Текст книги "Духи Великой Реки"

Автор книги: Грегори Киз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Грегори КИЗ
ДУХИ ВЕЛИКОЙ РЕКИ

ПРОЛОГ. СМЕРТЬ

Гхэ погрузил клинок в живот бледнолицего и увидел, как странные серые глаза широко раскрылись от боли, затем сузились с выражением мерзкого удовлетворения. Он рванул меч из раны и в ту же долю секунды осознал свою ошибку. Оружие врага, равнодушное к гибели хозяина, обрушилось на его незащищенную шею.

«Ли, вспоминай обо мне с добротой», – только и успел подумать Гхэ, прежде чем его голова скатилась в грязную воду. Но в это кратчайшее мгновение ему показалось, что он видит что-то странное: колонну пламени, вставшую из жидкой грязи над Хизи. Затем нечто неумолимое проглотило его.

Смерть проглотила Гхэ, он попал в ее брюхо. Во влажной тьме его подхватил вихрь, а последний сверкающий, как осколки льда, удар все рассекал его шею, снова, и снова, и снова; боль трепетала в нем, словно крылышки колибри. Крошечные промежутки между воспоминаниями об ударе были похожи на дверь в ничто, открывающуюся и захлопывающуюся со всевозрастающей частотой, и сквозь этот портал к нему выпархивали образы, сны, воспоминания о наслаждениях – выпархивали и тут же исчезали. Скоро все они покинут его, как легкомысленные красотки на балу, и он снова станет одним – воспоминанием о собственной смерти; а потом не будет уже даже и этого.

Но вдруг Гхэ показалось, что поразивший его меч рассыпался на тысячу осколков, потоком колючих кристаллов скользнул по спине, и брюхо смерти больше не было темным. Свет, обжигающий свет молний хлынул через ту дверь.

Гхэ узнал этот свет: его разноцветные лучи вырвались из воды как раз в тот момент, когда его голова отделилась от тела. Дверь распахнулась и словно обхватила Гхэ, принеся с собой не тьму, не забвение, а воспоминание.

Воспоминание было полно ненависти, горечи, но в первую очередь голода. Ужасного голода.

Гхэ вспомнил также слово. Волокна соединились, завязались в нем грубыми узлами, завязались поспешно и болезненно.

Слово было «нет». Ах, это «нет»!

«Нет». И Гхэ с трудом поднялся на четвереньки, снова ощущая свое тело, хотя руки и ноги казались деревянными и дрожали от непривычной слабости. Он не мог видеть ничего, кроме игры света, но помнил, куда ему идти, и поэтому не нуждался в зрении. Вниз, это он знал; туда он и пополз, слепой, скулящий, с каждым мигом все более голодный.

Вниз, вниз он полз, потеряв всякое представление о времени, потом упал, начал скользить и наконец свалился в воду – такую обжигающую, что она наверняка должна была быть кипящей.

Первые мгновения Гхэ не мог думать ни о чем, кроме этой кипящей воды, – к нему вернулось ощущение боли.

«Нет». Боль проросла в нем, как семя, пустила корни, дала ростки сквозь глаза и рот, превратила пальцы в побеги и тут, совершенно неожиданно, перестала быть болью. Гхэ вздохнул и погрузился в воду, которая теперь облекла его, как лоно матери, удовлетворяя все потребности и при этом оставаясь равнодушной; просто лоно, место, где он должен расти, – материнская любовь тут была ни при чем. Гхэ ждал, довольствуясь этим, а, убедившись, что боль исчезла, стал озираться в поисках того, что не улетело сквозь дверь в пустоту, – того, что от него осталось.

Он – Гхэ, джик, представитель высшей касты жрецов-убийц, которые служат Реке и детям Реки. Родившись в Южном городе, среди ничтожнейших из нижайших, он поднялся до… Память вернулась к нему: он поцеловал принцессу! Гхэ стиснул и разжал свои невидимые кулаки при воспоминании об этом легком касании губ. Он смутно помнил, что целовал многих женщин, но единственный настоящий, особый поцелуй был этот.

Почему? Почему это оказалась Хизи?

