Текст книги "Город в конце времён"

Автор книги: Грег Бир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

ГЛАВА 10

СИЭТЛ

Баскер, то бишь бродячий актер, обязан оправдывать надежды всех своих зрителей. В глазах женщин он должен выглядеть юным, обаятельным и забавным – служить развлечением, чтобы приглушать приступы тоски. Мужчины должны видеть в нем оборванца и клоуна, не представляющего никакой угрозы, несмотря на свою молодость и смазливость. А для детей он должен быть одним из своих – словно они тоже умели петь, плясать и жонглировать крысами и молотками.

Благодаря случайным прохожим, за три часа Джек прилично заработал: порядка двадцати восьми долларов мелочью, горкой скопившейся в его широкополой парусиновой шляпе, выложенной на тротуаре подле витрины бутика.

Вот уже два года, как Джек работал с живыми крысами – и сегодня тоже. Зверьки привыкли к его трюкам, тем более что он их не ронял – никогда. Возможно, крысам не очень-то улыбалось крутить сальто в воздухе, вертя хвостом и головой во все стороны, посверкивая черными или розовыми бусинками глаз, следя за каруселью из неба, земли и ладони человека, но что делать – уж такова их доля; их нежно ловили и вновь подбрасывали, к тому же заботливо кормили, давали возможность хорошенько привести себя в порядок, да и за стенками перевозимой клетки всегда можно было увидеть что-то новенькое и любопытное. На воле жизнь была гораздо мрачнее.

К четырем часам толпа покинула бетонные каньоны, растекаясь по домам, поэтому Джек упаковал клетку и прочий инвентарь, приторочил все это хозяйство к багажникам велосипеда и пустился в долгий путь из центра, по Дэнни к Капитол-Хиллу.

В бесплатную клинику «Бродвей» он направлялся без особой охоты. Для начала Джек остановился у дома Эллен. Ее небольшое серое бунгало, куда вела бетонная лестница из двух пролетов, пристроилось на холме позади тощего садика, выходившего на метровую подпорную стенку. Эллен еще не вернулась из поездки за город, поэтому юноша достал из тайника «свой» ключ и подвесил клетку с крысами на стропила гаража, подальше от бродячих кошек.

При желании Джек умел выглядеть очень красивым. Впрочем, рядом с Эллен он лишь незначительно приукрашивал свой облик. Ее привязанность была загадкой – в ней не читалось ни материнского чувства, ни вожделения – разве что чуточку. Ему же нравилось внимание, таящийся в нем привкус оседлости, надежности. Порой Эллен помнила о его существовании несколько недель кряду – в отличие от остальных. И все же он на всякий случай переставил местами несколько безделушек в гостиной.

Эллен рекомендовала ему наведаться в бесплатную клинику.

«Даже бродячим актерам следует периодически проходить медосмотр», – настаивала она.

Джеку вспомнился званый ужин на прошлой неделе. Эллен сервировала стол старинным серебром, хрусталем, китайским фарфором и подала великолепного лосося под клюквенным муссом, с рисом и ломтиками фенхеля, припущенными в топленом масле. Когда ей казалось, что Джек этого не заметит, Эллен украдкой бросала на него странный взгляд, где читалась смесь надежды и страха, поэтому он попытался заслужить ее одобрение – не выставляя свои усилия напоказ.

Она не была охотником – не была и шпионом. Однако бдительность важна всегда – и уж тем более, когда чувствуешь себя в безопасности.

Он занес в дом почту, рассортировал, выбросил никчемную макулатуру, проверил влажность в горшках с азиатскими ландышами, а также в кадке с лимонным деревом возле эркерного окна в гостиной.

