Текст книги "Шеф гестапо Генрих Мюллер. Вербовочные беседы"

Автор книги: Грегори Дуглас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

С. Для протокола – с Освальдом Полем?

М. Да. Кальтенбруннер прицепился к одному из людей Поля и из-за какой-то ерунды посадил его под домашний арест. Поль имел очень большое влияние на Гиммлера и через него приказал, чтобы того человека освободили. Кальтенбруннеру сказали тогда, чтобы он оставил это дело в покое, но как только Гиммлер и Поль покинули Берлин, Кальтенбруннер предпринял новую попытку. На этот раз Поль лично заявился к Кальтенбруннеру и устроил жуткую сцену в его кабинете. Кто-то ворвался в мой кабинет и крикнул, что Поль врезал Кальтенбруннеру по физиономии и сшиб его со стула. Разумеется, я тут же отправился полюбоваться зрелищем и увидел Поля, стремительно вылетающего из здания, и Кальтенбруннера, выбежавшего в холл с пылающей физиономией и окровавленным носом. Он визжал, что требует немедленно арестовать Поля, что, впрочем, вряд ли было возможно. Я немного побеседовал с Кальтенбруннером, и он несколько притих. Особенно после того, как я напомнил ему о распоряжении Гиммлера оставить Поля и его людей в покое. В любом случае я не собирался держаться в стороне от этого дела. Если в данном случае имела место измена, моим прямым долгом было заняться его расследованием. Затем, около 17:00, мне позвонил сам Гиммлер и сказал, что некоего полковника генерального штаба, фон Штауффенберга, следует по возможности арестовать у него на службе на Бендлерштрассе и допросить насчёт того, что ему известно о бомбе. Ещё Гиммлер сказал, что Гитлер получил лёгкие ранения, но полностью работоспособен и что всё это дело нужно держать в строгом секрете. Он спросил также, не слышно ли в гестапо каких-нибудь новостей по этому поводу, и я ответил, что нет. Он несколько раз подчеркнул, что мне следует только наблюдать и не предпринимать никаких действий, помимо задержания Штауффенберга. Его я должен был как можно более незаметно препроводить в свой кабинет, и никто из тех, кому не положено, не должен был ничего знать об этом. Мне было непонятно, почему нужна такая скрытность при аресте убийцы, и я прямо спросил об этом Гиммлера. Тот пришёл в сильное раздражение и ответил, что в данный момент следует избегать любых трений с армией. Меня снова удивило, что Гиммлер ведёт себя столь робко, ведь, в конце концов, в том случае, если это не отдельное происшествие, следовало бы предпринять гораздо более решительные шаги. Невзирая на Гиммлера, я объявил тревогу всем службам гестапо как внутри страны, так и за её пределами, чтобы они особо бдительно следили за любой информацией о нападении на фюрера. Я, впрочем, не стал сообщать, что такое нападение имело место. Я тут же отправил своего подчинённого, штандартенфюрера Пиффрадера, с приказом взять полковника Штауффенберга, соблюдая при этом строгую секретность. Едва Пиффрадер удалился, я начал получать сообщения о военном перевороте. Мне звонили, должно быть, по дюжине раз в минуту, не считая телетайпных сообщений. Вся служба была взбудоражена до крайности.

С. Что было потом?

