Текст книги "Иллюзия себя: Что говорит нейронаука о нашем самовосприятии"

Автор книги: Грегори Бернс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Процесс кажется сложным, но на самом деле именно к таким типам математических операций отлично приспособлены нейроны. Байесовский вывод не требует осознанного знания о конкретных вероятностях. Эти вероятности могут кодироваться предшествующим опытом и существовать значительно глубже уровня осознанной осведомленности. Зрительные априорные вероятности – это стимулы, которые, как мы уже говорили, устойчиво связаны с физическими реалиями окружающего мира. К распространенным априорным вероятностям относится, например, тот факт, что свет поступает сверху, и этим знанием мы руководствуемся, определяя, является искривленная поверхность вогнутой или выпуклой. Еще одна распространенная априорная вероятность состоит в том, что движение тени вызвано движением отбрасывающего ее объекта, а не источника света. Имеются даже полученные в ходе исследований свидетельства, что наша зрительная система настроена именно на те пространственные частоты, которые присутствуют в естественных, природных сценах^{22}. Это значит, что, столкнувшись с потенциально неоднозначной зрительной информацией, наш мозг, вероятнее всего, истолкует ее в максимальном соответствии с происходящим в природе.

Затененные фигуры воспринимаются как вогнутая (слева) и выпуклая (справа). В действительности фигуры идентичны, но развернуты относительно друг друга на 180°. Возникновению иллюзии способствует априорное предположение мозга, что свет всегда падает сверху

Классическим примером работы зрительных априорных вероятностей может служить иллюзия кратера. В левой из двух представленных выше фигур большинство людей видит кратер (впадину), тогда как правая представляется выпуклой, словно холм, окруженный рвом. Если перевернуть изображение, кратер и холм поменяются местами. Лучшее объяснение механизма этой иллюзии состоит в том, что для нашего мозга свет априори падает сверху.

А теперь смотрите, что получится, если повернуть фигуры на 90°. Воспринимаемое – результат восприятия – будет менее стабильным. Обе фигуры могут казаться как вогнутыми, так и выпуклыми, в зависимости от того, где вы сосредоточите взгляд, но восприятие будет мерцать, представляя их то такими, то другими. Все зависит от того, с какой стороны в представлении мозга падает свет.

Эти иллюзии выявляют две важные особенности байесовского восприятия. Во-первых, его подчиняет себе сильная априорная вероятность (такая, например, как «свет всегда падает сверху»). Слабая априорная вероятность («свет может поступать как слева, так и справа») влияет на результат восприятия сравнительно меньше. Во-вторых, даже когда воспринимаемое мерцает, в каждый отдельный момент мы все равно воспринимаем лишь один вариант. Либо выпуклое, либо вогнутое. Промежуточного не дано. Это значит, что мозг способен одновременно удерживать несколько интерпретаций входных сенсорных сигналов, но в осознанное восприятие поступает только одна. В теории вероятности это называется «победитель получает всё», то есть в итоге мы видим наиболее вероятный результат восприятия, даже если эта его вероятность лишь на крупицу превышает остальные.

Эти зрительные иллюзии известны уже не первое десятилетие, и байесовское объяснение устоялось в изучении восприятия как дежурная доморощенная теория. Но только в последние годы нейронаука обратилась к идее байесовского мозга всерьез. Все упиралось в вопрос: откуда известно, что мозг действительно пользуется байесовской статистикой при формировании результатов восприятия? Ответить на этот вопрос нелегко, поскольку мы не знаем наверняка, как мозг кодирует предшествующее – априорное – знание. Однако, даже если не касаться репрезентации знаний как таковой, выяснить, как мозг кодирует неопределенность, – это уже шаг к ответу. Исследователи в ходе различных экспериментов предъявляли животным простые зрительные образы, варьируя их предсказуемость и фиксируя активность нейронов зрительной коры. Воздействие на такие составляющие, как контрастность (чем она выше, тем четче изображение) или шум (чем выше шум, тем ниже четкость), вызывали заметные изменения в активности зрительных нейронов. Чем больше расплывалось изображение, тем вариативнее делался отклик нейронов^{23}. Судя по всему, различные трактовки поступающей информации прокручиваются уже на уровне нейронов. Чем менее определенны входящие данные, тем больше вероятных вариантов приходится просчитывать.

