Текст книги "Торквемада"

Автор книги: Говард Фаст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

14

Келья, в которой Торквемада жил в это время, была ненамного больше камеры, где содержался Альваро. Черный кафельный пол, свежепобеленные стены. Единственным украшением – если можно так выразиться – было висевшее на одной из стен распятие. Из мебели в комнате были только стул, кровать и небольшой комод. Перед распятием на полулежал пеньковый коврик. Когда монах постучал в дверь, Торквемада стоял на нем на коленях.

– Войди, – сказал Торквемада.

Монах открыл дверь. Торквемада не поднялся с колен. Келья освещалась только полоской света, проникавшей сквозь окошко в стене у самого потолка. Монах остановился на пороге в ожидании. Наконец Торквемада закончил молитву, встал, повернулся к монаху. Падавший из окошка луч света лег между ними.

– Что скажешь, брат мой? – спросил Торквемада.

– Синагогу сожгли, – ответил монах.

Лицо Торквемады словно окаменело, он кивнул:

– Я видел дым. Пахло горелым. Кто поджег синагогу, брат мой?

– Люди… Добрые люди…

– Добрые люди? А может, воры и убийцы?

– Добрые христиане. – Монах как бы оправдывался.

– Значит, добрые христиане, – выразил кивком одобрение Торквемада. – Когда синагога загорелась, в ней были люди? Евреи в это время молились?

– Да, они как раз в это время собираются на молитву.

– Кто-нибудь спасся?

– Нет. Все погибли. Старое дерево вспыхнуло в момент. Вы же знаете, что оно очень старое, приор. Ведь синагога стоит здесь с незапамятных времен.

– Знаю, – сказал Торквемада.

– С незапамятных времен, – повторил монах. – Говорят, сам дьявол построил ее еще до того, как в Испании появились люди, и потом подарил ее евреям…

– Не болтай чепухи! – перебил его Торквемада. – Синагога сгорела дотла?

– Она запылала, как факел.

– Кто в ней был?

– Человек сорок евреев, – ответил монах, – и раввин Мендоса.

– Больше никого?

– И еще одна женщина.

– Женщина? – Торквемада подошел к монаху так близко, что их лица чуть ли не соприкасались. – Откуда там женщина? Еврейские женщины обычно не ходят в синагогу – разве что в субботу.

– Она не еврейка, – сказал монах.

– Откуда тебе это известно? – спросил Торквемада.

– По одежде. Она была одета, как знатная испанская дама. На ней был плащ, но он распахнулся, и я увидел драгоценные украшения.

– Ты узнал ее?

– Точно не скажу, приор. – Тон у монаха был извиняющийся, чуть ли не умоляющий. Он хотел бы угодить Торквемаде, но не понимал, чего тот от него хочет. – Это была христианка, – уверенно сказал он.

– Старая? Молодая? Средних лет? Думай, дурак! Как она выглядела? Ты можешь ее описать?

– Совсем юная. Похожа на дочь дона Альваро.

– Почему же ты не остановил ее? – напустился на монаха Торквемада.

Монах в страхе попятился.

– Разве мне подобало остановить ее? – сказал он. – Раз она вошла в синагогу, значит, стала еретичкой. Мое ли дело останавливать ее? Мой единственный долг – следить и после донести на нее. Бог сам ее покарал.

Внезапно Торквемада ухватил монаха за сутану, сжав кулаки, притянул к себе и прошептал:

– Как ты мог?

– Что я такого сделал? – перепугался монах.

Торквемада с силой оттолкнул его от себя:

– Что ты сделал? Я накладываю на тебя епитимью, чтобы ты понял, что ты сделал. Посидишь сто дней на хлебе и воде – может, и поймешь, в чем твой грех! Сто ночей без одежды проймут твою очерствевшую душу!

Монах пал на колени и забормотал:

– Прошу вас… приор, прошу, скажите… в чем мой грех? В чем?

– Вон! – взревел Торквемада. – Оставь меня!

Монах вскочил и выбежал из комнаты. Торквемада остался один; он долго стоял, закрыв глаза, стиснув кулаки.

– Боже, смилостивься надо мной… – наконец прошептал он.

15

После того как монах ушел, Торквемада чуть ли не час сидел в темной келье. Адское пламя жгло его, но он терпел – не роптал на Бога и Божий промысел. Один только раз сказал вслух:

– Я – Твое орудие, Господи!

