Текст книги "Пушка Ньютона"

Автор книги: Грегори Киз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Грегори КИЗ
ПУШКА НЬЮТОНА

Пролог

1681
Юпитер нападает на своего Орла

Нагнетать воздух в меха – работа не из легких, особенно когда занимаешься этим делом который день кряду. Гэмфри остановился, вытер пот со лба и с тревогой взглянул на Исаака. Тот уставился в красную утробу печи с одержимостью влюбленного или сумасшедшего.

– Исаак, может, отдохнешь немного? – умоляющим голосом спросил Гэмфри. – Сколько уж дней ты не отходишь от печи?

Исаак даже не посмотрел в его сторону. Следуя только ему ведомому озарению, кинулся к столу и вылил содержимое ступки в колбу, после чего неистово заскрипел пером в своей тетради:

– Я не знаю. А какой сегодня день?

Гэмфри внимательно посмотрел на друга. Тонкая рубаха, вся в пятнах, прилипла к его потному истощенному телу, как пергамент.

– А когда ты в последний раз ел? – попытался призвать он к житейскому благоразумию Исаака.

– Давай работай, Гэмфри, – зарычал Исаак.

Для Гэмфри не впервой было оказаться в такой ситуации. Ему уже доводилось видеть, как Исаак работает дни и ночи напролет, без еды и сна, увлеченный идеями, о существовании которых другие ученые имели лишь смутное представление. И будь Исаак поглощен навязчивыми иллюзиями, Гэмфри не трудился бы здесь как раб, раздувая меха. Гэмфри знал: Ньютон не безумец, заблудившийся в лабиринтах больного мозга. Напротив, он – редчайшее из мыслящих созданий, он – гений. В возрасте тридцати девяти лет Ньютон получил в Кембридже звание профессора и Лукасовскую кафедру математики, теперь ему не было равных в мире науки.

– А сейчас, – тихо произнес Исаак, беря со скамьи железные щипцы. Он рывком открыл печь, и жар хлынул в лабораторию, саму раскаленную, как печь, вытеснив остатки прохладного воздуха, любезно приносимого легким ветерком, проникающим сюда через открытое окно. Ньютон чуть отвернулся от бьющего в лицо жара, уверенно засунул щипцы внутрь печи и вытянул раскаленный, лучезарно сияющий тигель.

С большой осторожностью Исаак наклонил керамический тигель и вылил его содержимое в толстостенную колбу. Гэмфри пробрала дрожь, он испугался, ожидая, что расплавленная жидкость фонтаном извергнется из узкого горлышка колбы, но вместо этого оттуда выскочил крохотный серебряный шарик. Он увидел шарик прежде, чем колба, шипя, извергла едкое облако пара. Пока Гэмфри, задохнувшись, откашливался, прикрываясь платком, Исаак спокойно закрыл дверцу печи.

Едва жар спал, в комнате воцарилась тишина. После того как дверца печи захлопнулась, все вокруг вдруг показалось буднично заурядным. Хотя Гэмфри чувствовал – вот уже десять часов подряд его затягивает вихрь ночного алхимического кошмара.

– А сейчас, – тихо произнес Исаак, – мы посмотрим… Мы посмотрим, нападет ли Юпитер на своего Орла.

Гэмфри не был особенно силен в алхимических терминах. Но он знал, что юпитер – это некий металл, который, по словам искушенных, используется для получения философской ртути, – самый настоящий, истинный металл, отец всех металлов.

Ньютон пристально вглядывался внутрь колбы.

– И растворитель поднимет его наверх, – произнес он так, словно реакция уже произошла. Бросился к своей тетради и принялся что-то быстро записывать.

– Можно мне посмотреть? – спросил Гэмфри. Ньютон нетерпеливо кивнул.

Гэмфри рискнул заглянуть внутрь колбы. В желтоватых флюидах покоилась сфера из какого-то металла. В нос ударил сильный запах. Гэмфри сразу узнал его – аммиак. Но что это за сверкающий вихрь? Распухающий на глазах, несущий неведомую угрозу.

