Текст книги "Тени Бога"

Автор книги: Грегори Киз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

– Твое зло пришло из ниоткуда, туда оно и ушло.

Красные Мокасины медленно покачал головой:

– Нет, мое зло со мной, где-то здесь, рядом, оно не исчезло. Осталось все до последней капельки, вот только… стало другим. И силы, которые призвали это зло войти в меня, не ушли, и в этом мое истинное проклятие.

– Но есть силы, которые притянули меня к тебе. Они тоже ушли?

Красные Мокасины посмотрел ей в лицо – гордое, дерзкое.

– Нет, – сказал он. – Я по-прежнему люблю тебя.

– Тогда будь моим мужчиной. Прими свою судьбу, и давай жить дальше.

– Ты все еще хочешь отомстить за свой народ?

– Нет, я хочу просто жить.

Он долго смотрел на нее, стараясь забыть, кем он был, забыть все, что он видел и чувствовал. Он не знал, сможет ли он когда-нибудь объяснить, как трудно, однажды став богом, вернуться в человеческие пределы. Это и было его главной бедой. Часть его оставалась накрепко связанной с тем, что он потерял, не важно, насколько губительным оно было.

Он не может объяснить этого сейчас, и в будущем не сможет.

– Я знаю одно место, – сказал он, – возле Кови Чито. В этом месте, если человек умел посадить кукурузу, то он умел и вырастить урожай.

Глядя в огонь, Горе кивнула:

– Я бы хотела посмотреть это место.

* * *

– Князь Голицын, рада вас видеть, – сказала Адриана.

Заросший трехдневной щетиной князь пронзил ее злобным взглядом. Одна рука у него была перевязана, – вероятно, результат дуэли с доном Педро, произошедшей после падения воздушного корабля Франклина и колеса Иезекииля. По словам очевидцев, дуэль закончилась быстро.

– Митрополит, – Адриана кивнула архиерею.

Он выглядел сильно похудевшим с момента их последней встречи.

Адриана обошла приветствием Сведенборга, чьи глаза были устремлены куда-то в иные миры. Что он там видел, она не знала, и узнать это ей было уже не суждено. Ее способности познавать физический мир ограничивались теперь пятью чувствами, присущими каждому человеку.

– Не надо лишних церемоний, дьявольское отродье, – зло бросил Голицын. – Милосердия я от тебя не жду.

– Я пригласила вас не для того, чтобы вести разговор о милосердии, – спокойно ответила Адриана. – Важнее поговорить о России.

– Это не ваша забота. Россией правят Голицыны и Долгорукие.

– Возможно, это далеко не так. Многие из тех солдат, которых вы обманом заставили воевать против законного императора Петра и на которых затем вы направили машину тьмы, остались в живых. Они не питают к вам особой любви, и по возвращении в Россию им есть о чем рассказать.

– Как вы собираетесь возвращаться в Россию? У вас больше нет воздушных кораблей, нет…

– Моря и океаны остались, равно как и корабли, – вмешался в разговор чей-то женский голос. Все повернулись и увидели Елизавету. Она была в простом темно-зеленом манто. – Мы уже приступили к строительству кораблей. Как и мой отец, я строю их своими собственными руками. Мы обязательно вернемся в Россию, князь Голицын. Это я вам обещаю.

– А от меня вам что нужно?

– Письмо, адресованное Голицыным, в котором вы признаетесь в совершенных вами злодеяниях и излагаете истинное положение дел.

– Вернувшись в Россию, я сам лично им все расскажу.

Адриана откинулась в паланкине. Разговор вела Елизавета, и это у нее неплохо получалось.

– Князь Голицын, вы предали моего отца, вы пытались убить регента, вели незаконную, несправедливую войну, которую, должна заметить, вы проиграли, кроме того, вы покушались на мою жизнь и жизнь моих друзей. Я уверена, в Россию вы не вернетесь.

Голицын высокомерно поднял голову:

– В таком случае и письмо писать незачем.

