Текст книги "Духи Великой Реки"

Автор книги: Грегори Киз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

VIII
СКАЗАНИЕ ОБ ИЗМЕНЧИВОМ

Перкар долго молча смотрел на Чернобога. Он хорошо понимал значение взглядов, которые на него время от времени бросал Нгангата, намекая на необходимость осмотрительности. Юноша едва ли нуждался в подобном предостережении, но ведь до сих пор он и правда совершал ошибку за ошибкой!.. Чернобог смотрел в костер; иногда его губы беззвучно шевелились, словно он разговаривал с богиней огня, но в остальном для Перкара он оставался столь же непонятным и загадочным, как те маленькие закорючки, которыми Хизи покрывала свои белые листы.

Удачливый Вор тоже ничем не нарушал тишины. Он молча съел кусок вяленого мяса, который ему дали; казалось, сил у него не осталось даже на угрозы врагам и укоры самому себе. Перкар уже думал, что пленник уснул, но тот все время приоткрывал глаза.

Убить Изменчивого. Перкар уже не первый месяц твердил себе, что это не в его силах. Пока он верил в такую возможность, вокруг него умирали достойные люди. Не только его вождь погиб – война с менгами началась из-за того, что какой-то глупый мальчишка решил, будто может убить непобедимого.

И вот теперь бог, по слухам создавший мир, говорит, что такое достижимо, что такая возможность всегда существовала.

Перкару было страшно задать главный вопрос страшно спросить: как?

Ведь если Карак скажет ему, он может поверить А поверив…

Сидящий напротив юноши Чернобог поднял на него свои странные желтые глаза и улыбнулся. Перед Перкаром всплыло яркое воспоминание: огромная черная птица стиснула когтями плечи Апада, ударила клювом, разбрызгивая кровь и мозг, и обернулась, улыбаясь улыбкой Вороны.

– Как? – спросил Перкар, зная, что этим вопросом лишает себя возможности отступления.

– Как? – повторил Чернобог и моргнул, глядя на юношу.

– Нет, – решительно вмешался Нгангата. – Перкар, не надо. Что бы он ни задумал – сказал он тебе правду или нет, – для нас это плохо кончится.

– Ты можешь уехать, – ответил ему Перкар. – Я даже прошу тебя уехать – ты и так уже разделил со мной больше чем следует тягот, друг.

Нгангата поворошил угли веткой.

– Нам лучше бы уехать обоим. Карак прищелкнул языком.

– В тебе так много от альвы, – сказал он Нгангате. – Всегда готов оставить все как есть. Всегда доволен тем, что есть.

– Все может оказаться хуже, чем есть, это уж точно, – возразил тот.

Чернобог кивнул:

– Вылитый альва. Но ведь твой друг – человек, самый настоящий человек. Более того, он герой.

– Перкар знает, какого я мнения о героях.

– Хватит, – рявкнул Перкар. – Говори. Объясни, как мне убить бога, обнимающего весь мир.

– Ох, ты этого не сможешь, – сказал Карак. Перкар побагровел от ярости.

– Так почему же тогда ты говорил, что смогу?

– Ну, ты действительно можешь в этом помочь. В твоей власти вызвать его погибель.

– Карак…

– Чернобог.

– Ладно, Чернобог, – бросил Перкар. – Может быть, боги любят подобные загадки. Может быть, так вас меняет бессмертие. Но мне это ни к чему. Говори прямо или не говори вовсе.

Глаза Карака вспыхнули алым, затем белым огнем; он оскалил зубы и вскочил на ноги. Перкар вдруг почувствовал ужас, переполняющий Харку. Юноша потянулся за мечом, но рука его не послушалась.

Чернобог хлопнул в ладоши, и сверкнула молния. В тот же миг ударил гром, разорвав в клочья, казалось, самый воздух вокруг. Перкара швырнуло на землю; он был оглушен слепящим светом и оглушительным грохотом. Голова его была готова лопнуть. Перкар лишь смутно ощутил, как кто-то поднял его с земли, ухватив за рубашку. Он все еще не видел ничего, кроме огромного потока пламени, и даже не смог бы сказать, открыты его глаза или нет. Юноша снова потянулся к Харке, но стальные когти сжали его запястье с непреодолимой силой.