– Исаак, – позвал Гэмфри, когда пламя удвоилось, утроилось, умножилось многократно. Он едва успел отскочить от скамьи. Из колбы вырвался столб пламени и прожег пространство как раз в том месте, где только что находилось лицо Гэмфри. Пламя росло, переливаясь из красного в синее, и рокотало с такой силой, что, казалось, стены лаборатории дрожат. Гэмфри вскрикнул, отворачиваясь от ужасающего огня. Он ослеп на мгновение: яркая вспышка хлестнула по глазам, и глаза горели, словно в них плеснули кислотой. Гэмфри отпрянул, налетел на стол, споткнулся и упал.

Сильные руки подхватили его, он открыл глаза. Свечение стало ярче и походило на пламенеющий меч архангела. Гэмфри еще раз вскрикнул от ужаса и потерял сознание.

Когда Гэмфри очнулся, то обнаружил себя лежащим на земле, на прохладной и нежной траве. Красные точки, пляшущие перед глазами, постепенно тускнели. Изумленный, Гэмфри огляделся. Он был в саду, что окружал лабораторию Исаака. Над головой – спокойное голубое небо с клочьями облаков. Исаак сидел поблизости и неистово строчил в своей тетради. Воздух сотряс оглушительный взрыв.

Пламя, разворачиваясь змеем, прорвалось сквозь крышу лаборатории Исаака, устремляясь высоко в небо, подобно светящейся лестнице Иакова. [1]1
  Лестница Иакова – по библейской легенде Иаков в вещем сне увидел чудесную лестницу от земли до неба, по которой восходили ангелы. (Здесь и далее – прим. пер. )


[Закрыть]

– Что это? – простонал Гэмфри, радуясь, что вновь слышит свой собственный голос. Значит, жив.

– Растворитель поднял его наверх, – как ребенку, пояснил Ньютон. – Но откуда же я мог знать? Это все меняет.

– Это пламя…

Ньютон яростно кивнул головой:

– Да! Да! Воздух… он распадается на компоненты. Свечение, высвобожденное философской ртутью! Гэмфри, сам светоносный эфир предстал перед нашими глазами. Мы прикоснулись к животворящей силе материи. Ты понимаешь, что это значит?

– Да, – слабым голосом отвечал Гэмфри, бросив взгляд в сторону лаборатории, – это значит, что у твоего дома снесло крышу и нужна новая.

1715
Ангел королей

Людовик вздрогнул, когда сквозь толстое стекло до него долетел треск мушкетных выстрелов. Вслед за ними толпа неожиданно взорвалась новыми криками. Филипп, стоявший у окна, заплакал.

– Отойди от окна, Филипп, – попросил своего восьмилетнего брата Людовик. «Что если пуля залетит в Пале-Рояль?»

Филипп повернул к нему заплаканное лицо с широко распахнутыми от ужаса глазами.

– Луи, они хотят убить нас! – Филипп всхлипнул. – Они сожгут дворец, и они… А где мама?

– Мама не принимает участия в королевских делах, – ответил Людовик. Он пересек галерею, подошел к младшему брату и настойчиво потянул того за рукав.

– Пойдем, тебе приказывает твой король, – повелительным тоном, на какой только был способен, произнес он.

И тон, и слова подействовали. Всегда действует, когда люди шкурой чувствуют, что ты – король. Весь фокус в том, чтобы заставить их в это поверить. Особенно это касается кардинала Мазарини. Он неизменно указывает Людовику, как поступать, что говорить. И все потому, что он, Мазарини, королем считает самого себя.

Едва Филипп отошел, Людовик скользнул по окну быстрым взглядом. Он увидел толпу – внизу, у стен дворца, и собственное отражение в стекле – бледный лик десятилетнего монарха. Достаточно ли оно твердое и решительное, его отражение, или, как у Филиппа, искажено ужасом?

Лицо казалось спокойным. Он помнил застывшую улыбку на губах матери, яркое сияние ее глаз и попытался изобразить нечто подобное на своем лице.

– Иди сюда, Филипп, – строго позвал он, – я сумею защитить тебя.

– Где мама? – повторил Филипп. – Где солдаты?

– Солдаты охраняют вход во дворец.

Людовик вспомнил ужас в глазах горстки гвардейцев. Он помнил, как они сказали его матери: «Мы все умрем у ваших дверей». Вероятно, они хотели выказать свою отвагу, но слова прозвучали как капитуляция. Людовик сомневался, что на гвардейцев можно рассчитывать в том случае, если толпа ворвется во дворец.