Конечно. Его ведь послали убить ее, потому что она была одной из Благословенных. Его долг был убить Хизи, но он не справился. И все же поцеловал ее…

Неожиданно память развернула перед Гхэ яркие и точные во всех деталях картины – события прошлого. Как давно это было? Но хотя видел он все отчетливо, звуки доносились до него словно издалека; казалось, несмотря на то, что он был участником происходящего, он следит, как незнакомцы танцуют танец, в котором ему известны лишь немногие па.

Он был в Большом Храме Воды, где-то во внутренних покоях. Побеленные стены огромного сводчатого помещения словно поглощали слабый свет лампы, горящей посередине зала. Более отчетливо позволяли видеть отблески, падающие из четырех коридоров, сходящихся к покою, хотя они и были более тусклыми, чем огонек светильника. Гхэ знал, что это дневной свет, просочившийся сквозь пелену воды, падающей по четырем сторонам древнего зиккурата, в сердце которого он оказался; грохочущие водопады, словно завесы, скрывали двери, ведущие в храм. В этих сверкающих аквамарином отблесках и мигающем свете лампы стоящий перед Гхэ жрец казался более призрачным, чем собственные многочисленные тени, – тени двигались, жрец же оставался неподвижным.

Гхэ помнил, как, стоя на коленях перед жрецом, подумал: «Когда-нибудь ты будешь мне кланяться».

– Вот что ты должен теперь узнать, – говорил жрец своим высоким мальчишеским голосом; как и все посвященные высокого ранга, он еще в детстве был кастрирован.

– Я внимаю звуку льющейся воды, – произнес Гхэ ритуальный ответ.

– Ты знаешь, что император и его семья происходят от Реки.

Гхэ подавил желание подняться и сбить глупца с ног. «Они думают, что, раз я родился в Южном городе, я невежествен и не знаю даже этого. Они считают меня всего лишь головорезом из трущоб, у которого мозгов не больше, чем у ножа!» Однако Гхэ сдержался. Выдать свои чувства значило предать себя и тем самым предать Ли… Гхэ-погруженный-в-воду стал гадать, кто такой Ли.

– Знай же, – продолжал жрец, – что, поскольку вода Реки течет в их жилах, Река является их частью. Бог может жить в них, если пожелает. Сила Рожденных Водой имеет единственный источник – Реку.

«Тогда почему же вы так их ненавидите? – подумал Гхэ. – Не потому ли, что они – часть Реки, а вы никогда ею не станете? Не потому ли, что им не нужно подвергаться кастрации, чтобы служить богу?»

Жрец медленно прошел к скамье и опустился на нее; его колышущиеся тени скользнули следом. Он не дал знака Гхэ подняться, и тот остался на коленях, слушая откровения жреца.

– Некоторые из Рожденных Водой благословлены большей силой, – продолжал тот. – Они рождаются с большей частью Реки в них, чем другие. К несчастью, человеческое тело способно вместить лишь определенную долю силы. После же этого…

Голос жреца понизился до шепота, и Гхэ неожиданно понял, что теперь это уже не механически затверженные слова. То, о чем сейчас говорил жрец, было для него ужасно важно и очень его пугало.

– После этого, – продолжал кастрат голосом восьмилетнего мальчишки, раскрывающего страшную детскую тайну, – после этого они меняются.

– Меняются? – переспросил распростертый на полу Гхэ. Это наконец-то было нечто, чего он не знал.

– Их кровь уродует их, они теряют человеческий облик. Они полностью становятся созданиями Реки.

– Я не понимаю, – прошептал Гхэ.

– Поймешь. Ты их увидишь, – ответил жрец; голос его теперь стал тверже, в нем зазвучали властные нотки. – Когда они меняются – знаки этого обнаруживаются еще в детстве, обычно в возрасте лет тринадцати, – когда они начинают меняться, мы забираем их, чтобы они жили внизу, в древнем дворце наших предков.

На мгновение Гхэ показалось, что это просто какое-то глупое иносказание, что на самом деле речь идет об убийстве, но потом он вспомнил планы дворца, темные проходы под ним, залы у подножия Лестницы Тьмы за троном. Гхэ внезапно охватил озноб. Что за создания обитали там, у него под ногами? Что за ужас скрывается во мраке, если даже простое упоминание о нем так смущает жреца?