Перкар висел в воздухе, пока сверкание не померкло слегка, так что он смог смутно различить лицо Чернобога – мрачное, утратившее человеческие черты. Звон словно от тысячи медных гонгов все еще звучал у юноши в ушах.

Чернобог стал теперь белым. Кожа приобрела цвет слоновой кости, волосы превратились в каскад белоснежного пуха, глаза напоминали жемчужины с синими точками – зрачками – посередине. Лицо бога все еще напоминало человеческое, но вместо носа торчал острый белый как алебастр клюв, направленный точно между глаз Перкара. Нгангата и Удачливый Вор растянулись на земле позади Карака, и Перкар не мог бы сказать, живы они или нет.

– Знай, – прошипел бог, и его голос каким-то чудом пробился сквозь грохот, все еще заполнявший слух юноши, – есть предел дерзости, которую я готов вытерпеть от тебе подобных. Ты будешь почтителен. Ты будешь почтителен, или я выверну твоего спутника наизнанку и сдеру с него кожу, как и твою собственную.

С этими словами Ворон выпустил Перкара. Юноша тяжело рухнул на землю; его сильно тошнило.

– Теперь, – сказал Карак более спокойно, – ты можешь выслушать мой ответ или вежливо попросить меня оставить вас. В любом другом случае тебя и твоих друзей ждет боль. Ты понял? И понял ли ты, кто такой ты и кто такой я?

Перкар смутно чувствовал, что у него из ушей, стекая по шее, льется кровь. Он неуклюже вытер ее.

– Д-да… – наконец выдавил он; в отличие от голоса бога, своего голоса он не слышал.

– Прекрасно. Тогда слушай внимательно. Давным-давно Брат Владыки Леса не путешествовал по миру, как он это делает теперь. В те времена он оставался в одном месте вместе со всей своей водой. Его удалось выманить оттуда, но, придя в движение, видишь ли, он стал испытывать голод. Он стал ненасытен. И тогда он начал расти и все пожирать.

До сих пор он по крайней мере привязан к своему руслу, так что может поглотить лишь то, до чего дотягивается оттуда. Но он пытается разбрасывать части себя, сохраняя при этом власть над ними. Так он хочет проникнуть туда, где не течет его вода, и пожрать все и там. Он хочет съесть весь мир, понимаешь?

Перкар кивнул и закашлялся. Боль в ушах росла, и юноша не мог бы сказать, что это: следствие исцеления, которое начал Харка, или возвращение чувствительности, когда шок начал проходить.

– Ну так вот, эта девочка, Хизи, – часть его. Но мы с тобой, Перкар, сумели удалить ее от Реки прежде, чем бог завладел ею полностью. Мы едва успели; ты даже представить себе не можешь, как близка была его победа.

– Но теперь Хизи в безопасности?

– В безопасности? О нет, мой красавчик. Нет, Изменчивый хочет ее вернуть. Она – его единственная надежда и одновременно самая страшная угроза для него. Бог теперь проснулся – ты его разбудил – и желает вернуть ее. И он знает тебя тоже, конечно.

– Этот гаан у менгов… Он, значит, служит Реке?

– Да, в определенном смысле. Река посылает ему сны, навевает видения величия. Он – одно из орудий Реки.

– А есть и другие?

– Я не могу их как следует разглядеть. Они все еще в тени Изменчивого; там мне трудно что-либо увидеть, когда братец не спит. Но что-то готовится в Ноле, готовится кинуться в пустыню. И когда оно придет, это будет как ураган.

– Что же тогда делать? – простонал Перкар. – Чем я могу помочь?

– Она способна убить Изменчивого, – ответил Чернобог, сощурив глаза так, что они стали двумя молочно-белыми щелочками. – Нужно доставить ее к его истоку, к тому месту, где он рождается. Там она сможет убить его.

– Хизи?

– Наконец-то ты понял. Доставь ее к истоку.

– И что тогда?

– Тогда она его убьет.

– Как?

– Это не твоя забота. Тебе достаточно знать, что так оно и случится.

Перкар уже открыл рот, чтобы возразить, но вовремя передумал. Он испытывал страх – чувство, которое благодаря Харке в последнее время притупилось. Юноша попытался вспомнить свое прежнее отвращение к Изменчивому, страстную ненависть к нему, и обнаружил, что все это погребено под всепоглощающим ужасом.