Если повернуть фигуры на 90°, они воспринимаются то как выпуклые, то как вогнутые

В одном из замечаний в адрес байесовской модели выражается сомнение, что в мозге возможно хранить все вероятности. Идеальный байесовский мозг должен не только держать в памяти все, что происходило с его владельцем, но и увязывать вероятности с событиями. Для этого ему придется отслеживать, сколько раз произошло то или иное событие в сравнении со всеми прочими произошедшими или предполагаемыми событиями. Однако когнитивисты из Уорикского университета Адам Сэнборн и Ник Чейтер установили, что для получения результатов восприятия на основании зрительных стимулов мозгу вовсе не требуется являть собой идеальный байесовский компьютер. Достаточно будет и аппроксимации^{24}. Сэнборн и Чейтер предполагают, что мозг выступает «байесовским пробоотборником», то есть для каждого перцептивного суждения мозгу необходимо рассмотреть вероятность лишь нескольких вариантов. Это гораздо эффективнее, чем просчитывать всю необъятную вселенную возможностей. В иллюзии с кратером мозг рассматривает только две вероятности – выпуклое или вогнутое. Конечно, помимо этих интерпретаций, есть множество других – в частности, то, чем это изображение является на самом деле, а именно оттенками серого на плоскости. То, что мозг не выдает это подлинное толкование сразу, говорит о силе предшествующего опыта.

Нельзя сказать наверняка, сколько возможностей приходится рассматривать мозгу в каждый отдельный момент. Судя по нейронным данным, чем менее однозначна входная информация, тем больше вероятных вариантов мозг вынужден просчитывать при ее толковании. Именно поэтому два свидетеля одной и той же цепочки событий или двое прочитавших один и тот же материал могут прийти к совершенно разным выводам. Каждый будет рассматривать разные вероятные интерпретации сенсорных стимулов, и эти толкования будут зависеть от их собственного прошлого опыта и оценки вероятности того или иного варианта.

Важно, что никакие из этих процессов не нужно вытаскивать на сознательный уровень. Мозг, как и любой другой орган, потребляет энергию, которую пытается в ходе работы сэкономить всеми доступными способами. Это значит, что возможные толкования сенсорного стимула он будет стремиться выводить по накатанной испытанными, надежными, не требующими лишних энергетических затрат путями. Кратер выглядит кратером, потому что у нас есть опыт восприятия объектов аналогичной формы. Вспомните леденцы, блистерные упаковки, кнопки в лифте и на одежде. Только художник-график мог бы увидеть при первом взгляде на это изображение не кратер, а затененный круг. Ни один из рассматриваемых вариантов не выносится на уровень сознания, пока версия-победитель не «получит всё» и не завладеет разумом. Согласно байесовской теории, на уровень сознания прорывается только наиболее вероятная версия и в каждый отдельный момент там может царить только одна интерпретация.

Хотя на зрительных иллюзиях демонстрировать податливость нашего восприятия проще всего, зрение не единственная сенсорная модальность, в которой действует байесовский вывод. Осязательных иллюзий тоже хватает. А некоторые ученые утверждают, что именно осязание лежит в основе личностной идентичности, поскольку намечает границу между телом и внешним миром.

Профессор Университета Макгилла в Монреале Винсент Хейворд изучает осязательные иллюзии уже не один год, попутно каталогизируя их по типам^{25}. Какие-то можно продемонстрировать только с помощью специального оборудования, но есть и те, для которых достаточно обычных предметов домашнего обихода. Самая, пожалуй, простая, хотя и наименее гарантированная – иллюзия Аристотеля. Закройте глаза и одновременно коснитесь кончика носа указательным и средним пальцем. Теперь скрестите эти пальцы и коснитесь кончика носа снова. У многих людей во втором случае возникает ощущение, будто они касаются двух разных поверхностей.

