Текст книги "Шеф гестапо Генрих Мюллер. Вербовочные беседы"

Автор книги: Грегори Дуглас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

С. Мои чувства не важны. Мы оба знаем, что важно, а то, что мы думаем друг о друге. – не существенно, не так ли?

М. Это вам так кажется. Я здесь не для того, чтобы обидеть вас или чтобы вы обидели меня, я думаю, мы достаточно цивилизованные люди, чтобы отмести всё лишнее.

Столетия тому назад, как вам известно, была великая война в Европе. С одной стороны католическая церковь и с другой – приверженцы Лютера. Эта война продолжалась около сотни лет и нанесла огромный ущерб общественному устройству Европы. Вы знаете, что послужило причиной этой продолжительной бойни? Знаете? Лютер был очень недоволен тем, что не мог участвовать в прибыльной продаже папских индульгенций. Хотя его попытки реформ базировались на фактах, мотивация основывалась на жадности и зависти. Но вы ведь признаёте, что Лютер считается великим немецким патриотом только потому, что немецкие князья решили, что они могут делать больше денег и сохранять больше власти, вырвавшись из-под диктаторского правления Рима. Это не вера, мой друг, это, скорее, более основательные мотивы.

Я также могу напомнить вам о действительно свирепых вещах, которые Лютер написал о евреях. Вы ведь сталкивались с ними, так?

С. Да.

M. Новые религии хуже. Коммунизм – тому пример. Он базируется на псевдоэкономике и в конце концов рухнет ещё и потому, что он требует беспрекословного подчинения приказам Москвы. Евреям это нравится, потому что Сталин обнимает их, во всяком случае на публике, что даёт им чувство общественной важности. Кстати, я всегда считал евреев очень умными и лояльными. Советские евреи пожалели о своей лояльности Сталину в итоге, а евреи в Германии, те, кто жил там сотни лет, были так же лояльны и сдержанны, как и все остальные в нашей стране. Многие сражались и погибли на войне и заслужили высочайшие награды. Был даже один лётчик-ас, награждённый орденом за заслуги, и это был еврей-офицер, который когда-то представил Гитлера к Железному кресту. Я всегда хотел расспросить об этом, когда встречал Гитлера и видел его орден, но он не говорил о таких вещах.

С. Давайте вернёмся к основной линии, в частности к русским в Англии. Вы упоминали Робинсона…

М. Великолепный Генри…

Генри Робинсон был русским евреем, который родился в Германии где-то около 1897 года. Его отец и мать были из России. Он жил в Швейцарии во время войны 1914 года и учился там. В то время он стал коммунистом, поехал в Германию как член Германской компартии, и в конце концов оказался в Москве как руководящий член OMS, что переводится как отдел международных связей Коминтерна. Был в Париже, откуда он руководил группой советских шпионов в Англии, а позже был связан с «Красной Капеллой» в Германии. После того как мы поймали Леопольда Треппера, авторитетного шпиона, он сдал нам всех связанных с ним, включая Робинсона. Мы арестовали его в декабре 1942 года. Когда мои люди осознали, какая большая рыба попалась к ним в сети, мне доложили об этом, и тотчас Робинсон полетел в Берлин. Естественно, он говорил по-немецки, и я допрашивал его три дня пока он не согласился, довольно искренне, работать на меня. Я пообещал ему возможную свободу, покровительство и финансовую поддержку его подруге, с чем также не было проблем. Робинсон был шпионом самого высокого уровня из всех побывавших в моих руках, и моя сделка обещала быть очень ценной для меня и очень плохой для вашей стороны, поверьте мне.

В его квартире в Париже были спрятаны списки его агентов, среди которых наиболее ценен его полный аппарат в Англии, до и во время войны. Знаете, способ, которым Советы руководили сетями своих шпионов, был таков: существовал главный шеф, который знал людей, подчинявшихся ему, низшее руководство не знало друг друга, но только своих подчинённых, и никто из последних не знал вообще больше никого. Всё это на тот случай, если кого-то арестуют, чтобы он не смог выдать всё окружение.

С. У вас имеются эти документы?

М. Конечно. Полный набор документов, записных книжек, книг кодов и всё такое было отправлено в Берлин одним из моих лучших людей, и я просмотрел их все вместе с Генри за несколько дней.

С. И значит, вы изучили их сеть в Англии?