– Кто будет нас охранять? – спросил Филипп.

Людовик вытащил свой меч – маленький, детскую игрушку. Но движение было более грозным, нежели оружие. Одной рукой обхватил Филиппа за плечи, другой сжал меч.

– Твой король защитит тебя, – пообещал он. – А теперь пойдем спрячемся в той комнате, где нет окон.

Они вошли в полутемную гостиную, освещенную единственной лампой. Людовик сел на раззолоченное канапе, усадил рядом младшего брата.

– Здесь мы в безопасности, – заявил он, хотя знал, что это ложь. – И если толпа ворвется в двери, все увидят, что король способен защитить своего брата.

– А Бог с нами или нет? – спросил Филипп, стараясь, чтобы вопрос прозвучал беззаботно, но вышло жалобно.

– Бог с нами, – заверил Людовик.

– Тогда почему монсеньер кардинал переоделся в серое?

Людовик сдержался, чтобы не сказать колкости. Он тоже видел кардинала Мазарини, сменившего красное платье на неприметное серое. Какой болван! Какой трус! Но Филиппу отвечал:

– Кардинал знает, что делает. Успокойся и подумай о чем-нибудь приятном.

– Я постараюсь, Луи, – пообещал младший брат. Снаружи донеслись иные звуки, и Людовик вступил в схватку с собственным страхом. В кутерьме происходящего его будто не замечали, будто напрочь отрицали реальность его существования. Но разве он не король? Разве он не имеет власти над своим королевством? Как Париж осмелился подняться против него? Как он ненавидел Париж!

– Я построю для нас великолепный дворец, – пообещал он Филиппу, но как-то вяло, – среди лесов и полей, подальше отсюда, от этой мерзкой толпы.

Но Филипп уже спал, и Людовик понял, что произносит слова вслух только для того, чтобы успокоить самого себя.

Вот выстрелы послышались где-то рядом, в галерее! Донесся топот многочисленных ног, грубые крики солдат. Людовик крепче сжал игрушечный меч. Если он будет вести себя как король, то он и будет королем, будет королем… Он повторял эти слова как заклинание, пытаясь претворить в жизнь скрытый в них смысл.

Дверь грубо толкнули, она распахнулась: на пороге стоял Джон Черчилль, граф Мальборо. Высокомерное красное лицо, несокрушимый нагрудник, длинный черный плащ трепещет и бьется, как крыло ворона. Мальборо, трижды проклятый дьявол, явился сюда, чтобы поджечь Версаль.

Но это не Версаль, это Пале-Рояль, и ему всего лишь десять лет, Версаль пока еще только в мечтах.

– Ваше величество, – ухмыляясь, произнес Мальборо с сильным французским акцентом, – ваше величество может отложить в сторону свою игрушку. – Граф даже не потрудился поднять дуло своего крафтпистоля.

– Убирайтесь вон из моего дворца, – приказал Людовик, но Мальборо лишь расхохотался в ответ. Мальборо видел Людовика насквозь, знал, что Людовик – не настоящий король…

Все это было так несправедливо, так оскорбительно. Людовик бежал, а смех, умножаясь в стенах, несся следом. Невольный крик сорвался с его губ, и волна унижения захлестнула его с головой.

Ему хотелось вынырнуть из ночного кошмара…

Людовик XIV, Король-Солнце, проснулся. Горькая реальность семьдесят второго года его правления была страшнее ночного кошмара. Нестерпимой болью жгло ногу, боль поднималась выше, проникала в пах, живот, подбиралась к сердцу. Перебивая цветочные ароматы, исходившие от щедро надушенной постели и белья, в нос бил тяжелый запах гниющей плоти: король умирал от гангрены. Людовик помнил, что находится в Версале, в своем чудесном загородном дворце, том самом, о котором мечтал с раннего детства. Людовик видел, что и сейчас, на смертном одре, он окружен своей семьей и придворными. С удовлетворением отметил, что не растратил за долгие годы правления их любовь и преданность.

– Его величество проснулись, – послышался чей-то шепот. Людовик узнал голос своей дражайшей супруги Ментенон. По ее тону догадался: уже не ждали, что он откроет глаза.

– Сир? Нет ли у вас какого-либо желания, которое мы могли бы исполнить? – Это уже Фагон, его личный врач.

