподобный Нойс заметил: „Что же, это грустное зрелище, восемь висельников, танцующих на виселице“.

Однако два дня спустя произошла казнь такая жестокая, что потрясенные жители Салема начали пробуждаться от своего „Великого безумия“. Старый Жюль Кори из Салем-фарм не признал достаточными показания „больных“ детей. Его вызвали на суд, но он не хотел ничего говорить. Трижды его вызывали перед лицом судьи, и трижды Кори отказывался давать показания. Его отвели на пустырь между секторами кладбища, раздели догола, заставили лечь на спину, после чего на его тело начали устанавливать тяжести. По мере того, как тяжесть увеличивалась, язык Кори высовывался изо рта, а шериф своей тростью вталкивал его назад. Кори был первым гражданином Новой Англии, к которому применили староанглийскую казнь раздавливания до смерти.

Судья Салтонстол писал: „Кажется, будто буря наконец утихла, а люди пробудились от сна. Никогда до сих пор в истории я не видел такой быстрой, неожиданной и полной смены чувств“. Казней больше не было, а в мае следующего года все обвиняемые, ожидавшие суда, были освобождены.

Но отчет судьи Салтонстола не заканчивался на этом. Он писал дальше: „Меня мучило любопытство, как же это Безумие началось и почему оно ушло так неожиданно. Действительно ли дети болели или злобно подшутили над нами? И стал я доискиваться правды об этих злосчастных случаях, и со значительной помощью Майки Бэрроуза, который был секретарем у Эйсы Хаскета, собрал я вести столь же необычные, сколь и страшные, но за истинность и достоверность которых готов своим словом ручаться“.

Дуглас Эвелит позвонил в маленький серебряный колокольчик, и появился индеец-слуга Квамус. Квамус смерил нас взглядом, впрочем, равнодушным, однако Эвелит еще раньше дал нам понять, что индейцу не составило бы труда сбросить нас с лестницы или поломать нам кости.

– Квамус, – заговорил Эвелит, – эти джентльмены останутся на ленч. Достаточно холодного паштета. Принеси, пожалуйста, и бутылку „Пуильи Фьюм“, нет, две бутылки, и поставь их в ведерко со льдом.

– Да, сэр.

– Квамус…

– Да, сэр?

– Эти джентльмены приехали поговорить о „Дэвиде Дарке“. Их визит может иметь для нас очень большое значение.

– Да, сэр. Понимаю, сэр.

Квамус вышел, а старый Эвелит придвинул к себе одно из высоких кресел и уселся в него.

– Прошу вас, садитесь, – поощрил он нас. – Последняя часть дневника Салтонстола крайне интересна, но не совсем упорядочена, и лучше я сам расскажу вам об этих событиях. Если хотите, можете сделать копию этих страниц, особенно тех, которые вас заинтересуют; но если бы вы сами попытались расшифровать записки судьи Салтонстола, боюсь, это заняло бы у вас очень много времени, так же, как и у меня.

Мы все придвинули кресла, а Дуглас Эвелит поставил локти на разделявший нас стол и, поглядывая на нас по очереди, начал рассказ. Я никогда не забуду этот час в библиотеке Эвелита, когда я слушал таинственную историю „Дэвида Дарка“. Мне казалось, я был вырван из современного мира и перенесен в семнадцатый век, когда люди верили в дьяволов, ведьм и оборотней. Дождь снаружи постепенно стихал, через витражные стекла в комнату заглянули бледные лучи солнца и озарили нас светом, который казался таким же старым, как и услышанный рассказ.

– События, имевшие место в Салеме летом 1692 года, начались не с мистера Перриса, как утверждают работы современных историков, а значительно раньше, с Дэвида Иттэя Дарка, пламенного проповедника, жившего вначале в Нью-Данвиче, а потом в Милл-Понд, неподалеку от деревни Салем.

