Текст книги "Адъютант императрицы"

Автор книги: Грегор Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

XXI

Пронзительный ветер вздымал волны Ладожского озера и гнал вспять воды Невы. Пенистые волны становились все выше и с шумом набегали на берег; выше и выше поднималась вода у стен Шлиссельбургской крепости, и только чайки нарушали однообразную картину угрюмой местности.

Птицы кружились то над тростником, то над водою; их белое оперение то блестело в лучах солнца, то становилось серым от тени набегавших туч; они опускались на гребни волн и ловко схватывали маленькую рыбешку, которая не в силах была сладить с разъяренной стихией.

Василий Яковлевич Мирович сидел у окна своей комнаты и задумчиво следил за игрою волн и летающими птицами.

«Разве это не символическая картина? – думал он. – Ведь тут все так же однообразно и в то же время так же непрочно и изменчиво, как и судьбы нашей империи. Все беспорядочно мечется то сюда, то туда, гонимое дуновением случая и каприза. А я, – продолжал он со вздохом, – хочу поднять из глубины этого непостоянства сокровище любви. Не безумие ли это с моей стороны? Разве не погибли титаны, желавшие завоевать небеса? А ведь у них под ногами была твердь!»

Он мрачно поглядел на пенистые волны.

В этот миг с одного из бастионов поднялся на воздух сокол; смело и могуче двигался он против ветра, кружась над стаей чаек. Испуганно кричали птицы, стараясь скрыться под защиту берега, но сокол упал стрелою и, схватив одну из них, спокойно полетел к своему гнезду, тогда как другие чайки с жалобными криками метались на берегу.

Мирович вскочил и прислонился лбом к окну.

«Древние видели Божественное указание в полете птиц, – думал он, – и почему Небеса не могли бы дать ответ на мое сомнение при помощи того же знака? Да, я принимаю этот знак! Как соколу удалось напасть на испуганную стаю чаек, так и мне удастся освободить из этой темницы закованную справедливость и прогнать кичливых авантюристов, которые, подобно чайкам, гордо снуют взад и вперед только потому, что их боится мелкая рыбешка. Я выведу на солнечный свет истинного царя и буду первым на ступенях его трона. Порхайте, защитники преступной власти, – погрозил он кулаком в пространство, – ваш день клонится к закату, сокол наготове, он расправляет свои крылья для победоносного полета!»

Горящим взором смотрел Мирович на водное пространство. Тучи рассеялись, солнце играло на пенистых волнах.

Он не заметил, что сзади него остановился Ушаков и наблюдал за ним мрачным взглядом. Наконец он подошел к Мировичу и положил на плечо руку.

– Ах, это – ты, Павел, – оборачиваясь, сказал Мирович. – Сейчас только видел я знак, который древние авгуры сочли бы за счастливое предзнаменование: вот оттуда взвился сокол и, ударив на стаю чаек, унес в своих когтях одну из птиц. Скажи, разве это не пророчит счастья? Отважный сокол разбивает чаек, как то сделаем и мы!

– Отважный сокол разбивает чаек, – возразил Ушаков, потупляясь перед светлым взором Мировича, – я не суеверен, но суеверие, если оно поддерживает мужество, не может быть вредно. Цезарь тоже верил в предзнаменования, и его счастье не раз оправдывало эту веру.

– Как идут дела? – спросил Мирович. – Нашел ли сержант Писков новых приверженцев? Я сгораю от нетерпения – мы уж очень медленно подвигаемся вперед.

– Писков уверен в своих людях, – ответил Ушаков. – Но он требует, чтобы ему показали сенатский указ, которым Екатерина Вторая низводится с престола и на ее место призывается Иоанн Антонович.

– Сенатский указ? – воскликнул Мирович. – Как же это возможно? Тогда все потеряно!

