Текст книги "Кровавый рыцарь"

Автор книги: Грегори Киз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 38 страниц)

Удар прошел мимо, Казио перехватил правую руку противника левой и удерживал, пока не вытащил Каспатор из легких борова. Зеленые глаза врага на мгновение заслонили собой весь мир, и вителлианец вдруг с содроганием понял, что видит в них не гнев или ненависть и даже не гаснущий боевой пыл, а ужас и отчаяние.

– Не надо… – выдохнул его враг.

Казио оттолкнул его, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. От него больше ничего не зависело. Его враг уже умер, просто еще не был готов это принять.

Что он здесь делал?

Казио сражался на дуэлях с тех пор, как ему исполнилось двенадцать, но почти никогда не убивал противников. В этом просто не было необходимости.

«А теперь есть», – мрачно подумал он, перерубив тетиву скорчившемуся неподалеку лучнику, который хотел выстрелить ему в лицо. Ударом ноги Казио врезал ему снизу в челюсть, отбросив в заросли кустов.

И когда фехтовальщик поворачивался, чтобы встретить следующего врага, лес вдруг взорвался.

На Казио накатила тьма, вонь немытых тел, а с ней какой-то странный дурманный душок, словно сладкий виноград гниет на ветках, и запах черной земли. А потом ему показалось, что в него вцепилась сотня рук, ввергнув его в бездну хаоса.

ГЛАВА 3
ЧУЖАЯ РОДНАЯ СТРАНА

Лошадь Энни испуганно всхрапнула, когда они приблизились к очередной стене черных шипов, так густо изранивших деревья, как если бы они не желали пропустить внутрь никого крупнее полевки.

– Тише, – сказала Энни и погладила животное по шее, но лошадь лишь дернулась под ее рукой. – Будь умницей… – девушка вздохнула, – и я дам тебе имя, ладно? Ну, что мы выберем?

«Мерсенджой», – подсказал ехидный голосок, зазвучавший у нее в голове, и на мгновение Энни стало так нехорошо, что она едва не выпала из седла.

– Нет, пожалуй, не Мерсенджой, – сказала она, обращаясь скорее к себе, чем к лошади.

Насколько она помнила, так звали коня Темного рыцаря из волшебных сказок, и имя это означало «конь-убийца».

– Твой хозяин был плохим человеком, – сказала Энни как можно убедительнее, – но ты хорошая лошадка. Давай подумаем; пожалуй, я назову тебя Преспиной, в честь святой лабиринта. Она нашла выход из своего – а ты поможешь мне выбраться из этого.

Договорив, Энни внезапно вспомнила день, казавшийся ей сейчас далеким прошлым, когда ее заботы были совсем простыми, день рождения своей сестры. Там тоже был лабиринт, выращенный из цветов и ползучих растений, но в какой-то миг она вдруг оказалась в незнакомом месте, где не было теней, и с тех пор в ее жизни не осталось ничего простого.

Энни не хотелось подниматься, ловить лошадь и куда-то скакать. Она бы предпочла ждать, спрятавшись среди корней дерева, пока ее не найдут – или пока это не перестанет иметь значение.

Но страх заставил ее встать – страх, что, если она будет слишком долго оставаться на одном месте, ее догонит нечто более ужасное, чем смерть.

Она вздрогнула, когда переменившийся ветер принес отвратительный запах черных шипов, навеявший почему-то мысли о пауках, хотя пауки не пахнут… В жуткой живой стене тоже было что-то паучье, листья и длинные побеги блестели, словно натертые ядом.

Энни развернула Преспину и поехала вдоль колючих шипов, стараясь держаться от них на почтительном расстоянии. Где-то далеко слева послышался вой и оборвался так же внезапно, как и начался.

Миновал полдень, и солнце начало медленно клониться к своему дому в Лесу за Краем Света, где оно отдыхало по ночам. Даже страна, в которой спит солнце, подумалось Энни, не может быть более странной и пугающей, чем эти места. Ей казалось, что шипы указывают ей путь, подталкивают куда-то, где ей почти наверняка не хотелось бы оказаться.

