Текст книги "Пушка Ньютона"

Автор книги: Грегори Киз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

5. Поездка в карете и посвящение в интригу

Адриана с немалым удовольствием наблюдала, как перо самописца плавно выводит строчки на листе бумаги. Математические символы перемежались со словами на латинском, английском, французском языках и рассказывали ей историю изумительной красоты, хотя и незавершенную. Несколькими днями раньше Фацио попросил ее разослать часть их расчетов «коллегам». Адриана не знала, кто они, поскольку «коллеги» никогда не подписывали послания. Ее тоже предупредили, что нельзя писать имя Фацио полностью, а ставить лишь букву «F». Сейчас она получала ответ от М3. По сравнению с Ml и М2, как она их различала, М3 нравился Адриане больше всех. Его ответы отличались, на ее взгляд, особым полетом мысли. Однако Фацио ожидал получить совсем не такой ответ. Нетерпеливо заглядывая ей через плечо, он бросил:

– Это не пойдет!

Адриане очень хотелось знать почему. В отправляемых и получаемых сообщениях она понимала почти все: переписка касалась движения тел, обладающих огромной массой. Адриана ясно видела, что идет расчет какого-то движения, скорее всего орбитального. Только что пришедшее письмо содержало алхимическую формулу, имеющую отношение к сродству, но Адриана не могла определить, к какому именно. Это сродство не было похоже на гравитацию, магнетизм или простую общность, хотя походило более на «притягивающее» сродство, нежели «отталкивающее».

– Это все равно что в темной комнате ловить черную кошку, – жаловался Фацио, направляясь в другой конец лаборатории к Густаву. – Зря я пообещал королю сделать это! Но ведь мне нужно самую малость – получить промежуточную формулу. Всего ничего! А с такими ответами я буду ждать ее до судного дня!

– Я даже не понимаю, как мы можем определить, что нашли правильное решение, – ответил Густав.

– Мы должны знать, что мы правы, до того, как приведем в действие этот объект, – сказал Фацио. – Иначе через месяц будет уже поздно что-либо предпринимать! Мне недостает простейшего ответа! А в том, что ответ должен быть простым, я и не сомневаюсь!

– Мы найдем его, – заверил Густав.

– Надеюсь. Я сказал королю… – но он оборвал себя на полуслове, как будто вспомнил, что здесь Адриана.

«Если бы я только знала, над чем это вы, глупенькие, бьетесь, я, возможно, помогла бы вам», – про себя выговаривала им Адриана. Для нее вся работа Фацио действительно представляла большую загадку. Если бы только ей была понятна связь между расчетами движения и алхимической формулой, то она бы произвела свои расчеты и устроила так, будто они пришли от М2. Именно от М2 приходят письма, написанные разными почерками, из чего она сделала вывод, что у того два секретаря.

Раздался резкий стук в дверь. Выяснить, кто пришел, должна была Адриана, но это означало пропустить часть письма. Она только что поменяла бумагу и теперь не могла найти уважительного предлога, чтобы увернуться от своих обязанностей. Как только формула окажется на столе, а новый лист будет вставлен в самописец, Фацио тут же заберет формулу, и они с Густавом начнут ее обсуждение, а она навсегда потеряет шанс еще раз взглянуть на лист.

Адриана открыла дверь, за ней стоял совсем юный паж. Он поклонился.

– Простите, – произнес он, – я имею честь говорить с мадемуазель де Моншеврой?

Адриана удивилась: обычно приходили к Фацио, иногда к Густаву, к ней же – никогда. Но тут она неожиданно вспомнила о приглашении короля:

– Да, это я.

– В таком случае имею честь проводить вас к королевской карете. Его величество просит вас быть сегодня вечером в Версале.

– Сегодня вечером? Но… королевский праздник завтра.

– Да, мадемуазель, – ответил паж. – Мне велели подождать, пока вы не закончите свои насущные дела.

– Я… – Она беспомощно обернулась, слышат ли Фацио и Густав этот разговор. Они оба удивленно смотрели на нее.

– Конечно, вы можете ехать, – ласково произнес Фацио.

