Текст книги "Пария"

Автор книги: Грэхем (Грэм) Мастертон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Я обошел все кладбище, пока снова не очутился у ворот. Меня охватило непреодолимое желание убежать как можно дальше отсюда, но одновременно меня охватил ужасный страх, что если я побегу, то все эти призраки ринутся в погоню и догонят меня.

Я остановился у ворот, поглядывая на город умерших, мерцающий, отмеченный пятном разложения. Джейн стояла немного дальше, поглядывая на меня.

– Я не могу к тебе вернуться, – сказала она тихим, далеким голосом. Но ты можешь прийти ко мне.

Я отвернулся от нее. Я помнил, как она выглядела в день нашего бракосочетания. Я помнил, как она сидела на краю постели, еще не сняв фату, и отстегивала белые чулки от белого пояса, а подтянутая на бедрах юбка, открывала великолепные пышные ляжки. Везде были цветы, вся комната была заполнена запахом гвоздик и душистого горошка. А лицо Джейн словно излучало какой-то колдовской блеск. Лицо девушки, которую я любил.

Этот призрак не был Джейн. По крайней мере, той Джейн, которую я любил. Она ничем не отличалась от других призраков с Кладбища Над Водой, бледных электрических импульсов минувшей жизни. Мне нечего было здесь искать. Все эти призраки, выглядящие так ужасающе, не могли сказать мне, что следует сделать, чтобы отослать их на вечный покой. Они были такие же, как и Джейн, и Эдгар Саймонс, и хотели они лишь одного: чтобы их живые родственники поселились вместе с ними в их мире. Но при этом я не знал точно, желали они этого или нет; они были слишком равнодушны, слишком поглощены своими собственными непонятными страданиями. Скорее, тут действовала какая-то сила, которая использовала их, чтобы привлечь живых в королевство смерти, возможно даже, что это была та самая сила, которая лежала на дне Салемского залива, внутри корпуса „Дэвида Дарка“.

Я направился в сторону Аллеи Квакеров, прочь с кладбища. Я слышал, как Джейн зовет меня, но не слушал ее. Она будет просить, чтобы я не покидал ее, чтобы я остался с ней и был ее любовником. Хоть я и очень тосковал по ней и дал бы не знаю сколько, чтобы снова ее увидеть, снова быть с ней, снова ласкать ее, я не был готов совершить самоубийство. С тех пор, как я начал встречать мертвых, я стал намного лучше понимать ценность жизни.

Я прошел едва ли треть пути до Аллеи Квакеров, когда заметил двух или трех призраков с кладбища, которые последовали за мной, двигаясь по склонам холма на расстоянии в каких-нибудь двадцать ярдов. Я оглянулся. Сзади их было больше, примерно с дюжину. А чуть левее с полдюжины стремилось за мной вдоль берега.

Приближаясь, они непрерывно завывали пискливыми голосами. Иногда этот звук был резок и выразителен, иногда приглушен ветром, но он не смолкал ни на секунду – ужасный, неимоверно воинственный клич, как будто умершие с Кладбища Над Водой жаждали моей крови.

Я побежал, сначала не очень быстро, чтобы проверить, могут ли эти призраки гнаться за мной. Они замерцали и ускорили свой полет. Двигались они как-то удивительно: некоторые бежали, другие кувыркались в воздухе, как призрак Джейн, третьи планировали с распростертыми руками, а их погребальные саваны трепетали у них за спиной в морском бризе, как хвосты чаек. Меня охватил глубокий извечный страх, тот самый, который испытывали люди в семнадцатом веке, когда в город, танцуя, подпрыгивая и показывая ужасные раны, являлись прокаженные нищие. И все это время я слышал пронзительное завывание, в котором теперь звучала радостная нота, как будто призраки знали, что вскоре достанут меня.

Теперь я на самом деле побежал. Но как быстро могут двигаться призраки? Наверняка они легко могут опередить меня и держатся на расстоянии только чтобы поразвлечься! Но не это меня должно было сейчас волновать. Мне нужно было побыстрее вернуться домой.

Ну, а дальше что? – подумал я. Призрак Джейн без труда мог проникнуть в дом. Сегодня ночью она открыла входную дверь, даже не касаясь ручки. Я слышал свое свистящее дыхание и шелест трущихся друг о друга штанин. Не думай об этом, сказал я сам себе. Знай беги.