Оттягивая время, Джек несколько минут постоял, через стекло разглядывая улицу напротив и подмечая расстояние между фонарями; интересно, на что это будет похоже к полуночи, почти в полной темноте, а еще лучше – рано утром, когда погаснут все огни и забрезжит рассвет? Картинка поплыла перед ним, приправленная чем-то еще, несообразным и решительно невозможным. Дома на противоположной стороне улице казались сделанными из стекла, и сквозь них виднелась некая равнина или пустыня, черная, как обсидиан, с торчащими из нее колоссальными, неясно прорисованными объектами – по-своему живыми, но полными злобы и зависти, ничего не прощающими…

Застонав, он зажмурился, принялся трясти головой – пока не вернулся предвечерний свет – и торопливо задернул шторы.

Вестибюль клиники был полон народа. Врачи возились с семью матерями и их захворавшими чадами. Джеку нравились дети, однако их болезни или, паче того, всамделишные беды приводили его в неловкость, заставляли чувствовать себя посторонним. Отвернув взгляд, он тоскливо прислушивался к кашлю, сопливому шмыганью, плачу, писку и воплям в борьбе за игрушки.

Барабаня пальцами по деревянному подлокотнику, Джек выбивал ритм той самой песенки, которую напевал себе под нос при жонглировании – скорее даже не мелодию, а набор тягучих похмыкиваний.

Услышав свое имя, с соседнего кресла поднялся пожилой мужчина и положил на центральный столик сегодняшний выпуск «Сиэтл уикли». Джек взял таблоид в руки, перелистнул страницы с обзорами последних достижений театра и кино – ни тем, ни другим он не увлекался – и задержал внимание на статьях про местные клубы и выступления музыкантов. Всегда в поисках новых, симпатичных мелодий.

Он успел прочитать полрецензии, посвященной формальному анализу творчества очередной группы, работающей в стиле фьюжн-ска-грейс, как вдруг слова на газетной полосе поехали влево. Голова Джека пошла кругом. Казалось, что-то зависло перед глазами: облако крупных, большекрылых насекомых, словно выхваченных из темноты слепящим лучом прожектора. Затем контуры насекомых расплылись, их смахнуло прочь, впечатало в картины, развешанные на стенах клиники – мимо стульев, мимо заваленного игрушками уголка для самых маленьких.

Забурлил аквариум, стоявший возле регистратуры.

Пузыри внезапно замерли.

На клинику обрушилась тишина.

Видеть он мог, только все силуэты скошены – кренятся, вращаются то сюда, то туда вокруг центральной точки, которая принялась разбухать и окрашиваться в цвета побежалости: от красного через синий к всевозможным оттенкам бурого и розового.

На него в упор уставилась пара широко распахнутых глаз, чье выражение он не мог прочитать. Непонятно, что это за лицо – слишком много незнакомых линий, – хотя ничего пугающего в нем нет. Неясно откуда, но Джек попросту знал, что это существо – человек? – был добр, обеспокоен и заинтересован в юноше.

Более чем.

Позади лица открылся длинный, сужающийся туннель, ведущий к неестественно резкому, явно искусственному свету. Джек почувствовал, что его собственная физиономия глупо обмякла, веки отяжелели.

Он опять уходил в сон.

Лицо: на редкость плоское, с приплюснутым носом, чей кончик украшал розовый пух; плотная рыжеватая шерсть, захватившая щеки; миниатюрные ушки.

Пока одна биологическая догадка сменяла другую, он нашел это лицо симпатичным, а затем – чудеса! – красивым. Тут же к этому чувству добавился еще один штрих: подспудный намек на заботу и печаль.

Более того, его собственная шевелюра изменилась – стала кустистой, торчит куцыми, жесткими волчками. Он попытался было взять губы и язык под контроль, но дело шло с трудом. Какие бы звуки он ни пытался издать, получался невнятный лепет. Джек осторожно потрогал уши и обнаружил, что на ощупь они напоминают шляпки садовых шампиньонов.