Адриана бросила взгляд на заветный лист с формулой.

– Вначале я должна кое-что закончить, это всего несколько минут. Не будете ли вы так любезны подождать?

С этими словами Адриана вернулась к эфирографу, вновь завела его и с нетерпением принялась ждать, когда сообщение будет дописано до конца.

Подходя к карете, Адриана различила, что там уже кто-то сидит; ей навстречу из кареты вышел мужчина. Пока он, сняв шляпу, раскланивался перед ней, она без труда узнала его.

– Мадемуазель де Моншеврой, – произнес он, – я безгранично счастлив видеть вас.

– И я рада видеть вас, господин министр, – отвечала Адриана, хотя на самом деле боялась Жана-Батиста Кольбера, маркиза де Торси и королевского министра иностранных дел. Торси было немного за пятьдесят, но он хорошо сохранился. Тяжелые, почти квадратные скулы уберегли его лицо от старческой дряблости, а осанке мог позавидовать молодой мушкетер. Только глаза и уголки губ выдавали настоящий возраст и груз ответственности, который нес маркиз. Как большинство придворных, маркиз имел очаровательный фасад, но за его улыбкой скрывались зубы дракона, а взгляд темно-карих глаз имел такую же смертельную силу, как взгляд Горгоны.

Но сейчас Торси демонстрировал безукоризненную галантность: поцеловав Адриане руку, он помог ей сесть в карету, удобно расположиться там и только после этого занял место рядом с ней.

– Совершенно случайно я оказался в Париже как раз в тот момент, когда король послал за вами карету, – пояснил Торси, – и я позволил себе такую роскошь, как сопровождать вас до Версаля.

Адриана опустила глаза, она пыталась представить, что бы ответила Ментенон.

– Вы так любезны. – Из всего арсенала светских любезностей ее воображение выбрало самую традиционную и даже банальную фразу.

За окном кареты проплывали темные и печальные улицы Парижа, их освещал лишь слабый свет алхимического фонаря королевской кареты. Возникали лица, выхваченные желтым светом из темноты. Прохожие смотрели на проезжающую карету, узнавали в ней королевскую, и лица их отражали самые разные чувства. Одни – голодные и обездоленные – встречали королевскую карету откровенно враждебно, другие, их было большинство, – со сдержанным недовольством, но иногда свет озарял в темноте и благоговейно застывшие лица. В общем Париж относился к королю c терпением сидящей на яйцах квочки. Ни для кого не было секретом, что Людовик отказывается признавать существование этого огромного города. Недовольство горожан породила война, которая продолжалась вот уже несколько десятилетий. Даже эра расцвета науки не могла спасти их от голода и страданий. Все эти невзгоды не обошли стороной и Адриану; хотя ее семья и принадлежала к знатному роду, но также осталась без средств, и в детстве Адриане не раз приходилось ложиться спать на голодный желудок. Спасение пришло только благодаря мадам де Ментенон и королю, они удовлетворили просьбу ее семьи, и Адриану в возрасте семи лет приняли в Сен-Сир. Туда принимали девочек из обедневших дворянских семей.

Почти весь Париж обеднел, но не все принадлежали к дворянскому сословию. И это лишало людей даже призрачной надежды получить в жизни хоть что-то. Утрата надежды казалась Адриане опасным состоянием человека, и она считала неприятие королем Парижа большой ошибкой. Если бы Людовик жил в Париже, он бы видел истинную Францию, но, укрывшись в Версале, он видел лишь самого себя.

– Как мадемуазель находит Академию наук? – спросил Торси.

– Академия приносит немалое удовольствие, – ответила Адриана. – Ко мне прекрасно относятся, у меня увлекательная служба. И, должна признаться, остается много времени для любимого дела.

– Что это у вас за любимое дело, моя дорогая? – Улыбка дрогнула на губах Торси. Он прикрыл глаза, будто ожидал услышать от нее сущую безделицу, не представляющую для него никакого интереса.

– Музыка, – ответила Адриана, – и литература. Я намерена когда-нибудь написать историю Академии.