– Почему же? Нисколько! – проговорил Ушаков. – Если других затруднений не будет, тогда все уладится; в русском народе живет вера в верховное право Сената; солдаты, по–видимому, сомневаются, что такое серьезное и большое дело вручено двум молодым людям; они хотят видеть указ, чтобы быть уверенными, что действительно дадут своему отечеству настоящего императора.

– Но тогда все погибло! – снова воскликнул Мирович. – Ведь мы не можем показать им этот указ.

– Нет, мы должны, – возразил Ушаков. – Никто из солдат не умеет читать, только Писков немного разбирает буквы, но разве он видел когда‑нибудь такой документ? Он будет удовлетворен, если показать ему лист бумаги с разными подписями. Такой документ ничего не стоит сделать, приложив к нему печать двуглавого орла при помощи монеты. У тебя есть пергаментная бумага для рисования – возьми лист и пиши, через полчаса все будет готово.

– И ты думаешь, что обман удастся? – спросил Мирович, доставая из ящика стола лист толстой бумаги и приготовляясь писать.

– Несомненно, – ответил Ушаков, – пиши только! Я знаю форму таких документов и продиктую тебе слова.

Мирович стал писать крупными буквами диктуемые ему Ушаковым высокопарные фразы, которыми торжественно объявлялось, что Екатерина Алексеевна низводится с престола российского и приговаривается к смертной казни. Именем русского народа императорская корона возвращалась Иоанну и каждому солдату русской армии, а также каждому верноподданному государства повелевалось оказывать во всем повиновение подпоручику Василию Мировичу, исполнявшему волю Сената.

– А как же подписи? – спросил Мирович.

– Напиши крупными буквами имена, – сказал Ушаков, – достаточно, если Писков или кто‑нибудь другой разберет их; сперва имя Кирилла Разумовского, затем Захара Чернышева и Нарышкина.

Мирович написал имена.

– Этого достаточно, – сказал Ушаков, – поставь еще несколько каракуль, которые никто не мог бы прочесть; это придаст таинственное значение и даст нам возможность прочесть любое имя, которое могут потребовать солдаты. Есть у тебя воск и серебряный рубль?

Мирович достал большой кусок воска, а также требуемую монету.

В одну минуту была изготовлена большая печать с ясным изображением двуглавого орла, а из серебряных ниток старого шарфа был скручен шнур и прикреплен при помощи печати к документу.

– Теперь все готово, – сказал Ушаков, – никому и в голову не придет сомневаться в этом документе; подписи и печать возымеют магическое действие талисмана, и эти люди слепо и доверчиво отдадут нам в руки свою жизнь.

– Их доверие не будет обмануто, – воскликнул Мирович. – Клянусь, если наше предприятие удастся, они будут первыми среди солдат, подобно лейб–кампанцам императрицы Елизаветы Петровны. Разве не странно, – продолжал он, смотря на документы, – что двое таких молодых людей, как ты и я, столь низко стоявших на ступенях общественной лестницы, составляют смертный приговор императрице, которую еще сегодня почитают миллионы и взор которой с ее фантастической высоты едва снисходит до нас?

– Да, смертный приговор ей или нам, – ответил Ушаков, пристально глядя на Мировича. – Час развязки близится, и тебе еще раз следует со всей серьезностью обдумать рискованный шаг.

– Крупная игра требует и крупного риска, – сказал Мирович. – Без выигрыша, к которому мы стремимся, наши головы стоят немного; если мы проиграем, так и они пропадут. Но, – сказал он, хватая за руку Ушакова, – если ты боишься и если тебе дорога жизнь, ты можешь уйти, мой друг; ни одного упрека не сорвется с моих уст, и тайна нашего сообщничества будет погребена в моем сердце; при такой игре дрожащая рука не годится для выбрасывания костей.

– Я не боюсь и не отступлю! – воскликнул Ушаков, отнимая свою руку. – Я хотел только предостеречь тебя еще раз; если ты пойдешь вперед по избранному пути, то и я последую за тобою.