Самочка с розовым пятачком вместо носа изящной ладонью обтерла ему лоб и заговорила вновь. «Го-го-го, га-гага» – ничего не разобрать, но звучит приятно. С таким же успехом она могла бы декламировать стихи – или петь. Зато с цветопередачей в поле зрения творилось что-то неладное. Он никак не мог решить, синяя она, бурая или розовая. А затем, словно расплывчатая картинка вдруг вошла в фокус, он разом переключился на новый лингвистический фрейм, сбросил старый, цвета повели себя нормально, а речь вернулась. Контроль за телом – по крайней мере за физиономией и ртом – стал более уверенным.

– Ты вернулся, – сказала она. – Как чудесно. Ты меня помнишь?

– Я… не… нет, – произнес он, отлично сознавая, что они оба говорят не на английском или любом ином языке, который ему доводилось слышать ранее.

– Что ты помнишь?

Он уставился на вогнутый потолок. Крупные крылатые насекомые – побольше ладони – ползали или просто сидели, поблескивая черными цилиндриками туловищ. У каждого на спине по букве или символу. Двигались они как бы в ногу, словно желая сформировать шеренги – и тем самым составить слова. Прочесть их он не мог. И все же обстановка вокруг была реальной – абсолютной, до цельной и неизменной убежденности.

– Получается, я не сплю? – спросил он.

– Не думаю. Во всяком случае, не с этой стороны. Не у нас.

– И давно я?..

– Тебя била дрожь, но недолго, меньше, чем… – Тут она употребила слово, которое он не смог ухватить и задержать, а потому оно упорхнуло.

– Где я?

– Не хочу показаться грубой, но у нас принят протокол. Мы сами его придумали. Твой телопарник немножко… э-э… – Очередное слово, явно насмешливое. – Он оставил послание… мне, правда, пришлось его слегка подправить. Чтобы ты разобрался, куда попал и чего нельзя делать.

Он никак не мог повернуть голову, поэтому она поднесла поближе квадратный кусок черного полотна, испещренный красно-желтыми, сверкающими письменами – трясоткань.

– Ничего не разберу, – сказал он.

– Я тебе прочитаю.

– Меня зовут… – Но он уже позабыл, кто он такой и где был раньше… до того как… Он попытался было встать, в теле тут же возникло покалывание, и он упал обратно.

Она ущипнула свое ухо, затем коснулась носа, выказывая сочувствие. А может, это означало улыбку.

– Это ничего. Давай для начала попробуем вот что. Похоже, ты появляешься здесь из эпохи, очень далеко отстоящей от нас. Если ты реален, а не просто один из фокусов Высоканов, то тебе надо знать кое-какие факты.

Она перевернула квадрат и зачитала сверкающие слова:

«Приветствую тебя, полярная противоположность! В последнее время мне что-то не везет, и, полагаю, ты этому виновник. Рассказывать особенно нечего, ты и сам все видишь. Я – член древнего племени, бедноватый, но предприимчивый. Если ты пришел из ближайшего будущего, не оставляй свидетельств о том, что пае ждет; я предпочитаю неведение. Если ты из прошлого, скажу лишь одно: часы перестали показывать время. Впрочем, жизнь у нас вполне счастливая – когда ведешь себя смирно. Ярусы умеют жестоко наказывать. Если ты из ближайшего прошлого и хочешь немного побродить и осмотреться, тогда заботься о моем теле – только смотри у меня, не вздумай флиртовать с хорошенькими сияниями! (При этих словах самочка фыркнула и ее лицо пошло морщинками и ямками.) Если хочешь, развлекайся на лугу, мы там драки устраиваем».

– Ну уж нет, – добавила самочка, остро взглянув на него. Помолчав, она продолжила:

«С момента твоего последнего появления случились кое-какие перемены. Мы отправляемся в поход. Вот и все, что я знаю. Хотя надеюсь, что узнаю больше».

Самочка с надеждой вскинула глаза.

– Грамотей… Понаписал, что мог… Ну как, что-нибудь прояснилось? Мы бы очень хотели, чтобы ты рассказал нам все-все-все… сколько можешь… что угодно…

Ее явно беспокоила возможная реакция на это послание, уже сейчас терявшееся среди вихря мыслей.

