Текст книги "Комната с заколоченными ставнями"

Автор книги: Говард Филлипс Лавкрафт

Соавторы: Август Дерлет
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)

Инсмут, при всем своем бедственном положении, таил в себе некое очарование, пред которым не смог бы устоять ни один любитель археологии или архитектуры, ибо возраст городка насчитывал более ста лет, и основная часть его построек – кроме тех, что находились в деловой части, – была не менее старой. Хотя многие из домов были заброшены, а некоторые и вовсе разрушены, их архитектурные черты по-прежнему отражали культуру, давно сошедшую с американской сцены.

В прибрежных кварталах, и в частности на Вашингтон-стрит, последствия произошедшей катастрофы были особенно заметны. Лежавшие в руинах здания («Взорваны, – пояснил Кори, – по приказу федеральных чиновников, так мне говорили») никто и не думал разбирать, поскольку все соседние улицы были завалены битым кирпичом и проехать по ним было невозможно. Одна из улиц была практически стерта с лица земли; от всех примыкающих к докам старинных зданий, некогда использовавшихся в качестве складов, но уже давно заброшенных, остались одни руины. По мере того как мы приближались к берегу океана, в воздухе все сильнее чувствовался тошнотворный, удушливый запах гниющих водорослей и рыбы, запах гораздо более сильный и резкий, чем те, что обычно витают на морском побережье или возле внутренних водоемов.

Большая часть взорванных складов, по словам Кори, принадлежала семье Марш – так ему сказали в лавке Феррана. И в самом деле, семейства Уэйт, Джилмен и Элиот пострадали от нападения значительно меньше; основной удар федеральных властей обрушился именно на Маршей и их собственность в Инсмуте; впрочем, принадлежавшая им компания «Марш рифайнинг», занимавшаяся производством золотых слитков, не пострадала и по-прежнему давала работу тем, кто не занимался рыболовством, хотя формально управляли ею уже не выходцы из клана Маршей.

Наконец мы добрались до салуна, построенного, судя по его виду, еще в девятнадцатом веке; более того, за все это время в нем явно не производилось никаких перестроек, ибо это здание вполне можно было назвать ветхой лачугой. За стойкой бара сидел неряшливо одетый господин средних лет и читал «Аркхем эдвертайзер»; здесь же, на некотором расстоянии друг от друга, сидели еще двое мужчин; один из них дремал.

Кори заказал себе стакан бренди; я тоже.

Хозяин салуна бросал на нас осторожные взгляды.

– Где я могу найти Сета Эйкинса? – спросил его Кори.

Хозяин молча кивнул на спящего мужчину.

– Что он будет пить? – спросил Кори.

– Да что угодно.

– В таком случае, бренди.

Хозяин плеснул в грязный стакан немного бренди и поставил его на стойку. Взяв стакан, Кори подошел к спящему и принялся его тормошить.

– Не хотите со мной выпить? – предложил он.

Старик поднял голову, явив нам сморщенное лицо и мутные глаза под шапкой нечесаных седых волос. Увидев перед собой стакан бренди, он схватил его, неуверенно хмыкнул и осушил одним глотком.

Кори для начала спросил, верно ли говорят, что он один из старейших жителей Инсмута, затем перешел к разговору о городе и окружающей сельской местности – вплоть до Аркхема и Нюберипорта. Эйкинс отвечал охотно; Кори купил ему еще выпивки, потом еще.

Однако, как только Кори перешел к старинным семьям, в особенности – к Маршам, словоохотливость старика мгновенно улетучилась. Сразу насторожившись, он начал время от времени поглядывать на дверь, словно решил, что пора удирать. Но Кори наседал все сильнее, и старик сдался.

– Я так думаю, что вреда никому не будет, если я теперь об этом расскажу, – сказал он наконец. – Марши-то почти все пропали после того, как к нам важные господа из правительства заявились. Никто не знает, куда эти Марши делись, только все думают, что они уж не вернутся.