М. Я тут же принялся звонить Гиммлеру, но не смог дозвониться. Минут, наверное, через десять, когда у меня набралось побольше информации, я попробовал ещё раз, и мне снова сообщили, что Гиммлера нет на месте. Я предположил, что он на совещании, и попросил к телефону Кальтенбруннера. На это мне сказали, что они оба уже покинули ставку фюрера и вернулись в Берлин. Я не замедлил убедиться, что в штаб-квартире РСХА никого из них нет и никто в Берлине не знает, где они. Тогда я позвонил командующему корпусом охраны СС в Лихтерфельдские казармы и объявил тревогу. Я сказал ему довольно резко, что готовится военный переворот и что он должен привести в немедленную готовность все боевые подразделения СС, какие только сможет. С ним у меня никаких трудностей не возникло, но почти сразу же мне позвонил Кальтенбруннер и завопил, что мне не следовало вмешиваться и что всеми подразделениями войск СС по прямому приказу Гиммлера командует генерал Юттнер. Я попросил позвать к телефону Гиммлера, и Кальтенбруннер бросил трубку. В этот момент, учитывая всю повалившую валом информацию, отсутствие Гиммлера стало казаться мне очень подозрительным, как и его постоянные попытки как-то затушевать это дело. Я позвонил Геббельсу, но тоже не смог дозвониться. Следующим моим шагом было пойти к Шелленбергу. Я хотел узнать, нет ли у его людей какой-нибудь информации об иностранных сообщениях по поводу покушения. Едва я вошёл в его кабинет, мне сразу стало ясно, что здесь происходит нечто весьма занятное. Шелленберг был явно очень напуган. Он в это время говорил по телефону и, увидев меня, сразу повесил трубку. Не забывайте, что я всё-таки опытный полицейский, а Шелленберг просто дешёвый адвокатишка, интриган и приспособленец. Он был весь в поту и теребил руками воротник. Я, естественно, спросил, что тут происходит. Он очень нервничал… явно пытался что-то скрыть… и старательно избегал моего взгляда. Он сказал, что ничего не знает ни о какой иностранной информации, но слышал от самого Гиммлера, что тот приказывает ему ни во что не вмешиваться. Он счёл, что это относится и ко мне тоже, и с напускной бодростью заявил, что обо всём позаботятся на самом верху. Я с некоторым нажимом сказал, что в вопросах безопасности я и есть самый верх. Ещё я сказал, желая посмотреть на его реакцию, что сам поднял по тревоге личную охрану Гитлера, а также приказал направить отряды патрульной службы СС к зданию РСХА и что в здании будет выставлен вооружённый караул. Тут он по-настоящему перепугался и сказал, что войска СС мне не подчиняются, и что действовать вопреки приказам Гиммлера означает идти на большой риск. Я спросил его, где Гиммлер и Кальтенбруннер. Сказал, что знаю – они в Берлине. Шелленберг начал ёрзать на стуле и заявил, что понятия не имеет, где они. Но теперь я укрепился в своих подозрениях относительно них и отдал приказ, чтобы телефонные звонки Шелленберга немедленно начали прослушивать. Я поручил это человеку, которому полностью доверял, и он должен был делать записи разговоров и приносить мне их расшифровку. В случае же если бы он вдруг услышал что-нибудь важное, он должен был тут же сообщить об этом мне, и никому больше.

С. У вас не возникло подозрений, что Гиммлер может быть причастен к перевороту? Что он, возможно, в чём-то замешан?

М. О да, мне пришло это в голову почти с самого начала, но мне нужно было соблюдать большую осторожность. И ещё я заметил, где-то около 18:00 или, возможно, на несколько минут позже, что правительственный квартал окружили отряды военных патрулей. Я первым делом позвонил Геббельсу. Поначалу я наткнулся на какого-то адъютанта, но в конце концов Геббельс взял трубку. Я стал рассказывать ему кое-что из того, что успел узнать, но он перебил меня и сообщил, что у него сейчас совещание с руководителем охраны Берлина и что всё под контролем. Я смог расслышать, что в комнате находятся ещё какие-то люди, и спросил, не арестован ли он и не нужна ли ему помощь. Если это так, мы немедленно пошлём войска.

С. Вы имеете в виду войска СС?

М. Разумеется. У меня, в конце концов, не было власти над армией. Он сказал, что СС ни в коем случае вызывать не следует, поскольку это может привести к очень серьёзным последствиям. Затем он заверил меня, что ему ничто не угрожает и что всё скоро прояснится. Я спросил, не слышал ли он чего-нибудь о Гиммлере, и он ответил, что нет. Мне никак не удавалось отыскать Гиммлера, пока человек, занятый прослушиванием телефона Шелленберга, не пришёл доложить мне, что он только что прослушал разговор между Шелленбергом и Гиммлером, который наводил на мысль, что Гиммлер выжидает развития событий. Он назвал мне слово «Кенниграц» и спросил, известно ли мне, что оно означает. Помимо сражения в 1866 году, оно для меня ничего не означало. Мой человек сказал, что Гиммлер упоминал это слово несколько раз, но явно очень осторожничал. Расшифровки должны были быть готовы очень быстро, но я велел ему в течение этого времени держать меня в курсе любой новой информации.

