Текст книги "Адъютант императрицы"

Автор книги: Грегор Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

XX

На следующее утро к дому госпожи Леметр подъехала карета: на первый взгляд она была похожа на выезд богатого горожанина, но необычайная красота лошадей и уверенность, с какою правил ими просто одетый кучер, не совсем подходили к мещанскому выезду и тем возбудили особенное любопытство соседей.

Из кареты вышел высокий мужчина, закутанный в черный шелковый плащ с высоко поднятым воротником и шляпой, нахлобученной на лоб так, что при всем старанье любопытные взоры не могли бы разглядеть его лицо. Он быстро исчез в подъезде, а карета осталась ждать его.

Любопытные скоро успокоились: у иностранки–актрисы часто бывали посетители, а только что вошедший мог быть чиновником придворного театра, приехавшим для переговоров о каком‑нибудь спектакле.

Появление простой кареты, запряженной прекраснейшими лошадьми, и закутанный человек, вышедший из нее, не укрылись от взора французского ученого, по обыкновению читавшего сидя у окна. Он тотчас захлопнул книгу и исчез из окна.

Карета привлекла также живейшее внимание студентов и собравшихся у них друзей; но они, наоборот, не прятались, а подошли все к открытому окну и стали рассматривать лошадей. Полюбовавшись прекрасным выездом, студенты, не отходя от окна, стали смеяться и шутить между собою так, что их веселые голоса раздавались по улице и кое–где в окнах появлялась хорошенькая головка, выглядывавшая из‑за занавески. Между тем мужчина в плаще поднялся в верхний этаж и позвонил в квартиру мадам Леметр.

Последняя, уже заметившая из окна подъехавшую карету, с любопытством поспешила открыть двери, стараясь разглядеть лицо закутанного посетителя. Но он быстро прошел мимо нее и из темной передней прошел в комнату, где Аделина была занята составлением костюма для роли, в которой ей предстояло выступать. При появлении таинственной фигуры в сопровождении матери она испуганно вскочила.

Посетитель сбросил плащ и шляпу.

Увидев его лицо, Аделина испугалась еще более; она побледнела, затем покраснела, почтительно раскланялась и сказала дрожащим голосом:

– Вы здесь, ваша светлость? Какая честь! Боже мой, что случилось? – прибавила она, со страхом взглядывая на него.

Мадам Леметр, увидев, что это – князь Орлов, выскочила вперед, сделала глубокий реверанс чуть ли не до земли и целым потоком высыпала выражения радости по поводу высокой чести, выпавшей на долю их дома.

Орлов не обращал внимания на старуху, он стоял и любовался девушкой, которая в своем легком утреннем костюме с ненапудренными, полураспущенными волосами казалась изящнее и привлекательнее, чем обыкновенно. Вся дрожа, она потупилась под его обжигающим взором.

– Почему вы так испугались, мадемуазель Аделина? – заговорил он. – К вам пришел друг, который хочет исправить то, что упустил. Государыня права; я заслуживаю упрека за то, что так долго оставлял в неизвестности и беспокойстве ее любимицу; бесспорно, преступление допустить, чтобы эти чудные глаза затуманились слезами, хотя даже слезы не в состоянии скрыть их чудный блеск. Я явился сюда, чтобы загладить свою вину и сказать вам, что усердно занимаюсь вашим делом и постараюсь ускорить исполнение милостивых намерений императрицы, если то окажется возможным!

– О, тогда все будет хорошо! – воскликнула Аделина, взглянув на князя с выражением благодарности. – Как могу я отблагодарить вашу светлость за столько милостей!

В порыве благодарности Аделина схватила руку князя и хотела поднести к своим губам, но Орлов быстро предупредил ее, поднял ее дрожащую руку и целовал так долго и горячо, что Аделина, вспыхнув, отступила.

Госпожа Леметр вышла на минуту и возвратилась, неся на подносе, который второпях покрыла пестрым шелковым платком, стакан испанского вина и несколько бисквитов. С глубоким реверансом подошла она к князю, прося принять скромное угощение.