М. Пожалуй, так. Сейчас у меня здесь часть из этих списков англичан, работавших на Робинсона. Или, по крайней мере, он отвечал за них. Почти никто из них не должен был даже слышать о нём. Они докладывали своим руководителям, которые в свою очередь передавали информацию Генри, который посылал всё это в Москву. Обычно он посылал большую часть информации прямо в Швейцарию, и находившиеся там советские агенты отправляли это в Москву. У Сталина не было дипломатов в Швейцарии, и приходилось полагаться на местных агентов. Конечно, в других странах это позволило бы официально распознать коммунистов, их посольства и консульства были не чем другим, как центрами шпионажа и убийств. Советская радиосвязь была печально известна своей ненадёжностью. Очень плохая аппаратура, плохая конструкция и полное отсутствие технических знаний. Фактически, это было их единственное слабое место, которое я с радостью использовал.

С. Будете вы так добры, чтобы дать мне имена?

М. Почему нет?

С. Спасибо. (Пауза.) Я не вижу должностей этих людей, генерал, только имена. Некоторых я узнаю, но остальных – нет. Вы можете дать мне что-нибудь ещё?

М. Конечно, но всему своё время.

С. Разрешите внести это в запись… Я хотел бы, чтобы вы записали их в алфавитном порядке когда-нибудь.

М. Вы говорите, как моя жена. Успокойтесь, они у вас в кармане. Досье на подходе, но мы не можем потратить целый день на чтение. В другой раз я потрачу неделю, расставляя всё по порядку. Вы хотите их расположить по фамилиям или датам рождения? Как насчёт размеров их шляп? Сексуальных предпочтений?

С. Теперь вы понимаете, что я имею в виду.

М. Какой же вы правильный и суетливый человек. И я могу отметить, что вы так же играете в шахматы. Предсказуемо. Давайте сюда список и вернёмся к вашим нетерпеливым вопросам.

С. Здесь немало выдающихся имён. И это всё – агенты?

М. О нет, здесь их немного, большинство – маленькие люди, но раз уж я их вытащил, они ваши и делайте с ними, что хотите. Я думаю, ваши друзья и работодатели поразвлекаются с ними. Да, пока не забыл, могу дать вам немного имён из Швейцарии тоже.

С. Швейцарские агенты?

М. Нет, нет, нет, британские, которые способны повернуться. Обычно я не люблю выдавать людей, которые работали на нас, но тут есть интересный шанс, что вы могли знать эти имена.

С. О боже, только не ещё одна из ваших жестоких шуток. Я чувствую себя не готовым к этому сегодня.

М. Слишком много выпили прошлой ночью? Вы не должны пить слишком много этого китайского бренди, мой друг. Вы знаете, его настаивают на полыни.

С. О чём вы говорите? Что вы знаете о моих пристрастиях в выпивке?

М. Боже мой, и в общении также. Вы разве не интересуетесь Востоком?

С. Иногда вы просто несносны.

М. Я знаю. Иногда я просто ничего не могу с собой поделать. Всё это проявляется, когда мы меньше всего ждём этого. Мы можем попытаться быть более осторожными. И теперь, когда я осуждал вас за ваши дурные наклонности в запале мести за ваши злобные замечания по поводу того, как плохо я умею располагать в алфавитном порядке, позвольте мне подбросить вам немного имён из прошлого. И не восемнадцатилетних китайцев. Не делайте гримасы. Это вам не идёт, и я обижаюсь. Итак, говорят ли вам что-нибудь имена Идж Лесли и Джон МакКэффри?

С. Почему вы издеваетесь надо мной сегодня? Я знал их обоих.

М. Конечно, вы знали. Один – это МИ-6, а другой – отдел специальных операций. Мы перевербовали их обоих с небольшой помощью швейцарцев. Люди покидают дом и думают, что могут позволить себе странное поведение в отдалённых местах без последствий. Извлеките из этого урок и имейте в виду, что ваши пабы кишат нехорошими людьми. Конечно, вы – мой друг, но они не были… по крайней мере вначале. Вы знаете, мы, немцы, не используем сексуальный шантаж так часто, как русские или британцы. Разве не странно, что британцы, которые любят подлавливать дипломатов и прочих носителей информации на сексуальных отношениях, так просто попадают в эти ловушки сами? И, конечно, нам вечно твердили, что британская разведка всегда была лучшей в мире. Я полагаю, вы знаете, что ряд их зарубленных резидентур сделали довольно хороший бизнес перед войной, шантажируя несчастных мечущихся евреев, которые хотели заполучить английские документы. Я помню скандал, когда кто-то по фамилии Далтон в Голландии был пойман на этом в 1936 году и застрелился. По крайней мере, я верю, что он застрелил себя сам. Это было до того, как Черчилль пришёл к власти, вот почему он действительно мог это сделать без посторонней помощи. Я знаю, что те, кто не были врождёнными идиотами, были извращенцами в том или другом виде.