– Почему? – задал Гхэ осторожный вопрос. – Если они королевской крови…

– Не только их форма меняется, – объяснил жрец. Он посмотрел на Гхэ своими светлыми, словно кусочки ляпис-лазури, глазами, блеснувшими в прошедшем сквозь толщу воды свете. Меняется их разум, становится нечеловеческим. И сила их делается огромной, не поддающейся контролю. В прошлые времена некоторые из Благословенных оставались среди людей, мы не обнаруживали их вовремя. Один из них был даже коронован до того, как мы поняли, что он тоже Благословенный. Тогда-то большая часть Нола была уничтожена пламенем и потопом.

Жрец поднялся, подошел к жаровне, в которой тлели подернутые пеплом угли, и дрожащей рукой бросил в нее несколько зерен ладана; острый запах быстро заполнил покой.

– Там, внизу, – прошептал он, – они в безопасности. И не угрожают нам.

– А если они узнают о том, что их ждет? Если попытаются избежать?..

– Мы хорошо знаем, что случается, когда Благословенных не удается обуздать, – пробормотал жрец. – Если они не могут содержаться в подземельях, их нужно отдать обратно Реке.

– Ты хочешь сказать?.. – начал Гхэ.

Жрец перебил его свистящим от напряжения голосом:

– Каста джиков была создана не для того, чтобы уничтожать врагов государства, хотя ты хорошо справляешься с этим. Неужели ты никогда не задумывался, почему джики подчинены жрецам, а не непосредственно императору?

Гхэ лишь на мгновение задумался, прежде чем ответить:

– Я понял. Нас создали, чтобы помешать Благословенным вырваться на волю.

– Именно. – В голосе жреца прозвучало облегчение. – Именно. И совсем не так уж мало Благословенных пало от руки джиков.

– Моя жизнь отдана служению Реке, – ответил Гхэ. В это всем сердцем верили они оба – тогдашний Гхэ и тот, который был погружен теперь в воду.

Но теперь, конечно, он знал, что услышанное им было ложью. Великой ложью жрецов. Целью их существования было не служить богу, а держать его связанным. Те, кого Река благословляла, получали свою силу с определенной целью – они могли ходить по суше, не были ограничены необходимостью вечно течь в берегах, и таким образом бог-Река мог стать свободным. Жрецы же делали детей Реки Узниками, хоть и притворялись, будто служат им. Если человек поклоняется богу, разве не поможет он ему осуществить мечты? Разве есть дело Реке до того, что несколько зданий окажется разрушено, а несколько человек погибнет? Река все равно принимает в себя души всех умерших, поглощает их. Все люди принадлежат Реке.

Гхэ ясно видел теперь: жрецы не служители бога, они его враги. На протяжении столетий они боролись за то, чтобы королевская кровь была в их власти, всегда оставалась разбавленной. Вот почему они послали его убить Хизи, дочь императора, эту красивую умненькую девочку. И он сделал бы это, не окажись невозможным убить ее странного защитника-варвара. Гхэ ведь поразил его в сердце отравленным клинком, и все равно он поднялся из мертвых и отрубил Гхэ голову…

Гхэ прогнал эту мысль. Пока еще рано.

Как бы там ни было, удачно, что ему не удалось убить Хизи. От нее очень многое зависит, теперь он это понимал. У Реки много врагов, злоумышляющих против бога, и теперь они ополчатся на Гхэ, единственного верного и преданного его слугу.

И Гхэ видел перед собой цель с великолепной, сияющей ясностью. Его долг – спасти Хизи от ее врагов, ведь она – дочь Реки и даже больше. Она – надежда бога, его оружие.

Его плоть.