С. Скажите, Гиммлер не говорил ничего такого, что указывало бы на то, что ему было известно о заговоре до того, как произошло покушение?

М. Мой человек, очень опытный профессионал, считал, что они оба знали о чем-то заранее, но выжидали. И ещё я должен сказать, что Шелленберг говорил обо мне с Гиммлером в очень негативном тоне. Он сказал, что я объявил тревогу войскам СС вопреки приказу Гиммлера, и хотел узнать, не наделит ли Гиммлер его полномочиями взять меня под стражу. Такая вот глупость. Гиммлер, похоже, испугался и велел Шелленбергу держаться от меня как можно дальше и ничего мне не говорить. Не говорить чего? Тогда я решил, что пора схватить эту змею и как следует поприжать её. Я велел одному из офицеров войск СС, стоявшему на карауле в здании, немедленно отправиться к Шелленбергу и привести его в мой кабинет. Поглядели бы вы на этого типа, когда его привели. У него был немалый опыт по части всяческих закулисных манипуляций, но опыта по части допросов у него не было совершенно. В этом деле к разным людям нужен разный подход. С ним я держался очень жёстко. Я удалил офицера из комнаты, взял какую-то случайно оказавшуюся у меня на столе папку и начал её листать. Потом посмотрел ему прямо в глаза. Он начал угрожать мне и обещал пожаловаться на мои действия Гиммлеру. Тогда я попросил его объяснить суть его участия в деле «Кенниграц», и вся его воинственность сразу исчезла.

Если до этого он был напуган, то теперь он пришёл в полный ужас. Я достал свой служебный пистолет из ящика стола и положил перед собой. От этого его по-настоящему бросило в дрожь, и я думаю, он поверил, что я готов его пристрелить.

С. А вы действительно были готовы?

М. Это полностью зависело от обстоятельств. Во всяком случае, я в него не целился. Это было просто для усиления давления, как вы понимаете. Он сказал, что ничего не знает о «Кенниграц», но мог где-то слышать это слово. Тогда я задал вопрос, не об этом ли он говорил с Гиммлером менее часа назад. Тут он, конечно, сник и начал плакать. Тогда я и выяснил всё об этом деле.

С. Это становится чрезвычайно интересно. Я тоже никогда раньше не слышал этого названия.