Их коды было легко взломать, и поэтому мы знаем, кто является агентом британской разведки. Мы давали этим агентам фальшивую информацию.

Когда «Цицерон» действовал в Турции во время войны, система безопасности в английском посольстве была такой слабой, что мы могли, наверное, развесить по стенам их офиса портреты Гитлера, и никто бы ничего не заметил.

После того как разразилась война, насколько я помню, существовала ужасная «пятая колонна» в Англии с толстым запевалой Черчиллем во главе. Нас обвиняли в том, что мы сбрасывали парашютистов, переодетых монахинями, во Францию, и так далее. И вот после того как мы прогнали британцев с континента, они стали повсеместно арестовывать любого человека с иностранным акцентом и были абсолютно уверены, что над их страной прошёл дождь из замаскированных монашек, нищих попрошаек и британских полицейских. –

Конечно, «пятая колонна» была прекрасным оправданием ужасного и стремительного военного поражения, которое потерпели Англия и Франция в 1940 году. Плохая подготовка или вообще отсутствие подготовки, слабое командование, недостаток смелости и готовность пуститься в бегство от наших танков так быстро, как только можно, могла быть оправдана только вымышленной армией переодетых агентов, работающих в тыловых районах. Безвинные французские крестьяне были расстреляны просто потому, что они вывешивали свои простыни на границе. Конечно, каждый знал, что это был сигнал для наступления зловещих немцев, переодетых моторизированными монашками.

Я думаю, мы использовали подобный камуфляж единственный раз, когда части абвера, переодетые в голландскую таможенную форму, захватили мост в Голландии. Других примеров я не знаю. Иногда мы сбрасывали ненастоящих парашютистов: пускали манекены, дабы ввести врага в заблуждение, но эти манекены не были одеты монашками или шарманщиками. Мы как-нибудь обсудим использование слухов и паники, но сейчас для этого нет ни времени, ни места.

Однажды я читал документ особой секретности, выпущенный одним английским управлением безопасности в 1939 году, который утверждал, что безусловно существовали тысячи нацистских шпионов в Англии, замаскированных под нянь, молочников и официантов, только и ждущих того, чтобы вытащить пистолеты из нижнего белья и начать стрелять. Действительно, мы посылали специальные радиосообщения той или другой группе в Англии, используя шифры, о которых было известно, что они раскрыты, и давали, скажем, группе «Роза» приказ взорвать завод Виккерса или группе «Орёл» поджечь доки «Индия» в Лондоне. Конечно, там не было подобных групп, зато много беготни вокруг и многие были арестованы из-за этих бессмысленных посланий, но такова игра.

Никогда не говорите, что немцы лишены чувства юмора.

С. Я должен сказать, что ваше собственное чувство юмора не из приятных.

М. Мне нравится разыгрывать. Мы говорим: «Злорадство – всегда лучшая радость». Согласны с этим? Возможно, нет. Не сомневаюсь, вы слишком долго были жертвой, чтобы смеяться над чужими несчастьями. Ну хорошо, возможно, мне следует прийти на наш следующий сеанс одетым монахиней и тогда все будут приветливыми и легкомысленными.

Заговор «Белой розы»

В начале 1943 года специальная сессия наводящего ужас Германского народного суда была созвана в Мюнхене для слушания дел о государственной измене. Как становится ясно из нижеследующего диалога, Генрих Мюллер играл значительную роль в этом процессе.

М. Мы могли бы поговорить о деле «Белой Розы», если вы хотите, хотя это касалось исключительно внутренних раздоров и может представлять для вас лишь академический интерес.

С. Я знаю кое-что об этом. Дело Шолля и Губера. Листовки.

М. Да и другая пропаганда. Мы знали об этом к середине 1942 года, но нарушители были очень хорошо организованны. Короче, мы не могли найти их нигде. Не слишком приятная перспектива, так ведь? Дело само по себе было довольно простым.

С. Они были пойманы полицейским в университете?