Совсем скоро, знал Гхэ, он откроет глаза, вернется к свету, вооружится и двинется туда, где не течет Река. Причиненное зло будет исправлено, он послужит богу, и может быть… может быть, он снова поцелует принцессу.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КОСТЯНЫЕ ЗАМКИ

I
ПУСТЫНЯ МЕНГ

Хизи Йид Шадун, когда-то бывшая принцессой империи Нол, взвизгнула, ощутив, как ее маленькое тело лишилось веса; взрыв силы, дуновение ветра – и ее лошадь Чернушка оторвалась от земли всеми четырьмя копытами. На долю секунды они неподвижно повисли над неровной поверхностью из осколков камней и снега, но Хизи знала – где-то глубоко внутри, – что, когда они снова приземлятся, ее кобыла так и будет продолжать падать, покатится кувырком по почти отвесному склону. Хизи вцепилась в гриву Чернушки и припала к ее шее, стараясь стиснуть как можно крепче ногами ее бочкообразный живот, однако когда копыта лошади коснулись камней – сначала передние, потом с похожим на раскат грома ударом задние, – ее швырнуло обратно на седло с такой силой, что одна нога выскочила из стремени. Все вокруг слилось в бешено дергающуюся мешанину белого, серого и синего; не обращая внимания на болтающееся стремя, Хизи только старалась удержаться в седле. Затем неожиданно земля стала ровной снова, и Чернушка просто бежала по ней, подставляя голову ветру и барабаня копытами по полузамерзшей земле, словно четвероногий бог грома. Рысь кобылы была такой ровной, что страх Хизи начал куда-то исчезать, она поймала стремя, приспособилась к ритму скачки; дыхание, которое она так долго сдерживала, шумно вырвалось из груди, вскоре перейдя в радостный смех. Никогда раньше не давала она такой воли своей лошадке менгских кровей; теперь же рыже-коричневая полосатая кобыла стала догонять тех четверых всадников, что скакали впереди. Когда один из них – наверное, услышав смех Хизи – обернулся, девочка была достаточно близко, чтобы прочесть изумление в его странных серых глазах.

«Так ты решил, что я останусь далеко позади, а, Перкар?» – подумала Хизи скорее с гордостью, чем с гневом. Ее мнение о себе заметно улучшилось, когда удивление на лице юноши сменилось уважением. Хизи почувствовала, как ее губы раздвигает торжествующая улыбка, но тут же решила, что выглядит глупо, словно одна из тех никчемных придворных дам или наивный ребенок. И все равно это было здорово. Хотя ей было только тринадцать лет, Хизи уже давным-давно не испытывала детских чувств, ни радости, ни горя. Ведь ничего плохого не случится, если она будет улыбаться или смеяться, когда хочется?

Хизи ударила пятками в бока Чернушки и была вознаграждена еще более резвым бегом своего скакуна – и в результате чуть не вылетела из седла, когда кобыла резко остановилась, чтобы не столкнуться с Перкаром и его спутниками, – те тоже неожиданно остановились.

– Что?.. – выдохнула Хизи. – Уж не пытаетесь ли вы…

– Ш-ш, принцесса, – прошептал Перкар, поднимая палец. – Ю-Хан думает, что наша добыча за следующим холмом.

– Ну и что? – бросила Хизи, но тоже понизила голос.

– Нам лучше дальше идти пешком, иначе они могут запаниковать, – ответил ей один из всадников. Хизи перевела на него взгляд. Человек спешился: перекинул правую ногу через голову своего коня, и коренастое ловкое тело соскользнуло на землю; под сапогами захрустел тонкий слой снега. Воин был одет в толстые штаны и белую парку из кожи лося. Лицо под капюшоном казалось белее парки, напоминая цветом кость, а густые, почти бесцветные волосы, заплетенные в косу, падали на одно плечо. Глаза человека, наоборот, были черными и глубоко спрятанными под выступающими надбровными дугами; лоб покато уходил назад – наследство отца, который не был человеком.

– Спасибо, Нгангата, что объяснил, – ответила ему Хизи, – хотя я понятия не имею, о чем ты говоришь.

– Мы привезли тебя сюда, чтобы ты это увидела, – сообщил Перкар, тоже спешиваясь. Его капюшон был откинут, короткие каштановые волосы взлохмачены ветром. Он был миниатюрнее Нгангаты, более тонкокостный и гибкий; Хизи Перкар казался почти таким же белокожим, как тот, гораздо, гораздо светлее, чем она сама с ее оливковой кожей. И уж подавно более бледнолицым, чем два их других спутника – Ю-Хан и Предсказатель Дождя, – оба они были менгами с телами, обожженными яростным солнцем родных степей и пустынь до цвета бронзы.