Я глянул вправо. Кошмарные призраки все еще держались за мной, танцуя и вибрируя на ветру. Слева берег начал сужаться и приближаться. Я отчетливо различал преследующих меня чудовищ, которые двигались с гипнотической медлительностью и все же без труда догоняли меня. Я не отважился взглянуть через плечо, так как мне казалось, что ужасный вой раздается прямо за моей спиной. Я поклялся бы, что слышал даже шелест травы, над которой скользили духи.

Всего двести ярдов отделяли меня от дома, когда я понял, что не успею. Мне казалось, что у меня вместо ног – неуклюжие протезы, вытесанные из тяжелой древесины. Дыхание разрывало мне легкие, ледяной пот заливал лоб. И все это время бело-голубые призраки преследовали меня с ужасной, нечеловеческой настойчивостью, как демоны ночи.

Я почувствовал, как что-то вцепилось в мои волосы, словно летучая мышь или рука скелета. Я резко сбросил это что-то и снова ускорил шаг, усилием воли заставляя себя бежать вверх по склону и преодолевая барьер боли и полного истощения. Звук погони все приближался. Призраки сидели чуть ли не у меня на затылке, завывали, кричали и шептали: стой, стой, останься с нами, возвращайся, не покидай нас.

Неожиданно я почувствовал, как что-то подняло меня – буквально подняло в воздух, после чего я упал и покатился по жесткому травянистому склону. Я попробовал подняться, но тогда какая-то невидимая сила бросила меня навзничь так резко, что у меня что-то треснуло в позвоночнике и воздух со свистом вырвался из легких. Я попытался встать второй раз, и второй раз меня повалило на землю. На этот меня будто придавило к траве и камням, как если бы на мне, не давая двинуться, лежала какая-то огромная тяжесть.

Призраки собрались вокруг меня. Иссякающая электрическая энергия, которая когда-то представляла их душу, ползла червями по тронутым разложением лицам. Они шелестели, как старая бумага, скомканная и расправляемая бесчисленное количество раз; как дыхание, которое слышно на старом покинутом чердаке, хотя там никого нет. К тому же от них шла весьма ощутимая вонь, не столько гниющего тела, сколько, скорее, жженых кабелей и испорченной рыбы.

Они окружили меня, но не пробовали сразу меня коснуться. Я лежал, придавленный к земле, с трудом ловя воздух, еле живой от страха, однако мысленно все еще искал какого-то выхода. Даже погруженный в алую бездну паники, человеческий ум не перестает лихорадочно работать над планами спасения.

Призраки немного отступили, и появилась Джейн, очень высокая, с лицом, настолько удивленным, что ее почти невозможно было узнать.

– Тыыыы ммоййй! – проблеяла она. Мне показалось, что время остановилось. Воздух стал густым, как глицерин. Каждое мое движение, когда я дергался под невидимой тяжестью, казалось, растягивалось на бесконечное время.

Джейн растопырила заканчивающиеся длинными ногтями пальцы. Электрические искры начали перескакивать с одного пальца на другой, как в генераторе Ван-де-Граафа. Джейн наверняка потребляла все больше энергии, ее тело светилось и мерцало, а с волос и плеч взлетали тучи искр, как будто тучи паразитирующих на ней червей. Запах горелого стал еще сильнее. Дрожь пробежала по собравшимся, как будто все призраки участвовали вместе с Джейн в этой могучей разрядке психической энергии.

Ее наверняка было достаточно, чтобы убить меня. Наверняка ее было достаточно, чтобы освободить мой дух и оставить на склоне мое сожженное тело – следующий необъяснимый несчастный случай. Потом и я начал бы посещать Грейнитхед и окрестности, может быть, разыскивая Джилли, чтобы и ее в свою очередь занести в списки мертвых.

Джейн коснулась меня пальцами, и я почувствовал парализующий удар тока. Я инстинктивно дернул левой ногой, и мое левое веко спазматически затрепетало.

– Можешь теперь присоединиться ко мне, – шептала Джейн. – Лучше было бы, если бы ты погиб при несчастном случае или совершил самоубийство, но… я не могу больше тебя ждать. Я хочу тебя, Джон. Хочу, чтобы ты вошел в меня, Джон.