Немного отвлекшись, старик принялся болтать всякую чепуху, но вскоре вернулся к теме разговора – «торговле в Ост-Индии» и «кэпе Обиде Марше»:

– Он-то и заварил всю эту кашу. Были у него какие-то дела с ост-индийцами – привез с собой женщин и держал их в большом доме, который сам построил, а потом у молодых Маршей появился этот странный взгляд, и доплывать они могли до самого рифа Дьявола и торчали под водой подолгу, целыми часами, – разве человек так может? Кэп Обид женился на одной из тех девок, а потом молодые Марши тоже съездили в Ост-Индию и привезли оттуда новых девок. А торговля у Маршей всегда процветала, не то что у всех остальных. У кэпа Обида было три судна – бриг «Колумбия», барк «Королева Суматры» и еще один бриг – «Хетти», и все они плавали в Ост-Индию и по Тихому океану, и ни разу с ними ничего не случилось. А потом они – ост-индийцы и Марши – вроде как основали новую религию и назвали ее «Орден Дагона», и никто не знал, чем они там занимаются на своих сборищах, а потом начали пропадать дети – не знаю, может быть, они просто заблудились, только их потом больше не видели, и тогда люди заговорили, что Марши людей в жертву приносят, потому как у всех дети пропадали, а у Маршей, Джилменов, Уэйтов и Элиотов – нет, а куда они делись, никто не знает. А потом пошли слухи о каких-то «Рьехе» и «Тулу», вроде как это и есть место Дагона, что ли…

В этом месте Кори прервал старика, попросив выразиться яснее; однако тот ничего не смог ответить. Что именно так заинтересовало Кори, я понял несколько позже.

Эйкинс продолжил свой рассказ:

– Люди начали шарахаться от Маршей – и от остальных тоже. Просто Марши были самыми странными. И страшными – такими, что иные из дома не выходили, разве что по ночам. Так они и делали – ночью шли к морю и там плавали. Люди говорили, плавали они, как рыбы, – сам я этого не видел, а те, кто много болтал, сразу куда-то исчезали – как те детишки – и больше их никто не видел. Кэп Обид много чего узнал на Понапе от тамошних туземцев, он узнал и о тех, которых называл «глубоководными», и будто живут они в море. Он привез оттуда всякие резные штучки, рыб каких-то странных, которые и на рыб не похожи – один Бог знает, что это такое!

– А что он делал с этими резными штучками? – спросил Кори.

– Те, которые не потребовались Дагону, он продал – за хорошую цену, очень хорошую. Только теперь этих штучек ни одной не осталось, и «Ордена Дагона» больше нет, и Марши куда-то исчезли, когда подорвали их склады. Только их не арестовали, нет, сэр, кто-то видел, как они бежали к морю, а потом все разом бросились в воду и утонули. – Старик хрипло рассмеялся. – Только их тел так и не нашли, ни один утопленник не всплыл, так-то вот…

Когда Эйкинс произносил эти слова, с ним случилось нечто невероятное. Остановив блуждающий взгляд на моем друге, старик внезапно замолчал, а в следующую секунду, с отвисшей челюстью и дрожащими руками, едва не упав на пол, он слез со стула и, спотыкаясь, бросился вон из салуна, где в морозном воздухе прозвучал его отчаянный, полный ужаса вопль.

Сказать, что мы были изумлены, – это не сказать ничего. Внезапный побег Сета Эйкинса был столь неожиданным, что мы с Кори долго смотрели друг на друга в молчании. И только спустя какое-то время я понял, что суеверного Эйкинса, скорее всего, потрясли странные складки на шее моего друга, поскольку во время разговора со стариком Кори приспустил толстый шарф, которым была обмотана его шея, чтобы защитить ее от холодного мартовского воздуха; шарф упал Кори на грудь, обнажив глубокие складки и шершавую кожу – отличительные черты шеи Джеффри Кори, наводящие на мысли о его преждевременном старении.