М. Нет, вахтёром. Довольно случайно. На самом деле, всё это в целом было случайностью. Позвольте мне начать с начала и рассказать вам небольшую предысторию того, как случилось, что я стал связан с этим. Это может потребовать немного времени, так что, возможно…

С. Нет, нет, давайте по порядку. Всё, что вы говорите, интересно.

М. Ага. Всё интересно, но говорит ли он правду? У меня имеются некоторые документы обо всём этом, но я говорю, что это академический случай и, конечно, с точки зрения участников, трагедия. Я представляю себе драматурга, пишущего киносценарий на этом материале, и лишённого воображения полицейского типа меня, который является плохим рассказчиком, но начнём.

Это было, насколько я помню, в середине лета 1942 года, когда моя жена обратилась ко мне с просьбой. Она знала, что не должна вмешиваться в мою деятельность, хотя изредка и пыталась получить от меня информацию по тому или другому поводу. Я никогда ничего ей не сообщал, и когда я писал доклады дома, то научился, как Леонардо, писать наоборот, и она не могла прочитать то, что у меня было на бумаге.

С. Вы пользуетесь старинным шрифтом, его очень трудно разобрать. Не так трудно, как у Геббельса, но всё же.

М. Она пришла ко мне с просьбой, чтобы я выслушал её хорошую подругу из Пазинга, женщину, которую она знала с детства. Когда я спросил, в чём дело, Софи сказала, что племянник её подруги попал в исправительную тюрьму, а подруга знает, что он не виноват.

Я попытался избежать тоскливого разговора, объяснив жене, что не занимаюсь уголовными делами, только случаями политического шпионажа и так далее. Однако это её не остановило, и она напоминала мне об этом несколько дней, пока я в конце концов не согласился увидеться с её подругой. Это было намечено на воскресенье, и я могу вас уверить, что я любил помузицировать или почитать книгу в воскресенье вместо того, чтобы слушать длинные истории о семейном горе и несправедливости, постигшей любимого племянника. Несмотря на это, я встретился с женщиной в саду и после лицемерных взаимных приветствий мы сели. Бедная женщина, боясь меня, опустилась на край садового кресла, её руки были сложены на коленях, словно она ждала, что её арестуют и закуют в цепи. Я знал, что моя жена ждала, что произойдёт, и я придал всему происходящему респектабельный вид и предложил ей чашку настоящего кофе и кексы.

Итак, история, которую она рассказала, была действительно мрачной. её племянник, которому ещё не было двадцати, член организации «Гитлерюгенд», на хорошем счёту и хороший, если не блестящий, студент, был арестован криминальной полицией за то, что украл ценное оружие из коллекции, принадлежащей одному из семьи Виттельсбахов. Вы знаете, это бывшие короли Баварии. Да, эти Виттельсбахи… Приятные люди, но совершенно безумные. Случай представлялся совершенно ясным и законченным, и я сразу же сказал ей в мягкой форме, что ей лучше заняться делом в рамках судебной системы или, возможно, послать Гитлеру петицию, надеясь на его снисходительность. О, не гримасничайте, он получал их множество и действительно реагировал на некоторые из них.

Тем не менее она продолжала говорить. Отец юноши был убит во Франции в 1940 году, а его матери так стыдно за него, что она не может даже посещать его в тюрьме. Но, несмотря на это, она верит в него и должна видеть раз в месяц. Так трогательно. Я полагаю, она приносила ему сдобные булки, которые охранники имеют на ланч. Такие вот дела. Её племянник сказал ей во время последнего посещения…

С. Последнего посещения? Они казнили его?

М. За кражу какого-то старого оружия? Я думаю, нет. Я имел в виду её последний визит месяцем раньше. Во время этого посещения он сказал ей, что людей, которые на самом деле украли эти предметы старины, он считал своими друзьями, а они обвинили его, хотя, она сказала мне, он ничего об этом не знал.

Мой бог, если бы я получал по марке за каждую такую историю, выслушанную раньше, я бы уже давно купил прекрасный «мерседес». Но я должен был выглядеть участливым, чтобы моя жена осталась довольна, и женщина продолжала. Друзья был родственниками Вагнера, гаулейтера Мюнхена и старого друга Гитлера. Вот почему, она сказала, судьи запихнули её драгоценного племянника в тюрьму и позволили настоящим виновникам уйти.