– Это добрый старый обычай, – сказал Орлов, – принимать гостей хлебом–солью, пусть это принесет счастье вашему дому и мне. – Он усадил Аделину на ее прежнее место, пододвинув себе стул и сев рядом с нею, разломил бисквит, одну половину дал ей, а другую сам съел и, поднося ей стакан, сказал: – Ну, теперь вы должны выпить со мною за счастливое будущее.

Аделина нерешительно сделала глоток; потом князь приложил губы к тому месту, где касались ее губы, и осушил стакан, не сводя пламенного взора с ее смущенного личика.

– Теперь ваше гостеприимство закреплено, – воскликнул он, – и я более не чужой в вашем доме!

– Я буду всю жизнь молить небо за высокого гостя, который принес нам счастье, – улыбнувшись, сказала Аделина и спросила дрожащим голосом: – Итак, значит, я могу надеяться, что бедному Василию возвратят то, на что он считает себя вправе претендовать?

Темное облако пробежало по лицу Орлова.

– Вправе? – сказал он. – Я расследую, имеет ли он право на то, в противном случае нужно рассчитывать лишь на милость императрицы; власть миловать находится в ее руках, а не в моих.

– О, она будет милостива, я в этом уверена! – воскликнула Аделина.

– Но это дело так скоро не делается, – заметил Орлов. – Моя обязанность расследовать дело и доложить государыне об истинном положении вещей, а она будет решать согласно своему великодушию.

– Что за беда? – воскликнула Аделина. – Разве нельзя терпеливо подождать, когда мы молоды и впереди целая жизнь? У меня уже была потеряна всякая надежда, и я с грустной покорностью смотрела в одинокое будущее; теперь надежды снова ожили – счастье моей жизни находится в руках вашей светлости и в руках моей всемилостивейшей государыни.

Ее глаза засветились, лицо радостно преобразилось, и она в порыве даже протянула руки, как бы желая привлечь к своему сердцу кого‑то.

Орлов смотрел на нее страстным, жадным взглядом.

– Значит, вы так сильно любите этого офицера, мадемуазель? – спросил он озадаченно.

– Люблю ли я его? – воскликнула Аделина. – Его любовь – это солнце, озаряющее и согревающее мою жизнь, если бы я потеряла его, мое бы сердце застыло.

Орлов нахмурился. Но все же она была так хороша в своем волнении, что он принужден был потупиться, чтобы скрыть бушевавшее в нем пламя страсти.

Он принужденно улыбнулся и сказал:

– Можно позавидовать счастливцу, которому эти глаза и эти уста делают такое признание. Но все же молодое доверчивое сердце легко может ошибаться. А что, если он не достоин такой любви?

– Не достоин? – воскликнула Аделина горячо. – Он?! Достоин! Достоин! Уверяю вас! О Боже, если о Василии сказали что‑нибудь дурное, то, значит, его оклеветали, ей–Богу, жестоко оклеветали! О, прошу вас, скажите мне, когда его будут обвинять, чтобы я могла защитить его.

– Нет, нет, мадемуазель, – отнекивался Орлов, – это было только замечание, свидетельствующее об участии к вам; он молод, он – офицер; ветреность и легкомыслие вполне простительны ему.

Аделина улыбнулась и пожала плечами.

– Ваша светлость! – заметила госпожа Леметр, почтительно стоявшая за стулом князя. – Вы правы в своих предостережениях; девичье сердце крайне легко доверяется и очень часто ошибается; осторожность и предупреждение старших должны были бы лучше оцениваться детьми.

– А вы разве умудрены опытом, сударыня? – спросил Орлов, смеясь и насмешливо глядя на старуху.