Она придвинула ближе растопыренные пальцы. Я видел, как электричество сползало по линиям ее ладони, вдоль линии жизни, линии сердца и линии разума. Даже под ногтями и вокруг кистей крутились искрящие завихрения. Энергия человеческой жизни должна была отправить меня в гроб, прямо к Джейн.

Я бился изо всех сил, но тяжесть на моей груди даже не дрогнула. Вокруг меня призраки начали петь и выть; ужасающая какофония напоминала психиатрическую клинику. У моего лица была бестелесная нога мертвой женщины с фосфоресцирующими кончиками пальцев. Немного дальше стоял мужчина в капюшоне без половины лица, дико всматриваясь в меня своим единственным лишенным века глазом.

– Ты не можешь это называть любовью! – крикнул я Джейн голосом, пискливым от страха. – Мы не для этого сочетались браком. Мы не для этого хотели иметь ребенка! Боже, если ты действительно меня любишь, Джейн, отпусти меня!

Джейн посмотрела на меня своими непроницаемыми глазами. Электричество червями ползало вокруг ее рта и переплывало через зубы.

– Ребенка? – повторила Джейн, как громкое эхо.

– Да, – сказал я дрожащим голосом. Я был так перепуган, что сам не знал, что несу. – Ребенка, которого ты носила в себе, когда погибла. Нашего ребенка!

Призрак Джейн, казалось, глубоко задумался над моими словами. Вокруг нас кладбищенские призраки шептали и пели, а над нашими головами ночные облака неслись по небу, как будто убегая от того, что меня ожидало.

– Ребенка… – шептала Джейн. Она на секунду стала нерешительной и отодвинулась от меня, скорее даже скорчилась и одновременно отступила. Ребенок… – еще раз прошептала она. Ее шепот раздавался так же близко, как и раньше. – Но ведь наш ребенок так и не родился.

Я огляделся. Казалось, остальные призраки также начали отступать. Две трети их уже отошло и исчезло. Неожиданно я почувствовал, что тяжесть, давившая мне на грудь, исчезла. Я неуверенно встал и пригладил спутанные волосы. Со страхом и неописуемым облегчением я смотрел, как призраки отлетают, отходят и с опущенными головами ковыляют вниз по травянистому склону. Наконец все они исчезли за воротами кладбища.

Осталась только Джейн, угасшая и невыразительная. Теперь она держалась поодаль и уже не пыталась поразить меня электрическим током. Ветер развевал ее волосы, белая одежда трепетала вокруг ее ног, но теперь я едва видел ее в темноте.

– Я потеряла тебя, Джон… Ты уже никогда не будешь моим…

– Почему? – мысленно, не вслух, спросил я ее.

– В Страну Мертвых ты можешь войти только как наследник… по вызову того из родных, кто умер как раз перед тобой… Есть такая сила, благодаря которой мертвые могут вызывать к себе живых. Наш сын умер в больнице… но уже после моей смерти, поэтому он и только он может вызвать тебя, чтобы ты присоединился к нам… Но он так и не родился, и его душа все еще пребывает в высшей сфере, сфере покоя. Он не может появиться тут, чтобы ввести тебя в Страну Мертвых…

Я не знал, что ей ответить. Я припомнил, какой она была раньше. Я напомнил себе, как она радовалась, узнав, что беременна. Если бы я только знал в тот день, когда доктор Розен позвонил мне, извещая, что я стану отцом… если бы я тогда знал, что однажды ночью мой сын спасет мне жизнь.

– Что теперь будет с тобой? – спросил я Джейн, на этот раз вслух.

Она съежилась еще больше.

– Теперь я должна буду навсегда остаться в Стране Мертвых, теперь я уже никогда не познаю покоя…

– Джейн, что я могу для тебя сделать? – закричал я. – Как я могу тебе помочь?

Наступило долгое молчание. Призрак Джейн замигал еще слабее и исчез. Осталась только дрожащая тень на фоне темных холмов.

Потом какой-то глубокий, булькающий голос, пародия на голос Джейн, сказал:

– Спаасиии кораабль.

– Корабль? Какой корабль? „Дэвид Дарк“? Скажи же мне! Я должен знать, что это значит!