В то время у Вагнера случился удар и он отошёл от дел, но Гитлер сохранял за ним место гаулейтера, приказав Гейслеру замещать его на этот период. Я по-прежнему не имел намерения связываться с этим делом, даже если всё так и было. Я не люблю вмешиваться в дела, которые не являются моей обязанностью и, кроме того, могут доставить мне неприятности.

Она всё продолжала об этом; о несправедливости и о том, как начальству всё сходит с рук.

С. Генри Менкен говорил, что не существуем правосудия, потому что люди хотят привилегий, а не равноправия перед законом.

М. Менкен немец или нет?

С. Но…

М. Мы можем продолжить теперь. Я пытался найти способ отделаться от неё, но без грубости, когда она упомянула, почти как мысль, пришедшую в голову слишком поздно, о том, что её племянник говорил ей. Она сказала ему, что знает мою жену и будет разговаривать со мной. Он, в свою очередь, сказал ей, что знает о деле «Белой Розы» и знает, кто в этом замешан.

Я от этого подпрыгнул, скажу я вам. Мы знали об этих опасных листовках, призывающих к измене, что рассылались по почте и распространялись в Мюнхене. Мы думали, что здесь замешаны студенты из университета, но там было так много студентов и так мало офицеров гестапо, что это было безнадёжной задачей. Листовки, которые были очень антигитлеровскими и антивоенными, по-прежнему появлялись, а университет был моей территорией. И тогда я стал менее безразличным и более профессиональным.

Я всегда ношу блокнот, как вы могли наблюдать, хотя сейчас он в папке из кожи страуса, а в те дни это были просто листочки бумаги в дешёвой картонной обложке. У меня было много вопросов к ней, я делал пометки. Это так её взволновало, что она неоднократно возвращалась к фактам, забыв о бедном племяннике.

Как она сказала, племянник знал людей, связанных с этим делом, но прокурор не захотел его слушать, ведь обвинение ему пришлось бы выдвинуть против родственников Вагнера, и он спешно провёл его сквозь судебные коридоры прямо в тюрьму. Я хорошо мог понять желание прокурора не связываться с одним из самых влиятельных, с большими связями партийных чиновников в его области.

Я подумал, что должен вникнуть во всё это лично, и записал все факты о листовках, которые она могла мне дать. Меня совсем не заботило старое оружие. Дело состояло в том, чтобы племянник дал мне информацию, которая у него могла быть о листовках и тех, кто их писал, а оружие и его наказание оставить в стороне. Вы знаете, как это бывает. Смутные обещания могли быть даны, а позже их можно забыть. Мы делаем это всё время, и, я уверен, вы также.

Она плакала, когда я провожал её. От радости. Она чувствовала, что я собираюсь открыть врата тюрьмы, словно ангел, освободивший св. Павла из темницы. Моя жена была счастлива переменам, и я смог играть на фортепьяно без помех.

Итак, это становилось официальным делом, по крайней мере на время. Никогда бы не подумал – домашние радости… это не продолжалось очень долго. Во всяком случае, это не то, о чём вам стоит переживать. Здесь должно быть замолвлено слово за монашеское существование, не так ли?

С. Вам непременно надо переходить на личности?

М. Удовольствие для меня, должен сказать. Так на чём мы остановились? Любящая тётушка села на поезд в Мюнхен, и в понедельник я заказал в срочном порядке материалы на племянника. Хотел бы я знать, что подумал прокурор в Мюнхене, когда от шефа гестапо поступил срочный приказ прислать дело этого молодого человека. Документы пришли к концу недели, и я взял их домой, чтобы не спеша прочитать на досуге. И что я обнаружил? Ничего о листовках. Складывалось впечатление, что кто-то изъял их из дела. Единственным упоминанием о связи с Вагнером была неопределённая ссылка на «некоторые возмутительные утверждения», сделанные заключённым. Так что мы имели лишь опосредованное подтверждение.

Племянник и в самом деле был хорошим студентом, верным, активным участником движения «Гитлерюгенд» и прежде имел незапятнанную репутацию и, я должен сказать, официально доказанную кражу. Не было ничего в его предыстории, что указало бы на то, почему он ворвался в резиденцию Виттельбахов и украл старинное огнестрельное оружие. Насколько я мог заметить, он не интересовался подобными вещами, хотя у него было очень немного денег и его мать жила на маленькую пенсию. У него вообще не было каких-либо пороков. Он не курил и не пил, у него не было постоянной девушки, не имел сексуальных пороков и, я отметил это с интересам, считался хорошим шахматистом. Местный шахматный клуб был единственной организацией, кроме обычной партийной группы, к которой он принадлежал.