– Доставить ее к истоку, – повторил он слова Чернобога. – Как мы найдем нужное место?

– Ты знаешь, где это – под горой в сердце Балата. И я оставлю для тебя знаки. Но будь осторожен – не вздумай отправиться туда по Реке. Ты должен путешествовать по суше.

– Даже я понимаю это, – пробормотал Перкар.

Карак присел на корточки, так что его клюв почти коснулся носа Перкара. Чернобог ласково улыбнулся и взъерошил волосы юноши, как мог бы сделать его любящий дедушка.

– Конечно, понимаешь, мой красавчик, мой молодой дубок. Я просто напомнил тебе.

Прежде чем Перкар успел ответить – и даже поежиться от прикосновения бога, – Карак неожиданно свернулся в клубок, сжался в белый шар, который тут же вспыхнул, словно сухая роза, брошенная в огонь. На людей дохнуло жаром, и бог выпрямился, снова став черной птицей, огромным Вороном. Ворон поскакал прочь от Перкара, поглядывая на него одним глазом.

– Просто напомнил тебе, – повторил Ворон и прыгнул туда, где лежали Нгангата и Удачливый Вор. Оба уже пришли в себя и следили за Перкаром и Караком мутными глазами.

Ворон склонился над Нгангатой, и в груди Перкара словно вырос ледяной ком. Он отчаянно приказывал своей руке выхватить Харку, своим ногам – нести его на помощь другу. Тело не слушалось юноши, как он ни старался.

Карак смотрел на полукровку, казалось, целую вечность. Нгангата отвечал ему решительным взглядом; лицо его ничего не выражало. Потом бог поскакал дальше, туда, где лежал Удачливый Вор.

– Привет, мой красавчик, – проворковала гигантская птица.

Менг смотрел не на Карака – он не сводил глаз, полных отчаянного страха и гнева, с Перкара.

– Мой конь, – выкрикнул раненый, – его зовут Свирепый Тигр. Позаботься о моем коне, скотовод.

Это было не приказание, а мольба. Больше Удачливый Вор уже ничего не мог сказать – когти Карака впились ему в живот, черные крылья распахнулись, и бог взмыл в воздух, унося беспомощную добычу; глаза воина все еще не отрывались от Перкара.

Юноша смотрел вслед богу и его жертве, пока они не превратились в точку и не исчезли вдали.

У Перкара еле хватило сил помочь Нгангате забраться в шатер – разметанный костер больше не грел, и ночной холод пробирал до костей. В шатре было теплее, но все равно неуютно, и двое друзей молча лежали, прижавшись друг к другу. Перкар хотел было поговорить с Харкой, но это показалось ему бессмысленным, и он просто лежал, вспоминая, как лицо Удачливого Вора уменьшается, удаляясь. Перкар никак не думал, что ему удастся уснуть, но вдруг оказалось, что уже утро и свет пробивается в шатер.

Нгангата все еще спал, и Перкар не стал его тревожить. Он поднялся и бесшумно откинул входную завесу. Солнце уже поднялось довольно высоко, окрасив перистые облака в золотой, розовый, серый цвет. Голубое небо радостно сияло.

Перкар – настроение которого было вовсе не радостным – набрал хвороста и разжег костер. Потом нашел тело мертвого лучника; спина того была рассечена могучими когтями, широко раскрытые глаза непонимающе смотрели вверх. Перкар подтащил застывший труп туда, где лежало тело его сотоварища, и спел песню смерти, совершив возлияние остатками вина. Имен менгов он, конечно, не знал, за исключением Удачливого Вора, но ему была известна песнь, которую полагалось петь павшим врагам, и Перкар спел ее до конца. Совершив обряд, он начал искать камни, чтобы завалить ими тела.

После долгих поисков Перкар нашел всего несколько камней размером с кулак. Юноша взглянул на трупы коня и людей, гадая, что же делать. Где-то недалеко заржал Свирепый Тиф, напомнив юноше еще и об этом его долге.

– Оставь их небесам, – прохрипел голос у Перкара за спиной. Он оглянулся и увидел Нгангату, затуманенным взором глядящего на него от шатра.

– Они были достойными врагами, – возразил Перкар. – Они заслуживают почестей.