Кооорррааабббль! – повторил голос едва внятно и еще больше растягивая буквы.

Я подождал еще, еще каких-то голосов и призраков, но казалось, что они наконец оставили меня в покое. Я повернул в сторону дома. Чувствовал я себя настолько измученным и угнетенным, как еще никогда в жизни.

Когда я дошел до вершины холма, то увидел перед домом машину „скорой помощи“ с мигающим красно-голубым светом. Я понесся тяжелой рысью и добежал до калитки как раз в то время, когда два санитара выносили на носилках Констанс Бедфорд. Уолтер Бедфорд шел за ними с ошеломленным выражением лица.

– Уолтер? – спросил я, задыхаясь. – Что случилось?

Уолтер смотрел, как санитары укладывают носилки в машину. Затем взял меня за руку и провел к капоту „скорой помощи“, за пределы слуха санитаров. Кроваво-красный отблеск то зажигался, то гас на его лице, попеременно уподобляя его то доктору Джекиллу, то мистеру Хайду.

– У нее же нет ничего серьезного, не так ли? – спросил я. – Ведь Джейн только разок дыхнула на нее или что-то в этом роде, и все?

Уолтер опустил голову.

– Не знаю, чем она дыхнула и как она это сделала, но, во всяком случае, это что-то было холоднее, чем жидкий азот. Минус двести градусов по Цельсию, как мне сказали.

– Ну и? – поторапливал я его, боясь даже догадаться, что могло произойти с Констанс.

– Ее глаза замерзли, – ответил Уолтер дрожащим голосом. – Буквально замерзли, закаменели и, конечно же, стали крайне хрупкими. Когда она прижала к ним руки, чтобы уменьшить боль, то они лопнули, как мыльные пузыри. Она потеряла глаза, Джон. Она слепа.

Я крепко обнял его рукой. Он трясся всем телом и вцепился в меня так, будто не мог держаться на ногах. Один из санитаров подошел к нам и сказал:

– Как хорошо, что вы пришли. Займитесь им. Он пережил черт знает какое потрясение.

– Что с его женой? Что…

Санитар пожал плечами.

– Мы сделали все, что было в наших силах. Но, похоже, носовая перегородка и вся передняя часть головы промерзли. Возможно, дошло до частичного повреждения мозга. Врачи выяснят все только после тщательного осмотра.

Уолтер задрожал.

– Вы не знаете, как это могло случиться? – спросил санитар. Наверняка же кто-нибудь поблизости от вас держит дома баллоны с жидким газом? Знаете, там, азот, кислород или что-то еще в таком же роде.

Я покачал головой.

– Никого такого не знаю. У меня в доме ничего подобного нет.

– Она всегда была такая ласковая и добрая, – прошелестел Уолтер. Она так сильно любила мать. Никогда не была холодной, безразличной. Никогда, никогда…

– Все будет хорошо, – повторил санитар, затем помог Уолтеру сесть в карету „скорой помощи“ через заднюю дверь. Он запер за ним дверцу, подошел ко мне и сказал:

– Это ваша теща, верно?

– Точно.

– Последите за стариком. Ему нужна ваша помощь.

– Вы думаете, что умрет?

Санитар поднял руку:

– Я не говорю, что она будет жить, и не говорю, что она умрет. Но всегда помогает, если у пациента есть воля к жизни, а у нее ее явно совершенно нет. Что-то связанное с ее дочерью, не знаю точно. Наверно, речь идет о вашей жене, нет?

– О моей бывшей жене. Она умерла месяц назад.

– Очень жаль, – сказал санитар. – Плохой год для вас, да?

20

Когда мы ехали в округ Дракут, на встречу со старым Дугласом Эвелитом, лило как из ведра. Небо затянула непроницаемая серость, напоминающей мокрую фланель, а дождь лил и лил, как будто и не собирался переставать, как будто в Массачусетсе никогда уже не засветит солнце.

Мы ехали втроем на моей машине – я, Эдвард и Форрест. Джимми Карлсен тоже хотел выбраться с нами, но его мать в последнюю секунду потребовала, чтобы он ехал в Кембридж и съел воскресный ленч со своими кузенами из Аризоны.