Я ее видел раньше. Но это «раньше»… оно было до – или после – этого? Цепочка не складывается. Вспоминай же, Мнемозина!

– Я запутался, – с трудом выдавил он сквозь немеющие губы. – Если я останусь здесь… пусть ненадолго – придется многое освоить. Ты меня научишь?

– С восторгом и удовольствием, – ответила самочка. – Хотя ты редко остаешься надолго… А ты из будущего или прошлого?

– Не знаю… Это… это и есть Кальпа?

– Да! Да! – восторженно воскликнула она. – Ярусы находятся в Кальпе, на дне, мне кажется. Мы тут очень бедные. Так ты вспомнил!

– Только отрывочно… Тебя помню.

– Мы никогда не встречались… то есть, я хочу сказать, до сегодня, – заметила она, нахмурив славный лобик. – Зато Джебрасси о тебе рассказывал… немножко.

– Как тебя зовут? Постой-ка… Тиадба? Я не ошибся?

Радость ее была искренней, однако с оттенком удивления.

– Это он тебе сказал? А как твое имя?

– Не знаю… Получается, я отправляюсь сюда, когда блуждаю?

– Да-да, сюда. К нам. Но откуда ты?

– Не помню. Все перепуталось…

Тиадба забеспокоилась. Это он отчетливо видел, хотя способ, которым на ее лице появлялись выражения, двигались щеки, подбородок, губные мышцы – все это было странным… Странным и милым. У нее такие крохотные ушки, а глаза огромные, почти как… как…

Очередное потерянное слово.

Он с прищуром взглянул на потолок. Кажется, еще немножко, и он прочитает текст, которым выстраивались буквожуки. Подумать только, бытовые насекомые, самостоятельно составляющие слова…

– А что они делают?

Он приподнялся на локоть, желая встать. Слишком быстро, слишком энергично. Глаза потеряли фокус, и все кругом поплыло, раздались хлопки, словно начали закрываться ставни. Он не хотел уходить, нет, не сейчас, когда он стоял на краю нового знания, рядом с этой замечательной самочкой, готовой помочь… Он так долго был одинок!

Перестали слушаться руки.

– Я падаю… Удержи меня, – сказал он, сердясь на неуклюжие, неповоротливые губы.

– Пробуй бороться, пробуй сильнее!

Тиадба схватила его за кисти рук, затем за локти, подтянула к себе. Она оказалась на удивление сильной. Увы, все чувства словно выливались из головы, из тела, конечностей… Последнее, что он увидел – ее лицо, ее глаза – карие – плоский, выразительный нос…

Сознание Джека расплющилось до неясного пятна, что-то жужжащее завертелось, щелкнуло – пятно выросло – головокружение претворилось в зайчики света – и он вернулся.

Помаргивая, он тупо пялился на рыбок, плававших в аквариуме, сквозь вату в ушах доносился гул включенной отопительной системы. Джек попытался удержать в себе то, что пережил – особенно ее лицо, лицо самочки, и еще буквожуки, на редкость необычная идея – забавная даже – но к тому времени, когда он понял, где находится, все выскользнуло прочь, подарив лишь чувство паники. Кто-то находился в опасности.

Здесь, там – сейчас, тогда?

Затем и это чувство исчезло.

Джек огляделся кругом. От хворавших семейств осталась только одна мамаша, облаченная в сари, со спящим младенцем на руках. Неподалеку сидела незнакомая пожилая чета. Он смущенно взглянул на часы. Провел вне себя тридцать минут. При этом каким-то образом умудрялся переворачивать страницы.

Он сложил газету и сунул ее во внутренний карман куртки.

Тут в дверном проеме обрисовалась санитарка.

– Джек Ромер? Доктор Санглосс готова вас принять.

ГЛАВА 11

ПЕРВАЯ АВЕНЮ.