– Оставь их небесам, – повторил Нгангата. – Это же менги, таков их обычай.

Перкар выдохнул длинную струю пара.

– Ты хочешь сказать – оставить их волкам?

– Да.

– Должно быть что-то еще, что мы могли бы сделать.

– Для мертвых тел? Нет. Принеси потом жертву их духам, если все же чувствуешь за собой вину. А нам лучше убраться отсюда, пока не появились их соплеменники.

– Как они узнают, что искать нас нужно именно здесь?

– Их гаан, несомненно, видел нас.

– Тогда он увидит и куда мы направимся.

Нгангата пожал плечами:

– Если мы будем двигаться, ему не удастся увидеть определенное место.

Перкар неохотно кивнул:

– Мне придется взять коня Удачливого Вора.

Нгангата с усилием улыбнулся:

– Это же менгский боевой конь. Он не подпустит к себе никого, кроме хозяина.

– Удачливый Вор попросил меня об этом. Таково было его последнее желание.

Нгангата беспомощно развел руками:

– Я сложу шатер.

Перкар еще несколько мгновений смотрел на павших врагов, потом повернулся к Свирепому Тигру.

Жеребец с сомнением посмотрел на приближающегося человека. Имя хорошо подходило ему: хотя у большинства менгских лошадей на боках и бабках проглядывали полосы, черно-желтый Свирепый Тигр был полосатый весь, с черной как смоль гривой. Конечно, его назвали, не имея в виду расцветку: коней менги называли в честь павших воинов, точно так же, как воины получали имена в честь павших коней. Подходя к жеребцу, Перкар гадал: кто первый – человек или конь – получил это имя в давние, давние времена.

Свирепый Тигр следил, как он подходит, беспокойно мотая головой.

– Шунунечен, – ласково сказал Перкар: он слышал, что так менги обращаются к не принадлежащим им коням. – Понюхай меня, родич.

Свирепый Тигр подпустил его так близко, что юноша смог коснуться его морды, и неуверенно принюхался.

Конь все еще оставался оседлан и взнуздан. Перкар с раскаянием подумал, что и Тьеша он не расседлал на ночь – теперь тот пасся на берегу потока. Так не следовало обращаться с этими прекрасными животными.

Как не следовало подсекать им ноги, вспомнил Перкар и заскрипел зубами.

– Ты позволишь мне на тебя сесть, родич? – спросил он Свирепого Тигра. Сначала Перкар намеревался просто вести коня в поводу позади Тьеша, но теперь он испытывал необъяснимое желание скакать на нем.

Перкар вдел ногу в стремя, и конь остался стоять неподвижно. Только когда юноша попытался закинуть вторую ногу ему на спину, животное показало, на что способно.

Перкар внезапно взлетел в воздух, подкинутый вверх могучим рывком коня, грохнулся о землю и покатился. Свирепый Тигр кинулся к нему, стараясь ударить передними копытами. Только сверхъестественное предвидение Харкой опасности спасло Перкара от острых подков; они лишь слегка задели его руку. Юноша рванулся в сторону и вскочил на ноги. Свирепый Тигр прекратил атаку так же резко, как и начал, и теперь смотрел на Перкара ясными темными глазами.

Перкар ухмыльнулся, поняв свою ошибку.

– Ну что ж, – обратился он к коню, – а вести тебя за повод ты мне позволишь?

Свирепый Тигр стоял спокойно и, когда Перкар осторожно потянул его за повод, покорно двинулся следом.

Вскоре шатер был сложен, и Перкар и Нгангата двинулись в сторону деревни Братца Коня. Перкар погрузился в свои мысли, поглядывая на затянутое облаками небо и вспоминая шум черных крыльев и пережитый ужас.

IX
ЧИТАЮЩАЯ ПО КОСТЯМ

Гхэ спустился к верфям, где ему всегда хорошо думалось.