Но это его не утешило. Сказал он это сам для себя о себе. Потом встал, покинул келью и пошел по монастырю. Коридоры были пустынны: прошел слух, что приор в гневе, и монахи боялись попасться ему на глаза. Торквемада спустился по сырым каменным ступеням туда, где томились узники инквизиции. Вступив в круг, освещенный пламенем горящего факела, Торквемада вынул факел из железного кольца и продолжил путь, пока не дошел до камеры Альваро. Открыл дверь и вошел внутрь. Альваро лежал на койке – спал.

Торквемада подошел к койке, смотрел на Альваро. Альваро мирно спал, глубоко и ровно дыша, его сон был невинным и безмятежным. Торквемаду захлестнула горячая волна зависти, да что там зависти, даже ненависти, но эта ненависть как пришла, так и ушла. Альваро неожиданно открыл глаза, сел, щурясь от яркого света факела, потом открыл глаза шире и увидел Торквемаду.

– Сны мне сегодня не снились, – сказал Альваро, – но, похоже, я вижу их наяву. Думал ли ты когда-нибудь, Томас, что все россказни об аде куда правдоподобнее, чем нам казалось? Возможно, наш мир – просто ад какой-то иной жизни.

– Опять богохульствуешь? – сказал Торквемада.

– Сколько раз ты будешь убивать меня? Сколько раз сжигать? – Альваро опустил глаза, потом тихо спросил: – Что, Томас, время пришло?

– Для чего?

– Для моей смерти.

– Нет, не пришло, – ответил Торквемада.

– Зачем же ты тогда явился? Твое присутствие мне тягостно. Я могу побыть один – вот и все, что мне осталось, а тут возникаешь ты, словно ангел мести, или лучше сказать – дьявол? Что тебе нужно, Томас? Ты пришел сюда ради спасения моей души? Тебя ведь всегда беспокоило, что станется с моей бессмертной душой. Я что, должен сделать признание?

– Ради спасения моей души, думаю, да.

Альваро рассмешили его слова. Он захохотал. Его все сильнее разбирал смех, тело его сотрясалось. Альваро, не в силах остановиться, согнулся от хохота, но тут Торквемада крикнул:

– Прекрати! Прекрати!

– Ради спасения твоей души, Томас! Никогда не думал, Томас, что ты сочтешь, будто твою душу нужно спасать. Заглядывал ли ты в свою душу, Томас? Она черна как смоль, но оправлена в золото. Она украшена миллионами золотых монет, отнятых у бедняг, которых ты сжег. Томас… Томас, ты – как горькое обвинение против человечества. Бог не в своем уме, иначе он не допустил бы, чтобы вода во время потопа пошла на убыль. Впрочем, зачем мне сомневаться в тебе, Томас? Если тебе случится шагнуть в вечность и полететь прямехонько в адскую бездну, ангелы с песнями подхватят тебя и спасут твою смрадную бессмертную душу. Надеюсь, тебя доставят в рай. Поверь, Томас, я всей душой надеюсь на это. Каждую ночь я молюсь, чтобы моя надежда сбылась, молюсь сразу трем богам – еврейскому, христианскому и мусульманскому. Молюсь, чтобы на небесах тебя встретили с распростертыми объятиями и приняли твою зловонную душу. Знаешь, почему я молюсь об этом? Можешь догадаться, Торквемада?

Альваро ждал ответа, глядя на Торквемаду с улыбкой, и, сам того не желая, приор спросил:

– Почему?

– Ответ очевиден, – улыбался Альваро, – я отвечу тебе напрямик: если мне суждено быть в аду, хочу быть уверен, что никогда больше не увижу тебя.

– В храбрости тебе не откажешь, Альваро, – признал Торквемада.

– Храбрость! – Альваро вскочил. – К черту храбрость! Что такое храбрость? Когда ты на дне, ниже уже не опуститься. Если летишь с обрыва – назад дороги нет. Мне нечего терять, Томас. Ты что, сожжешь меня дважды? Трижды? Десять раз?

– Ни разу. – Голос Торквемады звучал бесстрастно. – Я пришел освободить тебя.

Альваро подошел к Торквемаде и, глядя ему в глаза, прошептал:

– Что ты задумал, Томас? Ты уже сыт по горло дыбой и тисками? Это что, новый, более утонченный способ пытки?

– Я говорю правду. Я пришел освободить тебя.

– Нет, – сказал Альваро. – Никогда. – Он подошел к койке, сел и, уставившись в пол, пробормотал: – Никто еще не выходил живым из лап Торквемады. Я читаю тебя, как книгу, Томас, – как книгу смерти. Смерть – единственный друг Торквемады, смерть и камера пыток. Сколько сотен людей ты осудил на смерть, Томас?

– Но ты это знал, – напомнил Торквемада. – Ты все знал и оставался моим другом. Мы были друзьями, потому что твоя вера – а это и моя вера – была крепка.