– Кто может уберечься от разочарований, ваша светлость? – возразила госпожа Леметр. – Я пережила многое, и поэтому мне хотелось бы для своей дочери создать прочное благополучие и отвлечь ее от склонности к тому молодому, легкомысленному человеку, которого она по своей молодости и неопытности так высоко ценит. Господин Фирулькин, почтенный человек, сделал ей предложение, и под его надежным покровительством она была бы обеспечена от всех превратностей судьбы; все было уже решено, как вдруг Аделина обратилась к государыне со своей дерзкой просьбой, и я почти сожалею, что ее императорское величество отнеслась так великодушно к ее глупой просьбе.

– Не порицай государыни, мама! – воскликнула Аделина. – И без ее милостивого обещания я никогда не отдала бы своей руки Фирулькину, ты это хорошо знаешь; я никогда не унизилась бы до того, чтобы продаться за его жалкие деньги!

– Мадемуазель Аделина права, – воскликнул Орлов, восхищенный, – свою любовь она может подарить только тому, кого свободно изберет ее сердце, или же тому, кто добьется ее в отважной борьбе страсти, но она никогда не продаст себя этому плуту Петру Севастьяновичу за его деньги, накопленные воровским способом.

Он говорил горячо и грозно; его слова звучали искренностью и убежденностью.

Мадам Леметр побледнела, ничего не возразила, а только ответила низким реверансом.

Аделина в порыве восторга схватила руку Орлова и воскликнула:

– Ваша светлость, тысячу раз благодарю вас от всего сердца! А этот Фирулькин осмеливается еще хвастаться вашим покровительством!

– Он лжет, – сказал Орлов, – такой цветок, как вы, не по нему. – Он взял протянутую руку Аделины и, перебирая ее тонкие розовые пальчики, заметил: – Как прекрасна эта ручка, какая она нежная, душистая! Что делал бы с нею такой глупец, как Фирулькин? Но на ней нет достойных ее украшений; вы позволите гостю, которого назвали своим покровителем, предложить украшение, которое только на этой очаровательной ручке приобретет свою настоящую ценность? – Он снял бриллиантовое кольцо, подаренное ему Фирулькиным, и надел на руку Аделины, после чего, смеясь, сказал: – Кольцо слишком велико, но это легко исправить, когда ювелир снимет мерку с пальчика очаровательной феи. Посмотрите, как играет камень! Он стал вдвое лучистее от радости, что попал на подобающее ему место.

Мадам Леметр подошла и стала рассматривать камень с жадным любопытством, Аделина же испуганно воскликнула:

– Слишком много милости, ваша светлость, дарить мне такую драгоценность, достойную украшать руку царицы! Это невозможно!.. Прошу вас, ваша светлость, возьмите кольцо обратно!

– Я не имею обыкновения брать подарки обратно, – воскликнул Орлов, мрачно сдвинув брови.

– Как ты невежлива, Аделина! – поспешно вмешалась мадам Леметр. – Простите ей, ваша светлость, такой ответ, она поражена неожиданностью. Могла ли она надеяться получить когда‑либо такой камень? О, какая чудная игра! Такой подарок может сделать только князь Орлов, и кому он делает его, тот должен только смиренно благодарить!

Аделина сидела молча и в раздумье смотрела на камень, сверкавший на ее пальце.

Лицо Орлова снова просветлело; он некоторое время весело и непринужденно продолжал беседу, а затем поднялся и, обращаясь к Аделине, сказал:

– Я надеюсь, вы убеждены, что я не забуду позаботиться о вашей будущности; я воспользовался правом гостеприимства в вашем доме и теперь постараюсь скоротать моему другу время ожидания, которое, к сожалению, неизбежно.

Он поцеловал руку Аделины, снисходительно ответил на низкий поклон госпожи Леметр, затем, нахлобучив шляпу, закутался в плащ и спустился по лестнице.

Когда он поспешно вышел из дома и, сев в карету, быстро помчался, оба студента и их друзья стали шепотом делиться впечатлениями и внимательно всматривались в таинственного незнакомца. Такое любопытство казалось вполне естественной ревностью молодых людей к красивой актрисе, которой они ежедневно посылали свои скромные приветствия.

