Текст книги "Фата-Моргана 8 (Фантастические рассказы и повести)"

Автор книги: Говард Филлипс Лавкрафт

Соавторы: Ричард Мэтисон (Матесон),Эдмонд Мур Гамильтон,Джон Паркс Лукас Бейнон Харрис Уиндем,Джон Браннер,Джеймс Ганн,Брайан Уилсон Олдисс,Генри Слизар,Даллас МакКорд "Мак" Рейнольдс,Марк Клифтон,Крис Невил (Невилл)
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 39 страниц)

– В чем заключается моя ошибка? – повторил он.

– Слишком сильная доза обаяния. Люди такими не бывают. Я чувствую себя так, словно меня хватили по голове чем-то тяжелым.

Он печально вздохнул.

– Я боялся, что так или иначе вы меня опознаете. Мне поручено в этом случае приказать вам сотрудничать с нами.

Я удивленно поднял брови. Достаточно ли он силен, чтобы отдавать мне приказы?

– Я должен подключить вас к нашим действиям в качестве контролера и наблюдателя, чтобы никто не мог нас опознать. Это необходимо для реализации основного плана. Если он провалится, нам придется реализовать резервный план.

Он говорил, как учитель, но сила его обаяния нисколько не уменьшилась.

– Вам придется рассказывать мне гораздо больше, чем до сих пор, – заметил я.

Мужчина быстро взглянул на дверь кабинета.

– Нам никто не помешает, – успокоил я его. – Рассказы клиентов остаются тайной.

– Я прибыл с одной из планет Арктура, – сообщил он.

Видимо, по моему лицу скользнула улыбка, потому что он тут же спросил:

– Вы находите это забавным?

– Нисколько, – запротестовал я. Все-таки они не могут читать мои мысли. Видимо, мы для них так же чужды, как они для нас. – Я улыбнулся потому, что в первый раз, когда вы сюда пришли, подумал, что вы так же загадочны, как существо, скажем, с Арктура. Теперь оказывается, что я был прав. Видимо, я еще лучше, чем считал до сих пор.

Теперь уже улыбнулся он.

– Моя родная планета очень похожа на вашу, с одним только исключением: она перенаселена.

По спине у меня побежали неприятные мурашки.

– Мы изучили вашу планету и решили ее колонизировать. Это была простая констатация факта, без тени колебания или сомнений.

Я удивленно взглянул на него.

– И вы ждете, что я вам помогу?

– А почему бы и нет?

– Хотя бы потому, что существует такое понятие, как лояльность к собственному виду. Еще несколько поколений, и нам тоже станет слишком тесно. Вместе мы на Земле не поместимся.

– Ну, это не проблема, – ответил он, пожимая плечами. Для нас места хватит надолго, мы размножаемся довольно медленно.

– А мы нет, – с нажимом сказал я. Мне постоянно казалось, что этот разговор ведет с ним какой-то государственный деятель, а не я.

– Вы меня, наверное, не поняли, – снова начал он. – Вас здесь не будет. Нет никаких причин, по которым нам стоило бы сохранить ваш вид. Вы просто вымрете – вот и все.

– Минуточку, – воскликнул я. – Я вовсе не хочу, чтобы мы вымирали.

Он смотрел на меня, как на несносного ребенка, который упрямо отказывается ложиться спать.

– А почему?

Это меня добило. Это очень хороший вопрос при условии, что его задают вовремя. Попробуйте представить осмысленную аргументацию в пользу того, что люди должны продолжать жить. Я попробовал.

– Человечество прошло трудный путь, – начал я. – За наше развитие приходилось порой платить страшную цену, и если сейчас вы отнимете у нас будущее, которого мы с надеждой ждем, мы окажемся в положении человека, заплатившего за то, о чем он не имеет ни малейшего понятия, – что это такое и для чего служит.

Ничего лучшего не пришло мне в голову. Аргументы о справедливости, милосердии и жалости не имели никакого смысла. Он бы меня просто не понял.