Как преданный шахматист, я признаюсь в лёгкой симпатии к этому человеку, но мой решающий интерес был направлен на листовки. Взвесив все обстоятельства, я решил сам допросить его, для чего решил привезти его в Берлин. И когда последовало распоряжение сделать это, воцарилось оцепенение не только в офисе прокурора, но также и в гаулейтунге.

Я посадил его в один из специальных подвалов для особо важных политических заключённых, с которыми мы бы хотели сотрудничать. Надо сказать, это не обычный неприятный подвал. У него хороший туалет, окно и приличная кровать. Племянничек не мог покидать помещение, но смею заметить, что после шести месяцев в исправительной тюрьме это должно было казаться ему похожим на люкс в отеле «Кайзерхоф». Плюс приличная еда. На следующий день, когда я закончил с некоторыми делами, его привели ко мне в кабинет.

Он выглядел более худым, чем на фотографии, и его бритая голова не красила его, но в остальном он произвёл на меня хорошее впечатление: он не раболепствовал, он просто сел на стул перед моим столом и смотрел прямо на меня. Я ценю это в людях. Я начал говорить с ним в достаточно дружелюбной манере. Я думаю, вы знаете, насколько дружелюбным я могу быть иногда, не так ли?

С. О да, когда вы чего-то хотите или когда вы только что воткнули в меня нож.

М. Я действительно добрый и весёлый человек. Когда могу. И, дождавшись, пока я не закончу свою небольшую речь, он сказал, что знает, что меня не интересует его осуждение и что я хотел бы знать о листовках. Поэтому он сказал об этом своей тёте, надеясь, что она скажет мне.

Я сказал, что у него было хорошее путешествие, и хороший сон, и если он собирается разыгрывать меня, он почувствует, что не должен был этого делать. Он сказал, что сразу начнёт говорить о том, что я хочу услышать. Я оценил чёткость и ясность его изложения.

Короче, у него было два друга, с которыми он учился в школе. Один из них – родственник Вагнера, а второй – сын армейского полковника. Обыкновенная школьная дружба, но он был личностью, не похожей на других, и не имел много друзей. Год назад пришла полиция и забрала его по подозрению в краже.

Он говорил в полиции, что ничего не знает о краже, и когда они расспрашивали его, его вдруг осенило, что он видел одну из украденных вещей на стене в комнате своего друга. Тогда перед ним возникла дилемма. Хотя он утверждал, что понятия не имеет о краже, он не мог предать друга. И, к его чести, он хранил молчание до тех пор, пока не узнал, что на него указали именно его прежние друзья, у одного из которых был обнаружен шикарный пистолет. «Это у меня от него», – сказал он, и кто будет сомневаться в словах человека, у которого в политическом мире большие связи? Для меня стало очевидно, что единственной целью полиции и прокурора было осудить этого молодого человека быстро и чётко и тогда это дело не привлечёт дополнительного внимания.

С одной стороны, адвокат, который знал, где ему намажут хлеб маслом, благоговеющий перед судом, амбициозные полицейские чиновники, с другой – молодой человек, который отправился в тюрьму. А тем временем его друзья продолжили высшее образование в безопасной удалённости от линии фронта, получив освобождение от призыва.

Коррупция и несправедливость, конечно, типичны для любого правительства в любое время. Привилегии мистера Менкена, как вы сказали. Я уверен, что вы также имеете подобный опыт в вашей абсолютно свободной стране.

С. Значит, он был невиновен?

М. Он был человеком, который, возможно, будет помогать мне в деле с листовками. Он сказал, что его так называемые друзья, которые, как выяснилось, были ворами, учились в университете в Мюнхене и знали некоторых студентов, которые, по всей видимости, были втянуты в антиправительственную деятельность. Студенты часто бывают недовольны правительством и его политикой. Вопрос в том, кто были это недовольные люди. Родственник Вагнера тоже принадлежал к ним? Знает ли человек, сидящий напротив меня, подобных людей? Каковы были его связи со студентами Мюнхенского университета? Нет, он никогда не встречал этих людей, или по крайней мере он не был представлен никому, кто был вовлечён в распространение листовок. У него не было денег, чтобы идти в университет, и он работал, чтобы поддержать свою мать, которая жила на пенсию после смерти во Франции мужа.