Когда небо потемнело, она почувствовала чье-то присутствие у себя за спиной и поняла, что не ошиблась там, возле дерева. Кто-то действительно идет за ней. Сначала казалось, будто это всего лишь маленькое насекомое, но оно росло и сверлило ей спину жадными глазами.

Однако как бы резко она ни оборачивалась, так ничего и не увидела.

Энни, как и большинство детей, играла в эту игру. Они с Острой представляли себе, что за ними гонится ужасный скаос, чудище настолько жуткое, что стоит на него взглянуть, и ты сразу превратишься в камень. А еще порой она, когда бывала одна, воображала, будто за ней следует призрак, иногда она видела его краем глаза, но он всегда пропадал, когда она оглядывалась. Порой ее это пугало, порой приводило в восторг, а чаще всего – то и другое разом. Страх, которым удается управлять, имеет свою изысканную привлекательность.

Этим страхом Энни управлять не могла. И в нем не было ничего приятного.

Он становился все сильнее, вещественнее. Невидимые пальцы сжимались все ближе к ее плечу, а когда она быстро оборачивалась, перед глазами возникало пятно вроде тех, что остаются, если сквозь веки смотреть на солнце. Воздух вокруг становился все плотнее, деревья устало клонились к земле.

Что-то ее преследует. Но откуда оно взялось? Где находится это место, в котором текут темные воды?

Энни уже приходилось бывать за пределами мира или по крайней мере той его части, которую она знала. Чаще всего она попадала в жилище Вер – иногда это был лес, иногда поляна или высокогорный луг. Один раз она взяла с собой Остру – они едва не попались в руки убийцам, и это был единственный способ сбежать от них.

Место, где она оказалась вместе с умирающим, было другим. Может быть, она попала в страну мертвых или лишь в пограничье? Энни помнила, что считается, будто в стране мертвых текут две реки (хотя почему их должно быть именно две, никто не знает), но она видела тысячи рек.

И Тернового короля. Темные воды сковывали его, словно кандалы, точнее, пытались сковать. Что это означает? И кто он такой?

Он сказал ей кое-что, только не словами. Энни точно знала, чего он хочет от нее. Как он узнал, кто она?

В памяти Энни вспыхнуло лицо женщины-демона, и ее снова охватил ужас. Может быть, ее преследователь – это демоница? Веры сказали, что закон смерти нарушен, вот только как это понимать? Неужели она, Энни, совершила какое-то преступление против святых и этим обрекла себя на смерть?

Красно-золотые лучи вдруг обрушились на нее сквозь кроны деревьев, словно водопад, и Энни с облегчением обнаружила, что стена терновника закончилась. Впереди деревья редели, и ее глазам предстало бесконечное поле, заросшее желтеющей травой. Со смешанным возгласом страха и ликования Энни пришпорила Преспину и выехала на открытое пространство, чувствуя, как жуткое нечто у нее за спиной теряет силу, отступает в тень шипов, где оно чувствует себя уютнее.

На глаза Энни навернулись слезы, когда ветер сорвал с ее головы капюшон и взъерошил короткие волосы. Над западным горизонтом висело солнце – оранжевый глаз, полуприкрытый веком облака. Великолепные краски заката бледнели, уступая место ночной синеве, и Энни представилось, что это бескрайние океанские воды, можно нырнуть в них и спрятаться. И там, в глубине, где ей не будут угрожать опасности мира, она станет купаться в покое и безмятежности среди причудливых ярких рыбок…

Ветер разметал почти все тучи, снег перестал, и Энни воспрянула духом. И все же она не позволила Преспине перейти на шаг до тех пор, пока полоска леса позади них не скрылась из виду. Немного успокоившись, Энни погладила лошадь по шее и почувствовала, как бьется сердце кобылки, почти в такт с ее собственным.

Было холодно, кажется, даже холоднее, чем когда шел снег.

Где же она? Энни окинула взглядом незнакомый пейзаж, пытаясь отыскать хотя бы какие-нибудь ориентиры. Она никогда не обращала особого внимания на карты, которые ей показывали учителя. Последние несколько месяцев ей постоянно приходилось об этом жалеть.