М. Весьма грязное дело, вообразите себе. В определённых кругах СС существовал заговор, целью которого было убрать Гитлера и поставить во главе государства Гиммлера. Подготовкой этого заговора занимался Готтлоб Бергер и кое-кто из зарубежных сотрудников СС. Все их связи тянулись на восток… в Москву. Я уже однажды говорил вам, что основным стремлением Сталина было захватить промышленную базу Германии до того, как это удастся сделать вашим. Это была его главная цель. Антигитлеровски настроенные элементы и изменники в военном командовании через Зейдлица и его людей связались с советскими агентами в Министерстве иностранных дел. Если бы им удалось убрать Гитлера с его поста и посадить на его место Гиммлера, был бы заключён мирный договор. Гиммлер стал бы главой государства, и ему позволили бы сохранить СС в качестве внутренней полицейской силы. Армия присоединилась бы к Советам и вместе с ними противостояла бы любой западной агрессии в Руре, и все были бы счастливы. Каким образом человек, имеющий хоть малейшее представление о Сталине, мог поверить этой куче дерьма, остаётся выше моего понимания. Не приходится сомневаться, что Сталин не позволил бы Гиммлеру особенно долго царствовать. СС были бы расформированы, а армия полностью большевизирована после того, как Сталин расстрелял бы всех её аристократических командиров. Поверьте мне, всё было бы именно так. А Гиммлер не только знал об этой затее, но и оказывал ей свою молчаливую поддержку. Всё это я узнал от Шелленберга, которому никаких понуканий больше не потребовалось. Он жутко перепугался, что я застрелю его за измену, и не знал, чего ждать, пока я не сказал, что, прежде чем предпринять какие-либо дальнейшие действия относительно него, я хотел бы поговорить с Гиммлером. Сначала Шелленберг пытался отрицать, что знает местонахождение Гиммлера, но я быстро убедил его позвонить в Reichshemi и сказать тому, чтобы он немедленно пришёл на Принцальбрехтштрассе. Тогда Шелленберг сделал звонок по линии, которую считал безопасной. Интересно было его слушать. Если бы он попытался предупредить Гиммлера, я был бы вынужден применить к нему силу, но это оказалось излишним. Шелленберг всегда играл на стороне большей силы, а в тот момент я был сильнее Гиммлера. Я обладал знанием, а знание означало власть. Через должное время Гиммлер явился, с большой свитой, но без Кальтенбруннера. Гиммлер был явно зол на меня за моё вмешательство в его планы, но, как всегда перед лицом своей свиты, вёл себя любезно и сдержанно Я спокойно сказал, что у меня есть для него очень важная информация. Дело государственной важности. Он поколебался, но в конце концов сам направился в мой кабинет. Я заранее предупредил охрану, чтобы они никого, связанного с Гиммлером, в комнату не пускали Шелленберг был заперт в собственном кабинете без телефонов. Охране у его дверей было приказано стрелять, если он попытается бежать. К счастью для него, он не стал этого делать. Тут Гиммлер начал выговаривать мне за то, что я поднял на ноги войска СС в Берлине. Он подчеркнул, что действует в соответствии с приказами Гитлера и пытается любым путём предотвратить столкновения между партией и войсками. Он тщательно подготовил свою речь и намекал на некие решения сверху, которые он, естественно, обсуждать не может. Я указал на телефон у меня на столе и сказал, что только что лично говорил с Гитлером и в курсе того, что происходит. Гиммлер побледнел и ничего на это не сказал. Получив контроль над ситуацией, я начал расспрашивать его, конечно, очень осторожно Я сказал, что центром переворота, очевидно, является Резервная армия, и что эту попытку следует немедленно подавить. Я сказал также, что Пиффрадер, посланный арестовать Штауффенберга, до сих пор не вернулся и что я говорил об этом деле с Геббельсом Затем я сказал ещё, что патрульные отряды теперь действуют под командованием Геббельса и скоро займут район Бендлерштрассе Это снимает необходимость приведения в действие войск СС, если только мне не станет ясно, что переворот охватывает Берлин У Гиммлера не было иного выбора, кроме как согласиться со мной, и я сказал, что генерал Юттнер, конечно, великолепно справится с этой задачей Мои же действия, разумеется, были всего лишь временной мерой Гиммлер вновь был со мной очень вежлив и выразил мне благодарность за мои оперативные действия.

У него уже не оставалось сомнений, что путч обречён. О чём ещё он знал, мне неизвестно, но он наверняка знал, что СС приведены в действие и что дело очевидным образом провалилось. Казалось бы, Гиммлер, как шеф РСХА, должен бы радоваться, что переворот очень скоро будет подавлен и что к тому же главным орудием этого подавления стал один из его собственных генералов СС, то есть я, конечно. Но выглядело это совсем не так. Он вёл себя по обыкновению очень вежливо, но было совершенно очевидно, что исход дела его разочаровал. В этот момент я сказал ему, довольно холодно, но тоже вполне корректно, что мне известен глава заговора и что я глубоко встревожен тем, что в нём оказались замешаны люди из СС.

С. Могу вообразить, что при этом Гиммлер испугался не меньше Шелленберга. У него не было возможности узнать, действительно ли вы имели разговор с Гитлером, так ведь?

М. Так. Он просто поверил этому. Люди верят многим вещам, часто к большому вреду для себя. Он выглядел очень озабоченным и спросил меня прямо, что именно я выяснил. Стоило мне произнести слово «Кенниграц», как у него начало подёргиваться лицо. «Я никогда прежде не слышал этого слова», – сказал он. На что я ответил, что вся история стала известна мне от Шелленберга не далее как час назад. Я напомнил Гиммлеру, что однажды уже советовал ему не доверять Шелленбергу. Он тут же бросился объяснять мне, что, конечно, он слышал о существовании замысла сместить Гитлера или заключить мир с той или иной стороной, но что его такие вещи никогда не привлекали. Он, естественно, прислушивался к тому, что говорят вокруг, просто чтобы знать, чего следует ждать. Потом он очень самодовольно сказал, что совещался с