– Как интересно, – воскликнул Торси, – и как похвально. Тогда вам должно быть известно, что именно мой дядя способствовал учреждению Академии.

– Да, конечно, – подтвердила Адриана, – как же это можно не знать.

– Вы чрезвычайно любезны. – Маркиз повернулся и посмотрел на нее. – А знаете ли, – продолжал он все тем же учтивым тоном, – когда Академия открылась, в нее было принято двенадцать женщин.

«Ну конечно знаю», – подумала с горечью Адриана, но вслух ответила:

– Неужели? – Она надеялась, что удивление удалось ей хорошо.

Маркиз улыбнулся.

– Были другие времена, – сказал он. – Мой дядя считал, что женщины ни в коей мере не глупее мужчин. Он верил, что они способны овладеть научными знаниями. Но, к сожалению, ни одна из двенадцати женщин не оправдала своего избрания в Академию. С тех пор женщин в Академию не принимают. Но, как я уже сказал, во времена моего дяди думали и поступали иначе.

– Должно быть, – согласилась Адриана, ослепляя его улыбкой. – Я никогда не могла до конца понять, действительно ли женщины могут заниматься такими вещами, как наука. Кажется, это не совсем женское предназначение.

– О, сколь многие бы с вами не согласились, моя дорогая. Честно говоря, меня всегда удивляло, почему вы предпочли место в королевской библиотеке, а не остались монахиней в Сен-Сире. Вернее будет спросить, как вы смогли получить место в королевской библиотеке?

Сердце у Адрианы сжалось: «Что такого предосудительного Торси может знать обо мне?»

Карета съехала с булыжной мостовой на проселочную дорогу, и тяжелое дыхание города сменилось ароматной и сочной зеленой свежестью.

– Я не знаю, монсеньер, – ответила Адриана. – Я рассказывала королеве о том, что меня интересует, и она решила устроить меня в библиотеку.

– О да, ваши интересы. Я с трудом верю, что королева их одобряла. Мадам де Ментенон не отличалась любовью ни к наукам, ни к порокам.

– Но я говорила ее величеству, что наука меня не интересует, – защищалась Адриана.

– Да, и я допускаю, что она вам поверила точно так же, как это делаю я сейчас, – иронично заметил Торси. – Вы должны понимать, мадемуазель, что меня ни в малейшей степени не заботят ни ваши интересы, ни ваши занятия, но только до той поры, пока они не представляют опасности для короля.

Адриану поразила быстрота, с какой любезность Торси превратилась в гнев.

– Маркиз, – спокойно сказала она, – я уверяю вас, что мне совершенно не понятно, на что вы намекаете.

Торси кивнул, теперь уже от его галантной любезности не осталось и следа.

– Позвольте мне быть искренним с вами, – сказал он. – Я очень хорошо помню вас. Вы были для королевы отличным секретарем. Вы умны, и вы многое умеете скрывать. Но когда король начинает кем-то интересоваться, этот человек вызывает интерес и у меня тоже. А когда я заинтересовался вами, знаете, что я обнаружил?

Адриана молча смотрела на него и улыбалась, чтобы скрыть охватившую ее панику.

– Так вот, я обнаружил, что вы получили эту должность благодаря герцогу Орлеанскому.

– Что? – изумленно воскликнула Адриана, она никак не ожидала услышать такое.

– Да, это правда. Теперь вам понятно, на что я намекаю?

– Монсеньер, я…

– Ну, смелее, смелее, говорите. Вы были секретарем королевы в течение целого года. И вы не можете утверждать, что вам ничего не известно о дворцовых интригах, даже если грех участия в них вас не коснулся.

Адриана судорожно пыталась найти ответ. Если для Торси это привычное упражнение в фехтовании, то сейчас последует смертельный укол. Она заговорила, но ей показалось, что говорит не она, а кто-то другой.

– Да, я знаю, что такое дворцовые интриги. И насколько я поняла, герцог Орлеанский – один из возможных претендентов на трон.