– И теперь я за это расплачиваюсь, – перебил его Альваро. – Не говори мне о своей вере. У нас нет общей веры. У нас нет ничего общего.

Торквемада кивнул и произнес – отстранение, бесстрастно:

– Тем не менее я тебя освобожу, Альваро. На твое имущество наложен арест, и оно перейдет в собственность святой инквизиции. Я советую тебе уехать отсюда. Уехать с пустыми руками – ведь именно так мы приходим в мир, а для тебя, Альваро де Рафаэль, такой отъезд, я полагаю, равносилен отходу в мир иной. Поэтому, повторяю, уезжай. Твое имущество конфисковано, но ты можешь взять коня, седло и шпагу. Уехать ты должен сегодня же вечером. Если завтра тебя увидят в Сеговии, я прикажу арестовать тебя.

С недоверием глядя на Торквемаду, Альваро снова встал. Подойдя к двери, Торквемада распахнул ее и жестом пригласил Альваро покинуть камеру:

– Иди, Альваро. Я буду освещать твой путь.

Альваро подошел к приору.

– Так это правда? – понизив голос, спросил он. – Помоги мне Бог, ты не обманываешь меня, Томас? Не ведешь со мной двойную игру? Когда-то ты был мне другом… Пойми, у меня не осталось сил, мне не вынести…

– Я говорю правду, – отрезал Торквемада.

Альваро пристально смотрел на него.

– Я не могу благодарить тебя… и не буду. Будь ты проклят, мне легче умереть, чем быть обязанным тебе! Я не хочу, чтобы ты дарил мне жизнь.

Торквемада вышел за дверь, Альваро последовал за ним; он шел за пляшущим кругом света, и кто знает, что он означал – жизнь или смерть, правду или ложь, весь мир или ничто. В гневе и сомнениях Альваро шел за Торквемадой.

– Я слышу слова испанца – не еврея, – сказал Торквемада. – Но я не оказываю тебе милости, я плачу долг.

– Какой еще долг? – выкрикнул Альваро. – Ты мне ничего не должен.

– Не испытывай мое терпение, – оборвал его Торквемада, – и пойми меня правильно, Альваро: я ненавижу тебя не меньше, чем ты меня!

Теперь Альваро поравнялся с Торквемадой – он шел в круге света от факела по коридору, кивал, сжимал кулаки и снова кивал, соглашаясь со словами приора.

– Прекрасно! – сказал Альваро. – Так будет лучше, Томас. Только ненависть, Томас. Ненависть – и ничего больше. Так и запомним друг друга.

Торквемада ничего не ответил – он провел Альваро по коридору, потом вверх по лестнице, потом через монастырь – в послеполуденную прохладу сада. Они постояли в ожидании, любуясь садом, пока монах – по приказу Торквемады – не привел Альваро его коня. Альваро забрался в седло. На прощание они не обменялись ни единым словом.

Альваро поскакал прочь, но один раз все же оглянулся и увидел, что Торквемада все еще стоит перед монастырем. Он стоял там, высокий и суровый, и Альваро показалось, что лицо его бывшего друга искажено болью. Впрочем, когда Альваро оглянулся еще раз, он увидел лишь человека – праведного человека, внушающего страх и трепет.

16

Сначала Альваро заглянул в галерею. Мария сидела в кресле, глядя на пылающий огонь. Он не вошел в галерею, а сразу поднялся в свою комнату и обратился к большому зеркалу. Из зеркала на него смотрел грязный, мертвенно-бледный незнакомец с бородой – Альваро сам бы себя не узнал. Прежнего Альваро не стало. Альваро охватило чувство опустошенности и отчаяния, словно он уже умер и недосягаем ни для кого; это чувство не ушло и после того, как он сбрил бороду и обтер мокрой губкой тело.

В доме стояла непривычная тишина. Альваро сначала надеялся, что Катерина придет не раньше, чем он приведет себя в порядок, но сейчас уже недоумевал, почему не слышно никаких признаков ее присутствия, гадал, где бы она могла быть. Его вдруг охватило внезапное волнение, и он поторопился натянуть дорожный костюм – кожаные штаны, камзол, высокие и прочные сапоги для верховой езды, пристегнул шпагу и кинжал и, несмотря на предупреждение Торквемады, засунул в сапоги дюжину золотых монет. Он еще не решил, вернется ли в Сеговию, покинет ли город сегодня вечером или только на рассвете, но знал, что в Испании, как и везде, мужчине не пристало путешествовать без денег.