Солнечный свет внушал ему некоторые опасения. Обрывки сказок и преданий, которые в дни его юности рассказывали в темных закоулках боязливые бедняки Южного города, еще сохранялись в его памяти. В этих страшных рассказах по берегам Реки разгуливали чудовища – такие же, как он сам, – вампиры, жаждущие крови живых, страшащиеся ясного ока в небе, которое губит их, превращает в грязные капли воды Реки…

Но лучи солнца не причинили Гхэ никакого вреда. Наоборот, он наслаждался ими, как и видом ярких одежд торговцев на набережных, густым запахом рыбы, сладким благоуханием курений из лавочек гадалок, аппетитным ароматом жарящегося на углях мяса. Гхэ остановился около одной из торговок, темноволосой девушки с изрытым оспой лицом, и купил за медный солдат две палочки с нанизанными на них кусками сдобренной чесноком баранины и толстый ломоть свежего хлеба. Усевшись на причале, он свесил ноги и принялся за еду, глядя, как чайки суетятся вокруг барж, как мускулистые грузчики разгружают суда, прибывшие из Болотных Царств, с верховий Реки, из далекого Лхе.

Гхэ чувствовал близость Реки, словно близость отца, которым можно гордиться.

– Ты велик и могуч, – сказал он бескрайнему водному простору и неохотно стал обдумывать возникшие перед ним трудности.

Время, которое он может провести в Ноле, ограничено, – в этом не могло быть сомнений. Нельзя же убивать любого мужчину или женщину, которые его узнают. Должно быть, жрецы уже расследуют загадочные исчезновения, в особенности исчезновение убитого им джика. И не терпит отлагательства, во всяком случае, попытка найти Хизи.

Однако мир огромен, и где искать – неизвестно. Только Ган мог помочь Гхэ в поисках, а Ган достаточно ясно дал понять, что ничего не скажет. Располагая временем, Гхэ смог бы, несомненно, завоевать доверие старика – он ведь в самом деле был глубоко привязан к Хизи и, используя это как рычаг, сумел бы приподнять каменное сердце Гана и взглянуть на то, что хранится под камнем. Но на это требовалось время.

Время также требовалось на то, чтобы узнать некоторые вещи. Даже с тем могуществом, которое Гхэ получил при своем воскрешении, сможет ли он победить врагов, о которых имел лишь смутное представление, – вроде того белокожего дикаря, который не пожелал умирать. Был ли он, как и сам Гхэ, чудовищем? Был ли он сильнее Гхэ? И еще в уме Гхэ теснились смутные тени, тени могучих существ, обитающих там, куда не дотягивалась Река. О них тоже нужно что-нибудь узнать.

Взгляд Гхэ блуждал по зданиям города; где, интересно, можно отыскать ответы на эти вопросы? Может быть, в библиотеке, там, где нашла свои ответы Хизи. Однако в Ноле было немало темных хранилищ, где дремало древнее знание.

Самое главное из них высилось позади таверн на набережной, столь же древнее и монументальное, насколько те были убогими и непримечательными, – Большой Храм Воды. Это была ступенчатая пирамида из белого камня. Из ее озаренной солнцем вершины извергалась мощная струя воды – кулак, которым Изменчивый грозил небесам. Гхэ бывал внутри здания, видел невероятную водную колонну, вздымающуюся в самом центре храма. Тогда он был потрясен напором и силой Реки. Оттуда, где Гхэ сидел теперь, ему были видны две изломанные поверхности, по которым вода струилась вниз, – четыре потока устремлялись на четыре стороны света, чтобы воссоединиться со своим родителем в каналах, окружающих самую большую святыню жрецов. Для Гхэ храм тоже когда-то был святыней, символом великой мощи, которой он служил, того ордена, который даровал мальчишке, спавшему в грязи вместе с собаками, почет и силу.

Теперь, воспринимая все с точки зрения Реки, Гхэ смотрел на храм иными глазами. В его белой раковине билось сердце тайны, там был лабиринт коварства и обмана. Из темных глубин храма жрецы протянули нити своей паутины, там ковались оковы для бога-Реки. Там находились библиотеки – огромные пыльные залы, вместилища запретного знания, заклинаний и символов, обладающих ужасной силой. Гхэ лишь мельком видел все это, когда его посвящали в джики, но теперь он каким-то образом угадывал возможности, скрытые под пеленами падающей воды в этой огромной скале.

Он снова перевел взгляд вниз, туда, где у его ног струился бог-Река.

– Ты хочешь, чтобы я проник туда, – прошептал Гхэ.