– Случись королю умереть прямо сейчас, он бы стал регентом при дофине, правнуке нынешнего короля, первом претенденте на трон. За дофином следует Филипп, король Испанский, он тоже законный наследник. И даже у герцога Мэна, незаконнорожденного сына его величества от мадам Монтеспан, больше прав на трон, чем у герцога Орлеанского.

– Но если герцог Орлеанский не пытается получить трон с помощью интриг, – удалось вставить слово Адриане, – почему же вас так беспокоит то, что он оказал мне услугу?

– Я не говорил, что герцог не делает таких попыток, – уточнил Торси. – Дофину всего десять лет. И если Франции удастся заключить мир со своими врагами, те никогда не позволят Филиппу сесть сразу на два трона. А если короля не станет, то парламент тут же упразднит его волю относительно герцога Мэна. Парламент не допустит, чтобы незаконнорожденный сын короля правил вместо герцога Орлеанского, который является законным принцем. Теперь вы понимаете, что герцог может сесть на трон, если все обстоятельства сойдутся в одну точку.

– Что вы хотите сказать? – изумилась Адриана. – Герцог Орлеанский замышляет убить короля и дофина?

На этот раз Торси улыбнулся своей настоящей улыбкой, холодной и жестокой, совершенно не похожей на ту галантно-обаятельную, что украшала его лицо совсем недавно. И Адриана удивилась самой себе: именно эта улыбка ей нравится, потому что она настоящая.

– Мне никогда не придет в голову сказать такое, мадемуазель. И, тем не менее, не стоит забывать, что герцог – сын покойного брата короля, и мне не нужно рассказывать вам о той борьбе, которую они вели друг с другом. А что хуже всего, герцог – сын немки, принцессы Палатины.

– Насколько мне известно, между принцессой и покойной королевой не было неприязни, – возразила Адриана. – Но какое это имеет отношение ко мне?

Торси пристально посмотрел на нее.

– Я не знаю ответа, – сказал он. – Если вы знаете, будет лучше, если я услышу его сейчас. Не заставляйте меня выяснять правду через шпионов.

Адриана выдержала его взгляд, хотя губы ее задрожали.

– Видит бог, мне нечего скрывать, – ответила она, – но если вы что-нибудь обнаружите и сообщите это мне – я буду вам признательна.

Торси отвел взгляд и выглянул в окно. Минуту царило молчание, затем Торси опустил стекло и попросил возницу погасить фонари. Тотчас карета погрузилась в полную темноту. У Адрианы по спине побежали мурашки, ее охватил страх – а вдруг маркиз… Но ничего не происходило, и темнота постепенно рассеялась благодаря свету звезд и половинке лунного диска, который посеребрил проплывающий за окном пейзаж. В мерцающем свете лицо Торси было похоже на лицо мраморной статуи.

– Время от времени меня мучит вопрос, – произнес он так тихо, что она едва расслышала слова, – этот новый свет, что вошел в нашу жизнь, не ослепляет ли он нас настолько, что мы перестаем видеть реальность.

Адриана ничего не ответила, Торси усмехнулся:

– Пока я поверю вашим словам, мадемуазель, но советую глаза и уши держать открытыми. Не сомневайтесь, затевается игра, и вам в ней отведена роль. Не знаю, пешки или королевы, но обе фигуры могут объявить шах королю; имейте в виду, я выставлю защиту любой фигуре.

– Я запомню ваши слова, – ответила Адриана. – Но уверяю, у меня нет ни малейшего желания быть королевой, тем более пешкой.

6. Колдун на Большом пустыре

Мужчина остановился так же неожиданно, как и пустился бежать. Он стоял, крепко держа Бена за руку, и равнодушно наблюдал, как тот дергается, пытаясь вырваться.

– Да отцепись же ты от меня, черт тебя подери! – задыхался Бен. – Что тебе нужно? Что я такого сделал? – выкрикивал он, еле живой от страха. Неожиданно мужчина разжал пальцы, и Бен упал лицом в холодную и мокрую траву. Он лежал, плотно зажмурив глаза, ожидая удара кулаком, или ножом, или еще чего-нибудь ужасного.