Долго еще оставались все у окна, и только двое из них вышли из дома и медленно поплелись по направлению к Фонтанке.

После отъезда кареты француз также появился снова у окна со своей книгой, и небольшая улица приняла свой обычный спокойный вид.

– Ах, какой чудный камень! – воскликнула мадам Леметр, оставшись с дочерью наедине и в восхищении рассматривая кольцо, которое Аделина сейчас же сняла с руки. – Вот это совсем другое дело! Такого драгоценного камня ты никогда не получишь от своего подпоручика Мировича, даже и тогда, если государыня, в виде подачки, вернет ему все его владения. Что все это в сравнении с блеском и богатством князя Орлова, для которого такой подарок – пустяк? Какие подарки стал бы он делать, если бы…

– Разве я добиваюсь блеска и богатства? – возразила Аделина, с недоверием и страхом бросая взгляд на сверкающий камень. – Ты знаешь, что я ни минуты не колебалась разделить с моим Василием бедность и нужду; это ты хотела разлучить меня с ним «для моей пользы», – прибавила она с горечью, – это ты хотела продать меня Фирулькину за его миллионы!..

– Ради твоего же счастья, дитя! – сказала госпожа Леметр, все еще вертя камень и любуясь им. – Ради прочности твоего счастья, о котором юность не имеет никакого понятия. Юношеские мечта – это мыльные пузыри, которые блестят алмазами, но разлетаются при первом дуновении жизни, оставив по себе лишь мутную пену. А предложил ли тебе хоть раз этот Фирулькин такой подарок, несмотря на то что он постоянно хвастается своим богатством? О, князь Орлов был совершенно прав: этот Фирулькин – скупой дурак, который умеет загребать богатства, но не умеет их с щедростью раздавать. Правда, мое дитя, правда, ты слишком хороша, слишком красива для этого жалкого Фирулькина, ты достойна большего счастья. Кто знает? Быть может, тебе суждено высшее, никогда не снившееся счастье, быть может, этот камень станет талисманом, откроющим тебе еще более ценные сокровища!

– Я тебя не понимаю, мама, – смущенно заметила Аделина.

– Разве ты не заметила, как сверкали глаза у князя, когда он смотрел на тебя, и как долго он целовал твою руку? – спросила ее госпожа Леметр.

– Мама, мама, – в ужасе воскликнула Аделина, – не говори об этом!

– Конечно, конечно, не следует говорить о таком великом счастье, чтобы не спугнуть его, но избегать своего счастья также не следует, если бы князь полюбил тебя, если бы… О Боже, я даже не смею подумать об этом!

– Молчи, мама! – воскликнула Аделина, бледная как смерть. – Не говори того ужасного слова, которое приводит меня в трепет! Если бы я могла только допустить, что в твоих словах есть доля правды, я бежала бы отсюда на родину, скрылась бы там в самую глухую дыру, я упросила бы Василия последовать за мною и трудами своих рук содержала бы нас там обоих. Как могут тебе приходить такие мысли? Фирулькин предлагал мне вместе со всеми своими богатствами и свою руку, свое имя, а князь… О, Боже мой, какую пропасть разверзаешь ты предо мною, мама! Но это не так, – сказала она, прижимая руки к своей груди, – это не так, не так!

– Ты глупа, тысячу раз глупа! – сказала мадам Леметр. – А если бы это было правдой, то разве это – не счастье, неоценимое, огромное счастье? Разве не достоин любви князь, перед которым все склоняется, все повинуется, который является самым сильным человеком во всем этом необъятном государстве? И я была молода и красива, дитя мое, и мое сердце жаждало радостей любви, но, если бы я встретила такого человека, как князь Орлов, мое сердце устремилось бы к нему и я в восхищении и преданности склонилась бы к его ногам. Его любовь окружила бы тебя ослепительным счастьем, а когда любовь отцвела бы, как все отцветает на земле рано или поздно, ты в достатке ожидала бы старости и жила бы дивными воспоминаниями. Князь наверное осыпал бы тебя сокровищами, которые и не снились никогда этому узколобому скряге Фирулькину…

Аделина вскочила: ее бледное лицо подергивалось, глаза горели так зловеще, что мать в испуге отшатнулась.