Это будет опасно – опасно даже для него. Жрецы обладали властью, достаточной для того, чтобы держать в узде бога, а ведь сила, двигавшая Гхэ, была всего лишь крохотным ручейком могущества Реки. Однако жрецы учили Гхэ, сделали из обычного уличного воришки и головореза то совершенное орудие убийства, которым он теперь являлся. И это орудие могло быть повернуто против создавших его с той же легкостью, что и против их врагов.

Еда оказалась совсем не такой восхитительной, как предвкушал Гхэ. Запах был изумительным и дразнящим, но вкуса он не почувствовал, словно забыл, как и многое другое, что значит ощущать вкус. Гхэ бросил недоеденный завтрак в воду.

– Приятного аппетита, господин, – пробормотал он, подымаясь, чтобы продолжить прогулку.

Теперь Гхэ направлялся в Южный город, сам не понимая зачем. Он знал, что здесь родился, но та часть его разума, где хранились эти воспоминания, была самой перепутанной: ясных образов он вызвать не мог. Вид улицы Алого Саргана, места, которое Гхэ помнил лучше всего, походил на долетающие откуда-то обрывки когда-то знакомой мелодии. Вот вывеска, знакомая, словно его собственное имя; но дальше тянулись кварталы, казавшиеся ему не менее чужими, чем переходы дворца. И все же прежнее хорошее настроение вернулось к Гхэ – казалось, он узнает окрестности носом и кожей, хоть и не глазами. Его охватило какое-то меланхолическое наслаждение, призрак узнавания.

И тут, когда он остановился на углу, глядя, как мальчишка-карманник вытаскивает кошелек у потрепанного вида аристократа, кто-то назвал его по имени.

– Гхэ! – Это был голос старухи, голос, который он не сумел узнать.

Гхэ удивленно обернулся; его рука сама собой сжалась для смертельного удара. Перед ним действительно была старуха – очень древняя старуха-гадалка. Одежда ее была старой и выцветшей, но высокая коническая шапка, расшитая золотыми звездами и полумесяцами, казалась новой и дорогой. Перед старухой лежал бархатный коврик для гадания на костях. Ее беззубый рот улыбался, а глаза сверкали странной смесью чувств – радости, настороженности, озабоченности.

Лицо гадалки было Гхэ знакомо. Воспоминания о нем казались рассыпанными в его сознании, словно осколки разбитого кувшина, но имя ускользало, и никаких прошлых разговоров с предсказательницей он не помнил. Гхэ не чувствовал ничего, кроме смутного намека на что-то приятное.

– Гхэ! Ты ведь не откажешься посидеть со старой приятельницей? – Теперь гадалка смотрела на него с подозрением. Гхэ заколебался, отчаянно стараясь вспомнить хоть что-нибудь. Наконец он улыбнулся и опустился на колени перед ковриком.

– Привет. – Он постарался, чтобы голос его звучал весело. – Давненько мы не виделись.

– И чья же это вина? Ох, маленький Ду, что же это жрецы сделали с тобой! Я с трудом узнала тебя из-за такого высокого воротника. И ты выглядишь усталым.

Она знала насчет жрецов… Все-таки кто эта женщина?

– Жизнь очень суматошная, – пробормотал Гхэ, жалея, что даже не знает, как к ней обращаться. Уж не родственница ли? Конечно, матерью ему гадалка не может приходиться – она слишком стара.

На лице старухи все еще было озадаченное подозрительное выражение. Он должен что-то сделать – но только что? Бежать отсюда, скрыться – вот что!

– Погадай мне, – вместо этого попросил Гхэ, кивнув на лежащие на коврике Отполированные от долгой службы косточки с выцарапанными на них символами.

– Ты теперь веришь в гадание? Жрецы научили тебя, что старших подобает почитать?

– Да.

Предсказательница пожала плечами и принялась встряхивать кости.

– Что приключилось с той девочкой? – рассеянно спросила она. – Которая тебе понравилась, когда тебе велели за ней следить?

Его растерянность, должно быть, оказалась такой же очевидной, как интерес чаек к улову рыбаков. Глаза старухи широко раскрылись.

– Что ты с ней сделал, малыш? Что случилось?

Гхэ почувствовал, что дрожит. Он должен что-то предпринять. Мысленно он потянулся к жалкому трепещущему узлу душевных нитей – тому, что было ее жизнью. Она все знает, эта старуха, – и то, что он джик, и насчет Хизи, – все. Лучше, пожалуй, ее убить, и поскорее.