– Мать Джимми из тех мегер, которые не могут не настоять на своем, объяснил Форрест, когда мы уже отправились в путь.

– Каждая мать такова, – ответил Эдвард, и я с жалостью и сочувствием подумал о Констанс Бедфорд. Уолтер позвонил мне утром и сказал, что Констанс все еще находится в отделении интенсивной терапии и что врачи из Грейнитхед очень сдержанно оценивают ее шансы выжить. „Серьезные физические повреждения и психический шок“, так звучал диагноз.

Пока я еще не рассказал Эдварду и Форресту об ужасных событиях прошедшей ночи. Я хотел сначала сам их обдумать, а уж потом начинать о них дискутировать, особенно с кем-то, кто настроен так скептически, как Эдвард. Я собирался рассказать им все, рано или поздно, но сейчас я просто не мог сосредоточиться. Своим внутренним взором я видел напирающих призраков, открытые гробы и потрескавшиеся глазные яблоки. Я ничего из всего этого не понимал и не хотел в этом пытаться разобраться, чтобы не создать еще больших проблем для своих мозгов. Это было нечто значительно большее, чем „постпогребальная депрессия“ доктора Розена. Это был иной мир, иной способ существования, слишком могущественный и таинственный для способностей и возможностей врачей и психиатров. Если я хотел как-то помочь Джейн, Нийлу Манци или тем ищущим искупления душам, которые преследовали меня минувшей ночью, я должен был подробно познакомиться с этим иным миром, откинув всякие предубеждения и готовые выводы.

В Страну Мертвых ты можешь войти только как наследник… Так она сказала, будто цитировала из книги… по вызову того из родных, который умер перед тобой…

Эти слова утвердили меня в моей первоначальной версии: смертельные случаи в Грейнитхед носили сверхъестественный характер, умершие вызывали к себе живых – это был какой-то спиритический сеанс наоборот, с трагическими, нередко ужасными последствиями.

По крайней мере теперь я знал только одно: что сам я неприкосновенен, нахожусь под защитой моего неродившегося сына. Может, не от всей мощи того, что лежало на дне в трюме „Дэвида Дарка“, но наверняка от Джейн.

Сидя за рулем, я чувствовал нарастающую горечь; горечь и усталость. Охваченный ужасающей депрессией, я повторял себе, что я совершенно бессилен, что я не могу сделать ничего, чтобы обеспечить покой душе Джейн. Хотя после ее смерти я погрузился в пучину отчаяния, намного хуже было сознание, что ее душа все еще томится в этой ужасной бездне среди призраков, скелетов и гниющих трупов. Боль стала более мучительной, а беспомощность и отчаяние усилили старое чувство потери.

Я слушал Брамса по автомобильному магнитофону, чтобы успокоиться, и болтал с Эдвардом и Форрестом о Джилли Маккормик, о музыке, о „Дэвиде Дарке“… и снова о Джилли Маккормик.

– Она к тебе неравнодушна? – спросил Эдвард, когда мы въезжали в пригород Берлингтона.

– Кто, Джилли?

– А кто же еще?

– Не знаю, – ответил я. – Мне кажется, между нами есть какая-то симпатия.

– Ты слышал, – завопил Форрест. – Между нами есть какая-то симпатия. Так говорит образованный тип вместо: „Мы только друзья“.

Эдвард снял очки и протер их мятым платком.

– Восхищаюсь твоим темпом, Джон. Ты действительно прешь к цели, как „Шерман“, когда чего-то хочешь.

– Она очень привлекательная девушка, – ответил я.

– Это точно, – согласился Эдвард. Казалось, я почувствовал в его голосе нотку ревности.

Форрест склонился с заднего сиденья вперед и слегка похлопал Эдварда по плечу.

– Не переживай, – обратился он ко мне. – Эдвард влюбился в Джилли с первого же взгляда.

В Берлингтоне мы свернули с шоссе номер 95 вправо и поехали на северо-восток по шоссе номер 93. Автомобиль пересекал лужи, разбрызгивая их. „Дворники“ выражали свое возмущение неустанным писком резины, скользящей по стеклу, а на боковых окнах дрожали капли дождя, как будто упорные, не дающие себя прогнать воспоминания.

– Знаете, – провозгласил Эдвард, – Брамс играл на фортепиано в танцклассах и в портовых забегаловках.