ОСТАНОВКА «ЮЖНЫЙ ПОРТ»

Толкая перед собой карт с пачками книг, Джинни шла по узким коридорам, образованным многочисленными ящиками и коробками. Она наловчилась управлять тележкой за счет ручки – длинной, как у детской игрушки, – предвидя повороты, обходя тупики, углубляясь в лабиринт. Вот эти, к примеру, коробки доставили два дня назад и бесцеремонно сбросили на холодную, сухую грузовую эстакаду склада, под защиту козырька из гофрированной жести. Такая масса коробок – откуда они? Откуда у Бидвелла столько денег, чтобы рассылать своих агентов по всему миру, скупать эти книги и доставлять их сюда?

И совсем уж покрытая мраком тайна: зачем!

Она подкатила тележку до сортировочного стола, стоявшего в том же углу, что и ее «спальня». Впрочем, кровать Джинни все-таки отгородила с помощью ящиков и коробок. Книги и впрямь занимают много места.

Склад, к счастью, обогревался – везде поддерживалось градусов двадцать – и был совершенно сух. Возможно, Бидвелл выжил из ума, но по крайней мере он не для того собирал свою коллекцию, чтобы позволить ей плесневеть и гнить.

Джинни занялась разбором книг. Через какое-то время Бидвелл, облаченный в неизменный темно-коричневый костюм, шагнул на склад через стальную дверь, что вела к его личной библиотеке и апартаментам. Его силуэт изобразил нечто вроде вопросительного знака на фоне тусклой белизны Двери. Он замер и издал унылый вздох, будто устало задумался – скажем, о работе, которую невозможно завершить. О работе, которую никто и никогда не сумеет окончить.

Он медленным взором обвел книги и спросил:

– Что, они все в бумажной обложке?

Джинни впервые обратила на это внимание: последний час она работала чисто на автопилоте, отпустив мысли бродить, как им хочется, позволив телу выполнять весь механический труд.

– Пока что да, – ответила девушка.

Бидвелл сплел пальцы перед собой.

– Такое впечатление, что книги, выпускаемые в массовом количестве, мутируют с удовольствием, особенно в тех огромных кучах, что современные издатели устраивают на своих гигантских складах. Упакованные вместе, сдавленные, не прочтенные – они достигают критической массы и принимаются мутировать. Со скуки, наверное.

– Разве книгам может быть скучно? – спросила Джинни. – Они ведь не живые.

– А-а… – неопределенно отозвался Бидвелл.

Книги она разложила на столе, стопками по пять штук. Все они были на английском; не встретилось ни одной старше двадцати лет. Многие смотрелись неважно; другие бы выглядели совершенно новыми, кабы не пожелтевшая бумага, заломленный уголок или вмятина на корешке. От книг несло чем-то затхлым. Девушка потихоньку начинала ненавидеть книжный запах.

Бидвелл приблизился. Джинни ни разу не чувствовала угрозы или страха в его присутствии, хотя не могла отделаться от ощущения, что с ним нужно держать ухо востро.

Старик критически осмотрел составленные ею стопки, перетасовал их словно карточный дилер, веером пролистал страницы, каждую книгу поднес к носу, принюхиваясь и едва ли обращая внимание на содержание пахучих страниц.

– Как только текст опубликован, новых книг не появляется, лишь новые читатели, – пробормотал он. – Ибо для книги – для текста, длинной вереницы символов – не существует времени. Даже новая, свеженапечатанная книга, положенная в коробку с идентичными товарками, даже такая книга – при всех прочих условиях – может быть старой.

Джинни сложила руки на груди.

Старик вдруг показал ей широкую ухмылку: зубы необычного цвета, будто из дерева – вставная челюсть Джорджа Вашингтона, да и только, – если не считать, что эти зубы настоящие – и выглядят крепкими.

– Все, что старое, испытывает скуку, – сказал он. – Представьте: лежишь в середине груды одного и того же, все жизни и повести давно показаны и рассказаны, ничего не меняется – надо полагать, и вам захочется сыграть небольшую шутку, дали бы только шанс…

Он окинул взглядом проходы между книжными стенами, передернул плечами, после чего трубно высморкался.