– Конечно, Фагон, – с трудом произнес Людовик, – продлите мне жизнь.

Голос старого врача задрожал:

– Сир, нет ли чего еще, что я мог бы…

– Мое дорогое семейство, мои друзья, – слабо начал Людовик и судорожно вдохнул. – Хорошо, что все вы здесь. Это удивительно. Я уже вручил себя в объятия смерти и с нетерпением ждал встречи с Господом. Я уже исповедовался и сказал свое последнее прости. – Он видел лицо Ментенон, на котором толстым слоем лежала пудра, по ее щекам текли слезы, пролагая неровные бороздки. Несмотря на это и на все ее семьдесят пять лет, Ментенон была по-прежнему красива, оставаясь той женщиной, ради которой он отказался от всех любовниц и фавориток. Ее присутствие придавало ему сил, он мог говорить.

– Но сейчас я понял, что не должен умирать. Мальборо вернулся, ища нашего позора и падения. Я не могу уйти и возложить столь непосильное бремя на плечи молодого наследника. Я не могу оставить Францию в такой час.

Все разом и тяжело вздохнули. «А! Так они тоже об этом знают, – подумал Людовик. – Просто они мне не говорили. Под натиском Мальборо и его союзников Франция падет».

– Фагон, наклонись пониже, – попросил король, чувствуя, как силы покидают его. – В cabinet du Roi[2]2
  Cabinet du Roi (фр. ) – кабинет короля.


[Закрыть] есть бутылка…

– Персидский эликсир? – недоверчивым шепотом уточнил Фагон. – Смею ли я напомнить вашему величеству, что даже если сомнительное зелье и произведет некоторое действие, это может помешать вашей бессмертной душе обрести покой…

– Я твой король, и я повелеваю, – ответил Людовик, стараясь сохранить шутливый тон. – Делай, что я приказываю.

– Ваше величество, ваше величество, – бормотал Фагон, выходя из комнаты.

Теперь над ним склонилась Ментенон:

– Вы послали за тем эликсиром, что подарил вам отвратительный коротышка из Персии?

– Тот коротышка был послом персидского шаха, мадам.

– Тот скорченный уродец? Вспомните прочие его подарки! Да и что это за подарки?! Тусклый жемчуг и блеклая бирюза. Почему вы думаете, что эликсир стоит больше, чем все эти жалкие побрякушки?

Людовик не сдержал отрыжки, во рту стало кисло.

– Потому что, – он с трудом вдохнул, – мои ученые-философы проводили с ним опыты. Эликсир действует.

Ментенон с испугом взглянула на него:

– И вы мне об этом даже не сказали?

– Зачем? – Он понизил голос до шепота. – Я только сейчас решил воспользоваться им. Я устал быть королем, Ментенон, устал жить, когда все, кого я знал, умерли. Я надеялся по крайней мере умереть раньше тебя. Надеялся снова увидеть мою любимую племянницу, своего брата… – Лицо Ментенон неожиданно заволокло черным туманом, слова потеряли смысл, сливаясь в одну протяжную ноту гобоя, но это уже не имело значения, поскольку он погружался в забвение.

Он лишь надеялся, что принял решение не слишком поздно.

И Людовик снова вернулся в свое детство, в те времена, когда только что умер отец, а он являл собой куклу-марионетку, которую вынули из темного ящика сыграть роль короля. Спектакль окончится, и ее снова засунут назад в ящик. Тянулись дни, когда с ним никто не разговаривал, и собственные слуги смеялись над ним, когда он отдавал приказы.

В этом сне он тонул в садовом пруду. Он не умел плавать.

Ему все же удалось благополучно добраться до берега. И сейчас он кричал, но никто не откликался на призывы о помощи. Он заплакал от унижения и бессилия. Утони он, никто и не заметит.

На сей раз во сне кто-то вытащил его из пруда. Теплый ветерок подул на него и высушил одежду, что-то нашептывая при этом.

– Кто ты? – воскликнул Людовик.

– Тише, – послышалось в ответ. – Есть ангелы, которые охраняют королей, и я – один из них. А ты станешь самым великим из королей.

– Ангел, который охраняет королей, – повторил Людовик.