– Молчи, – вскрикнула девушка, – я приказываю тебе молчать, чтобы Бог не услышал твоих слов!

Она повернулась и поспешно скрылась в своей комнате, заперев за собою двери на ключ.

Госпожа Леметр посмотрела ей вслед, качая головой, и спросила самое себя:

– Неужели свет изменился? Я не понимаю Аделины, а я ведь также была молода. Каждый человек делает глупости в молодости: сама молодость – это какой‑то безумный бред, на который потом, когда постигнешь истинный смысл жизни, оглядываешься с улыбкой или с сожалением. И она проснется. Каким чудным сном могла бы быть для нее действительность! Счастье блеснуло искоркой, и не моя вина будет, если оно не разгорится ярким пламенем.

Григорий Григорьевич Орлов возвратился в свой дворец. Его ожидал курьер, весь запыленный с дороги. Он привез от губернатора из Москвы срочные, важные депеши. С возрастающим беспокойством прочитал князь эти известия.

– Какой‑то обманщик выдает себя за царя Петра Третьего? – спросил он офицера. – Он находит приверженцев и занял уже город Яицк?

– Точно так, ваша светлость, – возбужденно ответил офицер. – Емельян Пугачев, но народ стекается к нему и присягает ему как царю Петру Третьему, который будто бы был до сих пор где‑то заточен. Настроение войска опасно, многие солдаты дезертировали; Пугачев принимает всех очень приветливо, даже беглых, если они идут к нему на службу, остальных же всех велит расстреливать. Священники благоволят к нему; он объявил отмену крепостного права, и народ тысячными толпами стекается к нему из степей. Губернатор просит немедленно прислать ему войска, так как сомневается в надежности местного гарнизона. Прокламация, выпущенная этим обманщиком, переслана мною губернатору эстафетой; но, несмотря на все предосторожности, невозможно было воспрепятствовать ее распространению среди народа даже в Москве.

– Прежде всего нужно приказать попам, чтобы они наставляли народ, если же они не станут делать это, то вешать их! – сказал Орлов спокойным, равнодушным тоном, изумившим офицера. – Губернатор требует войска, он получит его: у нас, правда, немного лишнего, но при энергичном ведении дела едва ли потребуются большие силы, чтобы разбить дерзкого бунтовщика.

– Будем надеяться, ваша светлость, – произнес офицер, – но число сочувствующих растет с каждым днем, и необходимы неотложные меры.

– Ну, а теперь подождите в передней, – сказал Орлов. – Велите подать себе закуски и хорошего вина; подкрепитесь после быстрой езды, делающей честь вашему служебному рвению, которое будет вознаграждено по достоинству. Затем вы поедете со мной к государыне.

Когда офицер вышел, Орлов еще раз прочитал сообщение из Москвы.

– Ей–Богу, этот Пугачев, кажется, знает свое дело и чрезвычайно искусно и отважно играет свою роль. А что, если это – дело серьезное? Бывали случаи, когда от одной искры целые леса сгорали. Нет, нет, – ответил он сам себе, – это не опасно, не трудно будет справиться с этим сбежавшимся отовсюду сбродом, а этот первый успех был необходим, чтобы достичь цели игры. Но как содрогнется эта высокомерная Екатерина, когда призрак ее покойного мужа поднимет бунт на окраинах, а здесь, непосредственно у ее трона будет готова взлететь на воздух мина, которую благополучно предотвратит моя рука! Как она склонится перед моей рукой, которая одна только способна защитить ее! Пусть она тогда забавляется с Потемкиным или с кем хочет – власть будет тогда в моих руках тем прочнее. И тут же взамен увядающей розы, аромат которой не стоит ее шипов, у меня будет свежий, прекрасный цветок. Но она пусть помнит, что не кто иной, как Григорий Орлов, помог ей добиться трона и только он один может охранить и защитить ее!