– Это еще ничего, – ответил Форрест. – Прокофьев ведь даже готовил сукиаки.

– А какую это связь имеет с Брамсом, ко всем чертям? – закипятился Эдвард.

– Ради Бога, заткнитесь оба, – заревел я. – Я сегодня не в настроении для академических споров.

Оба послушно заткнулись, и с минуту мы молча ехали под дождем в сторону округа Дракут. Потом Эдвард заявил:

– Так это правда? С этим сукиаки?

– Конечно, – подтвердил Форрест. – Он научился этому в Японии. Но в то же время он так никогда и не полюбил суси. Заявлял, что после суси его постоянно тянет сочинять не в такт.

Мы добрались до Тьюсбери в самом начале первого. Эдвард уверил нас, что он великолепно помнит дорогу к дому Эвелита. Но тем не менее следующие десять минут мы ездили кругами вокруг лужайки, разыскивая главные ворота. У ограды стоял пожилой мужчина в длинном, до пят, непромокаемом плаще с капюшоном и хмуро приглядывался к нам, когда мы проезжали мимо него в третий раз.

Я съехал на край дороги и остановил машину.

– Прошу прощения, не подскажете, как нам доехать до дома под названием Биллингтон?

Мужчина подошел к нам ближе и вперил в нас строгий взгляд, как деревенский коп, пытающийся определить, не хиппи ли мы и не страховые ли мы агенты из большого города.

– До дома Эвелитов? Вы его ищете?

– Да, извините. Мы договорились с мистером Дугласом Эвелитом на двенадцать часов.

Мужчина сунул руку под плащ, вытащил „луковицу“ наверно в стоун весом, открыл крышку и посмотрел на циферблат через нижние части бифокальных очков.

– В таком случае, вы опоздали. Уже 12:13.

– Только покажите нам дорогу, хорошо? – вмешался Эдвард.

– Да, доедете легко, – ответил тот. – Нужно проехать ограду и с другой стороны свернуть влево рядом с вон тем кленом.

– Большое спасибо.

– Не благодарите, – буркнул мужчина. – Я не пошел бы туда ни за какие сокровища.

– В дом Эвелита? Почему же?

– Этот дом проклят, вот почему. Проклят и одержим. Если бы это от меня зависело, то я сжег бы его до самого фундамента.

– Ох, успокойтесь, – бросил Эдвард. Очевидно, он науськивал старика, чтобы вытянуть у него побольше информации. – Мистер Эвелит просто отшельник, вот и все. Но ведь это еще не значит, что в его доме страшно.

– Страшно, говорите? Ну так вот что я тебе скажу, сынок: если хотите увидеть дом, где страшно, то поезжайте мимо дома Эвелита в летнюю ночь, вот что. Услышите самые безумные звуки на этом свете, вопли, стоны и тому подобное. Увидите удивительные отблески, танцующие на крыше, и если я не ошибаюсь, можете заглянуть на обратной дороге ко мне. Поставлю вам обед и дам деньги на билет назад, откуда вы приехали.

– Из Салема, – ответил Форрест.

– Из Салема, да? – переспросил мужчина. – Ну, если живете в Салеме, то знаете, о чем я говорю.

– Вопли и стоны? – уточнил Эдвард.

– Вопли и стоны, – подтвердил мужчина без дальнейших объяснений.

Эдвард посмотрел на меня, а я посмотрел на Эдварда.

– Надеюсь, никто из нас не отказывается? – спросил я.

– Конечно, – ответил Эдвард. – А ты, Форрест?

– Я не отказываюсь, – уверил нас Форрест. – Что мне какие-то вопли и стоны.

– Не забывай и об удивительных отблесках, – предупредил его Эдвард.

Мы поблагодарили мужчину, я прикрыл стекло и объехал вокруг ограды. За развесистым кленом, почти полностью скрытым виноградной лозой и кустами, находились ворота из кованого железа, ведущие в резиденцию Биллингтонов, где с 1763 года жили Эвелиты.

– Мы на месте, – заявил Эдвард. – Не понимаю, как я мог забыть дорогу. Готов поклясться, что когда я был здесь в последний раз, то ворота были дальше за ограждением.