Так мы и сидели, ничего не понимая. Видя, как расстроен мой друг, и не желая расстраивать его еще больше, я молчал.

– Чушь какая-то! – воскликнул я, как только мы вновь оказались на Вашингтон-стрит.

Кори рассеянно кивнул, но я видел, как сильно подействовала на него выходка старика. Он натянуто улыбался, а на мои дальнейшие замечания отвечал лишь пожиманием плеч, словно не желал обсуждать вещи, которые мы только что услышали от Эйкинса.

Весь вечер Кори молчал, погрузившись в свои мысли; таким я не видел его ни разу. Мой друг явно не желал перекладывать на мои плечи хотя бы часть того тяжкого груза, что лежал у него на сердце, поскольку Кори сам принял это решение; к тому же, как я подозреваю, мысли, засевшие у него в голове, казались ему слишком странными и далекими от реальности, чтобы разделять их с нормальным человеком, не рискуя при этом быть осмеянным. Поэтому, после нескольких бесплодных попыток вызвать друга на откровенность, я перестал заводить разговор о Сете Эйкинсе и легендах Инсмута.

На следующее утро я вернулся в Нью-Йорк.

Еще несколько отрывков из дневника Джеффри Кори:

« 18 марта.Утром проснулся с мыслью, что ночь я провел не один. Отпечатки на подушке и на постели. Пол в комнате и постель совершенно мокрые, словно их облили водой. Интуиция подсказывает, что со мной в постели была женщина. Но откуда? В голову закрадывается неприятная мысль о сумасшествии, наследственной болезни всех Маршей. На полу остались чьи-то следы.

19 марта. "Морская богиня" исчезла! Дверь открыта. Должно быть, ночью кто-то забрался в комнату и унес статую. Это очень странно, поскольку рисковать собой ради этой поделки не стоило. Больше ничего не взято.

20 марта. Всю ночь думал о том, что рассказал Сет Эйкинс. Видел во сне капитана Обида Марша, он плавал под водой! Вид глубокого старца. У него были жабры! Плавал где-то далеко, возле рифа Дьявола. С ним было много мужчин и женщин. У этого Марша такой странный взгляд! О, власть и слава!

21 марта. День весеннего равноденствия. Всю ночь сильно болела шея. Не мог спать. Встал и пошел к океану. Как он тянет меня к себе! Раньше я об этом не задумывался, а теперь вспоминаю, как ребенком представлял себе голоса моря – это я-то, который его и в глаза не видел! – шум волн, плеск воды, свист ветра. На душе тяжело».

Именно в этот день – двадцать первого марта – Кори написал мне последнее письмо. В нем он ничего не сказал о своих снах, упомянул только о сильных болях в шее.

«С горлом у меня все в порядке – это уже ясно. Глотаю я без труда. Болит шея – та часть, где складки и шершавая кожа, или бородавки, если тебе это больше нравится. Описать боль не могу; она совсем не похожа на боль от удара или пореза. Впечатление такое, что из-под кожи что-то лезет наружу; в то же время я не могу отделаться от мысли, что скоро со мной что-то произойдет – что-то такое, чего я и жду, и страшусь, словно во мне начинает говорить память предков, не знаю, как выразиться, – это какое-то наваждение!»

Я немедленно написал ему ответ, в котором советовал сходить к врачу, и обещал приехать в апреле.

Но Кори внезапно исчез.

Говорили, что кто-то видел его на берегу океана, когда он решительно вошел в воду, намереваясь то ли искупаться, то ли покончить с собой. На полосе той странной голубой глины, что появилась в феврале, остались отпечатки его ног, ведущие к воде; обратных следов не было. Прощальной записки Кори не оставил, но среди его документов было найдено письмо, в котором он завещал мне все свое состояние и имущество, – что само по себе говорило о мучивших его тяжелых предчувствиях.