– Итак, вперед! – воскликнул Мирович. – Сокол расправляет крылья и острым взором высматривает свою добычу! Возьми эту бумагу и покажи ее солдатам, которые еще сегодня соберутся у Пискова; я приду побеседовать с ними, чтобы убедиться, что все готово для дела. В Петербурге, говорил ты, все обстоит хорошо?

– Как нельзя быть лучше, – ответил Ушаков. – Шевардев – наш, а также все канониры его казармы; он ручается, что если мы приведем к нему Иоанна Антоновича, то при помощи пушек на нашу сторону быстро перейдут народ и гвардия.

– Отлично! – сказал Мирович. – Вскоре можно будет назначить день. О, Аделина, возлюбленная моя!.. Скоро твое прекрасное чело украсится княжеской короной!

Вдруг в крепости загремели барабаны и раздались возгласы команды.

– Что это значит? – воскликнул Мирович, быстро надевая мундир и заботливо прицепляя шпагу.

Ушаков открыл дверь, собираясь уйти в свою комнату.

– Скорей, скорей, – воскликнул пробежавший мимо офицер, – фельдцейхмейстер приехал делать смотр; уже отправлены лодки, чтобы доставить его сюда с берега.

Когда Мирович спустился на двор, роты уже выстраивались под командой генерала Бередникова.

Мирович занял свое место во фронте; вскоре после него появился Ушаков, когда генерал в последний раз окидывал взглядом фронт, ворота открылись – и Григорий Григорьевич Орлов в сопровождении нескольких адъютантов своего штаба вошел во двор.

Подобный смотр происходил несколько раз в году и потому не вызвал особого удивления; тем не менее комендант и офицеры гарнизона всегда чувствовали себя неспокойно, так как Орлов, смотря по состоянию духа, нередко делал резкие выговоры за малейшие упущения.

Князь был в военной форме с андреевской звездой. Слегка прикоснувшись к шляпе, он ответил на салют генерала и приблизился к фронту. Ружья были взяты «на караул» точно и отчетливо в каждом движении.

Орлов удовлетворенно кивнул головой, и Бередников облегченно вздохнул.

После нескольких вопросов о крепости и гарнизоне Орлов медленно зашагал вдоль фронта, окидывая острым взглядом каждого солдата. Но и здесь не к чему было придраться; ласковее, чем всегда, он кланялся офицерам и прошел мимо Ушакова, не обратив на него особого внимания. Перед Мировичем он на секунду приостановился и пронизывающим взором посмотрел на него. Мирович враждебно взглянул на Орлова, не дрогнув ни мускулом лица.

Перед князем в этот момент пронесся образ Аделины, и ему перехватило горло при мысли о том, что любовь красавицы принадлежит этому подпоручику. Мирович же думал, что скоро он будет судить того, перед кем сейчас стоял с опущенной шпагой, и еще горделивей и отважней сверкнули его глаза. Никто, кроме Ушакова, не заметил ничего особенного. Орлов зашагал дальше вдоль фронта, затем он поднялся с комендантом на стены, осмотрел состояние некоторых орудий и вернулся обратно во двор, где все еще продолжали стоять под ружьем солдаты.

– Я доволен, – сказал он, – все в порядке; благодарю офицеров за рвение, солдатам же приказываю выдать по лишней чарке водки.

При громких криках «ура» солдаты разошлись по казармам.

Орлов, по обыкновению, отправился к коменданту, который просил оказать ему честь посещением его дома.

– Мне нужно поговорить с вами, генерал, – сказал Григорий Григорьевич, шагая по коридору, ведшему в помещение Бередникова. – Оставьте адъютантов в прихожей.

Генерал попросил офицеров остаться в первой комнате и провел Орлова в свой кабинет, куда слуги принесли небольшой столик, на котором, по распоряжению Орлова, были поставлены икра и два графина – один с шампанским, другой – с ромом, из которых граф составлял свой любимейший напиток.