Гитлером по поводу готовящихся событий, и Гитлер полностью одобрил его курс действий. Тогда я поинтересовался, почему же я, начальник внутренней контрразведки и службы безопасности, не был информирован об этом? Гиммлер отвёл глаза и сказал, что такие вещи надлежит держать в строгом секрете. Я должен бы быть в курсе, раз уж он располагает всей информацией. Да, сказал я ему, а теперь у меня есть и другая информация, которая, несомненно, очень неблагоприятна для некоторых людей из руководства СС. И я назвал Готтлоба Бергера, начальника Главной канцелярии СС и самого преданного сторонника Гиммлера. Бергер отвечал за организацию и снабжение войск СС. Думаю, вам известно, что СС не относились к регулярной армии и сами должны были заниматься собственным снаряжением и набирать рекрутов. У Гиммлера в войсках СС было два ключевых человека. Одним был Поль, который добывал деньги, а вторым был Бергер, занимавшийся набором войск… главным образом в Восточной Европе, поначалу из расово чистых немцев, а потом практически из всех желающих. Довольно гротескно смотрелись мусульмане или индусы в форме СС. Но Бергер пользовался большой благосклонностью Гиммлера. Он участвовал солдатом в боях Первой мировой войны, и сомнений в его храбрости не возникало, но в политике он был самым настоящим лизоблюдом. Шпионил для Гиммлера, постоянно бегал к нему с разными сплетнями, большинство которых черпал от Шелленберга. А ещё Бергер постоянно строчил письма тем или иным сотрудникам, выговаривая им за разные мелкие нарушения этикета. Я уже говорил вам, насколько Гиммлер был одержим в вопросах правильного использования званий и титулов. Бергер был помехой для всех… только и знал, что

Гиммлеру задницу лизать. Но, впрочем, как организатор он был довольно компетентен. Мне кое-что известно о Бергере…

С. Это относится к периоду войны или после неё?

М. К периоду войны. Понимаете, некоторым высшим чинам СС пришло в голову, что Германия, похоже, проигрывает войну. А у них была собственная империя, о которой следовало позаботиться, и вот в конце концов… где-то примерно в 1943 году… они решили избавиться от Гитлера и поставить во главе государства Гиммлера. Как я потом выяснил, они были связаны со всеми мелкими отрядами Сопротивления, а также с противником, и с Востоком, и с Западом. Они сумели скрыть свои следы, потому что обладали полицейской властью, и я должен с некоторым стыдом признать, что практически ничего не знал об этом. Мне, однако, было известно, каким образом они собирались финансировать свою империю, даже после войны. Это была операция «Бернгард»…

С. Фальшивые деньги…

М. Совершенно верно. Подделывание британской и американской валюты имело двоякую цель. Во-первых, это вызвало бы финансовые потрясения в экономике обеих стран, во-вторых, позволило бы получить средства для оплаты разведывательных операций, ну и ещё можно было бы отложить кое-что для самих себя. Это мне не нравилось. Когда же ранее я выразил Гиммлеру своё недовольство в связи со стороной этого плана, ведущего к личному обогащению, он велел мне не соваться в эти дела. Хотел бы я знать, сколько он сам припрятал?

С. Столько же, сколько и вы?

М. Уверен, что нет. Он в основе своей был большой моралист и очень мучался бы, если бы брал столько, сколько я. Но теперь, как видите, я здесь, а он где-то сгинул. Гораздо лучше быть живой собакой, чем мёртвым львом, как вы считаете?

С. Продолжайте, пожалуйста. Вы говорили об этом Гитлеру?