В своем сне он был счастлив, там было тепло, боль и страх, минуту назад терзавшие его, исчезли. Во сне он спал, ему даровали благостный покой.

1716
Чудо

Бенджамину Франклину исполнилось десять лет, когда он увидел свое первое чудо. Бесцеремонный холодный ветер целый день разгуливал по узким улочкам Бостона, а с наступлением ночи и вовсе распоясался. Закат полыхал, как пламя, но этот пожар никому не грозил бедствием. Равноденствие промелькнуло яркой вспышкой бабьего лета, и ранняя зима сковала в объятиях Массачусетскую колонию.

Только сейчас Бен понял, что сильно замерз, пока стоял на Длинном причале, наблюдая за высоким и стройным силуэтом шлюпа, заходящего в порт. Но его заботил не холод, а то, что он скажет отцу, как объяснит, где пропадал и почему так много времени ушло на поход за буханкой хлеба. Он не должен врать отцу, это ужасный грех. Но после того как брат Джошуа, влюбившись в море, сбежал из дому, отцу очень не понравится, что Бен снова болтался на пристани и любовался кораблями. Отец не хотел терять двух сыновей среди ветра и волн, а все к тому и шло. Бен раздумывал, как бы так преподнести правду, чтобы она не выглядела предосудительно. Можно сказать, что его любовь к кораблям – всего лишь любовь к искусно сделанной вещи. Но правда заключалась в том, что ему действительно хотелось рвануться за своим братом навстречу приключениям, туда, где киты и пираты, неизвестные страны и земли. По правде, он и думать не хотел о том, чтобы навсегда остаться в Бостоне, несмотря на вырванное отцом обещание закончить среднюю школу и колледж.

Настроение у Бена испортилось. Он пошел по Крукт-лейн в надежде сократить путь и выиграть хотя бы несколько минут. В переулке было почти темно, только сияющие на небе звезды освещали дорогу. То здесь то там окна оживляло робкое пламя свечей. Но этот свет не согревал душу Бена, напротив, напоминал, чем он должен будет заниматься завтра. А завтра предстояло топить свечное сало, чтобы делать эти скучные свечи. И завтра, и послезавтра… и так изо дня в день, пока он не состарится. Дойдя до середины переулка, Бен заметил свет, который не дрожал и не колебался. Вначале он подумал, что это свет фонаря, но даже свет фонаря и тот подрагивает. Этот же лился ровно, как свет солнца. По спине у Бена пробежал холодок, не имеющий ничего общего с пробирающим до костей холодом зимней ночи. Поразительный свет струился сквозь полуоткрытые ставни какого-то дома. Бен долго не раздумывал – что раздумывать, когда и так уже опоздал. Свет был явно неестественный, и Бен заподозрил, что здесь кроется какая-то тайна или фокус. Возможно, это свет от бумажного фонарика. Стараясь остаться незамеченным, он пересек двор и увидел источник странного света: им оказался бледно-голубой шар размером с яйцо. Бен сразу догадался, что это свет не огня. Но если не огня, то чего?

Шар светился. Свечение отдаленно напоминало мерцание кремния или поблескивание стали, если бы мерцание и поблескивание лились непрерывным потоком. В детском уме Бена не находилось ничего, с чем бы он мог сравнить то, что явилось его глазам. И все же спинным мозгом он чувствовал, что это алхимия – наука и королева всех магий.

Ну а если это магия, то должен быть и маг. Он приблизился к окну настолько, что чуть ли ни носом уткнулся в толстое стекло.

Шар был единственным источником света в комнате. Огонь не горел в камине, но стекло, когда Бен к нему прикоснулся, оказалось теплым. Бен удивился: неужели магический свет дает еще и тепло? Если так, то это не обжигающее тепло, поскольку мужчина сидел всего лишь на расстоянии фута [3]3
  Фут – мера длины, русский и английский фут равен 30,479 см.


[Закрыть] от светящегося шара и читал книгу. Шар, Бен видел это собственными глазами, по-настоящему плавал над головой мужчины, отчего на лицо ложились тени от парика и бровей. Локоны парика каскадом стекали на плечи незнакомца. Его синяя куртка напоминала униформу. Он сидел, склонившись над столом, разбирая какие-то цифры и закорючки в толстой книге. Свет был таким ярким, а письмена такими четкими, что позволили Бену различить: книга-то написана не по-английски и не по-латыни. Сплошные крючочки и завитки – красивые, непонятные и загадочно притягательные.