– Я доволен вами, генерал, весьма доволен, – сказал Григорий Григорьевич. – Ваши солдаты и крепость находятся в образцовом порядке, и это радует меня, так как в настоящее, серьезное время все верные слуги императрицы должны соблюдать особую бдительность на своих постах.

– Я счастлив угодить вам, ваша светлость, – ответил Бередников, – и буду продолжать столь же ревностно исполнять свои обязанности и на службе нашей всемилостивейшей государыни.

– Времена настали плохие, – продолжал Орлов, – смута поднимает свою голову. Слышали ли вы о дерзком смутьяне, который грабит и жжет яицкие степи, осмеливаясь выдавать себя за царя Петра Федоровича?

– Мой мир заключается в этих стенах, – возразил Бередников, – я слышу впервые от вашей светлости об атом бунтовщике; к тому же меня мало беспокоит, что происходит на свете; государство в безопасности, если каждый добросовестно исполняет свои обязанности.

– Клянусь, вы правы, – воскликнул Орлов. – За ваше здоровье! Слуги, подобные вам, нужны императрице. Но в то же время кто может поручиться, что и сюда не проникло известие о бунте безбожного обманщика? Дух восстания заразителен, а вы храните здесь опасную тайну, которая в ловких руках может также вызвать восстание и смуту.

– Ваша светлость! Вы можете быть спокойны, – возразил Бередников. – Прежде чем эта тайна проникнет в мир, ей придется перешагнуть через мой труп.

– Если бы это и случилось, – сказал Орлов, – то погиб бы только храбрый солдат, и больше ничего. Времена требуют осмотрительности. Выслушайте меня! Нужно быть готовым ко всяким случайностям, и я пришел к вам ради охраны престола императрицы. С сегодняшнего дня вы будете ставить на караул к узнику, содержащемуся в этой крепости, только тех офицеров, в которых вы вполне уверены, – понимаете? – вполне. Но эту меру приведите в исполнение так, чтобы она не бросилась в глаза.

– Это очень просто, – ответил Бередников, – стража у узника, которого вы имеете в виду, назначается мною без соблюдения какой‑либо очереди, и каждый раз я сам отдаю распоряжения офицеру.

– Отлично, – воскликнул Орлов, – это является доказательством вашего ума и осторожности и не останется без вознаграждения со стороны государыни. Отныне, – продолжал он далее, понижая голос почти до шепота, – вы будете назначать на стражу сразу двух офицеров и дадите им приказ при мятеже с целью освобождения узника немедленно умертвить его – понимаете? – немедленно умертвить. Так чтобы заговорщики нашли только его труп. Далее, офицерам, которым вы объявите этот приказ, посоветуйте хранить строжайшую тайну, если они не хотят поплатиться своей головой!

– О, ваша светлость, – воскликнул Бередников, бледнея, – но ведь это ужасно! Смею ли я пролить кровь этого узника? Ведь это – кровь наших царей, потомка Романовых! И разве возможен мятеж в стенах нашей крепости?

– Ведь Петр Великий, – строго сказал Орлов, – не пощадил собственной крови, когда дело касалось безопасности государства. И если, как вы говорите, мятеж невозможен, тем лучше; моя обязанность предвидеть всякую случайность. Помните, генерал, что и вы отвечаете головой за то, чтобы мой приказ был буквально приведен в исполнение!

– Тогда, ваша светлость, – сказал Бередников, – я прошу вас выразить его буквально и письменно!

– Ваша совесть может быть спокойна, – сказал Орлов. – Вам известно распоряжение, в силу которого императрица поручила мне заботу о крепости и ее пленниках?

– Да, я знаю, – ответил Бередников.

– Тогда достаточно моего распоряжения, – сказал Орлов, садясь к письменному столу генерала, – императрице же все равно, какая кровь течет в жилах того или другого из ее подданных.