– Сядь, – спокойно велел Брейсуэл.

Боясь поднять глаза и дрожа всем телом, Бен сел.

– Посмотри на меня.

Бен неохотно посмотрел вверх.

– Ну вот, Бенджамин, а теперь я хочу, чтобы ты послушал то, что я тебе скажу. – Маг присел на корточки, и его глаза оказались на одном уровне с глазами Бена. Маг протянул руку и взъерошил ему волосы. – Послушай и запомни. Что за фокусы ты вчера вытворял со своим прибором? Так вот, ты никогда больше не будешь делать ничего подобного, ты понял меня?

– Ч-ч-что? – кое-как выдавил Бен. Трэвор Брейсуэл ближе придвинулся к нему:

– Больше никаких экспериментов, понял? Не вмешивайся в природу вещей, Бенджамин.

– Я не понимаю. – Бен постарался ответить дерзко, но ему это не удалось. – Накажи тебя господь, я ничего не понимаю.

Неожиданно Бен явственно увидел, что за спиной Брейсуэла вырастает нечто похожее на туман, но только плотнее, темнее, какие-то клубы дыма, а в центре – едва тлеющее пламя, напоминающее формой огромный глаз.

– Вот именно, – раздраженно ответил Брейсуэл, и Бен догадался, что его обидчик разговаривает не с ним. Видение исчезло, но за то мгновение, что Бен разглядывал его, он почувствовал, как это нечто проникло внутрь, именно туда, где прятались самые сокровенные мысли Бена. И Бен получил ответ на мучивший его вопрос.

– Что это было? – рявкнул Брейсуэл. – Что ты видел сейчас?

– А? – у Бена от удивления открылся рот. Брейсуэл судорожно глотнул воздух.

– Впрочем, неважно, – произнес он уже совершенно спокойным голосом. – Не важно, что они тебе сообщили важно, что ты понял меня, не так ли? Ты больше никогда не будешь изобретать никаких приборов и не будешь проводить никаких экспериментов. Ты будешь печатником, Бенджамин Франклин. Только печатником, и никем больше, будешь заниматься только земными делами и будешь жить долго и счастливо.

С этими словами незнакомец, назвавшийся Трэвором Брейсуэлом, поднялся на ноги и, не взглянув больше на Бена, пошел прочь, то теряясь, то вновь возникая в рваной дымке уже рассеивающегося тумана.

А там, в Бостоне, городские часы начали отсчет времени – пробили шесть раз. В воздухе еще плыл звон последнего удара, а Бен уже несся по Коммон-стрит, несся с такой скоростью, что не видел дороги у себя под ногами. На полпути к дому его желудок судорожно сжался, и, хотя Бен не завтракал, его все же вырвало.

Прошло четыре часа после ужасной встречи, а пальцы Бена все еще дрожали, когда он набирал шрифт. Он все еще чувствовал цепкие пальцы незнакомца, впившиеся в его руку, а в ушах звучали слова: «Не вмешивайся в природу вещей, Бенджамин, не вмешивайся».

Что бы это могло значить? И что может Трэвор Брейсуэл сделать ему, если он все-таки вмешается в природу вещей?

Брейсуэл пытается сбить его с выбранного пути? Ну уж нет, он должен быть магом, несмотря на все предупреждения и угрозы Брейсуэла! Ради чего Брейсуэл все это затеял? Что это, своего рода соперничество магов? Он что же, думает, что Бостон такой маленький, что им двоим здесь не разойтись? Бен знал, что алхимики, адепты и маги все время спорят между собой. У сэра Исаака Ньютона тоже есть оппоненты, а некоторым из них он просто объявляет открытую войну, например Готфриду фон Лейбницу, который утверждает, будто он раньше Ньютона открыл дифференциальное исчисление. Но все эти битвы ведутся только словесно, без рукоприкладства и обещаний убить. Что заставило Брейсуэла угрожать четырнадцатилетнему мальчишке? Почему в век научных чудес человека так испугал или разозлил прибор, который просто превращает воду в лед, а потом в пар?