«Да уж, нелегко ему читать такой манускрипт», – решил Бен, поскольку видел, как маг несколько раз водит пальцем по одной и той же строчке, прежде чем перейти к следующей.

Бен не знал, сколько времени простоял так, наблюдая. И не знал зачем. Но в голове созрела ясная и конкретная мысль: «Я мог бы быть на его месте. Я мог бы, управляя чудесным светом, читать эту таинственную книгу».

В Бостоне не водились ни киты, ни пираты, но зато в Бостоне были книги. У отца достало средств, чтобы оплатить три года учебы Бена в школе, а Бену этого хватило, чтобы научиться читать и понимать прочитанное. Он уже давно одолел все книги отца и даже дяди. Но ни одной книги по магии ему не попалось. А ведь если существует магия, то должны быть и книги о ней. Сейчас, когда Бен узнал, что в мире есть такие интересные вещи, на жизнь его словно пролился чудесный свет, ведь теперь можно стать кем-то большим, чем простым свечных дел мастером! Наконец Бен отлепился от окна и собрался отправиться домой, рассуждая при этом так: «Если удалось сделать без огня один фонарь, значит, можно сделать и второй. А если их сделать много, то тогда уж ни мне, ни моему отцу не надо будет больше торговать свечами».

На цыпочках пятясь назад, он бросил прощальный взгляд на окно, и в то самое мгновение маг поднял голову от книги и потер глаза. У него было ничем не примечательное лицо, но Бену показалось, что краем глаза маг его заметил, как будто с самого начала знал о присутствии Бена. Затем лицо мага погрузилось в тень, но глаза его успели вобрать волшебный свет шара и вспыхнули красным светом, как у разгоряченной гончей. Бену очень захотелось назад, домой, и он что есть духу понесся по переулку.

– Я же говорил тебе, Джошуа, мир меняется быстрее, чем мы того хотим, – рассуждал дядя Бенджамин, сидя за обеденным столом, опершись на него локтями. – Два года назад в Англии я слышал эту сказку о лампах без огня. Ну вот, одна из них уже добралась и до Бостона. – Он покачал головой, выражая удивление.

Услышав слова брата, отец Бена нахмурился:

– Меня волнуют не столько эти новые штучки, сколько моральный облик моего сына. Вместо того чтобы удивляться его россказням, ты бы лучше вразумил своего племянника по поводу возмутительного шпионства.

Бен почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Он завертел головой по сторонам: не слышал ли кто-нибудь еще обидные слова отца. Слава богу, привычный галдеж его братьев и сестер – восемь из них были сегодня дома – заглушал беседу. После ужина Бен, его отец и дядя Бенджамин часто засиживались за разговорами. Особенно в последнее время, когда старшие братья Бена – Джеймс и Джошуа – покинули родительский дом. Остальные Франклины мало интересовались их вечными учеными дискуссиями.

Дядюшка Бенджамин принял близко к сердцу мягкую укоризну своего брата. Он повернулся к своему племяннику и тезке.

– Юный Бен, – приступил он, – что заставило тебя шпионить за тем человеком? Неужели шпионство – часть твоей натуры?

– Что? – удивился Бен. – О нет, сэр. Я не подглядывал, я изучал. Ну, как если бы Галилей навел свой телескоп на небо.

– Правда? – тихо спросил отец Бена. – Ты хочешь сказать, что твое наблюдение носило чисто научный характер?

– Да, сэр.

– И ты не чувствовал никакой неловкости, заглядывая в чужое окно?

– Но ведь окно ничем не было закрыто, – пояснил Бен.

– Бен, – нахмурился отец, – ты складно оправдываешься, но если ты намерен продолжать в том же духе, этот путь приведет тебя прямо в ад.

– Да, сэр.

– Послушай, Джошуа, – вмешался дядя Бенджамин, – а если бы тебе случилось увидеть такой странный и неестественный свет…

– Я бы прошел мимо или постучался и расспросил бы хозяина. И сделал бы это в урочный час, а не на ночь глядя, – заключил отец Бена. – Я бы не полз к окну, подобно змею, и не заглядывал бы в него украдкой. – Он выразительно посмотрел на брата и сына.