– Поменялась пара букв, пропало или переехало на новое место слово – кто об этом узнает? Кому взбредет в голову искать или даже беспокоиться? Хоть когда-нибудь проводили научное исследование столь крошечных, инкрементальных отклонений? Но вот если взять нас с вами… мы ищем отнюдь нетривиальное, банальное, избитое… нет, мы ищем след пермутационного гения: книгу, которая переконструировала свой смысл или добавила к нему что-то новое, пока ее никто не смотрел, никто не читал… Самая удивительная из всех – это книга, которая изменила свой текст по всем изданиям, за все годы, так, что никто и никогда не постигнет истинный смысл оригинала. Вариант, ставший стандартом… А что каждая новая версия хочет добавить – это, знаете ли, крайне любопытно…

– Разве получится найти такую книгу?

– Я помню все, что прочитал, – ответил Бидвелл. – За мою жизнь это немало. В пределах столь существенного объема статистической выборки мне удается заметить, если что-то меняется.

Длинными пальцами он сделал несколько пассов над столом и принюхался.

– Вот эти представляют собой некий – небольшой, впрочем, – интерес. Они мутировали индивидуально, буковка здесь, буковка там… Да, такие изменения интригуют, возможно даже, они существенны – но только для нас бесполезны, учитывая оставшееся время.

– Ага, я во всем виновата, – обидчиво сказала Джинни.

– Нет-нет, – улыбнулся Бидвелл, – не вы… Впрочем, как и я, книги могут утомлять.

Он подмигнул.

– Давайте разделаемся с ними к вечерней зорьке. А потом закажем себе что-нибудь… телефонное…

С этими словами он вновь нацепил на себя непроницаемую суровость и, не сгибая коленей, направился к белой стальной двери, оставив Джинни в одиночку решать бесконечную задачу сортировки и укладки.

Девушка вскрыла очередную пачку, извлекла из нее книжку, поднесла раскрытые страницы к носу – и тут же расчихалась от запаха плесневелой целлюлозы.

ГЛАВА 12

Медсестра взвесила Джека, затем провела к серо-розовому закутку, отведенному для доктора. Многоопытными пальцами она пощупала ему пульс, после чего обернула жилистый бицепс юноши в надувную манжету и закачала в нее воздух, чтобы замерить кровяное давление.

Несколькими минутами спустя вошла доктор и прикрыла за собой дверь. Мириам Санглосс, худощавой женщине с волевой челюстью и коротко подстриженными, каштановыми волосами, не исполнилось и сорока пяти. На ней был белоснежный халат и серая, прикрывавшая колени юбка-миди. Гарнитур дополняли черные носки с оранжевым орнаментом и черные кроссовки. На левом безымянном пальце, отметил Джек, она носила перстень с гранатом не менее двух карат.

Доктор на миг сверкнула улыбкой старого знакомого и одним взглядом пристально сфокусированных карих глаз дала юноше оценку.

– Ну-с, как поживает наш любитель игр с крысятами? – спросила она.

Джек слегка озадачился: откуда она знает?.. Может, ей Эллен рассказала?

– Ничего. Вот только из дней кусочки выпадают.

Как это неприятно: признаваться, что ты болен. Болен – значит, он теряет свой талант. Скоро он станет вялым, морщинистым, сгорбленным, и никому не захочется смотреть на его выступления.

– Блуждаю, – добавил он.

– И давно?

– Как давно блуждаю?

– Как давно начали терять кусочки дней?

– Месяца два.

– И вам сейчас… сколько? двадцать пять? шесть? – Доктор перевернула очередную страницу. Он удивился, с какой скоростью она делает свои пометки, да еще в таком объеме.

– Двадцать четыре, – ответил Джек.

– Вы слишком стары. Немедленно прекратите.