– Ничего вы не собирались мне показывать! – бросила Хизи. – Вы же пытались ускакать от меня. – Она махнула рукой на кручи, с которых они только что спустились; предгорья переходили постепенно в слегка холмистую равнину, которую менги называли хуугау. Однако, не успев еще договорить, Хизи покраснела: Перкар широко улыбался, и хотя лицо Нгангаты оставалось бесстрастным, оба менга старательно отводили глаза. Прожив полгода среди кочевников, она знала, что это значит: менги старались скрыть от нее свои улыбки, потому что Перкар сказал правду. Они намеренно спровоцировали ее на бешеную скачку, а потом позволили себя догнать.

Хизи надула губы и сделала вид, что собирается развернуть Чернушку.

– Нет, подожди! – воскликнул Перкар, забыв о собственном требовании соблюдать тишину. – Мы просто хотели посмотреть, хорошо ли ты ездишь верхом.

– Вы могли попросить меня показать вам это, – ответила она ледяным тоном; однако любопытство пересилило. – И что же вы решили?

– Что ты за шесть месяцев научилась скакать лучше, чем многим менгам это удается за шесть лет, – откровенно ответил Предсказатель Дождя, поворачивая к ней свое молодое тонкое лицо. Хизи была поражена: менги никогда не притворялись, когда дело касалось верховой езды.

– Я… – Она растерянно нахмурилась. Следовало ей все же рассердиться или нет?

Решив, что не стоит, Хизи спешилась. Оказавшись на земле, она почувствовала, что ее шатает. К тому же тающий снег сразу же заставил ее ноги окоченеть под стать замерзшему носу.

– Ну так что я должна увидеть?

Перкар показал вперед. Там расстилалась хуугау, такая ровная, словно бог неба вдавил холмы в землю своей огромной ладонью. Возвышенности и долины, конечно, все же были, но переходили друг в друга так плавно, что можно было по ошибке принять далекие вершины за линию горизонта, особенно, как поняла Хизи, теперь, когда всюду лежал снег.

– Нам вон туда, за ту гряду, – сказал Перкар, и менги подтвердили это легкими, но уверенными кивками.

– Прекрасно, – откликнулась Хизи. – Тогда пошли. – С этими словами она обогнула мужчин и быстро направилась к гребню холма.

Перкар застыл на месте, глядя вслед Хизи; подол ее длинной алой юбки для верховой езды элегантно стелился по снегу, короткие черные волосы колыхались при каждом шаге. Перкар взглянул на остальных: Нгангата сдерживал улыбку, а менги потупились.

– Я присмотрю за лошадьми, – предложил Ю-Хан, и Перкар кивнул, а потом рысцой кинулся догонять Хизи. Она услышала его шаги и побежала вперед.

– Не надо, принцесса! – Перкар пытался говорить шепотом, но достаточно громко, чтобы она его услышала, однако удалось ему издать лишь что-то похожее на шипение струи пара, вырывающейся из чайника. Хизи не обратила на это ровно никакого внимания. Но тут она достигла вершины холма, и ее обутые в сапожки ноги замедлили бег. Перкар догнал Хизи в тот момент, когда та остановилась.

– Клянусь Рекой! – ахнула она, и Перкар мог с этим только согласиться. Действительно, долина перед ними напоминала Реку, Изменчивого, на чьих берегах родилась Хизи, поток такой широкий, что противоположный берег едва удается рассмотреть. Но эта река – та, что текла перед ними – была из мяса и костей, а не из воды. Катились коричневые и черные волны, отливающие рыжеватым на своих шерстистых гребнях, там, где могучие мускулы животных образовывали горбы позади массивных голов.

– Аквошат, – против воли выдохнул Перкар на своем родном языке. – Дикий скот. Здесь больше животных, чем звезд на небе.

– Я никогда не видела ничего… – Голос Хизи затих, она могла только покачать головой. Ее черные глаза сверкали от возбуждения, а губы приоткрылись, словно для изумленного восклицания. Какая она хорошенькая, подумал Перкар. Придет день, и она станет красавицей.