Он взял лист бумаги и крупным почерком стал писать, в то время как Бередников, взволнованный до глубины души, стоял возле него.

– Вот, – сказал Орлов, протягивая генералу бумагу, – удовлетворяет вас это?

– Да, – ответил Бередников, прочитав написанное. – Буквальный приказ, и будет исполнен буквально, если понадобится. Только, – сказал он, облегченно вздыхая, – такой случай невозможен: Бог этого никогда не попустит!

– Тем лучше, – ответил Орлов, – моя же обязанность предусматривать случайности. Еще одно, – прибавил он, допивая свой стакан, – у вас в гарнизоне находится подпоручик Василий Мирович…

– Это прекрасный, исполнительный офицер, – ответил Бередников.

– Может быть, – сказал Орлов, – что он хорошо служит, но он принадлежит к числу недовольных, которые осаждают просьбами императрицу.

– Он не виноват, ваша светлость, в преступлении своего предка.

– Все равно, – сказал Орлов, – он беспокойный человек и здесь не на месте; я позабочусь, чтобы его перевели в другой полк или послали драться с турками. Пока же это будет устроено, вы не будете назначать его в караул к узнику, и я не хочу также, чтобы вы разрешали ему отпуск; это необходимо, чтобы он не мог беспокоить новыми просьбами императрицу.

– Слушаю, ваша светлость, – ответил Бередников, – я буду рад, если Мировичу доставят случай отличиться в деле с неприятелем, чего жажду я сам.

– Лучшее отличие – это исполнение своих обязанностей на месте, на которое поставила нас императрица, – сказал Орлов, хлопая по плечу генерала, – и это отличие вы заслужили в полной мере. Я уже давно хотел предложить императрице наградить вас орденом Александра Невского и, верьте, не забуду.

– О, ваша светлость, – покраснев от радости, воскликнул Бередников, – это слишком большая честь для меня.

– Императрица рассмотрит это, – сказал Орлов, – я же уверен, что вы на полном основании украсите свою грудь этим орденом.

Он крепко пожал дрожавшую от радости руку генерала и прошел в комнату, где сидели за завтраком его адъютанты.

Оживленно болтая, он выпил еще стакан, а затем встал.

Снова загремели барабаны караула, солдаты взялись за весла, и Бередников лично проводил князя Орлова на другой берег, где его ждали лошади.

Григорий Григорьевич и его свита исчезли, вздымая облака пыли по дороге в Петербург. Бередников же, погруженный в свои мысли, возвращался к мрачной крепости, роковые тайны которой были вверены его бдительности.

XXII

Петр Севастьянович Фирулькин, передав князю Орлову добытых с таким трудом и за бешеные деньги коней и получив от него за это обещание своей милости и защиты, отправился из Мраморного дворца на Фонтанку, где, оставив карету, пошел, держась около стен домов, по направлению к жилищу госпожи Леметр и быстро и незаметно юркнул туда, стараясь, чтобы его приход не был замечен из верхних окон.

Он отчасти ожидал, что, может быть, встретит там ненавистного ему офицера Смоленского полка, который увел у него из‑под носа Аделину. Он почти желал этой встречи, так как, снова завоевав расположение Орлова, надеялся при его помощи положить конец этим посещениям.

Французский ученый сидел, как всегда, у своего окна. Приход Фирулькина в дом госпожи Леметр не мог укрыться от него, но он, по–видимому, не обратил на это внимания. Никто из его посетителей также не выказал никакого волнения, и если он или его друзья действительно интересовались домом актрисы, то, наверное, смешная фигура старого влюбленного миллионера не казалась никому из них достойной внимания! Зато тем ревностнее, тем внимательнее наблюдали за стариком молодые студенты, которые, шутя и смеясь, стояли у открытых окон нижнего этажа. Впрочем, внимание, которое оказывали они старику, казалось естественным: его странная, разряженная фигура как нельзя более была способна обращать на себя взгляды веселых людей, и они не преминули отпустить несколько насмешливых замечаний, произнесенных весело и настолько громко, что Фирулькин должен был слышать их и понять, что эта не особенно благосклонная критика относилась именно к нему. Бросив ядовитый взгляд в сторону открытых окон, он тем быстрее исчез в доме, шумно захлопнув за собой дверь.