– Слишком стар? Для чего?

Нет, вы только на него посмотрите. Красив, как юный дьявол. Сильный, ловкий. В отличной форме… Нет, ты не болеешь. Живешь по своим законам. Всегда – в этом мы не сомневаемся… Так что с тобой такое?

Он, можно сказать, видел, как шевелятся губы доктора Санглосс, пока она его мысленно отчитывает, хотя, конечно же, вслух ничего подобного не произнесла. Все это он прочел в ее долгом, внимательном взгляде. После короткого, почти незаметного вздоха она вернулась к записям и сказала:

– Итак, что с вами происходит?

– Не знаю, ерунда какая-то. Теряю сознание на несколько минут… порой даже на час. Два-три раза за день. Иногда ничего не происходит дней по десять, а потом вдруг – раз! На прошлой неделе чуть ли не до вечера автопилотом ехал на велосипеде. Забрался аж к портовым докам.

– И ни синяков, ни царапин?

Джек только покачал головой.

– В последнее время травмы головы были? Ошибочные поступки… странное поведение – галлюцинации?

И вновь отрицательный жест.

– Вы уверены?

Он перевел взгляд на пришпиленный к стене плакат – пособие для студентов-медиков – человеческая голова в разрезе. В рамочке, под стеклом, рядом со стендом для подкалывания текущих бумажек. Постер напомнил ему о занятиях, где Джека учили глотать и вновь извергать из себя мандарины и шарики для пинг-понга.

– Еще есть что-то, вроде сновидения. Какое-то место. Настроение.

– Необычные запахи или послевкусие до или после этих эпизодов?

– Нет. Или… ну… иногда. Неприятный привкус.

– Чувство, будто силишься припомнить забытый сон. Так?

– Не знаю. – И в ответ на ее скептический взгляд добавил: – Честное слово.

– Наркотики? Марихуана?

Это он категорически отверг, и даже обосновал:

– Мешает моей координации.

– Ясно…

Она осмотрела его левую кисть, заставила развести пальцы веером, с удивлением отметила плотные мозоли.

– В семье были эпилептики? Может быть, нарколепсия? Шизофрения?

– Нет. Вряд ли. Я не очень-то много знаю про родню по материнской линии. Мама умерла, когда мне было лет двенадцать.

– Ваш отец курил?

– Нет. Единственное – он был очень крупный. Толстый, точнее. Очень хотел стать комиком.

Джек подмигнул.

Санглосс и бровью не повела, словно не заметила.

– Что ж, придется на обследование… Я так понимаю, страховки у вас нет?

– Не-а.

– Профсоюз? Каких-нибудь бродячих актеров? Водителей-дальнобойщиков? Да что угодно…

Джек улыбнулся.

– Есть, впрочем, шансы на бесплатные анализы в «Харборвью», по крайней мере для начала… Пойдете, если я договорюсь?

Он замялся.

– А они что будут делать? Отрежут кусочек – и под микроскоп?

– Скорее, томограф. Магниторезонансная сканограмма головного мозга. Малая эпилепсия характерна для детей, к пубертатному периоду она практически сходит на нет. У малышей бывает с десяток малых припадков ежедневно, порой даже сотни, но они редко длятся дольше нескольких секунд. Но в нашем случае этот диагноз не подходит, так? Нарколепсия… Хм-м… Возможно, но тоже не очень-то ложится на симптоматику… Кто-нибудь видел, как вы теряете сознание?

– Я вот только что потерял, ожидая у вас в приемной. Так и сидел, переворачивал страницы. Никто, похоже, даже внимания не обратил.

Джек кивнул в сторону кресла, на спинке которого висела его куртка. Из внутреннего кармашка выглядывала газета.

– Понятно… – Ярким фонариком размером с толстый карандаш она по очереди посветила ему в зрачки. – Телефонный номер?

– Пардон?

– Ваш телефонный номер, для вызова на обследование.