Тут Бена осенило. А что если этот человек вовсе не философ и не маг, а всего лишь один из тех фанатиков-пуритан, какой-нибудь охотник за ведьмами?

А может, он вообще сам дьявол. Но кем бы там ни был этот Трэвор Брейсуэл, поступил он как самый настоящий уличный забияка. А Бену слишком часто приходится иметь с ними дело, поэтому запугать его не так-то легко. От Джеймса ему доставалось куда больше, чем от какого-то незнакомца. Нет, это не из-за Трэвора Брейсуэла у него до сих пор дрожат пальцы.

Тревожило Бена совсем другое: теперь он знал, как настраивать эфирограф. Бен не хотел верить в видение на Большом пустыре, но он не мог отрицать, что в тот самый момент, когда странный глаз коснулся его, внутри сам собой возник вопрос: «Чего ты действительно хочешь?» И внутренний голос не ответил «жить», или «вырваться и убежать», или еще что-либо здравое и практическое. Внутренний голос сказал: «Настраивать эфирограф». И в ту же секунду Бен почувствовал, как ответ сам собой возник у него внутри, словно вырвался из каких-то неведомых глубин, а вслед за ответом из тех же глубин явилась еще и злость на самого себя. Теперь он знал, как настраивается самописец. Казалось, будто в голове соединились в единое целое миллионы осколков.

Дверь с шумом распахнулась, Бен вздрогнул от неожиданности, и только что набранная им строчка рассыпалась. Джеймс шел прямо на него, глаза брата чуть не вылезали из орбит от распиравшей его ярости. В руке он держал газету, которую швырнул чуть ли не в лицо Бену.

– Ты только посмотри на это! – рявкнул Джеймс. Бен молча поднял упавшую газету. Это был «Меркурий» за 7 апреля 1720 года.

– Вчерашняя, – заметил Бен. – Мы ее вчера набирали. Постой, шрифт не наш.

– Вот именно, и как ты думаешь, что бы это значило? – клокотал взбешенный Джеймс.

– Это значит… нет, не может быть, значит, уже…

Джеймс мрачно кивнул:

– Да, уже. Кто-то, должно быть, разнюхал наши планы.

«Конечно, – подумал Бен, – в „Зеленом драконе“ наши планы известны каждому встречному и поперечному». Все печатники, которых Бен знал, уже давно намекали ему, какой у Джеймса длинный язык.

– Наша газета продается? – спросил Бен. Джеймс утвердительно кивнул:

– Наша появилась на улице где-то на час раньше этой, но мне все равно пришлось заплатить мальчишке-разносчику, чтобы он быстрее шевелил ногами.

– Ты же сам просил меня усовершенствовать эфирограф, – начал оправдываться Бен.

– Да, я помню, – огрызнулся Джеймс. – Я тебя ни в чем не обвиняю. Я себя виню за то, что согласился воспользоваться твоей дурацкой схемой. – Джеймс тяжело опустился на стул. – Здорово, – после долгой паузы произнес он, – что мы теперь имеем? Ты уже сочинил баллады, о которых я тебя просил?

Бен кивнул, но без особого энтузиазма.

– Я написал одну, она называется «Осада Кале», о Мальборо, как ты и хотел. – Он помялся. – Только она не очень получилась.

– Похожа на ту, что ты сочинил про Черную Бороду?

– Да кто его знает.

– Завтра ее напечатаем. А что с самописцем? Ты можешь его настроить так, чтобы мы получали побольше всяких разных новостей?

Бен пристально посмотрел на Джеймса, его на мгновение охватила паника.

– Да, – наконец тихо сказал он. – Кажется, я смогу это сделать.

– Ха, – встрепенулся Джеймс, – значит, я был прав!

– Да, – согласился с ним Бен. – Но мне кое-что от тебя потребуется.

– Чего еще? – насторожился Джеймс.

– Деньги, – ответил Бен. – Мне нужны деньги на стеклодува.

Джеймс сердито нахмурился:

– Я на тебя, Бен, уже такую уйму денег перевел. Сколько тебе еще нужно?