Молодые люди еще некоторое время продолжали смеяться, затем один из них распрощался и отправился по направлению к центру города.

Фирулькин поднялся по лестнице и вошел в гостиную. Он не заметил в темноте, что госпожа Леметр на его церемонный и высокомерный поклон ответила сдержанно и холодно, и с миной влюбленного, придававшей его лицу что‑то отталкивающее и вместе с тем комичное, приблизился к Аделине, которая, занятая своею работой, сидела у окна.

Целуя руку Аделины, которая, удивившись его неожиданному приходу, не успела ее отнять, он сказал:

– К несчастью, моя очаровательная невеста, мне пришлось на долгие дни лишиться созерцания вашей красоты; надеюсь, – продолжал он, бросая на девушку сладострастные взгляды, – что вы тем не менее не усомнились в моей любви; меня всецело поглотили дела, и я был принужден отказаться от влечения своего сердца прийти сюда. Дело вроде моего – это маленький мир, и я не могу спешить, так как должен дать созреть золотым плодам, прежде чем сорвать, дабы впоследствии ни в чем не было отказа моей очаровательной супруге, если бы даже у нее появились княжеские капризы. Теперь же у меня опять есть время. Быть может, даже хорошо, что мои дела держали меня в отдалении, и таким образом моя дорогая Аделина имела время забыть свой мимолетный каприз, заблуждения своего сердца и убедить себя, что Петр Севастьянович лучше, чем какой‑либо молодой фат, не обладающий ничем, кроме гладкой розовой мордочки, имеет возможность украсить жизнь такой молодой, прелестной дамы, как вы, всем земным блеском и заключить драгоценную жемчужину в достойную оправу. Теперь все мои мысли будут направлены на то, чтобы устроить и убрать дом моей будущей хозяйки.

Он снова потянул руку Аделины к своим губам, но та резко вырвала ее и проговорила:

– Я ни на миг не оставляла вас в сомнении относительно своих чувств, господин Фирулькин; вы отлично знаете, что любовь, наполняющая мое сердце, восстает против намерений, которые вы питаете по отношению ко мне, и, кроме того, я могу определенно сказать вам, что, если бы даже мое сердце было совершенно свободно, я никогда не подарила бы вас своей благосклонностью. Надеюсь, что после этого объяснения вы прекратите свои посещения, которые все равно не в состоянии изменить мой образ мыслей.

Она отвернулась, не стараясь даже скрыть отвращения, и принялась за свою работу, так как была вполне уверена, что Фирулькин после этого объяснения, не допускавшего никакого ложного толкования, сейчас же удалится.

Однако он продолжал стоять перед нею; его маленькие глаза коварно блестели, и он, хихикая, заговорил:

– Так вот как, прекрасная барышня? Время, которое я дал вам на размышление, только усилило ваше непонимание! Ну, так как вы недостойны моей доброты, то и я буду с вами говорить другим языком. Быть может, вы и заслужили, чтобы я оставил вас в покое, так как вы оказались недостойны чести, которую я вам оказываю. Но Петр Севастьянович Фирулькин не привык отказываться от того, к чему однажды протянул руку. Я решил, что вы будете принадлежать мне – и вы будете мне принадлежать; но я не стану больше просить, вам не придется больше высмеивать льстивого возлюбленного; я буду приказывать – вы будете бояться меня и научитесь повиноваться. Ровно через месяц будет наша свадьба, понимаете! И вы, госпожа Леметр, – продолжал он, поворачиваясь к ней, – позаботитесь о том, чтобы ваша дочь оставила все, что недостойно ее в ее новом положении. Прежде всего вы позаботитесь, чтобы она не сообщалась с молодым офицером, что, как это ни странно, имело место с вашего разрешения.