Были предприняты попытки – впрочем, бессистемные – найти погибшего Кори; обыскали весь берег в районе Инсмута, но тела не нашли; в результате коронер вынес окончательный вердикт: смерть по неосторожности.

На том все и закончилось – не было зафиксировано ни единого факта, способного пролить свет на исчезновение Кори, если не считать одного происшествия, случившегося у рифа Дьявола вечером семнадцатого апреля.

Стоял тихий вечер; поверхность океана была гладкой, как стекло; в воздухе не ощущалось ни единого дуновения ветерка. Я уже заканчивал распродажу вещей Кори; в этот вечер мне захотелось немного покататься на лодке. Будучи наслышанным о рифе Дьявола, находящемся на расстоянии мили от Инсмута, я решил осмотреть то, что от него осталось, – несколько острых, торчащих из воды обломков скал, которые были видны во время отлива. Солнце клонилось к закату, на небе играли мягкие краски вечерней зари, и бескрайняя гладь океана приобрела глубокий кобальтово-синий цвет.

Едва я подплыл к рифу, как по воде неожиданно пошли волны, словно кто-то поднимался из глубины на поверхность. Я замер, с удовольствием предвкушая появление дельфинов.

Однако то были не дельфины. Из-под воды всплыли какие-то неведомые морские существа, каких я ни разу в жизни не видел. При свете вечерней зари в волнах мелькали чудища, похожие и на рыб, и на людей. Все они держались подальше от моей лодки – все, кроме одной пары.

Это были женщина весьма необычной окраски – цвета той самой голубой глины – и мужчина; существа подплыли совсем близко к моей лодке. Я сидел не шевелясь, обуреваемый смешанными чувствами, и прежде всего ужасом, который обычно возникает у людей при встрече с чем-то необъяснимым. Существа плескались в волнах, ныряя и появляясь на поверхности, а потом одно из них, приблизившись к лодке, бросило на меня внимательный взгляд и вдруг, с трудом двигая челюстями, гортанно прохрипело: «Кен!» – после чего развернулось и ушло на глубину, оставив меня в полной уверенности, что передо мной только что мелькнуло лицо Джеффри Кори.

Оно до сих пор снится мне по ночам.

Наблюдатели [56]56
  Этот оставшийся незавершенным рассказ был впервые опубликован в одноименном сборнике (1974). Как и рассказы «Комната с заколоченными ставнями» и «Тайна среднего пролета», он относится к «данвичскому циклу», начатому повестью Лавкрафта «Ужас Данвича» (1928).


[Закрыть]
(Перевод С. Теремязевой)

I

В один из весенних дней 1935 года Николас Уолтерс, проживавший в графстве Суррей, Англия, получил письмо от некоего Стивена Бойла (фирма «Бойл, Монахан, Прескотт и Бигелоу», Бикон-стрит, 37, Бостон, штат Массачусетс), адресованное его отцу, Чарльзу Уолтерсу, к тому времени уже семь лет как покойному. Послание это, полное старомодных юридических терминов, немало озадачило Николаса – одинокого молодого джентльмена, без малого ровесника века, – ибо речь шла о «фамильной собственности», расположенной в Массачусетсе и унаследованной адресатом семь лет назад. Автор письма отмечал, что некий Эмброуз Бойл из Спрингфилда («мой ныне уже почивший кузен») ввиду болезни не смог своевременно уведомить наследника, чем и объясняется семилетняя задержка, в течение которой собственность – «усадьба, включающая дом с надворными постройками, расположенная на севере центральной части Массачусетса, а также прилегающий к ней участок площадью около пятидесяти акров» – оставалась без хозяина.