М. Нет. Такие вещи лучше оставлять в тайне. Когда я назвал имя Бергера, Гиммлер очень разволновался и заявил, что не хочет ничего слышать об истинном отце войск СС и своём самом способном помощнике. Он свирепо глянул на меня и сказал, что хотел бы видеть всех высших чинов СС такими же лояльными, как Бергер. Затем он сказал, что, поскольку я являюсь офицером СС, я нахожусь в его личном подчинении и он запрещает мне заниматься этим делом дальше. Я ответил, что, хотя я действительно генерал СС, моя служба, гестапо, не входит в систему СС, а является государственной организацией и в подобных вопросах моим непосредственным начальником является Гитлер. Я напомнил ему о предполагаемом звонке из ставки и сказал, что если у него, Гиммлера, есть какие-то вопросы по этому поводу, мы вместе могли бы обсудить их с фюрером. Это несколько остудило его пыл, и он замотал головой. Нет, сказал он, мы не должны беспокоить его всем этим материалом, который он, учитывая его состояние, может воспринять неправильно. Затем Гиммлер спросил, чего я хочу от него. Это, на мой взгляд, подтверждало мои предположительные заключения. Конечно, сказал он, никто ни в какой измене не виновен и Гитлер знает, что он соприкасается с диссидентами, но лучше будет позволить Гитлеру вести войну, пока он, Гиммлер, будет его верным защитником на внутреннем фронте. И, разумеется, во главе своих войск СС, которые ни разу не дали врагам передышки.

Я ответил, что Шелленберга следует держать подальше от секретных сведений, что следует осадить Бергера и что всем им, в том числе и самому Гиммлеру, лучше удержаться от попыток ловить рыбку в мутной воде. Большей любезности от меня нельзя было ожидать. Гиммлер понял это очень ясно и предложил мне повышение по службе, предположив, что я не откажусь заменить Кальтенбруннера на посту главы РСХА. Я не дал себя соблазнить, хотя такое повышение вовсе не было для меня непривлекательным. Я сумел понять, к чему это приведёт, и отказался от РСХА, но потребовал, чтобы мне был предоставлен полный контроль над расследованием заговора. Иначе какие-нибудь не те люди могут узнать то, что знаю я, и это приведёт к серьёзным проблемам для СС в целом. Факты могут быть неверно интерпретированы, сказал я, и Гиммлер со мной согласился. Я получил требуемые полномочия, и больше у меня проблем с Гиммлером не возникало.

И я уничтожил Артура Небе, начальника криминальной полиции, который участвовал в измене. Мы потратили на это пять месяцев, но в конце концов взяли его и вздёрнули, чистенько и ладненько. Ужасная жалость. Артур был такая беспримерная дрянь, что его стоило бы выставить в зоопарке на всеобщее обозрение. Бергер отправился подавлять восстание в Словакии, а Кальтенбруннер бегал вокруг кругами, как глупая собака, которая пытается ухватить собственный хвост. Вы его в итоге повесили, и он вполне это заслужил. Кальтенбруннер был псих и садист, один из тех, на чьей совести убийства евреев и других. Для меня было редким удовольствием… и для других тоже… когда Поль врезал ему по морде. С удовольствием держал бы у себя фотографию, как Кальтенбруннер рыдает, размазывая текущую из носа кровь. Поль, по крайней мере, никогда не был изменником и не наживался за чужой счёт. Вам бы следовало отпустить его в конце концов.

С. Это не в моей власти, и вы об этом знаете. А Шелленберг? Он остался жив.

М. И сохранил свой пост тоже. Но всякий раз, когда я останавливал его, чтобы поздороваться, он становился белым, как мел. Но, конечно, вёл он себя безукоризненно, по крайней мере когда я был поблизости. Скорцени, который теперь работает на вас, говорил мне, что Шелленберг – насекомое, которое нужно раздавить. Длинный Отто сам по себе неплох, хотя едва ли из него выйдет путный шпион. Но он будет делать то, что вы ему скажете, и, не считая большой любви к вниманию публики, довольно приличный малый.

С. У нас будет возможность поговорить о Скорцени позже.

М. Не сомневаюсь, что будет. И я надеюсь, что вы будете держаться подальше от Шелленберга. Если в итоге он тоже будет работать на вас, это может кончиться тем, что я или Отто вышвырнем его в окно. Можете добавить сюда за компанию и Глобочника. Кстати, Небе очень любил Вирта, который всех морил газом, и даже руководил некогда одной из эйнзатцкоманд на Востоке и перебил множество евреев. Самый подходящий человек на роль героя Сопротивления.