– Сударь, – воскликнула Аделина, гневно поднимаясь с своего места, – так как вы, несмотря ни на что, не уходите, я же, в силу физической слабости, не могу выгнать вас вон, то мне ничего не остается, как уйти самой, чтобы избавиться от вашего общества.

Она хотела выйти в прихожую, но Фирулькин, весь дрожа от ярости, быстро преградил ей дорогу и, схватив за руку, закричал:

– Вы останетесь здесь, бесстыдница, и выслушаете мои приказания – понимаете? – мои приказания, так как с вами говорит ваш господин… Понимаете! И вы, сударыня, – продолжал он, в то время как Аделина тщетно старалась вырваться, – будете отвечать мне за невоспитанность своей дочери, которую я считаю следствием вашего небрежного воспитания; заприте ее под замок, или я прикажу запереть вас обеих, чтобы вы научились понимать, чем вы мне обязаны.

– Прошу вас, сударь, – строго возразила госпожа Леметр, – не забывать прежде всего, чем вы обязаны двум дамам, находясь у них в комнате, которые к тому же чужестранки и потому могут требовать по отношению к себе вдвойне вежливого и почтительного обращения.

– Что за тон! – воскликнул Фирулькин, не ожидавший со стороны матери Аделины отпора. – Да, вы иностранки, и потому я покажу вам, как обращаются с пришлыми комедиантками. С моей стороны было много чести желать поднять до звания своей супруги простую девку, теперь она испробует кнута за свое непослушание.

– Замолчите, сударь, – перебила его госпожа Леметр, в то время как Аделина, которой наконец удалось вырваться, открыла дверь и выскочила, чтобы привести кого‑нибудь на помощь. – Замолчите, сударь, мера исчерпана; вы должны моментально оставить мой дом, или я позову полицию, которая научит вас вежливому обращению с дамами, состоящими на службе в театре ее величества императрицы!.. Всякая связь между нами прервана, теперь я вполне понимаю, почему моя дочь питала отвращение к вам, старому, смешному франту!

– А, тварь несчастная! – воскликнул Фирулькин. – Так ты тоже смеешь перечить мне? Я заставлю вас почувствовать, что значит здесь, в Петербурге, оскорбить такого человека, как я!

С поднятыми кулаками он направился к госпоже Леметр, которая торопливо встала по другую сторону стола, в то время как Аделина с громким криком о помощи открыла наружную дверь и поспешила к матери. Фирулькин хотел отодвинуть в сторону стол, как вдруг его взгляд упал на бриллиантовое кольцо Орлова, лежавшее на столе. Точно окаменев, остановился он на месте, устремив взор на драгоценность.

– Это что такое? – воскликнул он, дрожащею рукою указывая на кольцо. – Откуда это? Кто дал вам это кольцо?

– Друг, – гордо ответила госпожа Леметр, – друг, который имеет власть защитить двух одиноких дам от нахальства грубияна и который не оставит безнаказанной вашей дерзости.

Фирулькин замер, нагнувшись над столом, смотря в упор на кольцо, игравшее разноцветными лучами. Ярость и страдание пробегали по его лицу, глухие стоны вырывались из его груди; госпожа Леметр и Аделина боязливо глядели на него, опасаясь внезапного паралича.

– Ха–ха–ха! – рассмеялся он наконец. – Так вот почему приходил сюда тот офицер, которого я считал за посланца его товарища! Так вот почему он так смело и надменно поднимался по лестнице дворца! О, как я обманут, ужасно, низко обманут!

Он схватил кольцо и бросил его на пол.