Так, солнце садится на западе. Равнина от опушки плавно спускается вниз, позволяя охватить взглядом довольно обширное пространство. На востоке в свете гаснущего дня блестит гладь широкой реки, а на другом ее берегу, вдали, виднеется полоса черных деревьев. Река сворачивает на север и исчезает за горизонтом.

Чуть ближе Энни с радостью разглядела шпиль здания, очень похожего на колокольню. Поля в той стороне были усеяны невысокими холмиками, в которых она через пару мгновений узнала стога сена.

Энни довольно долго не двигалась с места, разглядывая признаки цивилизации и не зная, что предпринять. Город подразумевает людей, еду, кров над головой, тепло и конец одиночества. Или опасность. Тот человек, который теперь лежит мертвым в лесу, должен был откуда-то прийти. Человек почти наверняка был врагом. И он вполне мог явиться отсюда.

А где Остра и все остальные? Позади или впереди? А может быть, вообще мертвы?

Энни сделала глубокий вдох, пытаясь расслабить напряженные плечи.

Она разговаривала с Казио, все было хорошо – и вдруг оказалась наедине с умирающим незнакомцем. Логичнее всего предположить, что он каким-то образом ее похитил, но почему тогда она не может вспомнить, как это произошло?

Даже попытки думать об этом порождали приступы необъяснимого страха, обволакивающего разум душной пеленой.

Энни с усилием отбросила эти мысли и сосредоточилась на настоящем. Если ее друзья живы, они ее ищут. Если нет, значит, она осталась одна.

Сможет ли она сама пережить ночь в долине? Может, да, а может, и нет. Все зависит от того, насколько будет холодно. В седельной сумке Преспины она обнаружила немного хлеба и вяленого мяса, и только. Энни видела, как Казио и з'Акатто разводили костер, но не нашла в вещах мертвеца ничего похожего на трутницу.

Энни неохотно направила Преспину в сторону селения. В конце концов, должна же она понять, где находится. Удалось ли ей добраться до Лойса? Если да, то поселение должно принадлежать ее тетушке. Если же перед ней не Лойс, необходимо туда попасть. Теперь она была уверена в этом больше, чем когда бы то ни было, – она видела это на лице Тернового короля.

А еще она поняла, что знает кое-что еще. По крайней мере, Стивен Даридж жив. Она знала это, потому что знал Терновый король. И Стивен должен что-то сделать.

Вскоре Энни выбралась на разбитую глинистую дорогу, достаточно широкую для повозок. Раньше ее было не разглядеть, дорога пряталась от взгляда в изгибах рельефа. Она бежала среди возделанных полей, и Энни даже удалось разглядеть зеленые ростки, торчащие из-под снега, и ей стало интересно, что за злаки крестьяне выращивают зимой – или это просто сорняки?

Стога сена, показавшиеся ей крошечными издалека, теперь выглядели непомерно высокими. Тощие пугала в лохмотьях пялились дырами глаз, проделанными в сморщенных черных тыквах.

Холодную землю окутывал запах дыма, показавшийся Энни удивительно уютным, и вскоре она подъехала к маленькому домику с белыми глиняными стенами и остроконечной соломенной крышей. Сбоку к нему прилепился хлев, из-под нависающей кровли которого на Энни с тупым любопытством уставилась корова. Мужчина в грязной рубашке и гетрах сбрасывал с чердака вниз сено деревянными вилами.

– Прошу прощения, – робко окликнула его Энни. – Не могли бы вы сказать, как называется городок, вон там, впереди?

Мужчина оглянулся на нее, и его усталые глаза слегка округлились от удивления.

– А, да, – проговорил он. – Она зваться Севойн, госпожа. Энни сбил с толку его акцент, который она с трудом могла разобрать.

– Севойн? – переспросила она. – Это в Лойсе?

– Да, госпожа. Лойс есть тута. Где еще ей быть, прошу прощевать?