Николас Уолтерс не помнил, чтобы отец хотя бы словом обмолвился об этой фамильной собственности. Впрочем, Уолтерс-старший всегда был довольно молчалив, а после смерти жены, за те десять лет, что предшествовали его собственной кончине, и вовсе превратился в мрачного отшельника, полностью ушедшего в себя и старательно избегавшего контактов с внешним миром. Николас более всего запомнил его привычку время от времени пристально вглядываться в лицо сына, неодобрительно покачивая головой, словно ему не нравилось то, что он видел – вряд ли точеный, правильной формы нос, а скорее, слишком широкий рот, или странные уши без мочек, или большие бледно-голубые, слегка навыкате глаза, спрятанные за толстыми стеклами очков, которые Николас носил с детства, ибо рано испортил зрение, проводя слишком много времени за чтением книг. На его памяти отец ни разу даже мельком не упоминал о Соединенных Штатах, хотя со слов матери он знал, что родился отец именно в том самом Массачусетсе, о котором говорилось в письме поверенного.

Два дня Николас предавался размышлениям. Наконец сомнения уступили место любопытству, страх перед сменой обстановки постепенно рассеялся, и одновременно возникло какое-то странное предчувствие, придававшее американской собственности загадочный и притягательный ореол. И вот, на третий день после получения письма, Николас отправил Стивену Бойлу телеграмму, в которой сообщал о своем скором приезде. Заказав билет на самолет до Нью-Йорка, он уже через неделю собственной персоной объявился в офисе фирмы «Бойл, Монахан, Прескотт и Бигелоу».

Стивен Бойл, старший партнер фирмы, оказался высоким господином лет семидесяти; совершенно седой, он тем не менее сохранил густую шевелюру и носил длинные бакенбарды, а также пенсне на длинном черном шелковом шнурке. Лицо мистера Бойла покрывала сеть морщин, тонкие губы были плотно сжаты, голубые глаза смотрели остро и внимательно. Весь его вид выражал полнейшее равнодушие к происходящему, характерное для чрезвычайно занятых людей; он словно давал понять, что ум его слишком занят невероятно важными делами, чтобы расходовать его на какую-то ничтожную проблему. Впрочем, держался мистер Бойл с безукоризненной учтивостью.

После обмена обычными любезностями поверенный сразу взял быка за рога.

– С вашего разрешения, мистер Уолтерс, я перейду к сути вопроса. Об этом деле нам известно очень немного. Оно попало к нам от моего кузена Эмброуза, о чем я уже упоминал в своем письме. Эмброуз имел собственную контору в Спрингфилде, а после его смерти все дела перешли к нам. Когда мы начали их разбирать, то наткнулись на папку с бумагами, касающимися некоего поместья. В них ясно указывалось, что вышеназванная собственность, принадлежащая… простите, здесь не совсем ясно, но, кажется, «сводному брату» вашего отца, после его смерти должна перейти к вашему отцу, чье имя указывалось в документах вместе с припиской моего кузена, сделанной на ужасной латыни, которую мы так и не смогли разобрать; кажется, это был параграф относительно изменения имени, но чьего, установить нe удалось. Так вот, вышеназванное поместье, находящееся в Данвиче, что недалеко от Спрингфилда, известно под именем «земля старого Сайруса Уэйтли», а сводным братом вашего отца – если он действительно приходился ему сводным братом – был покойный Эбераг Уэйтли.

– Прошу прощения, но эти имена мне ничего не говорят, – сказал Уолтерс. – Когда мы переехали в Англию, мне было всего два года – так говорила моя матушка. Я не помню, чтобы отец когда-нибудь называл имя хотя бы одного из своих родственников, с которыми практически не переписывался, за исключением последнего года своей жизни. У меня есть основания полагать, что отец собирался открыть мне некие факты из истории нашего семейства, но, к несчастью, случилось кровоизлияние в мозг, как это именуют современные медики; в результате отец потерял способность не только двигаться, но и говорить, и хотя по выражению его глаз было видно, что он отчаянно хочет что-то сказать, он так и скончался, не в силах выговорить ни слова – и, разумеется, не имея возможности изложить свои мысли на бумаге.