Согласно описаниям свидетелей, видевших его, Дэвид Дарк был высоким мрачным мужчиной с длинными, черными, сальными волосами, спадающими до плеч. Он глубоко верил, что только добродетельная, праведная жизнь дает право печься о месте на небе, и потому его прихожанам следовало быть готовыми к тому, что почти наверняка они попадут на целую вечность в ад. В марте 1682 года Дэвид Дарк заявил своей пастве, что на поле за Динс-Корнерс он встретился с самим Сатаной, и что Сатана дал ему пергамент, на котором были выжжены имена всех крестьян из Салема, приговоренных к вечным мукам. Конечно же, это произвело огромное впечатление на поведение упомянутых лиц. Судья Салтонстол отметил, что годы 1682 и 1683 были „крайне моральными годами“ в Салеме и окрестных поселениях.

– Вы думаете, он на самом деле видел Сатану или что-то в этом роде? спросил Эвелита Эдвард.

– Судья Салтонстол проводил следствие по этому делу, – ответил Дуглас Эвелит. – Он узнал только, что Дэвид Дарк в предшествующем упомянутому событию году подружился с несколькими индейцами из племени наррагансет, а особенно с одним из них, который в своем племени считался могущественнейшим чудотворцем и шаманом из живущих. Судья не был склонен делать поспешные выводы; он предпочитал представлять полный и точный перечень фактов. Однако он все же осторожно выразил мнение, что, возможно, Дэвид Дарк и индейский шаман вызвали духа, и что одно из древних и злых индейских божеств Дарк мог принять за Сатану или кого-то из помощников Сатаны.

Темноволосая девушка по имени Энид снова вошла в библиотеку, неся серебряный поднос с хрустальным графином, и спросила, нет ли у нас желания выпить еще по одному бокалу шерри. Я лично мечтал о тройной порции виски, но и шерри принял с большой благодарностью.

– В 1683–1689 годы о Дэвиде Дарке было слышно очень мало, – продолжал Дуглас Эвелит. – Видимо, он на какое-то время отказался от обязанностей пастыря и посвятил себя учебе. Ни у кого не было ни малейшего представления, что именно изучал Дэвид Дарк, но судья Салтонстол отметил, что по ночам над его домом был виден свет на небе, а окрестные жители не приближались к лесу, окружающему его усадьбу, поскольку оттуда доносился вой неизвестных бестий.

Однако в 1689 году Дэвид Дарк появился снова и начал произносить проповеди, нередко в церкви в центре Салема. После одной особенно пламенной проповеди к нему подошел купец Эйса Хаскет, на которого речи Дарка произвели большое впечатление. Хаскет, который сам был своего рода религиозным фанатиком, заявил Дарку, что они оба должны начать кампанию за исправление морали и мыслей жителей Салема.

В этом месте в записи включено признание Майки Бэрроуза. Майка Бэрроуз работал у Эйсы Хаскета пятнадцать лет и относился к его самым доверенным помощникам. Потому он и присутствовал при разговоре, во время которого Дэвид Дарк предложил Хаскету послать в Мексику корабль для очень особенной цели.

– В Мексику? – повторил Эдвард. – Но что все это имеет общего с Мексикой?

– Мексика – центральный и ключевой пункт во всей истории „Дэвида Дарка“, – ответил Дуглас Эвелит. – Потому что все духи и демоны, которых Дэвид Дарк заклинал в своей усадьбе Милл-Понд, служили грозному демону, когда-то властвовавшему на всем американском континенте. Я говорю о живом скелете, которому воздавали почести ацтеки на острове Теночтитлан, впоследствии – Мехико-сити. Как Дэвид Дарк узнал об этом демоне, судья Салтонстол не объясняет, но очень правдоподобно, что ему сказал о нем шаман-наррагансет. Во всяком случае, Дэвид Дарк убедил Эйсу Хаскета, что необходимо послать в Мехико-сити экспедицию, найти останки демона и привезти их в Салем, чтобы напугать и принудить к послушанию местное население. Именно так использовали этого демона сами ацтеки – чтобы склонить религиозных отступников поклоняться Тецкатлипоке и Кетцалькоатлю.