Но он не мог этого сделать, сам не зная почему. Гхэ отпустил нити, хотя теперь отчетливо ощущал голод, ничуть не заглушенный съеденным недавно мясом и хлебом.

– Послушай, – прошипел он, – послушай меня. Я не знаю, кто ты такая.

Ее глаза раскрылись еще шире, потом прищурились.

– Что ты хочешь этим сказать? Поселившись во дворце, ты стал слишком благородным, чтобы разговаривать со старой Ли?

Ли. Он слышал это имя в своем видении – в тот момент, когда родился вновь. Тогда оно было лишено смысла – всего лишь звук. Теперь же…

Теперь, впрочем, оно тоже ничего не значило – всего лишь имя старухи.

– Нет. Я совсем не это имею в виду. Ты определенно меня знаешь, знаешь, как меня зовут, знаешь обо мне многое. Но я тебя не знаю.

Ее лицо прояснилось, превратившись в бесстрастную маску, – ничего не выражающее лицо предсказательницы.

– Но что-то ты помнишь?

– Какие-то обрывки. Я знаю, что вырос здесь. Я помню эту улицу. Мне знакомо твое лицо – но я не знал, как тебя зовут, пока ты только что не сказала.

Ее лицо по-прежнему оставалось непроницаемым.

– Должно быть, какой-то вид запрета, – медленно проговорила она. – Но зачем им так тебя уродовать? В этом нет смысла, Гхэ.

– Может быть… – начал он, – может, если бы ты мне рассказала, напомнила… Может быть, моя память просто спит.

Ли медленно кивнула:

– Может быть. Но все-таки зачем? Ты все еще джик?

– Все еще, – ответил Гхэ. – Это навсегда.

– Последний раз, когда мы виделись, тебя назначили следить за одной из Благословенных. Молоденькой девочкой. Что-нибудь произошло?

– Я не помню, – солгал Гхэ. – Этого я тоже не помню. Старуха поджала губы.

– Что ж, придется посмотреть, что говорят кости. Может быть, они что-нибудь подскажут. Посиди со мной немного.

Гадалка выудила откуда-то матерчатую сумку и принялась вынимать из нее всякие принадлежности своего ремесла.

– Это ты мне подарил, знаешь ли. – Она выложила на коврик маленькую палочку благовоний.

– Неужели?

– Да. Когда тебя посвятили в джики. И еще этот коврик и шапку. Будь добр, зажги палочку от огня у старого Шеварда, вон там. – Она махнула рукой в сторону продавца жареного мяса, расположившегося со своей жаровней в нескольких десятках шагов от нее. Гхэ кивнул, поднялся и подошел к торговцу.

– Ли попросила меня зажечь от твоей жаровни палочку, – сказал он пожилому мужчине, который был, хоть Ли и назвала его старым, гораздо моложе гадалки.

Торговец было нахмурился, но вдруг неожиданно улыбнулся:

– Ах, да это же малыш Гхэ, верно? Мы тебя тут не видели целую вечность.

– Правда?

– Конечно. Ты не появлялся с… я уж и не помню, с какого времени. Во всяком случае, в последний раз ты был здесь еще до того, как о тебе расспрашивали жрецы.

– Жрецы расспрашивали обо мне? – Гхэ изо всех сил старался, чтобы вопрос не выдал его интереса.

– Да уж несколько месяцев назад. Вот тебе огонек. – Он протянул Гхэ горящую ветку ивы.

– Спасибо. – Больше расспрашивать торговца он не мог: это показалось бы подозрительным. Зачем бы жрецам посылать сюда кого-то?

Дело в том, конечно, что его тела так и не нашли. Тот джик, которого он убил во дворце, упомянул, что Гхэ видели мертвым, а потом он исчез. Поэтому жрецы и искали его.

Что подозревают жрецы? Да и как они могут что-то подозревать? Все это встревожило Гхэ. Жрецы научили его убивать, но его знаний о магии, которой они пользуются, было явно недостаточно. Может быть, у них был способ следить за ним, видеть, что с ним произошло? Какая-то волшебная метка, своего рода подпись?