– Вот тебе твой Пираку, – тихо сказал подошедший сзади Нгангата. – Отгони одно из этих стад на свои пастбища…

Перкар кивнул:

– Хотел бы я, чтобы это было возможно. Ты только посмотри на них! Это самые великолепные животные, каких я когда-нибудь видел!

Предсказатель Дождя тоже подошел к ним.

– Тебе никогда не удастся приручить их, скотовод, – прошептал он. – Они как менги – вольные.

– Верю, – согласился Перкар. На таком расстоянии трудно было определить размеры отдельного животного, но казалось, что могучие быки раза в полтора крупнее тех, к которым Перкар привык в стадах своего отца, а между грозными острыми рогами юноша поместился бы целиком. Это был скот гигантов, скот богов, а не людей. Но смотреть на него было наслаждением.

– Вы на самом деле привезли меня посмотреть на это? – спросила Хизи, и Перкар внезапно понял, что обращается она именно к нему, а не к остальным.

– Да, принцесса, на самом деле.

– Я не хочу, чтобы ты так меня называл.

– Хорошо, Хизи.

К его изумлению, Хизи протянула руку и сжала его пальцы.

– Спасибо. Я прощаю тебе попытку заставить меня сломать шею на том склоне, хотя увидеть все это мы могли точно так же, если бы ехали не торопясь.

– Это правда. Но признайся – ты же обожаешь скачку. Я видел, как ты училась ездить верхом.

– Признаюсь, – ответила Хизи, выпуская его руку. Они еще некоторое время молча стояли на вершине холма, наблюдая медленное движение стада. Иногда какой-нибудь бык издавал рев, гордый яростный трубный клич, заставлявший Перкара чувствовать ледяной озноб. Ветер переменился, и густой мускусный запах скота охватил людей. Перкар задрожал от тоски по дому, от такого страстного желания увидеть дамакугу отца, окрестные пастбища, родных, что едва не заплакал. Растирая замерзшие руки, он почти не обратил внимания на подъехавшего к Ю-Хану всадника.

– Ну вот, – пропищал пронзительный голос, – что видят твои глаза, Хин? Мой племянник Предсказатель Дождя совсем потерял разум: позволил нашим гостям выехать на равнину.

Предсказатель Дождя повернулся к вновь прибывшим и пожал плечами.

– Его не удержишь так же, как не удержишь ветер, – ответил он, делая жест в сторону Перкара. – Мы с Ю-Ханом решили, что уж лучше отправимся с ними – по крайней мере присмотрим.

– Хин, – стряхнув с себя задумчивость, Перкар обернулся к тому, кто отчитывал Предсказателя Дождя, – скажи Братцу Коню, что у меня нет времени путешествовать со скоростью старика.

Хин – усталая с виду пятнистая собачонка – посмотрел на Перкара, слегка повилял хвостом и начал принюхиваться к запаху стада. Если он и передал его слова стоящему рядом старику, Перкар этого не заметил. Тем не менее старик – Братец Конь – бросил на юношу гневный взгляд. Он был ниже Перкара – в основном за счет кривых, как луки, ног. Удивительно, подумал Перкар, как этот большой рот с опущенными углами все же выглядит так, словно хитро улыбается. Может быть, улыбка прячется в лукаво блестящих темных глазах или, скорее, коричневая кожа тяжелого квадратного лица хранит воспоминание о тысяче прежних улыбок.

– Благодаря этой скорости я остаюсь в живых много дольше, чем это удастся тебе, – начал вразумлять его Братец Конь. – Да и ты хороша, внучка, – погрозил он пальцем Хизи. – Уж ты-то должна понимать, что не следует присоединяться к молодым людям, когда они отправляются куда-нибудь одни. Еще никогда не случалось, чтобы они не навлекли на себя все опасности, поджидающие по дороге. Вот и пусть молодые люди мчатся вперед, пусть обрушивают на себя все Неприятности. Они только на это и годятся.

– Ах, – ответила Хизи, – я и понятия не имела, что они хоть на что-нибудь годятся. Спасибо, шутсебе, за совет.