Еще одна иллюзия проявляется в неправильной оценке расстояния. Чтобы ее испытать, разверните скрепку для бумаг и разведите концы получившейся проволоки примерно на 2 см друг от друга. Затем закройте глаза и прикоснитесь концами развернутой скрепки к своей ладони. Вы должны почувствовать оба конца. Теперь прикоснитесь ими к голени. Вы почувствуете только один конец. Это озадачивает, если не знать, что с поверхности кисти руки отображение в мозге плотнее, чем с ноги. Определенные части тела – кисти рук, лицо – ощущают окружающий мир в более высоком разрешении, остальные довольствуются низким. Осязательные иллюзии, как и зрительные, воспринимаются в основном ниже уровня сознания. Вы что-то чувствуете, и мозг истолковывает это ощущение как вызванное чем-то кажущимся ему наиболее вероятным. Исходя из своего жизненного опыта касаний, ощупываний и соприкосновений, он выстраивает ментальный осязательный образ внешнего мира.

Напоследок нас ждет иллюзия, которая в действительности не совсем иллюзия, однако она играет центральную роль в выстраивании «я». Для того чтобы ее испытать, вам понадобится ассистент. Закройте глаза и слегка коснитесь указательным пальцем своей щеки. Теперь пусть той же щеки указательным пальцем коснется ассистент (хорошо бы предварительно согреть оба пальца до одной температуры). Вы ощущаете касания как разные? Конечно. В одном случае вы касаетесь сами себя, в другом вас касается кто-то посторонний. Вы ощущаете собственное касание щекой или пальцем? На самом деле и тем и другим. А вот чужое касание вы ощущаете только щекой. Когда вы касаетесь себя сами, мозг создает априорное отображение того, что вам предстоит почувствовать, и затем сравнивает действительное ощущение с ожидаемым. Это одна из разновидностей байесовского вывода, в которой акт касания создает априорную вероятность. У вас уже существует вполне четкое представление о том, как ощущаются ваша щека и палец. А вот на тот случай, когда щеки коснется кто-то другой, у вашего мозга четких априорных представлений нет. Эффект чужого касания можно симулировать, коснувшись щеки противоположной рукой, перекинутой через голову. Почему такое касание будет отличаться от обычного? Потому что для мозга наиболее вероятной интерпретацией «самокасания» будет прикосновение к правой щеке правой руки, а к левой щеке – левой. Сделав наоборот, мы создаем новую конфигурацию, для которой у мозга нет хорошей априорной вероятности. Поэтому в таком случае касание ощущается иначе.

Интересно, что шведские ученые, проведя эксперимент с использованием фМРТ на сравнение собственного касания с чужим, обнаружили, что самокасание вызывает в сенсорных областях мозга обширную деактивацию, которой при чужом касании не происходит^{26}. За пределами коры такие изменения наблюдались в таламусе и стволе мозга, позволяя предположить, что модуляция (в случае самокасания – притупление) сенсорного ощущения может распространяться до самого спинного мозга. Это поразительно. Это значит, что наши ожидания от мира, формируемые нашими действиями и складывающимися вокруг них схемами, меняют наши ощущения на уровне нервной системы, принимающей информацию.

Описанные зрительные и осязательные иллюзии не просто салонные фокусы. Они наглядно демонстрируют, что входящие сенсорные данные не обеспечивают нам точного воспроизведения окружающего мира. Для каждого ощущения всегда найдется множество вариантов вероятного источника. Чтобы просеять все эти версии и выдать наилучшую догадку о том, что испытывает тело, мозг должен обращаться и к предшествующему опыту, и к прогнозам от двигательных действий.

Нынешнее «я» существует всего секунду-другую, но даже это мимолетное существование нельзя отделить от сжатых схем, которыми набита наша голова. Нынешнее «я» с помощью априорного, предшествующего знания интерпретирует происходящее сейчас, чтобы подготовиться к прогнозированию предстоящего. Это значит, что возможных толкований всегда оказывается много. Хотя к понятию байесовского мозга обычно обращаются, говоря о восприятии окружающего мира, оно применимо и к восприятию нашего собственного тела (это восприятие называется интроцепцией). И если ощущения в нашем собственном теле можно трактовать по-разному, то, как мы увидим в следующей главе, идентичностей, которые мы выстраиваем, тоже может быть много.

Глава 5

Байесовское «я»

Как мы воспринимаем себя? Этот вопрос ключевой для выстраивания личного нарратива и в конечном итоге нашего представления о себе. Самовосприятие содержит немало процессов, роднящих его с восприятием внешнего мира: это и обращенные в прошлое схемы, позволяющие интерпретировать наши ощущения, и направленное вперед прогнозирование, позволяющее решать, что делать дальше. И точно так же, как внешняя реальность, внутренние ощущения допускают множество вариантов толкования. Это значит, что у вас существует множество потенциальных «я». И внутри этой мультивселенной «я» кроется заманчивая возможность контролировать и даже менять восприятие себя.