Гхэ вернулся туда, где сидела старуха. Уж она-то должна была знать о расспросах жрецов, но почему-то ничего об этом не сказала…

– Зажги курение, глупый мальчик, – сказала Ли, подняв глаза от костей. Гхэ так и сделал – держал конец палочки в огне, пока от нее не посыпались искры. Повалил густой пахучий дым.

– Теперь сиди смирно. Я брошу кости, и мы посмотрим, что они скажут, как мы всегда делали.

Как мы всегда делали… Гхэ поморщился. Кем она была для него? В старухе так много знакомого… И ведь он доверился ей, рассказал об огромных провалах в памяти. Это было глупо с его стороны, но что оставалось делать?

Глядя на прохожих, снующих по улице Алого Саргана, Гхэ получил ответ. Он понял, что никто из них – богачи и бедняки, аристократы и простолюдины – просто не видят старуху и сидящего перед ней мужчину, облаченного до самой шеи в плотный шелк. Они были незаметны, невидимы. У каждого, кто проходил мимо, были какие-то неотложные дела, свои мысли, цели, заботы. Если бы ему вздумалось ухватить этот пульсирующий ком, взять жизнь Ли…

Ему все еще не хотелось убивать старуху. Когда-то она для него много значила, это ясно. Теперь же единственным, кто имел значение, была Хизи…

Мысль о ней заставила Гхэ нахмуриться. Может быть, жрецы и искали его, но интересует их, должно быть, только Хизи. На что готовы жрецы, чтобы заполучить ее обратно? Послали ли они уже отряд по ее следам? Гхэ знал, что такое предположение должно бы встревожить его, подстегнуть к действиям, но сейчас впервые с тех пор, как он возродился, он ощущал тяжесть, приятное давление на лоб и глаза. Солнце было таким теплым и ласковым, голос Ли успокаивающе доносился словно откуда-то издали…

– Теперь я бросаю кости. Ох, смотри, они готовы говорить: выпал «облачный глаз».

Она бормотала что-то еще, но Гхэ уже не расслышал: его глаза закрылись.

Когда через несколько мгновений он с усилием разлепил веки, старуха гневно смотрела на него. Гхэ потряс головой, не понимая, что с ним. Почему он чувствует такую усталость? И почему гадалка в такой ярости?

– Ты не Гхэ, – прошипела та. – Я сразу это поняла. Ты чудовище, проглотившее моего мальчика!

«Нет, – хотел он сказать. – Нет, ты только посмотри на мою шею. Это мое тело, моя голова, а не призрачная видимость. Это я…»

Но ничего этого сказать он не мог. Он вообще не мог ничего сказать: его язык был нем, конечности не повиновались.

Курение! Он должен был узнать запах, должен был догадаться! Гхэ напряг зрение, и все переменилось. Ли словно растаяла, от нее остался лишь пульсирующий узелок душевных нитей; так же выглядели и все прохожие на улице – вибрирующие клубки жизни в прозрачном мире. Вокруг курящейся палочки благовония росло пятно – вход в ничто, чернота темнее всякой тьмы, дыра, куда засасывалась его сила. Оскалив зубы, Гхэ неуклюже начал разгонять дым.

– Нет! – задыхаясь, прошептала старуха. Она явно ожидала, что курение подействует на него сильнее. Гадалка начала что-то тихо бормотать.

Теперь уже Гхэ не колебался. Он потянулся к старухе, отстранившись от бездонной дымной дыры, вырвал жизнь Ли и съел.

Это заняло всего мгновение. Нити дернулись в его хватке, потом стали частью Гхэ. Ловя ртом воздух, он, спотыкаясь, рванулся в сторону от горящей палочки, и как только вырвался из дымного облака, почувствовал ужасный зуд во всем теле, словно кровь лишь теперь вернулась в его члены.

Вокруг него продолжалась все та же уличная суета, люди спешили по своим делам. Гхэ, преодолевая слабость, нырнул в толпу. Он оглянулся лишь один раз: Ли склонилась на коврик, словно уснув, ее шапка со звездами и лунами свалилась, закрыв гадальные кости.

«Какая красивая, – неожиданно с удивительной ясностью Гхэ вспомнил ее слова, сказанные когда-то давно. – Луны и звезды так и сияют. Это настоящее золото?»