– Хорошо, шутсебе, – поклонился Перкар, обращаясь к Братцу Коню так же, как и Хизи: «шутсебе» – дедушка. Конечно, на самом деле они не были родственниками, но такое обращение к человеку преклонных лет – шестидесяти? восьмидесяти? – было проявлением обыкновенной вежливости. – Да и видишь, мы уже обнаружили все опасности.

– Вот как? В самом деле?

Перкар пожал плечами.

– Можешь сам посмотреть. – Он показал в сторону огромного стада.

– Я-то вижу, а вот видишь ли ты?

Перкар, нахмурившись, озадаченно посмотрел на старика.

– Что скажешь, Предсказатель Дождя? – спросил Братец Конь.

Молодой менг показал в сторону – ниже по склону и вправо.

– Я заметил там львицу. Она затаилась и следит за быками; нас учуяла, но не нападет.

Братец Конь ухмыльнулся, увидев, как Перкар разинул от удивления рот.

– Львица? – переспросила Хизи. – Львица неподалеку?

Предсказатель Дождя кивнул.

– Поэтому тебе и не следует бегать одной. Если бы львица притаилась здесь, а не ниже по склону, когда ты выбежала на вершину холма… – Он пожал плечами. Перкар почувствовал, как краснеет, осознав собственную непредусмотрительность. Конечно же, там, где пасется дикий скот, будут и дикие охотники.

– Почему ты ничего не сказал? – требовательно поинтересовалась Хизи.

– Я сказал бы – потом, – заверил ее Предсказатель Дождя. – Когда такой разговор никого бы не смутил. – Он бросил на Братца Коня укоризненный взгляд.

Старик только хмыкнул в ответ.

– Не забывай, племянник, что наши гости как дети в этой земле. Так с ними и нужно обходиться. – Он подошел к Перкару и хлопнул юношу по плечу. – Я совсем не имею в виду ничего обидного, внучек.

– Я знаю, – ответил тот. – И ты прав, как всегда.

– Каждый знает свою собственную землю лучше других, – вступил в разговор молчавший все время Нгангата. – Так что, я думаю, Предсказатель Дождя сказал бы и о второй львице – той, что прячется ниже по склону слева. В двадцати шагах отсюда. – Хотя его шепот был очень, очень тихим, он привлек внимание всех. Даже Братец Конь слегка вздрогнул.

– Выпрямитесь, – пробормотал старик. – Все выпрямитесь и отходите.

Перкар положил руку на эфес меча.

– Харка! – прошептал он.

«Да?» – ответил меч; голос его рождался в ушах Перкара – никто другой не мог его слышать.

– Эта львица…

«Я как раз ее заметил. Может быть, она и представляет некоторую опасность, но я не чувствую в ней намерения напасть». – Глаза Перкара независимо от воли юноши взглянули на ближайшую поросшую кустарником скалу; в самой чаще он увидел один желтый глаз и черный нос огромной кошки.

– А другая? Почему ты не предупредил меня о другой? «Она совсем не опасна. Мой долг – сохранять тебе жизнь, а вовсе не мешать тебе выглядеть дураком. Для такого дела потребовалось бы больше чар, чем те, что у меня есть».

– А как насчет Хизи? Она ведь могла подвергнуться опасности, когда убежала вперед.

«Я чувствую только ту опасность, что угрожает тебе, а не твоим друзьям», – ответил меч.

Четверо людей вернулись туда, где оставались их кони; Перкару показалось, что терпеливо ожидавший их, как и обещал, Ю-Хан насмешливо фыркнул.