Энни не стала отвечать, сочтя вопрос риторическим.

– А вы не могли бы мне сказать, как далеко отсюда Гленчест? – продолжила она.

– Гленчест? – Мужчина нахмурился. – Она в четыре лиги, я думать. Все прям по дороге. А вы на тамошнюю герцогиню служить, госпожа?

– Мне нужно туда, – ответила Энни. – Я немного заблудилась.

– Я в такие дали не бывал, – сказал мужчина. – Но люди говорить, находить их не тяжко.

– Большое вам спасибо, – сказала Энни. – Благодарю вас.

– Пожалте, и хорошей вам пути, – пожелал ей мужчина.

Когда Энни отъехала, она услышала у себя за спиной женский голос. Мужчина ответил на незнакомом Энни языке, хотя специфический ритм его был изрядно похож на королевский.

Значит, это Лойс, расположенный в самом сердце Кротении. В таком случае почему местные крестьяне не говорят на королевском языке?

И почему она этого не знала? Энни бывала прежде в Лойсе, в Гленчесте, и горожане прекрасно владели королевским языком. Судя по тому, что сказал ей мужчина, до Гленчеста меньше дня пути верхом.

Энни так долго путешествовала в чужих землях, она так давно предвкушала, как вернется домой, в край, где люди говорят на ее родном языке, где все знакомо…

И вот она здесь – и что же? Оказывается, родная страна на самом деле куда более чужая и загадочная, чем ей представлялось.

От этой мысли Энни стало нехорошо.

К тому времени, когда Энни добралась до Севойна, появившиеся было звезды скрылись за набежавшими с востока тучами, и ее охватило то же ощущение сдвигающихся стен, что и тогда, в лесу. Ее безмолвный преследователь снова был рядом, ободренный сгустившимися тенями.

Она миновала хорц – участок земли, на котором позволялось свободно расти чему угодно и все же обнесенный древней стеной. Энни впервые обратила внимание на это противоречие, и оно остро ранило ее – еще один знакомый камень ее мира перевернулся, обнажив прячущихся под ним мерзких червей.

Хорц представлял дикую, неукрощенную природу. Святыми, охранявшими его, были Сосновый Селфан, Птичий Рийен, Цветочная Фесса и Виноградный Фленц – дикие святые. Что они должны чувствовать, оказавшись запертыми, если прежде весь мир принадлежал им? Энни вспомнила хорц в Теро Галле, где она вошла в другой мир. Она ощутила там болезненный гнев, разочарование, превратившееся в безумие…

На мгновение каменные стены показались ей зарослями черных шипов, и перед глазами встало видение могучей фигуры с рогами.

Он – дикий и, как все по-настоящему дикое, пугает. Шипы пытались его остановить… Так стены хорца ограничивают дикость. Но кто наслал эти шипы?

И сама ли она об этом подумала или он заронил это ей в голову? Как ей удалось нащупать эту связь?

На востоке Энни не могла вспомнить, что случилось с ней. На западе ее разум делал умозаключения будто сам по себе. Неужели она больше не принадлежит себе? Не сошла ли она с ума?

– Детой, мейез, – произнес вдруг кто-то, прервав ее размышления. – Квэй веретой адейре эн се зевиет.

Энни напряглась и принялась вглядываться в темноту. К ее удивлению, то, что казалось не более чем тенью, вдруг оказалось мужчиной средних лет в ливрее со знакомым гербом: солнечный луч, копье и выпрыгнувшая из воды рыба. Герб герцогов Лойсских.

– Вы говорите на королевском языке, сэр? – спросила она.

– Говорю, – ответил незнакомец. – И прошу простить мне мою дерзость. Я не разглядел в темноте, что вы леди.

Только сейчас Энни поняла, почему крестьянин так удивился, увидев ее. Ее королевский язык и произношение выдавали в ней благородную даму из Эслена или по крайней мере приближенную благородной дамы. А одежда, пусть и грязная, это подтверждала. Только вот хорошо это или плохо?

Нет, никакого «или». Она одна, без охраны. Почти наверняка это плохо.