– Все страньше и страньше, как у Кэрролла, – усмехнулся Форрест.

Я остановил машину и вышел. За воротами простиралась широкая, покрытая гравием подъездная дорога, а в глубине стоял красивый белый дом восемнадцатого века, с колоннами, зелеными ставнями, серой гонтовой крышей и тремя оконцами мансарды в крыше. Почти все ставни на первом этаже были закрыты. Не очень благоприятное впечатление произвел на меня доберман с подпалинами, который стоял у ступеней, ведущих к входным дверям, и внимательно наблюдал за мной, насторожив уши.

– Звонок здесь, – заявил Эдвард и потянул за черную железную ручку, выступающую из столба ворот. Где-то внутри дома раздался сдавленный звон, а доберман придвинулся еще ближе к воротам, грозно всматриваясь в нас.

– Как ты относишься к собакам? – спросил меня Эдвард.

– Великолепно, – ответил я. – Просто лежу, свернувшись калачиком, и позволяю себя грызть. Никто никогда не жаловался в Американский союз кинологов, что я плохо отношусь к собакам.

Эдвард проницательно посмотрел на меня.

– Чем-то обеспокоен? – спросил он.

– Разве так заметно?

– Или делаешь идиотские замечания, или вообще ничего не говоришь. Наверно, опять видел ночью свою жену?

– Скажу все позже, лады?

– Даже так плохо?

– Еще хуже.

Эдвард придвинулся и неожиданно взял меня за руку.

– Скажешь, когда захочешь, – заявил он. – Но помни, что теперь тебе уже не надо выносить все в одиночестве. Теперь у тебя есть друзья, которые понимают, что творится.

– Спасибо, – с благодарностью ответил я. – Сначала посмотрим, как пойдут дела со старым Эвелитом. Потом поедем напьемся, и я расскажу все.

Мы ждали почти пять минут. Форрест также вышел из машины и закурил. Эдвард еще раз дернул звонок, а доберман подошел еще ближе и не то зевнул, не то завыл, раскрывая пасть.

– Может, здесь никого нет, – предположил Форрест.

– Этот тип – отшельник, он никогда не выходит из дома, – заявил Эдвард. – Наверно, глазеет на нас через щель в ставнях и пытается угадать, что нам нужно.

Он как раз собирался дернуть за звонок в третий раз, когда входная дверь открылась и в проеме показался высокий плечистый мужчина в серой одежде. Он громко засвистел псу, который повернул голову, заколебался и неохотно отбежал от ворот, как будто был ужасно разочарован тем, что лишился возможности погрузить клыки в мякоть наших задниц.

Плечистый мужчина подошел к воротам чуть вразвалку, походкой шестидесятилетнего культуриста. Так же ходил и Чарльз Атлас. Когда он приблизился, я увидел, что он индеец. У него был могучий мясистый нос и лицо цвета меди, сморщенное как кленовый лист. Хоть он был одет в обычный костюм, рубашку с высоким воротником и галстук, он носил также и длинное ожерелье из раскрашенных орехов или зерен, на которое был подвешен серебряный медальон и пушистые перышки дикого индюка. На пиджаке блестели капли дождя.

– Вы должны уехать отсюда, – сказал он. – Вас сюда не приглашали.

– Очень печально, – сказал я. – Дело в том, что у нас есть нечто, что может заинтересовать мистера Эвелита.

– Эвелита? Здесь таких нет. Вы должны уйти, – повторил индеец.

– Только передайте мистеру Эвелиту, что меня зовут Джон Трентон, я торговец сувенирами из Грейнитхед и я принес письменный прибор, который принадлежал Генри Геррику-старшему, одному из судей в процессах над ведьмами в Салеме.

– Здесь нет никакого мистера Эвелита.

– Не упрямьтесь, – я мило улыбнулся. – Только скажите: „письменный прибор Генри Геррика“. Если потом мистер Эвелит не захочет нас видеть, тогда уж ничего не поделаешь. Но по крайней мере дайте ему шанс бросить взгляд на этот письменный прибор. Это очень редкий антиквариат, и я сразу понял, что он может заинтересовать мистера Эвелита.

Индеец думал так долго, что Эдвард и я уже обменялись обеспокоенными взглядами. Но наконец он сказал:

– Подождите здесь. Я переговорю со своим работодателем.