– Ну, это в последний раз, Бен, так ведь?

– Да, дядя, – подтвердил Бен.

Отец Бена тяжело вздохнул:

– Лучше бы я не называл сына в твою честь, Бенджамин. Ты теперь встаешь на защиту каждого его неверного шага.

– Я не защищаю его, Джошуа. То, что он сделал, – плохо. Я просто убедился, что мальчик понял, что он совершил грех. – Дядя не подмигнул Бену, но его взгляд излучал дружескую поддержку.

– Да, я понял, – заверил отца и дядю Бен. Лицо отца подобрело.

– Я знаю, сын, что ты хорошо усваиваешь уроки, – веско произнес он. После чего обратился к брату: – Я тебе рассказывал о том случае, когда он пришел домой, свистя в купленный за пенни свисток?

– Что-то не припоминаю, – ответил дядя Бенджамин. Бен почувствовал, как новая волна краски залила ему лицо. «Когда же наконец отец прекратит рассказывать эту историю? – подумал он. – Ну, слава богу, хоть Джеймса здесь нет, а то бы не упустил случая жестоко поддеть меня за промашку». Вслух Бен не спешил признаваться, что не особенно скучает по Джеймсу, который уехал в Англию и служит там в подмастерьях.

– Я дал мальчику несколько пенсов, – рассказывал отец, – он купил себе свисток и очень довольный вернулся с этим свистком домой. Боже мой, как оглушительно он свистел! Я спросил его, сколько стоит свисток, он мне ответил. И что я тогда сказал тебе, сынок?

– Вы сказали: «Ты отдал десять пенсов за свисток, который стоит два».

– И он усвоил этот урок, – удовлетворенно продолжал отец. – После я одобрял все его покупки, хоть их было не так уж много.

– Я знаю, на что он копит деньги, – сказал дядя Бенджамин, любовно похлопав Бена по плечу, – на книги. Что ты сейчас читаешь, племянник?

– Я читаю «Прощение греха изобилия главному из грешников» мистера Баньяна, – ответил Бен.

– А «Путешествие пилигрима» тебе понравилось?

– Очень, дядя Бенджамин. – Бен поджал губы, готовясь сказать нечто важное. – Ну, уж коли зашел разговор на эту тему…

– Что такое? – удивился отец.

– Поскольку я больше не буду ходить в школу, то хочу продолжать учиться самостоятельно, дома.

– Одобряю твои намерения.

– Да, отец, я знаю. Ваше одобрение – это мое оружие в борьбе с невежеством. Это… ну, в общем, я хочу заняться наукой.

Отец откинулся на спинку стула и задумался.

– Какая тебе выгода от этой науки, Бен? Я никогда не запрещал тебе читать, напротив, всегда поощрял тебя в этом деле. Но меня удивляют все эти новые аппараты. Даже пугают, мне кажется, будто созданы они с помощью черной магии. И ты, Бен, сам так думаешь, иначе не спрашивал бы у меня разрешения изучать науку.

– В Лондоне так не считают, – вставил примиряюще дядя Бенджамин.

– Во Франции тоже, – парировал отец, – но ты же знаешь, для каких дьявольских целей они применяют там эту «науку».

– Ха-ха, так что ж, по-твоему, мушкет тоже «дьявольское» изобретение? Разве не на все воля Божья?

– Так-то оно так! Но ты мне скажи, Божья воля заставляет камни светиться и летать по воздуху? – Отец Бена воздел руки к небу. – Так вот, ни я, ни ты этого не знаем. А Бен и подавно, и именно о его бессмертной душе я сейчас забочусь. Уж не говоря о его кармане – книги не самое дешевое удовольствие.

– Отец, – осторожно начал Бен, старательно взвешивая каждое слово, – вы спрашиваете, какая мне будет выгода от науки. Я отвечу: когда в Бостоне в каждом доме будет светить лампа без огня, кто станет покупать наши свечи?

Оба взрослых повернулись к мальчику и молча уставились на него. Бен втайне ликовал, видя их полную растерянность.

– Повтори-ка еще раз, – шепотом попросил дядя Бенджамин.

– Ну, я полагаю, что эти лампы легко делать…

– А я полагаю, что они недешево стоят, – перебил его отец.