Как мы уже установили, хотя мозг и отвечает за то, чтобы выстраивать у нас ощущение «я», самого себя он в эту конструкцию включить не может. Но если самовосприятие у мозга отсутствует, где же располагается наше «я»? Человек логического склада, скорее всего, сочтет, что «я» находится в мозге, а значит, в голове. Кто-то символически отыщет его в сердце. Собственно, когда человека просят обозначить, где находится его личность, большинство указывают на один из трех участков тела – между глаз, в области рта или в центре груди; встречается изредка и четвертый вариант – в области живота^{27}. Однако в действительности все сложнее и тоньше, и, судя по всему, локализация «я» варьируется в зависимости от нашего настроения.

В 2018 г. финские исследователи проанализировали локализацию «я», попросив 1026 респондентов отметить расположение сотни ощущений на схематическом изображении тела^{28}. Ощущения охватывали весь спектр эмоций, от отрицательных – злости, стыда, вины и отчуждения – до положительных, таких как счастье, смех, успех, близость. Кроме эмоций, исследователи включили в опрос и когнитивные состояния – задумчивости, чтения, – а также состояния нездоровья вроде тошноты или простуды. В результате образовалась очень интересная карта.

Карта эмоций – это карта вероятности. Она показывает вероятность ощущения определенной эмоции (например, благодарности) в той или иной части тела (например, в груди). В байесовской терминологии это вероятность испытать в груди некий трепет, будучи благодарным кому-то или чему-то. Но можно посмотреть на это под другим углом и задать вопрос об апостериорной вероятности: какова, исходя из ощущения в груди, вероятность, что вы испытываете его по причине благодарности кому-то?

Проблема апостериорной вероятности в том, что с ощущением в груди ассоциируется довольно много эмоций. Это и есть парадокс внутреннего восприятия. В груди локализовалась примерно половина эмоциональных состояний, включенных в опрос. Вот тут-то самовосприятие и идет на поводу у предшествующего опыта: если какой-то трепет в груди почувствует человек, никого и ни за что благодарить не привыкший, вряд ли он узнает в подобном ощущении благодарность. Скорее расценит его как тревогу.

Локализация физических ощущений, связанных с различными эмоциями.

Nummenmaa et al., «Maps of Subjective Feelings», 9198–9203

Это предположение высказал в 1884 г. философ и психолог Уильям Джеймс, а год спустя аналогичную гипотезу выдвинул медик Карл Ланге. Согласно теории эмоций Джеймса – Ланге, восприятием эмоций движут физиологические изменения в нашем теле – например, учащенное сердцебиение. Джеймс известен как автор так называемого парадокса медведя. Идете вы по лесу, и вдруг навстречу вам медведь. Вы без раздумий пускаетесь наутек. И конечно, вам страшно. Но вот вопрос: вы бежите, потому что боитесь, или боитесь, потому что бежите? Джеймс и Ланге утверждают второе. Ощущение страха возникает вследствие физиологических изменений, а не наоборот.

Если посмотреть на карту эмоций, будет очевидно, что и положительные эмоции, и отрицательные чаще ассоциируются с ощущениями в груди и в животе. И хотя эта корреляция не дает ответа на вопрос, что же все-таки причина, а что следствие, она ставит перед нами другой вопрос: почему эмоции вообще воспринимаются как телесные ощущения? В теле действительно что-то происходит? Или это все игра воображения?

Судя по всему, верно отчасти и то и другое. Все эти состояния сильного возбуждения роднит между собой выброс гормонов в кровь. Гормоны стресса, такие как эпинефрин (он же адреналин) и кортизол, оказывают масштабное воздействие на все тело. Если вам по несчастливому стечению обстоятельств когда-либо требовался укол эпинефрина для устранения острой аллергической реакции, вы знаете, как ощущается прилив чистого адреналина. Сердце начинает бешено стучать – словно барабан, пробивающий путь из грудной клетки на свободу, как утверждают некоторые. В 1920-х гг., когда адреналин только научились изолировать, согласившиеся испытать его действие на себе добровольцы говорили, получив укол, что сердце будто исполняло бесконечную партию ударных в «Болеро» Равеля. Всех била неконтролируемая дрожь. Нескольких испытуемых охватил сильнейший беспочвенный страх, внушавший им, что они вот-вот умрут^{29}.