– Переговорит, – повторил Форрест с притворным удивлением. – Эти индейцы уже не снимают скальпы. Они „переговаривают“. Вскоре мы узнаем, что они уже начали использовать агрессивно ориентированную косметику в качестве „боевой раскраски“.

– Успокойся, Форрест, – буркнул, поморщившись, Эдвард.

Мы ждали под воротами еще пять минут, может, дольше. Через какое-то время дождь перешел в мелкую морось, но все еще лило так обильно, что волосы у всех нас промокли, а слипшаяся борода Эдварда просто истекала водой. Ожидавший встречи с нами доберман ежеминутно нетерпеливо отряхивался, с трудом справляясь с нетерпением.

Наконец высокий индеец появился снова и молча отпер дверь. Я вернулся к машине, взял с заднего сиденья письменный прибор Генри Геррика и сунул его под плащ, чтобы не промочить. Индеец подождал, пока мы все не вошли на территорию владений, после чего запер за нами ворота на ключ. Доберман задрожал, когда мы проходили мимо него, раздираемый противоречиями между послушанием приказу и врожденным кровожадным инстинктом.

– Дай ему руку, Эдвард, – посоветовал Форрест. – Наверное, он голоден.

Мы поднялись по каменной лестнице, и индеец провел нас через парадный вход. Холл был облицован темными дубовыми панелями. Справа темные, вручную вырезанные ступени вели на окруженную галереей лестничную площадку. На стенах висели масляные портреты всех Эвелитов, начиная с Иоски Эвелита от 1665 года, и заканчивая Дугласом Эвелитом от 1947 года. Лица были овальными, серьезными, без всякого следа веселья.

– Прошу наверх, – сказал индеец. – Я возьму вашу одежду.

Мы подали ему свои непромокаемые плащи, которые он повесил на большую уродливую вешалку, после чего мы направились за ним по ступеням, не прикрытыми никакими коврами. Наверху стены были украшены алебардами и копьями, охотничьими ружьями и удивительными металлическими предметами, напоминавшими орудия пыток. Там стояла и небольшая стеклянная витрина, покрытая непроницаемым слоем пыли, а в ней что-то, очень напоминающее мумифицированную человеческую голову.

Весь дом провонял плесенью. Воздух был таким затхлым, будто окна не открывались лет двадцать. Однако повсюду слышался какой-то шум, скрип, стук, как будто невидимые люди переходили из комнаты в комнату, открывая и закрывая двери. Хотя здесь не было никого, кроме старого Эвелита, его приемной внучки и индейца-слуги, весь этот шум свидетельствовал о присутствии бесчисленных невидимых обитателей. Однажды мне даже показалось, что я слышу мужской смех.

Индеец провел нас по коридору с полом из лакированных досок в прихожую, скупо обставленную антикварной мебелью времен Микеланджело. Здесь стоял прекрасный глобус, над камином же висела на редкость бездарно намалеванная картина, представляющая пять или шесть котов с короткой шерстью, на глаз – американской породы.

– Мистер Эвелит вскоре примет вас, – заявил индеец и вышел.

– Ну вот мы и внутри, – заявил Эдвард. – Это уже большое достижение.

– Но это еще не значит, что нам будет позволено сунуть нос в библиотеку, – напомнил я ему.

– Этот индеец чуть страшноват, – признался Форрест. – Выглядит – так совершенно не по-индейски. Такие лица, как у него, я видел лишь на фотографиях 1860 года.

С минуту мы обменивались нервными замечаниями. Потом дверь отворилась, и вошла девушка. Мы все трое встали при ее появлении, совсем как крестьяне на деревенской свадьбе, и хором проблеяли:

– Добрый день, мисс.

Она стояла у двери, опираясь рукой на ручку, и молчала, неприязненно оценивая нас взглядом. Она была невысокой, самое большее – метр шестьдесят, у нее было худое лицо с резкими чертами, большие темные глаза и прямые, длинные, черные и блестящие волосы, спускавшиеся до середины спины. Одета она была в черное льняное платье, скроенное крайне просто, однако я сразу заметил, что под ним на ней ничего не было, обута же она была в черные блестящие туфельки с остроконечными носами на исключительно высоком каблуке.