Одетый по-дорожному, со шпагой и в шпорах, Альваро вошел в галерею. Жена подняла на него глаза, но лицо ее было неприветливым – Мария словно не узнавала его. Тусклым голосом она спросила:

– Зачем ты здесь?

Альваро ждал чего угодно, но только не этого. Он спросил, знает ли она, где он был, – от удивления голос его звучал чуть ли не умоляюще.

– Знаю, – ответила Мария.

– Смотри! – Альваро протянул к ней левую руку – ногти на ней были вырваны, большой палец размозжен.

Мария, взглянув, только сказала:

– Божья кара.

– Что ты несешь, черт тебя дери! – Альваро возбужденно мерил шагами галерею.

Жена отвернулась, но он схватил ее за плечи, притянул к себе.

– Не прикасайся ко мне!

– Так вот как меня встречают? – вскричал Альваро. – Вот как жена встречает мужа, воскресшего из мертвых?

– Я тебе не жена.

Альваро внимательно посмотрел на Марию и покачал головой.

– Мария, что за дьявол вселился в тебя? – сказал он убитым голосом.

Она ответила, голос ее был безжизненным:

– Я не согрешила. Я не впала в ересь. Меня не сожгут. Меня не будут пытать.

– Мария… Мария… все хорошо. Никто не причинит тебе вреда. Я скажу тебе, что я решил. Мы уедем отсюда – все вместе. И никогда не будем расставаться.

Он ждал ответа, а жена смотрела на него все тем же, ничего не выражающим взглядом.

– Где Катерина? – вдруг спросил он.

– Катерина…

– Она у себя в комнате?

– Она умерла. Это тоже Божья кара.

Альваро застыл на месте как вкопанный. Он слышал слова жены, но они не укладывались у него в голове. Они не имели смысла. Он улыбнулся, сознавая, что улыбка у него глупая, чуть было не рассмеялся, но потом подошел к Марии и схватил ее за руку, да так крепко, что она поморщилась и вскрикнула от боли.

– Где Катерина? – закричал он.

– Еврей! Отпусти меня!

Высвободив руку, Мария встала, зашла за кресло и, потирая покрасневшее запястье, сказала с расстановкой, чеканя слова:

– Я не потерплю, чтобы еврей прикасался ко мне!

Альваро с ужасом смотрел на нее – и не верил своим ушам. И тут в галерею вошел Хулио. Увидев Альваро, он замер на месте, словно увидел привидение. Альваро кинулся к нему. Первой реакцией Хулио было обратиться в бегство, но Альваро схватил его за рукав, притянул к себе.

– Хулио, где Катерина? – властно потребовал он ответа.

Хулио молчал, и тогда Альваро с силой встряхнул его:

– Отвечай же, черт тебя подери! Где она?

Хулио посмотрел на него так печально, что Альваро отпустил его. У Хулио дрожал подбородок.

– Она умерла, хозяин, – с трудом выговорил он.

– Умерла? Нет, ты лжешь! Ведь это неправда? Ты шутишь? Или решил наказать меня? Я еретик и потому заслуживаю в твоих глазах наказания. Не мучай меня, Хулио! Скажи только, это неправда?

– Хозяин, как бы я хотел, чтобы это было не так. Но я говорю правду. Она пошла в синагогу…

– В синагогу? – перебил слугу Альваро. – Нет, нет, ты что-то напутал, Хулио, это была не она. Зачем ей идти в синагогу? К чему бы ей идти в синагогу?

– Нет, это так, – простонал Хулио. – Она пошла в синагогу, а синагогу подожгли. Я побежал туда. Весь город сбежался к синагоге, но ничего поделать было нельзя. Синагогу сожгли.

– Ты видел Катерину? – еле слышно спросил Альваро.

– Я принес ее домой, – ответил Хулио. По его щекам катились слезы.

– Где она? – спросил Альваро. – Где ты ее положил?

– В ее комнате, хозяин, – сказал Хулио. – Но вы не ходите туда. Не ходите в ее комнату. Не смотрите на нее. Она страшно обгорела. Не смотрите на нее. Я накрыл ее тело…

Хулио пытался остановить Альваро, но тот оттолкнул его, взбежал по лестнице в комнату дочери. Там на кровати лежало нечто накрытое покрывалом. Альваро поднял покрывало, некоторое время молча смотрел на тело дочери, бережно накрыл его и вернулся в галерею.

Подходя к двери, он услышал голос Хуана Помаса. Следом за ним заговорил Хулио:

– Сеньор Помас, уходите. Говорю вам, уходите поскорее.

– Донья Мария, – спросил Хуан, – скажите, это правда, что Катерина умерла?