Поскольку адреналин вызывает самые настоящие физические изменения по всему телу, внутренние органы это воздействие ощущают. Но мозгу по-прежнему приходится истолковывать эти ощущения, как и любое другое восприятие. Однако, в отличие от восприятия внешнего мира, проверить внутренние ощущения обычно не представляется возможным. Когда человек говорит, что у него бабочки в животе, мы понимаем – это метафора, но проверить, действительно ли у него внутри что-то трепещет, не можем, остается только верить ему на слово. Тогда как утверждение типа «У этого цветка красивый оттенок красного» мы можем проверить мгновенно.

Психолог Лиза Фельдман Барретт доказывает, что универсальных эмоций не существует в принципе^{30}. Согласно ее теории, человек конструирует эмоцию на основе интерпретации своих ощущений. Эта интерпретация проистекает как из предшествующего опыта, так и из лексикона, которым человек оперирует, описывая различные эмоции. Таким образом, мы можем испытывать только те эмоции, для которых у нас существует наименование, а значит, эмоции у нас не врожденные, а усваиваемые. Еще одна ключевая особенность теории Барретт – она не локализует эмоции в каких-либо конкретных областях мозга.

Поскольку решающую роль в теории Барретт играет словесное обозначение эмоций, получается, что ни одно животное, равно как и неговорящий человек, их испытывать не может. Однако это плохо согласуется с повседневными бытовыми наблюдениями за собаками и кошками, определенно испытывающими и тревогу, и страх. То же самое касается неговорящих младенцев. Нейробиолог Яак Панксепп предлагает иную точку зрения на эмоции, противоположную версии Барретт^{31}. На протяжении всей своей 50-летней научной карьеры Панксепп изучал выражение эмоций у животных и доказывал существование у любого из них семи базовых систем – гнева, страха, паники, вожделения, заботы, игры и поиска. Кроме того, Панксепп полагал, что каждая из эмоций возникает в результате активности «своей», отдельной нейрональной сети в мозге и нейромедиаторов. Так, например, за заботу отвечает окситоцин, а за гнев – нейромедиаторы глутамат и субстанция P. Еще он считал всякого, кто до сих пор верит в теорию эмоций Джеймса – Ланге, идиотом^{32}.

Учитывая, насколько важны эмоции для выстраиваемых нами нарративов, полезно будет разобраться, зачем они вообще возникли в ходе эволюции. Чарльз Дарвин подметил, что у многих животных выражение эмоций очень схоже с их выражением у человека, а значит, эмоции должны выполнять некую общую для всех нас функцию^{33}. Возьмем, например, голод. Хотя его обычно не причисляют к эмоциям, голод – это физиологическое состояние, вынуждающее человека переориентировать свое поведение на поиск еды. Это не рефлекс, поскольку он не связан ни с какой конкретной двигательной реакцией. Это скорее изменение курса. Аналогично, только с противоположным вектором, действует и страх, заставляя ощущающего его бежать (или застыть на месте). Такую гипотезу отстаивает нейробиолог из Калифорнийского технологического института Ральф Адольфс, занимая промежуточную позицию между Барретт и Панксеппом^{34}. Объяснение его выглядит довольно убедительно, поскольку предполагает у эмоций эволюционную ценность. Как утверждает Адольфс, «эмоции развились, чтобы дать нам возможность справляться с проблемами, которые ставит перед нами окружающий мир, более гибко, чем позволяют рефлексы, но при этом не требуя абсолютной гибкости произвольных, намеренных действий».

Я уделяю эмоциям так много места, потому что они играют центральную роль в нашем повседневном опыте и уже по одной этой причине принципиально важны для нашего самовосприятия. Если события составляют сюжет историй, которые мы выстраиваем в голове, то эмоции – это что-то вроде саундтрека. Во многих языках центральная роль эмоций выражена буквально – в том, как мы сообщаем о своих чувствах. «Я рада», «Я счастлив», «Я влюблен». Конечно, можно сказать и «Я чувствую себя счастливым», но это уже немного другое. Ощущая что-то, вы подключаете систему осязания и при помощи байесовского вывода классифицируете свое ощущение. Но, говоря «Я + эмоция», вы преображаетесь. Вы сами становитесь этой эмоцией. А поскольку существует не меньше ста различных эмоций, у человека может быть не меньше ста разных вариантов себя.