Князь позвонил камердинеру и приказал подать себе мундир с андреевской звездой и лентой.

– Петр Севастьянович Фирулькин ждет и настойчиво требует, чтобы его допустили до вас, ваша светлость! – доложил камердинер.

– Пусть войдет этот остолоп! – смеясь, сказал Орлов. – Шуты также необходимы в трагедии, чтобы заполнить паузы.

Вошел Фирулькин.

– Чего тебе нужно, Петр Севастьянович? – спросил Орлов, поправляя голубую ленту у себя на груди и огладывая ироническим взором смешную фигуру низко кланявшегося купца.

– Я пришел к вашей светлости с хорошей вестью, – сказал Фирулькин. – Мне удалось, согласно вашему приказанию, отыскать такую тройку лошадей, какой другой не найдется во всей России, даже в придворной конюшне нашей всемилостивейшей императрицы, да хранит ее Бог. Лошади стоят во дворе вашего дворца, если вы, ваша светлость, милостиво удостоите их своим взглядом, я уверен, что вы останетесь довольны мною.

– Ах, я почти уже забыл об этом, – небрежно ответил Орлов, – но если ты говоришь правду, то похвально твое усердие. У меня нет времени, служебные дела призывают меня к императрице, но на одну минуту я все же выйду взглянуть на твою тройку.

Он вышел, Фирулькин последовал за ним, смиренно склонившись.

В передней Орлов сделал знак офицеру, привезшему депешу из Москвы, и вместе с ним спустился во двор, где застал своего шталмейстера и украинскую тройку.

Фирулькин не преувеличил, лошади были действительно необычайно красивы и конюшие единогласно признали, что они превосходят красотой всех лошадей царской конюшни.

Орлов потрепал их лебединые шеи и приказал отвести в конюшню к своим любимым лошадям, которые кормились из мраморных яслей и пили из серебряных бадей.

– Я доволен тобой, Петр Севастьянович, – сказал он Фирулькину, – ты можешь рассчитывать на мою милость!

Однако Фирулькин не довольствовался такой благодарностью. Он поспешил за удалявшимся князем и решился даже схватить его за полу.

– Ваша светлость, – сказал он дрожащим голосом, когда Орлов повернулся к нему удивленный и негодующий, – вы изволили милостиво обещать мне свое покровительство, если я удачно выполню ваше поручение. Вы обещали мне свою помощь и покровительство в деле моего сватовства к этой упрямице Аделине Леметр.

Орлов смерил старика презрительным, насмешливым взглядом и спросил:

– Разве я могу принудить эту девушку полюбить тебя?

– О, ваша светлость, – воскликнул Фирулькин с холодной, коварной улыбкой, – любовь придет со временем, когда Аделина будет моей; теперь я прошу у вашей светлости лишь одного, – чтобы вы удалили дерзкого подпоручика Мировича, который кружит ей голову.

Орлов смерил его взглядом и сказал:

– Будь покоен, Петр Севастьянович! Будет удален, даю тебе слово!

Он подал знак офицеру, они сели в карету и отправились в Зимний дворец.

Фирулькин смотрел, низко склонившись, ему вслед, затем еще раз бросил взгляд на лошадей, которых отводили в конюшню, и со вздохом сказал:

– Тридцать тысяч рублей должен был я пожертвовать за эту тройку, – а здесь мог бы я выручить за нее вдвое больше; но нет цены, слишком высокой для Аделины, которую я люблю или ненавижу, я сам не знаю, но которая должна быть моею назло всему свету.

Он смиренно ответил на снисходительные поклоны конюших и, выйдя из дворца, сел на улице в ждавший его экипаж и приказал кучеру везти себя в дом госпожи Леметр.