Мария ему не ответила. Хулио – от страха его голос срывался на крик – умолял юношу:

– Уходите, сеньор Помас! Уходите поскорее! Да, она мертва, и весь этот дом мертв…

Альваро подошел к двери и увидел, что Хуан со словами: «Да как ты смеешь меня касаться?» – отталкивает Хулио.

– Сейчас не время для гордости, поверьте мне, сеньор Помас, – отвечал Хулио. – Дон Альваро здесь, он в комнате дочери – там ее тело.

С недоверием, смешанным со страхом, Хуан покачал головой и сказал, что Альваро томится в подвалах инквизиции или уже мертв.

– Вы просто глупец! – взорвался Хулио. – Говорю вам, он здесь. И если он вас увидит…

– Ну и что? – хорохорился Хуан Помас.

– Ты что, думаешь, он не знает, кто его предал? Это всем известно.

– Откуда ему знать?

Альваро прошел в галерею и направился прямо к Хуану Помасу. Хулио видел Альваро, но Хуан – он стоял спиной к двери – его не видел. Мария вскрикнула.

– Собачий лай слышен далеко, – ледяным голосом сказал Хуану Альваро.

Хуан повернулся к нему. Хулио попытался встать между ними, но Альваро оттолкнул его. Хуан Помас выхватил из ножен кинжал, а Альваро успел поймать и с такой силой вывернуть его руку, что Хуан, отпустив кинжал, закричал от боли, однако тут пальцы Альваро сомкнулись на его шее, и крик затих.

– Не за меня! – кричал Альваро. – Моя жизнь ничего не стоит! Моя жизнь и твоя жизнь – они обе ничего не стоят! Но за жизнь моей дочери…

Альваро не потерял головы – хладнокровно, отдавая полный отчет в своих действиях, он душил Хуана. Тот попытался было сопротивляться, вырывался из цепких рук Альваро, но потом силы его оставили, руки безжизненно повисли.

Мария встала и направилась к ним.

– Значит, чтобы стать евреем, надо убить испанского дворянина? – визгливо закричала она. – Оставь его, еврей! Еврей! Грязный еврей!

Альваро отпустил Хуана. Гнев утих. Ненависть ушла. Он выпустил Хуана, и тот рухнул на пол, давясь от кашля и хватая ртом воздух. Альваро повернулся и посмотрел на жену. Она выдержала его взгляд. Некоторое время они смотрели друг на друга, потом Мария отвела взгляд и покинула комнату. Альваро же подошел к столу, выдвинул стул, сел и, тяжело дыша, склонился над столом. Хуан Помас следил за ним. Потом осторожно поднялся и кинулся бежать. Альваро слышал как будто издалека топот ног, слышал, как Хуан вскочил в седло и с места пустил коня вскачь.

Хулио стоял, ожидая приказаний, и наконец Альваро сказал:

– Пойдем, дружище! У нас много дел.

Он с трудом поднялся в комнату Катерины. Хулио пошел за лопатой и киркой. Альваро завернул Катерину в шелковое покрывало, поднял ее и отнес в сад. Они с Хулио рыли по очереди могилу. Работа шла медленно: Альваро очень ослаб, Хулио был стар. Наконец яма была вырыта. Альваро и Хулио опустили в нее тело девушки и засыпали землей.

Альваро трясло от усталости.

– Мне нужно выпить, – сказал он Хулио, – и съесть кусок хлеба. Можешь оседлать моего коня?

Хулио кивнул. Альваро вошел в дом, налил бокал вина, взял из буфета хлеб. Он не ощущал его вкуса, но заставлял себя есть, запивая вином. Оставшийся хлеб он положил в один карман камзола, в другой засунул холодное мясо и сыр. Потом вышел в галерею. Там никого не было, свечи погасли, однако уже брезжил рассвет, и Альваро без труда нашел дорогу в конюшни. Хулио уже держал наготове оседланного коня. Он помог хозяину сесть в седло и, держась за стремя, сказал:

– Хозяин, возьмите меня с собой. – Голос у него был убитый.

– Нет, дружище. Я помчусь быстрее своих воспоминаний, и я буду мчаться один. Ты делил со мной и радость, и горе. В том аду, где мне предстоит теперь жить, я буду один, совсем один…

– Я буду помогать вам, – взмолился Хулио. – Буду заботиться о вас… ухаживать за вами…

– Мне уже никто и ничто не поможет, Хулио. Даже Бог. Будем жить, как сможем, каждый из нас. Прощай, друг.

Альваро пришпорил коня, выехал из ворот и поскакал по дороге, на север от Сеговии.

Хулио стоял у конюшни, пока топот копыт не смолк. А потом пошел в дом – утолить голод: ведь и старику надо жить.