– Я не знаю. Если ты мне разрешишь сейчас пойти к стеклодуву, то я выясню. И если стеклодув быстро справится с работой, то ты сможешь получить новости уже, скажем, сегодня вечером.

Джеймс скептически посмотрел на брата, и Бен неожиданно взорвался:

– Это была все-таки твоя идея.

– Не кричи на меня! И не разговаривай со мной таким тоном!

Бен замер в холодном оцепенении: по щеке Джеймса катилась слеза. Чтобы не вскрикнуть от удивления, Бен рукой прикрыл рот и почувствовал, что его глаза тоже увлажняются.

– Ну иди, иди, – сипло произнес Джеймс и тем самым спас их обоих. Не успел Бен выскочить на улицу, как слезы брызнули из глаз крупными горячими каплями летнего дождя.

– Заработает? – спросил Джон Коллинз и указательным пальцем провел по необычной поверхности стекла.

Бен пожал плечами.

– Если не заработает, то нам с Джеймсом одна дорога – в богадельню. У отца на нас нет больше денег, а нам самим не прокормиться, поскольку теперь в городе все кому не лень продают «Меркурий». – Он сердито вздохнул. – Я считал себя таким умным, Джон.

– Ну, на худой конец, ты можешь лед продавать, – постарался хоть как-то успокоить друга Джон. Но это мало помогло. Откуда Джону было знать, что Бену угрожали, чуть ли ни смертью пригрозили в случае, если он будет продолжать свои эксперименты.

А он их продолжает вопреки всему, да еще в своей собственной спальне, закрывшись от посторонних глаз ставнями. В какую ярость бы пришел Брейсуэл, если бы узнал! Что бы за этим последовало? И на что Бен надеялся? Единственно на то, что у его мстителя нет магического кристалла, с помощью которого тот видел бы сквозь стены.

– Попробуй, вдруг он работает, – предложил Джон.

– Я боюсь, – признался Бен. Как-то раз он уже попытался испробовать это стекло в действии, и окружающие предметы стали расплываться перед глазами с ужасающей скоростью. Поэтому, глядя сейчас на объект, который изготовил для него стеклодув, он чувствовал некоторое смущение.

Объект представлял собой два цилиндра, один внутри другого. Цилиндры были так подогнаны, что легким нажатием пальца внутренний цилиндр можно было двигать вверх или вниз, и он останавливался там, где замирал двигающий его палец. На дне внутреннего цилиндра плавала серебристая жидкость: суспензия философской ртути и ее родной сестры – ртути обычной.

– А сам излучатель… – начал Джон.

– Он переплавлен с добавлением обычного стекла, из этой смеси сформованы цилиндры. Я наведался в торговую лавку и обнаружил несколько сломанных излучателей, мне их продали за бесценок. Так что сюда пошла философская ртуть и тех излучателей.

– Ну, значит, излучатель должен работать, как никогда. Но как ты собираешься заставить его звучать?

– Это такая вещь… она так сделана… я не думаю, что будут трудности. Давай посмотрим.

Бен взял в руки свою необычную конструкцию и закрепил ее в новый держатель, который недавно смастерил. Цилиндры заняли место старого плоского излучателя внутри трансляторного ящичка. Внутренний цилиндр он вытащил настолько, насколько это было возможно.

– Ну а теперь, – обратился он к Джону, – крути ручку самописца.

Джон послушно исполнил приказание. Лист для записи был положен на свое законное место, а карандаш в зажиме пишущего рычага остро заточен.

– Начинай, – торопил Джон.

– Уже и так все началось, – ответил Бен.

– А-а…

В следующее мгновение Бен чуть нажал на внутренний цилиндр, но это не дало никакого результата. Он нажал еще, потом еще, и Джон разочарованно вздохнул.

Неожиданно рычаг судорожно дернулся, и Джон взвизгнул. Бен замер, сердце его бешено заколотилось, цилиндр медленно пополз вверх. Рычаг еще раз дернулся, и – невероятно – карандаш начал выводить жирные неразборчивые строчки.