С. Нам всё известно о Шелленберге, и, насколько я знаю, у него нет будущего в нашей организации. Я согласен с тем, как вы его оцениваете. Неглуп, но совершенно бесхарактерный человек. Мне однажды довелось допрашивать его, и лично я не вижу, какая от него может быть польза.

М. Очень похож на Варлимонта и Бергера. Тоже всё время сплетничает, плетёт какие-то интриги. Настоящий злобный карлик. Люди вроде него, однажды побыв у власти, всегда стремятся вернуться к ней снова. Маленькие люди нуждаются в большом внимании. Что же касается меня, то я имел гораздо больше власти, чем любой из них, и это была реальная власть. Как вы понимаете, я не совершал всяких театральных выходов на приёмах, не окружал себя личными фотографами, как Риббентроп. Реальная суть власти гораздо важнее, чем её внешние атрибуты. Полицейских никто не любит, и никому не нужно было моё присутствие на этих помпезных сборищах. Мне нравилось проводить время за работой, и я старался делать её как можно лучше, пока всякие там отставные преподаватели гимнастики или цирковые наездники расхаживали вокруг в изысканных мундирах. Гейдрих был из того же теста, но ему по крайней мере хватало ума на то, чтобы понять, что нужно делать, и добиваться успеха в том, что он делал. Он был прекрасным музыкантом, очень хорошим фехтовальщиком и во время войны летал в люфтваффе. У него был сложный характер, и вообще он был не без странностей, но он был не такой, как другие. А Кальтенбруннер был просто скотина, как, впрочем, и Борман. Борман был поумнее и не такой неустойчивый, но тоже страшный сплетник и наушник. Мне это дело представляется так. Мы вели смертельную войну против страшных противников. Идея была в том, чтобы выстоять и сохранить жизнь и имущество наших граждан. И прятаться в огромных замках, разъезжать в роскошных лимузинах и красть всё, что попадётся на глаза, подобно Франку, было противно моей натуре. Будь моя воля, я всех их отправил бы на фронт, в отряды Вознесения.

С. Что-что?

M. За передовую линию, отыскивать минные поля. Предпочтительно при помощи собственных ног. А потом – на небеса, с громким треском. Похоже, вы не обладаете военным чувством юмора, верно?

С. В этом смысле нет.

М. Помню, как однажды Варлимонт прислал ко мне своего генерала Мюллера по поводу моего участия в истреблении людей в тыловых районах России. Бандитов. Елейный такой тип, выражавшийся очень окольно. Я мог бы помочь своей стране, убивая этих ужасных людей. Несомненно, меня ждёт поощрение, если я и гестапо поможем армии перебить этих возмутителей спокойствия. Моего терпения хватило ненадолго, я встал и сказал ему довольно прямо, что я думаю о нём и о его планах. Я сказал, что если он или его начальник ещё когда-нибудь явятся ко мне с подобной преступной ерундой, я лично отправлю его в камеру. И ему предстояло бы довольно долго гостить у Папаши Филипа {«Гоститьу Папаши Филипа» означает отбывать срок в военной тюрьме. Выражение происходит от имени плацмайора Филипа, который в 1860-х находился в тюрьме в Берлине}. Позже я получил письмо от Гиммлера по этому поводу. Генерал Мюллер так перепугался, что ему пришлось взять отпуск по болезни, а Варлимонт плакался, какой я нецивилизованный. Вы знаете, что СС пришлось взять на себя ответственность за преступления военных, но лично я отказываюсь иметь с этим что-либо общее. А вот зато Артур, Артур – воплощение германской порядочности и свободолюбия, сбежал на Восток и убил там свою долю евреев и крестьян. Когда Гиммлер походя спросил меня об этом, я уклонился от ответа, и больше на эту тему не было сказано ни слова.

С. А Гитлер действительно звонил вам 20 июля?

М. Нет, конечно, нет, но Гиммлер поверил, что такой звонок был. Такого рода вещи заставляют людей ходить на цыпочках и держаться с вами откровеннее.

С. Думаю, вы более чем ответили на мои вопросы. Благодарю вас.

В дополнение к беседам, посвящённым событиям 20 июля, мы приводим в этой главе ещё один важнейший эпизод.