– Вы его напишете ради своего собственного спасения. Если вы этого не сделаете, я прикажу запороть вас до смерти. Или лучше отдам вас индейцам, вашим недавним союзникам, они жаждут вашей крови, попробуете на своей шкуре их изысканные пытки. Но если вы напишете письмо со всеми печальными подробностями и с глубоким раскаянием, мы преподнесем его так, будто оно было написано на смертном одре героем, отдавшим свою жизнь за императора. А вы останетесь жить здесь, в довольно комфортных условиях, узником, но – живым.

– А что же будет со мной?! – возопил митрополит. – Как и все, я был обманут. Я и представить не мог, что император жив, все это время князь лгал мне.

– Я всегда считала, что вы – жертва обмана, – солгала Елизавета. – И при определенных условиях вы вернетесь со мной в Россию и поможете мне преобразовать страну и умиротворить народ. Русский народ нуждается в вере.

Митрополит поспешно кивнул:

– Конечно, конечно, я рад служить вам и русскому народу.

– Ну что, князь?

– Полагаю, вы намереваетесь отнять трон у своей кузины?

– Именно. По праву наследования он принадлежит мне, а не ей. Кроме того, я намерена укрепить сенат, сделать его действенным органом управления. Возможно, Голицыны получат там место, и это во многом зависит от вашего решения, которое вы должны принять сейчас.

Голицын со вздохом кивнул:

– Вы весьма великодушны, если все будет так, как вы обещаете. Полагаю, мы сможем подписать обоюдное соглашение, заверенное третьим лицом – королем Филиппом.

– Разумеется. Но предупреждаю вас, князь, встанете у меня на пути – пожалеете, что моего отца нет в живых. Даже он был бы к вам более милосерден. – Елизавета улыбнулась. – И все-таки разговор свелся к милосердию.

Когда пленников увели, Елизавета подошла к Адриане.

– Вы прекрасно держались… императрица, – сказала Адриана.

– Я еще не стала императрицей. Но разве нет другого человека, кто мог бы претендовать на этот титул?

– Ты имеешь в виду меня? – спросила Адриана. – Нет, у меня нет на то ни права, ни желания. Ты будешь очень хорошей императрицей. Когда-то я этого себе и представить не могла.

– Всем этим я обязана вам, мадемуазель. Вы показали мне, какой сильной может быть женщина. Я этого никогда не забуду. – Елизавета вдруг погрустнела. – Вы поедете со мной? Вы поможете мне?

Адриана покачала головой:

– Я чувствую, мое место здесь. Но я верю в тебя, Елизавета. В тебе сила отца, и армия тебя просто боготворит. Если тебе потребуется моя помощь, я с радостью окажу ее тебе. Но я не смогу жить в Санкт-Петербурге. Это не мой дом.

– А что вы будете делать здесь?

Адриана улыбнулась и пожала плечами:

– Найду чем заняться.

Они обнялись, и вопреки всему Адриана помимо надежды почувствовала волнение. Она так много потеряла, скорбь, и печаль не скоро ее оставят. Но сейчас впервые она увидела, как много она приобрела. И, наконец, после стольких лет скитаний, она нашла… нашла третий путь. Свой путь.

* * *

Спустя две недели после битвы Франклин нашел Вольтера и Улера в затемненной комнате играющими в карты. Они оба подняли головы на его поскребывание в дверь.

– Мистер Франклин! – воскликнул Вольтер.

– Джентльмены, – сказал Франклин, – вы позволите понаблюдать за вашей игрой?

– Конечно, если желаете быть свидетелем моего позорного поражения, – торжественно произнес Вольтер. – Пожалуйста, присаживайтесь. – И он уткнулся в свои карты. – Пришли извиниться, не так ли? Что ж, я принимаю ваши извинения, сэр.

– Вы так любезны, мсье.

– Сэр, я кое-что понимаю в делах сердечных, более того, понимаю, какую ужасную угрозу для мужчин заурядных представляют мой парик и примечательная внешность. Надеюсь, вы, в свою очередь, понимаете, что к дружбе – будь то с мужчиной или с женщиной – я отношусь с полной серьезностью. Дружба ценнее любовных утех, пусть последнее и слаще.