– С кем имею честь разговаривать, сэр?

– Мехойл МеЛемвед, – представился человек. – Капитан стражи Севойна. Вы заблудились, леди?

– Я направляюсь в Гленчест.

– В одиночестве? И в такое время?

– У меня были спутники, но мы разделились.

– Заходите в тепло, леди. В койрмхезе… прошу меня простить, на постоялом дворе найдется для вас комната. Может быть, ваши спутники уже ждут вас.

Последние надежды Энни рухнули. Капитан совсем не удивился, увидев ее, и слишком охотно обещал помощь.

– Должна вас предупредить, капитан Мехойл МеЛемвед, что меня уже пытались обмануть и причинить мне вред, – сказала она. – А моя способность терпеть подобное обращение весьма ограничена.

– Я не понимаю вас, принцесса, – сказал капитан. – Какой вред я могу вам причинить?

Энни застыла.

– Уверена, что никакого.

Она пришпорила Преспину и хотела развернуться, но обнаружила, что за спиной кто-то стоит, и даже успела краем глаза уловить движение, прежде чем что-то тяжелое обрушилось ей на голову.

Энни вскрикнула, когда мир вокруг нее завертелся в бешеной пляске, затем сильные пальцы вцепились в ее руки и стащили с лошади. Энни вырывалась, лягалась и кричала, но ей заткнули рот, и сразу вслед за этим она почувствовала запах зерна – на голову ей натянули мешок. Гнев вспыхнул в ней, и она потянулась к тому месту внутри себя, где таилась болезнь, которую она могла направить на других людей.

Но вместо него она обнаружила лишь ужас, такой отчетливый, что спастись от него она смогла, только сбежав во тьму.

Энни пришла в себя и поняла, что задыхается, нос жгло как огнем, в горле стоял комок. Резкий запах алкоголя перебивал все остальные, но это ее странным образом не волновало.

Энни с трудом разлепила веки и сквозь стеклянистое головокружение сумела разглядеть, что находится в маленькой комнатке, освещенной несколькими свечами. Кто-то держал ее волосы, держал грубо и бесцеремонно, но больно почему-то почти не было.

– Пришла в себя, а? – прорычал мужской голос. – Ну, тогда пей.

К ее губам прижали жесткое горлышко бутылки, и что-то полилось ей в рот. Энни выплюнула жидкость, отчаянно пытаясь понять, что происходит. Она помнила, с ней что-то случилось – вот только что? Там была какая-то женщина, ужасная женщина-демон, Энни от нее сбежала, как и раньше…

– Глотай, – рявкнул мужчина.

– Тут Энни сообразила, что с ней: она пьяна.

Они с Острой несколько раз тайком баловались вином, и, как правило, это было приятно, однако бывало и так, что Энни становилось очень дурно.

Сколько в нее влили, пока она была без сознания?

Достаточно. К своему ужасу, Энни поймала себя на том, что едва не захихикала.

Мужчина зажал ей нос и влил в глотку содержимое бутылки. Было похоже на вино, только много резче и крепче. На сей раз оно попало внутрь и обожгло горло, горячей волной спустившись в живот, где уже все полыхало огнем. Неожиданно Энни затошнило, но вскоре это прошло. В голове что-то пульсировало – довольно приятно, – и ей казалось, что события вокруг нее разворачиваются слишком быстро.

Мужчина встал так, чтобы она могла его видеть. Он оказался молодым, всего несколькими годами старше Энни. У него были вьющиеся каштановые волосы, светлеющие к кончикам, и карие глаза. Не красавец, но и не урод.

– Ну вот, – сказал он, – пойми, тебе нет нужды сопротивляться.

Глаза Энни полезли из орбит, их неожиданно застили слезы.

– Убить меня хочешь, – с трудом ворочая языком, выговорила она.

Вообще-то она собиралась выразиться более витиевато, однако у нее ничего не вышло.

– Нет, не хочу, – возразил он.

– Хочешь.

Он молча разглядывал ее и хмурился.

– Зачем… зачем ты меня напоил? – спросила Энни.