Йемасси продолжают все так же неудержимо наступать и ухитрились даже привлечь на свою сторону наших бывших союзников Чараки. [14]14
  Йемасси и Чараки (Yemassee и Charakee) – название индейских племен, живших на юго-востоке Северной Америки, на территории современных штатов Джорджия и Флорида.


[Закрыть]Но должно признать, что им не во всем сопутствует успех, особенно Йемасси донимают испанцы, которые провоцируют их на каждом шагу, давая тем самым возможность своим солдатам взять реванш за кампанию при Сан-Луисе…

Бен готов был завопить от восторга.

– Работает! – выдохнул он. – О господи, глазам своим не верю, работает.

– Ты же знал, что он заработает, – с подозрением глянул в его сторону Джон. – Ты уже экспериментировал без меня?

– Да нет же, Джон, я хотел, чтобы во время эксперимента ты был со мной на тот случай, если ничего не получится и меня за это захотят выбросить из окна.

– Опускай цилиндр, – задыхаясь от нетерпения, проговорил Джон.

Цилиндр ушел на полдюйма вниз, и пишущий рычаг снова вздрогнул. На этот раз послание оказалось на языке, им обоим непонятном, хотя и написано было латинскими буквами.

– Сделай отметку на цилиндре, – неожиданно предложил Джон, – и у нас излучатель будет со шкалой. Следующий раз мы легко найдем их снова.

– Хорошо придумал, – подхватил Бен.

Третий самописец, который они обнаружили, прислал сообщение на латинском. Бен отложил его в сторону, чтобы потом перевести. Четвертое сообщение пришло снова на английском, и мальчики, горя от нетерпения, набросились на него: похоже, сообщение касалось войны на Европейском континенте.

…ночью были возведены три редута, но еще до полудня гренадеры взяли два из них. Схватка была жестокой, и нам пришлось отступить. Вражеские укрепления устояли во время второй вылазки. Им даже удалось подтащить две или три пушки, и те начали поливать нас свинцовым дождем. Мы должны были установить свои чудо-пушки еще до рассвета, но из-за дождя и этих ужасных, раскисших французских дорог пушки не подошли, на все воля Божья…

– Это сообщение как раз для нашей газеты, – задыхался от счастья Бен.

За этим последовало еще два непереводимых сообщения, одно из них, как Бен определил, было на немецком, второе, скорее всего, на греческом. Они даже и наполовину длины не опустили «волшебный цилиндр», а уже были завалены сообщениями.

– Знаешь, мы ведь ловим тех, кто пишет в этот момент времени, – заметил Джон. – И никому не известно, сколько самописцев, в конце концов, мы можем вот так поймать!

Бену уже приходила в голову мысль, что они занимаются ничем иным, как подслушиванием.

– Я думаю, без разрешения мы не можем печатать перехваченную личную переписку так же легко, как это сообщение о войне, например. Нужно соблюдать правила.

– Ты же можешь написать отправителю и попросить разрешения, ведь так? Ты теперь можешь завязать переписку с людьми со всего света. И это твоя настоящая цель, а вовсе не перехват.

– Да, я согласен с тобой, – ответил Бен. Он вновь начал двигать свой волшебный цилиндр и остановился только тогда, когда карандаш ожил.

На этот раз самописец выводил математические формулы.

– Господи, а это что такое? – удивленно воскликнул Бен.

– Похоже, математики обмениваются любовными записочками, – пошутил Джон. Он покосился на формулы, пытаясь в них разобраться и уловить смысл.

Послание занимало два листа, с припиской по-английски в конце.

Расчеты не закончены, но, наверное, сегодня ничего более я предложить не смогу. Как всегда, недостает типа и степени промежуточного взаимодействия. Механизм поэтому остается незавершенным. Надеюсь завтра, мой дорогой господин F, предложить что-нибудь получше.

Ваш покорный слуга

S.

– Какая-то тайная переписка, – не без удовольствия заключил Джон. – Можно я возьму это домой и попробую разобраться?

– Да ради бога, Джон, – ответил Бен, – я свою порцию получил, текст для набора на сегодня есть!