Госпожа Леметр испустила крик и бросилась, чтобы поднять драгоценность, в то время как Фирулькин рычал вне себя:

– Мое кольцо, мои лошади! О, это вопиет к Небу!

Он рвал на себе волосы, не заботясь о том, что сыплет пудру и расстраивает искусную прическу.

В этот момент из нижнего этажа появились студенты и осторожно вошли в комнату.

– Нам показалось, что здесь кричали о помощи, – сказал один из них. – Чем можем мы служить дамам?

Аделина указала на Фирулькина, продолжавшего рычать, и, волнуясь и насмешливо улыбаясь, сказала:

– Этот господин, по–видимому, находится в нервном припадке; боязнь за его состояние здоровья заставила меня кричать о помощи; его нужно будет проводить домой.

– Мы готовы помочь вам и позаботиться о больном, – сказал смазливый студент, тоже насмешливо улыбаясь.

Он сделал своим товарищам знак, и они приблизились к разъяренному Фирулькину.

Последний начал приходить в себя при виде студентов.

– Да, – закричал он, – да, я болен, и каждый честный человек непременно заболеет, раз становится жертвою низкого обмана и коварства. Но, клянусь Богом, для моей болезни есть врач.

Он бросился на студентов, окруживших его, с силой оттолкнул их и кинулся из дома. Слышно было, как он хлопнул дверями, и соседи видели, как дрожавший от ярости человек со спутанными волосами выбежал на Фонтанку, бросился в ожидавшую его карету и быстро, как только могли бежать его лошади, понесся домой, все еще продолжая сжимать кулаки и изрыгать проклятия, так что кучер творил про себя молитву, думая, что в его барина вселился злой дух.

Студентам, по–видимому, было желательно знакомство с молодой актрисой, они не спрашивали о том, что произошло у них в доме, но попытались успокоить обеих дам, заверив их, что всегда готовы прийти к ним на помощь.

Однако Аделина вскоре прекратила эту беседу, и молодые люди, почувствовав, что время для знакомства выбрано не совсем удачно, ушли; после этого один из них вышел из квартиры и, медленно направившись на набережную Невы, исчез в одном из боковых выходов Зимнего дворца.

– Негодяй, нахал! – восклицала госпожа Леметр, оставшись наедине с дочерью. – Как он смел так разговаривать с нами!.. И чуть было не испортил кольцо, подарок его светлости! – добавила она, еще раз старательно обтирая кольцо и любовно рассматривая блестящий камень.

– И этому человеку ты хотела продать меня? – сказала Аделина с мягким упреком. – Ты видишь, как права я была, восставая против подобного брака?

– Ну, да, – сказала мать, запирая в шкаф кольцо, – ведь я тогда не знала его, а его миллионы казались мне достаточной ценой за твою руку. Теперь, конечно, – сказала она с довольной улыбкой, – что значит богатство этого дурака, когда… – Она не окончила, но невысказанная мысль была, должно быть, приятна, так как складки ее рта растянулись в счастливую улыбку. – Должно быть, ему известно кольцо, – сказала она, – потому что ты, вероятно, видела, как он испугался своей угрозы? Мысль о князе сразу лишила его силы. Еще бы!.. Что значит этот разбогатевший мужик рядом с таким Вельможей, как князь Орлов? Да, да, – добавила она почти шепотом, – счастье улыбается нам, и нужно только удержать его!

Аделина с испугом посмотрела на свою мать и тихо прошептала:

– О, Василий, Василий, ты один можешь спасти нас! Я должна найти тебя и, если нет другого исхода, бежать, бежать от всех ужасов, грозящих мне с разных сторон!

Она снова принялась за прерванную работу. Пестрый театральный костюм, у которого Аделина скрепляла складки, по временам выпадал из ее дрожащих рук на колени, и слеза скатывалась из глаз на златотканую материю, предназначенную сверкать при свете ламп перед жизнерадостным двором императрицы.