– Чтобы не пыталась сбежать. Я знаю, что ты ведьма. Говорят, бренди мешает вам использовать ваши штучки.

– Я не ведьма, – отрезала Энни, а потом, не в силах справиться с собой, выкрикнула: – Что тебе от меня нужно?

– Мне? Ничего. Я жду остальных. Интересно, как тебе удалось сбежать? И что ты делаешь совсем одна?

– Скоро здесь будут мои друзья, – сказала Энни. – Поверь мне. И когда они появятся, ты пожалеешь.

– Я уже жалею, – сообщил он. – Меня здесь оставили просто на всякий случай, но я и представить себе не мог, что придется иметь дело с тобой.

– Ну, я… – Энни вдруг забыла, что собиралась сказать. Ей становилось все труднее думать, и прежние страхи, что она сходит с ума, теперь представлялись забавной шуткой. Ей казалось, что губы у нее стали огромными и неповоротливыми, а язык распух до размеров головы.

– Ты дал мне много шпир… спиртного.

– Точно.

– Я засну, и ты меня убьешь.

Энни почувствовала, как в уголке глаза появилась слеза и покатилась по щеке.

– Нет, это глупо. Я ведь уже мог тебя прикончить, верно? Нет, тебя нужно взять живой.

– Зачем?

– А мне откуда знать? Я всего лишь работаю на своего господина. А вот другие…

– Не придут, – прервала его Энни.:

– Что?

– Они все мертвы. Разве ты еще не понял? Все твои друзья мертвы.

Она засмеялась, сама не вполне понимая чему.

– Ты их видела? – беспокойно переспросил тюремщик.

Энни кивнула, подтверждая свою ложь. У нее было ощущение, будто она пытается удержать огромный чайник на конце тонкого шеста.

– Она их убила, – сообщила она.

– Кто?

– Та, что приходит к тебе в кошмарах, – язвительно усмехнулась она. – Та, что крадется за тобой в темноте. Она идет за мной. Ты будешь здесь, когда она придет, и пожалеешь.

Свет начал тускнеть. Свечи продолжали гореть, но словно где-то очень далеко. Темнота окутала Энни, словно мягкое теплое одеяло. Все вокруг вертелось, и разговаривать казалось слишком сложным.

– Идет… – пробормотала она, стараясь, чтобы он услышал предупреждение в ее голосе.

Она не то чтобы действительно заснула, но глаза ее закрылись, а в голове словно кто-то колотил по диковинным барабанам и сиял неестественный свет.

Перед глазами у нее одна картинка сменяла другую. Вот она в з'Эспино, в одежде служанки, отскребает грязное белье, а две женщины с огромными головами потешаются над ней на чужом языке.

Она на своей лошади, Резвой, мчится вперед, так быстро, что ее тошнит.

Она в доме своих покойных предков, мраморном доме в Тенистом Эслене, с Родериком, он целует ее голое колено, двигается вверх, касается бедра. Она опускает руку, чтобы погладить его по волосам, а когда он поднимает голову – видит, что его пустые глазницы заполнены червями.

Энни закричала, и ее глаза распахнулись навстречу водянистой, расплывчатой реальности. Она по-прежнему находилась в маленькой комнатке. Чья-то голова была прижата к ее груди, и с глухой яростью Энни сообразила, что лиф ее платья расшнурован и кто-то лижет ее. Она по-прежнему сидела в кресле, а его тело оказалось у нее между ног, причем ноги были уже голыми, без чулок. Он задрал ее юбки до самых бедер.

– Нет… – пробормотала Энни, пытаясь его оттолкнуть. – Нет.

– Не дергайся, – прошипел он. – Говорю же, что выйдет очень даже славно.

– Нет! – Она заставила себя закричать.

– Тебя все равно никто не услышит, – пообещал он. – Успокойся. Я знаю, как это делается.

– Нет!

Но он не обращал внимания на ее крики, не понимая, что она кричит уже вовсе не ему.

Она кричала той, поднявшейся из теней и обнажившей жуткие зубы в злобной усмешке.