– Да, – согласился Бен, – полагаю, одна лампа в десять, а может, и в тридцать раз дороже свечи. Но представьте, что лампы никогда не сгорают, как свечи, их не придется все время покупать. Разве мудрый человек, покупая вещь подороже, таким образом не экономит?

Его отец умолк, пораженный. Дядя также хранил молчание, наблюдая за поединком между отцом и сыном.

– Нам не известно, горят ли лампы вечно, – наконец произнес Джошуа. – Нам не известно, насколько одна лампа дороже одной свечи – в тридцать раз или больше.

– Да, отец, нам не известно, – согласился Бен. – Но если вы мне разрешите, я смогу поискать ответы на эти вопросы.

– Делай, что считаешь нужным, Бен, – наконец уступил отец. – А когда ты не будешь знать, что делать, посоветуйся со мной. «Одна пробоина может потопить лодку, один неправедный поступок может погубить праведника». Ты видишь, я тоже читал твоего мистера Баньяна.

– Вы все правильно говорите, отец.

– Ну а теперь еще один вопрос, Бен, на который я бы хотел получить ответ. Где ты был до того, как начал следить за магом? Уж очень долго ты ходил за одной буханкой хлеба. Даже если учесть твои шпионские занятия, все равно долго получается.

– А я… – Бен совсем забыл об этом проступке. Он потрогал деревянную столешницу ногтем большого пальца. – Я был на Длинном причале, смотрел, как заходил в порт нью-йоркский шлюп. Я слышал, мальчишки часто рассказывают об этом. Красивое зрелище.

Отец Бена вздохнул:

– Почему мальчики так болеют морем? – спросил он.

– Я не болею, сэр… – начал Бен.

– Я не тебя спрашиваю, парень. Этот вопрос обращен к Всевышнему. Бен, я знаю, если я заставлю тебя торговать свечами, ты будешь вести дело из рук вон плохо или, что еще хуже, сбежишь, как твой брат Джошуа. Так вот, я ломаю себе голову, чем же таким тебя занять. Я постараюсь найти ремесло, более подходящее твоим талантам. Надеюсь, это задержит тебя в Бостоне по крайней мере до той поры, пока ты не достигнешь совершеннолетия.

Бен насторожился:

– Какое ремесло вы хотите мне найти, отец?

– Думаю, я должен отдать тебя в ученики. – Он наклонился вперед и, протянув через стол руку, положил ее на руку Бена. – Твой брат Джеймс скоро возвращается из Англии домой. Я только что получил письмо, в котором он сообщает, что купил пресс и буквы. Он собирается открыть типографию здесь, в Бостоне.

У Бена от радости закружилась голова. Неужели отец собирается отправить его в Англию, да еще служить в подмастерьях в типографии? Это предел его мечтаний.

– Я знал, что тебе понравится эта идея, – воскликнул отец. – Ну, что я говорил, брат?!

– Да, работа в типографии придется ему по вкусу, – произнес дядя, не спуская внимательных глаз с племянника.

– Если Джеймс пойдет на это, значит, будем считать дело решенным, – сказал отец, и глаза его радостно заняли.

– Когда твой брат вернется, ты поступишь к нему в ученики и получишь доступ к тем книгам, о которых мечтаешь. Думаю, это будет занятием, которое принесет тебе радость и заставит надолго, а может, и навсегда осесть здесь, в Массачусетсе.

Бен почувствовал, что его призрачное счастье рассеивается, подобно дыму. Быть учеником у Джеймса? Нет ничего ужаснее! Заниматься книгопечатанием – это да, это интересно. Но провести несколько лет в рабстве у брата – надо знать Джеймса – настоящий кошмар! Одно дело слушаться советов отца, а быть в услужении у Джеймса – совсем другое.

Спать в эту ночь Бен отправился с противоречивыми ощущениями. В душе у него смешались сладкое предчувствие чего-то нового и странная горечь поражения, потери. Он понимал, что в его жизни все изменилось к лучшему, но при этом чувствовал, будто нечто прекрасное ускользнуло от него. И уже проваливаясь в сон, вспомнил, что ускользнул тот волшебный, плавающий в воздухе свет и странные закорючки в таинственной книге. Тень Джеймса и будущее, которое тот нес с собой, застилали надежду на озаряющий свет алхимии.