Может показаться, что противопоставление «быть» и «чувствовать» не более чем грамматические тонкости, но достаточно проделать одно простое упражнение, и вы сами увидите разницу. В следующий раз, когда вы будете злиться или огорчаться, попробуйте сказать не «Я зол», а «Я чувствую себя злым». Вы сразу заметите, насколько второе слабее и менее внятно. «Чувствовать» эмоцию – это более нейтральная оценка вашего внутреннего состояния. Если немного постараться, можно даже изолировать это ощущение, очистить его до голого перцептивного ядра. Можно воспользоваться данным приемом, если вы склонны к тревожности, в таких случаях он творит настоящие чудеса. Когда почувствуете нехорошее посасывание под ложечкой, не говорите себе «Я в панике», а проанализируйте ощущение, как врач, прощупывающий больные места. От чего тревога снижается, а от чего усиливается? Похожа она на голод? На что-то еще? Этот прием требует разъединиться со своим телом, отделиться от него. Можете даже представить, будто парите над своей физической оболочкой и смотрите на нее сверху вниз.

В предыдущей главе я упомянул, что идеальный байесовский мозг должен прослеживать все, что с ним происходит. Как позволяют предположить данные исследований, чем менее определенна входная сенсорная информация, тем больше мозгу приходится полагаться на предшествующий опыт. А если опыта нет и вы что-то истолкуете неправильно? Такие случаи относятся к погрешностям восприятия, или перцептивным ошибкам. Подобные ошибки играют, как выясняется, немаловажную роль в выстраивании мозгом отображения окружающего мира и, если говорить о внутреннем восприятии, отображения нашего собственного тела. Они именуются ошибками предсказания.

Предсказание накрепко вмонтировано в наш мозг. До этого момента я объяснял, как априорные возможности влияют на интерпретацию чувственных переживаний. Но просто интерпретировать входные сенсорные данные не самый эффективный способ взаимодействия с внешним миром для организма. Такое существо способно в лучшем случае лишь реагировать на происходящее. В ходе эволюции была обнаружена стратегия куда более эффективная – предсказание. Организм, способный делать прогнозы на будущее – пусть даже на ближайшую секунду-другую, – получает огромное преимущество перед менее дальновидными созданиями. Успешные хищники, например, прогнозируют местоположение жертвы, а у жертвы, способной предвидеть опасность, больше шансов спастись.

Кроме того, предсказание позволяет мозгу отточить оценку источника чувственных переживаний. Когда мы ошибаемся в интерпретации, мозг корректирует свои представления о мире, а именно о том, что привело к поступлению определенной сенсорной информации. Возвращаясь к вопросу о первом опыте, замечу: ошибки предсказания обладают особой силой, потому что у нас нет предшествующих ожиданий насчет предполагаемых чувств. Вспомните еще раз свой первый поцелуй. Конечно, какие-то ожидания, основанные на обширном культурном багаже, связанном с поцелуями, у вас были, но чувственный опыт отсутствовал. Возможно, ваши ожидания опирались на поцелуй, разбудивший Спящую Красавицу; поцелуй, превративший лягушку в принца/царевну; страстный поцелуй на Таймс-сквер, знаменующий окончание Второй мировой войны, или множество знаменитых кинопоцелуев («Титаник», «Принцесса-невеста», «Унесенные ветром», «Привидение», «Горбатая гора»). Но это все художественные образы. Вполне вероятно, что ваш собственный первый поцелуй ни с одним из них не имел ничего общего. Получилось неловко и не так нежно? Слишком обслюнявились? Зря двигали языком? Эти ошибки предсказания ведут к немедленному пересмотру ожиданий для всех последующих возможностей получения чувственного опыта поцелуев.

Многие нейронаучные исследования рассматривают ошибки предсказания главным образом в контексте предвидения происходящего во внешней среде. Это логично, поскольку эволюция предъявляет живому существу суровое требование предугадывать обстоятельства, которые могут оказаться для него роковыми, и избегать их. Не менее сурово требование предугадывать места обретения чего-то хорошего и полезного – например, пищи и половых партнеров.