– Боюсь, быть хорошим другом мне еще предстоит научиться, – признался Франклин. – Господь даровал мне отличных друзей, моим друзьям повезло меньше. Во многом мне далеко до совершенства.

– Что ж, возможно, как друг, вы сможете меня утешить, поскольку господин Улер в очередной раз одержал надо мной победу и выиграл золотые часы, а их мне подарил сам король.

– И вам я должен принести свои извинения, – сказал Франклин, повернувшись к Улеру.

– Вряд ли стоит это делать, – ответил Улер и выложил на стол свои карты. – Честно говоря, я обманывал вас, видя в этом необходимость. Вы были правы, не доверяя мне.

– Я всегда чувствовал в вас нечто странное. Если вы избавились от влияния malakim, почему же стрелка моего компаса продолжала на вас указывать? Вы все еще…

– Да, мы те, кто мы есть. И великая женщина с изменением мира стала человеком из плоти и крови, таковой она и была.

– Теперь понятно, мсье, почему вам так везет, – сказал Вольтер. – Вы видите все насквозь.

– Нет, – в голосе Улера послышались печальные нотки, – я стал таким же человеком, как и вы, – только плоть, и ничего сверх плоти. И вижу я то же, что видите вы.

– А что ваши собратья? Что стало с malakim?

Улер собрал карты и снова положил их на стол.

– Не знаю. Действия мадемуазель де Моншеврой возымели результат, которого никто из нас не ожидал. Но сотворенное Богом никогда бесследно не исчезает.

– А Бог существует? – серьезно спросил Франклин. – Вы видели Его? Говорят, ваш враг претендовал называться Богом, но существует ли на самом деле разумная сущность, стоящая над всем и всеми?

Улер покачал головой:

– Мои слова нужно понимать метафорически. Мои собратья и я выдавали себя за богов и ангелов, которых люди так боятся и в чье существование верят. Наша же вера всегда была немного… иной, ее трудно объяснить. Большинство из нас считали, что есть некто, стоящий над нашим миром, точно так же, как вы, люди, считаете, что есть кто-то выше вас. – Он посмотрел Франклину в глаза. – Для ваших душ мы были шаблонами. И в этом мы вас никогда не обманывали, мы ведь очень похожи, и существующие между нами связи прочны и доказуемы. Некогда сотворенный Богом мир изменился, и это изменение отразилось на природе нашего существования, ограничило нас. Что повлекло эти изменения – наши ли собственные эксперименты, слепая судьба или воля Бога, – этого нам знать не дано. Мы так долго жили вашими сюжетами, что забыли свои, забыли истину… если вообще когда-либо ее знали.

– Красоту истины, – заметил Вольтер. – Если мы должны ее найти, то на ее поиски стоит мобилизовать лучшие умы человечества. И это, я думаю, единственный путь приблизиться к истинному Богу.

Бен улыбнулся:

– Подобную философию я разделяю. Она по крайней мере, содействует развитию и распространению полезных вещей. И если уж разговор зашел о философии в ущерб такому серьезному занятию, как игра в карты, то сообщаю, что скоро нам предстоит посетить Собрание.

– Думаю, я готов, – мгновенно откликнулся Вольтер. – Очень уж я хочу, чтобы ты прочитал то, что я написал.

– Глупости. Ты – автор…

– Я был лишь пером. Настоящий автор – ты.

– Понимаю, в случае провала ты хочешь, чтобы все шишки достались мне.

– О, еще одно оскорбление в мой адрес. Думаю, через несколько часов у тебя будет новый повод рассыпаться передо мной в извинениях.

– Вольтер, если мы встретим одобрение, я не просто извинюсь, мсье, я преклоню пред вами колено и поцелую ваш перстень.

Вольтер вздернул бровь:

– О сэр, как страстно я желаю этого! Мне следует хорошенько почистить перстень и сбрызнуть его духами, чтобы доставить вам максимум удовольствия.