Он продиктовал ей телефон Берка, и Санглосс, записывая цифры, сказала:

– Я попрошу доктора Линдблома помочь устроить вас в «Харборвью». А вы не кочевряжьтесь, ладно? Если не для себя самого, так ради меня туда сходите. Договорились?

Джек торжественно кивнул, но в глаза смотреть избегал.

Санглосс потрясла языковым шпателем.

– Откройте рот пошире.

Когда он потерял способность изъясняться, если не считать мычания, она добавила:

– А я вас помню. Недели три назад… Никто не жаловался, что вы подбрасываете живых крыс?

– М-м-м… – ответил Джек.

Доктор вытащила шпатель, он зажал губы двумя пальцами, оттянул и отпустил. Раздался чмокающий звук. Юноша улыбнулся.

– Бывает иногда… Вообще-то они крысы специальные, дрессированные. Я просто показываю, как с ними можно работать.

– А с чем еще вы работаете? Я про зверушек.

– Раньше котенком жонглировал.

– Серьезно? А почему перестали?

– Он вырос. Пришлось подарить… Кошками вообще трудно жонглировать, они этого не любят – тот котенок был особенный. А еще у меня была змея. Вот это серьезная работа.

– Охотно верю. – Санглосс внесла еще пометки.

Джек клацнул челюстями.

– Ну и… что со мной?

– Пока что ничего в глаза не бросается, – ответила она. – Заведите себе блокнотик. Записывайте каждый эпизод – когда что произошло, ощущения, общий фон… все, что сможете припомнить. У вас в «Харборвью» этот блокнот попросят.

– Хорошо.

– И перестаньте подбрасывать крыс, ладно? По крайней мере, пока не разберемся, что у вас к чему.

Доктор Санглосс дождалась окончания приемных часов и попрощалась с младшим медперсоналом. Она заперла двери, выключила отопление, проверила краны в туалетах и лаборатории, бегло осмотрела все замки и видеокамеры в аптеке и с минуту постояла, окидывая взглядом вестибюль. Клиника обслуживала самых разных пациентов – не всех можно назвать ответственными людьми.

В помещении тихо. Пустынна и улица за окнами с полуспущенными жалюзи. Где-то через щель посвистывает ветер. Здание старое, сквозняк на сквозняке.

Через коридор она добралась до своего небольшого офиса, заполнила кое-какие учетные карточки, открыла нижний ящик стола. Опустив туда руку за мобильником, она спиной ощутила холодок – странно, потому как старый бойлерный котел едва-едва успел погаснуть, закончив раздавать тепло.

Да, чувство настолько необычное, что она едва не открыла книгу, которую дал ей Конан Артур Бидвелл – потребовав, впрочем, никогда ее не читать и даже не брать в руки надолго. Бидвелл – старик со странностями, однако умеет быть убедительным. А еще он оплатил все счета по задолженностям клиники.

За пять лет.

Сегодня четвертая годовщина их первой встречи на зеленом складе у Южного порта. Зеленый склад, зеленая кожаная обложка старой книжицы, наполовину спрятанной на металлическом стеллаже, под справочниками и медицинскими журналами.

Доктор задумчиво уставилась на небольшой, потрескавшийся кожаный корешок, где из всех обозначений или слов имелись только выдавленные цифры – 1298. То ли порядковый номер, толи дата.

Почему запрещалось читать эту книгу и что из нее можно узнать?

Тряхнув головой, доктор Санглосс вырвалась из колдовской притягательности книги и набрала номер на своем мобильнике. Ответила женщина.

– Эллен? Это Мириам. Я осмотрела твоего юного протеже. Сомнений нет. Его адрес, конечно же, у тебя записан?.. Нет-нет, дорогая, никаких намеков я не делаю… Да, у нас у всех взыграют материнские чувства, как только мы его увидим… Передай от меня привет ведьмам. Боюсь, сегодня мне не успеть, да и как бы не перепугать твоего бедняжку. Расскажешь потом, какой они вынесут вердикт.