Однако мозг обращается к ошибкам предсказания и для интерпретации внутренних ощущений организма. Для нас это еще один способ выстраивать самовосприятие. Покажу на примере. Вытяните руки в стороны, затем закройте глаза и поочередно дотроньтесь каждой рукой до носа. Это упражнение, помимо того что может служить приблизительной проверкой на трезвость в полевых условиях, демонстрирует ощущение положения тела в пространстве. В наших мышцах и сухожилиях есть проприоцепторы – специализированные нейронные рецепторы. Они посылают мозгу сигналы о расположении частей тела. Вам удастся проделать предложенное, если мозг на основании получаемой информации будет управлять мышцами так, чтобы в итоге палец благополучно встретился с кончиком носа. Возможно, вы заметите, что по мере приближения к цели палец будет замедляться, не исключена даже его легкая дрожь. Это мозг корректирует курс по ходу действия. Для этого ему необходимо знать, где находится цель, и предсказывать, куда движется палец. Любое отклонение от прогнозируемого курса – ошибка, которую мозг затем исправляет.

Довольно пространное получилось объяснение того, о чем мы обычно вообще не задумываемся, однако для самовосприятия эти неосознаваемые процессы принципиально важны. Более того, описанное выше самоощущение – основа основ для всех животных. Первая и фундаментальная задача любого живого существа – отличить, где оно само воздействует на окружающую среду, а где среда воздействует на него. Иногда эту способность ощутить переживание как «мое» или действие как произведенное «мной» называют минимальным «я»^{35}. Беря со стола кофейную чашку, вы знаете, что это действие совершили вы. Чашка не сама прыгнула вам в руку. Вы знаете это, даже если взяли чашку не глядя. Каким образом? Точно так же, как при касании носа рукой. Мозг выстроил для руки траекторию, ведущую к чашке. Это так называемая опережающая модель, именно ей, и только ей, вы обязаны своей агентностью (ощущением, что действие производите вы сами). Если бы чашка вдруг действительно прыгнула вам в руку, вы бы (помимо того что изумились) сразу осознали, что никак этому своими действиями не способствовали, поскольку опережающей модели в данном случае у мозга не оказалось бы.

Однако даже такое примитивное «я», как минимальное, удается одурачить. Как же, спросите вы, можно перепутать собственное действие с чьим-то другим? В 1998 г. психологи из Университета Карнеги – Меллона Мэтью Ботвиник и Джонатан Коэн продемонстрировали «иллюзию резиновой руки», как этот эксперимент теперь называют^{36}. Человек садится и кладет руку на стол. Ее закрывают от испытуемого экраном, а параллельно скрытой руке располагают резиновую руку, которая слегка выступает за экран, так чтобы человек мог ее видеть. Затем исследователи, попросив испытуемого смотреть на резиновую руку, одновременно поглаживают кисточкой с мягким ворсом настоящую руку и резиновую. 80 % участников утверждали, что чувствуют прикосновение кисточки к искусственной руке. Их «я» распространилось на неодушевленный предмет. Иллюзия резиновой руки показывает, что наше представление о себе – даже наше минимальное «я» – опирается на интеграцию многочисленных входных сенсорных данных, главным образом зрительных и осязательных. Именно этим двум чувствам принадлежит ведущая роль в разграничении тела и окружающей среды. Но когда зрительные и осязательные сигналы противоречат друг другу, мозг делает все возможное, чтобы примирить их, даже если для этого придется включить в свое «я» резиновую руку.

Иллюзия резиновой руки не просто ловкий научный трюк. Обеспечивающие ее нейрональные механизмы проявляются и в повседневных действиях – например, при вождении автомобиля. Когда вы сидите за рулем – особенно если водите эту машину давно, – автомобиль кажется вам продолжением собственного тела. Обычно личное пространство представляет собой что-то вроде небольшого виртуального пузыря, внутри которого находитесь вы сами, но, когда вы ведете машину, этот пузырь растягивается и на нее^{37}. Для этого эффекта недостаточно просто находиться в машине – пассажир ничего подобного не ощущает. Иллюзия возникает, потому что мозг создает опережающие модели того, как автомобиль отреагирует на поворот руля, нажатие педали газа или тормоза. В конце концов эти предсказания становятся безотчетными, и машина начинает ощущаться как часть вас самих.