Эпилог
ДЕКЛАРАЦИЯ

Погода могла бы и услужить. Жара стояла такая, что босоногие мальчишки, пытаясь укрыться в тени, перебегали с места на место и подпрыгивали на бегу, обжигаясь о растрескавшуюся грязь, толстым слоем покрывавшую площадь. Солнце на бледно-голубом небе висело раскаленным добела шаром, но на горизонте, предвещая грозу, собирались тучи. Появился и первый вестник грозы – порывистый ветер, похожий на дыхание раскаленной печи для плавки железа.

Не обращая внимания на надвигающееся ненастье, Бенджамин Франклин вышел в центр площади и обвел взглядом собравшуюся толпу. Он был уверен – день сегодня выдался замечательный. Ни один человек из сотен собравшихся на площади Нью-Пэриса не был жестоко наказан за простое преступление – умение остаться в живых. Многие потеряли дорогих сердцу людей. Некоторые потеряли и того больше. Вытянулись ряды солдат – французских, английских, немецких, шведских, вместе с ними стояли индейцы, негры, мароны, у многих не хватало рук, ног, ушей, носов… За ними стояли те, кому достались только душевные раны, кто видел гибель товарищей и натерпелся невыносимого для человеческого сердца страха. За их спинами теснились женщины, дети и инвалиды, они надеялись и ждали возвращения родных и близких. Многие… нет, большинство не дождалось.

И все эти люди собрались на площади, чтобы выслушать его, Бенджамина Франклина.

Нет, не его, а то, что написал Вольтер и что сегодня утром просмотрели и единодушно одобрили лидеры Содружества Наций.

С появлением Франклина на площади постепенно воцарилась тишина, слышались лишь крики чаек, карканье ворон, да ветер, порывисто налетая, шумел кронами деревьев.

Франклин откашлялся и начал:

– Друзья, мы – свободны. Свободными нас сотворил Господь. Свобода принадлежит нам по праву, и избранное правительство будет ее надежно охранять. По легкомыслию мы ее однажды потеряли. Но силой вернули.

Ребенок рождается, чтобы стать свободным. С возрастом он приходит к пониманию социальных свобод и разумных ограничений, одно без другого – анархия. Несмышленый ребенок находится на попечении родителей в отчем доме, так должно быть. Но тиран не может быть отцом, деспот не может быть матерью, и их подданные не дети, а разумные, свободные, обладающие равными правами люди, притеснять которых никому не позволено. И мы заявляем: мы не дети, и правительство наделяется властью с непосредственного согласия управляемых. И это правительство существует исключительно для того, чтобы охранять их права, привилегии и собственность, дарованные им естественным ходом жизни.

И хотя Господь провозгласил это изначально, предлагаю провозгласить это вновь, слив все наши голоса в один голос Содружества Наций Америки. Услышав его, пусть дрожат тираны Земли. Мы – свободны. Один человек не может поработить другого, государство не может поработить человека, равно как один народ не может поработить другой народ. Наш закон основывается на доверии, долге и всеобщем согласии. И на этом мы стоим твердо, как крепостная стена, обагренная кровью ее защитников, и мы будем хранить наш закон, накажем хранить его нашим детям и детям наших детей, и так на века. Так давайте же провозгласим все вместе: мы свободны.

Франклин готов был приступить к чтению имен подписавшихся под декларацией. Не успел он открыть рот, как площадь взревела запечатленным Вольтером на бумаге лозунгом: МЫ СВОБОДНЫ.

И еще не стих победный рев многочисленной толпы, как началась гроза, и Франклин уже не понимал, слезы это на его щеках или капли дождя, его смех это звучит или раскаты грома. «Мы свободны» летело к затянутому темными тучами небу, и прошла гроза, а народ не расходился. На площади начался настоящий праздник.

Наступила ночь, а мароны пили со следопытами, индейцы с драгунами. Франклин гадал, как долго просуществует это единство и всеобщий мир. И вдруг его осенило: это не важно. То, что случилось один раз, будет неизменно повторяться, пока живы люди с горячим сердцем, владеющие мудрым словом и готовые к благоразумному поступку.

И это было первым изобретением нового времени, и на века это изобретение останется лучшим.