Он мог бы, конечно, получить ссуду, но его мать настояла на том, чтобы он работал. Она была прекрасной матерью. Как только у её сына начались проблемы с законом, она отказалась от него.

Но к делу. В университете было огромное количество студентов, и гестапо в Мюнхене просто не могло следить за ними всеми.

Я оценил мой источник информации – я рассматривал его теперь как источник. И наше общение с ним больше походило на разговор, чем на допрос.

Он казался умным, с ясной головой и полный решимости не только не возвращаться в тюрьму, но и отомстить тем, кто его туда отправил.

Я прямо спросил его, станет ли он мне помогать, просочившись в одну из этих студенческих групп, дабы узнать о людях с листовками. Я сказал, что он будет условно свободен и должен будет докладывать обо всём мне и моему человеку в Мюнхене. Как вы понимаете, ректор университета был человеком СС, так что мы без проблем могли определить его в учебное заведение.

Я объяснил ему, что, если он нам поможет, я бы сделал его свободу постоянной, а его судимость была бы аннулирована. Я также сказал, что, если он хорошо справится с работой, я позабочусь о том, чтобы он закончил учёбу в университете.

С. Я полагаю, он согласился?

М. Что ещё он мог сделать? Но он по-прежнему хотел прояснить некоторые пункты.

Я сказал, что если мы, заметьте, я использовал здесь множественное число… это указывало на моё сотрудничество с ним… если нам удастся доказать, что он невиновен, мы освободим его от судимости, и если мы сможем доказать, что другие виновны, я позабочусь о том, чтобы они были наказаны, но моим способом, а не его.

Ведь не мог же я нападать на родственников одного из сподвижников фюрера, не так ли?

Короче говоря, он согласился, и когда его волосы немного отросли, мы внесли его в списки учащихся университета. Сначала ему надо было объяснить его друзьям, что он освобождён по амнистии фюрера, потому что его отец героически сражался во Французской кампании. Затем он должен помириться с ними, сделав вид, что поверил их лжи о том, что их били в гестапо, чтобы они обвинили его. Мне приятно отметить, что он был не только общительным со студентами, для этого мы давали ему деньги, но и хорошо успевал на занятиях. Я ценю тех, кто сам движется вперёд, поверьте мне. Он держал слово и скоро познакомился с теми, кто был связан с листовками.

Так, он посещал курс философии профессора Губера, гражданина Швейцарии, и начал выступать против правительства, философски обоснуя это. Это привлекло Губера, который в конце концов решил, что мой человек подходит для того, чтобы ввести его в маленький круг активных студентов. Причём, отмечу, что внедриться сверху была его оригинальная идея. Он сказал мне, что в пивных барах Швабинга имя Губера упоминается как духовного и интеллектуального врага правительства и почему бы не начать с него.

В середине февраля 1943 года банда начала разбрасывать по университету пораженческие и изменнические листовки.

В это время наш человек идентифицировал десять или около того конспираторов, но, это довольно забавно, университетский вахтёр был одним из тех, кто видел, как они распространяли листовки, и донёс на них сразу же. Мы взяли почти всех. Между прочим, эти люди из «Белой Розы» имели прямую связь со Штауффенбергом в Берлине и через него с группой «Свободная Германия» в России.

С. Их всех повесили, насколько я понимаю.

М. Нет, некоторым отрубили голову. Некоторые были очень молоды, и им смягчили приговор и одного вообще отпустили. Как ни странно, это был юный Карнак, чей старший брат был одним из тех, кого я привлёк вместе с компанией «Красная Капелла» и который был казнён. Фрайзлер {Рейсхпрезидент Народного суда. – Примеч. ред.} решил, что младший брат достаточно страдал и, кроме того, был политически лоялен по отношению к государству. Его отпустили, другие получили очень лёгкие приговоры, и некоторые потеряли свои головы в Штадельхайме. В конце концов, это очень быстрый способ умереть. Грязно, но быстро.

С. А ваш фальшивый студент?

М. Неверно: мой настоящий студент. Он прекрасно учился в университете, и я сдержал слово. Все документы его дела были уничтожены, даже последняя фотография и комплект отпечатков пальцев. Вы знаете, что я держу слово, не так ли?

С. Я могу в это поверить. Что произошло с родственниками Вагнера?

М. Родственники? Ох, с теми? Их выбросили из университета, и как-то я определил их в часть СС, которая сражалась на Восточном фронте. Преподал им урок, но он на самом деле был очень коротким.