– Понятно, – задумчиво произнес Бойл и продолжил после паузы, словно придя к какому-то решению: – Видите ли, мистер Уолтерс, мы сами провели нечто вроде расследования, но, к сожалению, так ничего и не выяснили. Местность вокруг Данвича, который, как я указывал, лежит в северной части Центрального Массачусетса, представляет собой настоящую глухомань. В Эйлсбери ее называют «землей Уэйтли», так как на почтовых ящиках многих местных ферм до сих пор сохранились имена бывших владельцев, принадлежавших к этому некогда разветвленному семейству, хотя большинство ферм давно опустело – ввиду каких-то трагических событий, случившихся в тысяча девятьсот двадцать восьмом году, – и местность выглядит совершенно заброшенной. Впрочем, сами увидите. Усадьба находится в неплохом состоянии, поскольку Эберат Уэйтли умер семь лет назад, а с кончины его компаньона, жившего там же, прошло всего три года. Эмброуз должен был немедленно известить нас о смерти Уэйтли, но, к сожалению, сам надолго заболел и, видимо, из-за болезни забыл это сделать. Полагаю, у вас есть на чем добраться до усадьбы?

– В Нью-Йорке я купил машину, – сказал Уолтерс. – Так что, раз уж я здесь, воспользуюсь случаем, чтобы познакомиться со Штатами, и начну с Уолденского пруда, [57]57
  Уолденский пруд– затопленная котловина близ городка Конкорд в штате Массачусетс, образовавшаяся в ходе отступления ледников 10–12 тысяч лет назад. В 1845–1847 гг. на берегу пруда жил отшельником писатель и философ Генри Дэвид Торо, впоследствии изложивший свои впечатления в книге «Уолден, или Жизнь в лесу» (1854).


[Закрыть]который, если не ошибаюсь, лежит на пути в Спрингфилд.

– Во всяком случае, в этом направлении, – сухо заметил Бойл. – Что ж, если вам что-нибудь будет нужно, пожалуйста, не стесняйтесь и звоните нам.

– Думаю, что помощь мне не понадобится, – сказал Уолтерс.

Бойл взглянул на него с сомнением.

– Как вы намерены поступить с собственностью, мистер Уолтерс?

– Решу, когда ее увижу, – ответил тот. – Понимаете, я ведь живу в Англии и даже представить себе не могу, что меня ожидает в Штатах. Честно говоря, то, что я здесь увидел, не слишком воодушевляет.

– Не думаю, что вам удастся продать усадьбу даже за полцены, – сказал Бойл. – Те края находятся в полном запустении, да и репутация у них скверная.

При этих словах Уолтерс встрепенулся.

– Что вы имеете в виду, мистер Бойл?

– О Данвиче ходят странные слухи, – пожав плечами, сказал поверенный. – Впрочем, полагаю, не более странные, чем о подобных уголках в других частях страны. И вполне возможно, что эти слухи весьма преувеличены.

Уолтерсу стало ясно, что Бойл ни за что не будет пересказывать ему разные истории, даже если он их и знает.

– Как туда можно проехать? – спросил молодой человек.

– Усадьба лежит на отшибе. Вам придется сделать крюк: сначала поезжайте в Эйлсбери-Пайк, оттуда – в Данвич, затем вновь в сторону Пайк, но уже по другой дороге, это довольно далеко от Данвича. Местность там лесистая и, можно сказать, живописная. Насколько я помню, фермеры занимаются в основном молочным хозяйством. Это очень отсталый край – поверьте, я не преувеличиваю. В Эйлсбери-Пайк вы сможете попасть через Конкорд, если уж решили посетить Уолденский пруд, или же ехать прямо на запад от Бостона и далее через Уорчестер. Проехав Пайк, продолжайте двигаться на запад. Не пропустите деревушку под названием Динз-Корнерз. Сразу за ней увидите развилку. Там поворачивайте налево. – Поверенный усмехнулся. – И тогда вы словно окажетесь в прошлом Америки, мистер Уолтерс, в ее далеком прошлом.