Сидя в седлах, все подождали, пока Предсказатель Дождя осторожно вернулся на вершину холма, чтобы сделать приношение богу стада. Перкару было видно, как в воздух поднялся дымок; потом молодой кочевник запел прекрасным чистым голосом. Перкар опасался, что львица нападет на одинокого воина, но Предсказатель Дождя остался невредим. Юноша прекрасно понимал желание кочевника принести жертву: у себя на родине и он сам, и его семья старались ежедневными приношениями поддерживать хорошие отношения с богами пастбищ; так насколько же важнее это здесь, где земля и животные не приручены, где многие боги, наверное, похожи на ту львицу и смотрят на людей лишь как на возможную добычу. Перкар поежился. Теперь то, что им с Нгангатой предстояло вскоре сделать, выглядело совсем иначе. И как же глупо с его стороны подвергнуть Хизи такой опасности! Хотя она и научилась за шесть месяцев большему, чем казалось возможным, важно не забывать: девочка была узницей во дворце своего отца почти всю свою жизнь. У нее нет даже той естественной осторожности, что свойственна ему самому, хоть бдительность и мало что дает в этой лишенной деревьев стране. Перкар сам себе кивнул. Те намерения, что были у него раньше – предложить Хизи присоединиться к ним с Нгангатой в их путешествии, – теперь исчезли. С Братцем Конем она будет в безопасности: тот знает подстерегающие здесь опасности и уже много лет избегает их.

Принятое решение во многих смыслах принесло ему облегчение. Нельзя было отрицать: Перкар начал чувствовать привязанность к Хизи, хотя точно описать его чувства и было бы невозможно. В ней самой боль и недоверие переплелись в такой тугой узел, что юноше иногда хотелось обнять ее, защитить, как-то понять и облегчить ее страдания. Но Хизи с отвращением воспротивилась бы подобной близости; это только ожесточило бы ее. А в другое время Перкару вовсе не хотелось притрагиваться к Хизи, а уж тем более ее обнимать. Когда дело касалось этой принцессы, ему так много еще требовалось забыть…

Пока Предсказатель Дождя пел, остальные охотники-менги спустились с холмов; их задерживали волокуши с нагруженными на них припасами: мясом, кедровыми орехами, шкурами для изготовления зимней одежды. Всего там было около тридцати мужчин и женщин и полсотни коней. Когда всадники приблизились, отчетливо долетел тонкий плач младенца. Последние два месяца они провели, кочуя по холмам, охотясь, распевая песни и пьянствуя. Это было хорошее время, Перкар, развлекаясь охотой и скачками вместе с Нгангатой, Ю-Ханом и Предсказателем Дождя, получил возможность залечить раны, забыть о своих преступлениях, побыть просто восемнадцатилетним парнем. Теперь, однако, пришло время вновь взвалить на плечи тяжесть долга.

Предсказатель Дождя кончил песню; всадники повернули на восток, прочь от огромного стада Кто-то предложил было попытаться убить отставшую от остальных корову, но у них и так было слишком много пищи, а старейшины – и Братец Конь в том числе – не одобряли охоты просто ради развлечения. Некоторые молодые охотники собрались заняться игрой под названием «хлопушки» – нужно было на всем скаку приблизиться к быку и хлопнуть его деревянной лопаткой, – но Братец Конь запретил развлечение, ворча, что он слишком стар, чтобы оправдываться в таких глупых смертях перед убитыми горем родителями. В результате кочевники двинулись в сторону от огромного стада, оставив его с миром.

Хизи ехала рядом с Братцем Конем, и Перкар направил Тьеша так, чтобы тоже оказаться рядом. Хизи с восторгом рассуждала о случившемся прошлой ночью снегопаде.

– Разве в Ноле никогда не выпадает снег? – спросил девочку Перкар. Тьеш тихо заржал, и Чернушка ответила ему тем же.

– По крайней мере я такого не наблюдала, – ответила Хизи. – Иногда бывает холодно, и я слышала о том, что раньше когда-то шел снег, но видеть его мне не приходилось – Она широким жестом указала на окрестности. – Сейчас кажется, что едешь по облакам.

– А? – крякнул Братец Конь.

– По облакам. Кажется, что мы едем по облакам – по их верхушкам.

Перкар согласно кивнул. Они вполне могли бы считать, что находятся на поверхности затянутого облаками неба, впереди расстилалась слегка всхолмленная белая равнина, горы остались всего лишь серой чертой справа и позади, а выше раскинулся небесный свод – синий, без всякого намека на белизну. Показалось бы вполне естественным в любой момент, проезжая мимо оврага или кроличьей норы, заглянуть вглубь и увидеть зеленый, синий и коричневый ландшафт далеко, далеко внизу.

– Такая погода не помешает… – Перкар запнулся, стараясь правильно выговорить название, – бан-шину?