Ответа не пришлось долго ждать.

– А если никто не будет знать о нашем существовании, а мы постепенно и незаметно заберем у вас эту планету, кто будет страдать оттого, что у человечества нет никакого будущего? Он внезапно встал и холодно сказал: – Разумеется, мы можем реализовать наш второй план и уничтожить человечество безо всяких переговоров. Мы не любим причинять любым формам жизни ненужные страдания, но можем это сделать, если возникнет необходимость. Если вы не согласитесь сотрудничать с нами, рано или поздно нас обнаружат – и тогда выбора у нас не останется.

Он улыбнулся, почти оглушив меня силой своего обаяния.

– Я понимаю, что вам нужно над этим подумать. Я еще загляну к вам.

Уже в дверях он еще раз повернулся ко мне.

– И не беспокойте больше ту старую женщину. Дверь ее дома лишь один из путей, созданных нами. Она понятия не имеет о нашем существовании и только иногда удивляется, что у нее не работает защелка. А нам вовсе не обязательно пользоваться ее домом. Можете в этом убедиться…

И он исчез.

Я открыл дверь. Марджи, накрашенная и лучащаяся женственностью, ждала за своим столом. Когда клиент не появился, она встала и заглянула в мой кабинет.

– Куда он делся? – удивленно спросила она.

– Проснись, детка, – сказал я. – Ты так размечталась, что не заметила, когда он вышел.

– Что-то тут не так, – буркнула она.

И была права. А передо мной возникла совершенно реальная, чудовищных размеров проблема.

Итак, что я мог сделать? Я мог обратиться к городским властям и оказаться в психушке. Мог обратиться в какой-нибудь институт или исследовательский центр и оказаться в той же больнице. Мог сообщить обо всем ФБР, и оказаться… все там же. Нет, эти рассуждения явно становились слишком монотонными.

В конце концов я сделал единственное, что, по-моему, могло помочь! Я изложил всю историю на бумаге и отправил в свой любимый журнал научной фантастики, прося помощи и совета там, где мог наверняка рассчитывать на быструю реакцию и, что самое главное, на понимание.

Рукопись вернулась так быстро, словно соединялась с моим столом невидимой, протянувшейся через весь континент резиновой лентой. Я детально изучил короткий ответ редакции, обосновывающий отказ, но так и не нашел советов, что делать. Да что говорить, там не было даже предложения попробовать еще раз.

Тогда-то я впервые в жизни понял, что значит быть одиноким – совершенно одиноким.

Собственно, трудно было этому удивляться. Я почти видел редактора, с отвращением отбрасывающего мою рукопись. «Ну вот, еще одна чужая раса хочет покорить Землю. Если я это напечатаю, то уже завтра останусь без работы». Как тот патер, который, увидев написанные на стене богохульства, только буркнул себе под нос: «И к тому же с ошибками».

Еще мне вспоминалась сказка о мальчике, который слишком часто кричал «Волк! Волк!» Я был один и должен был решить вопрос сам. Несомненно, передо мной было два варианта выбора. Первый: немедленное уничтожение. Раса, умеющая переноситься из одной планетной системы в другую, наверняка имеет средства для этого. Вторым было вымирание, правда, постепенное, но такое же неизбежное. Отказавшись сотрудничать, я поставлю себя на место судьи, приговаривающего все человечество к смерти, согласившись, стану суперпредателем – с тем же результатом.

Проходили дни, а я испытывал муки нерешительности. Наконец, как обычно в таких ситуациях, я решил тянуть время. Сделав вид, что согласен с ними сотрудничать, я могу обнаружить способ, которым их можно победить.

Придя к такому решению, я принялся анализировать различные возможности. Стань я инструктором, обучающим, как нужно вести себя среди людей, они оказались бы в моих руках. Я мог привить им такие черты, научить такому поведению, что люди уничтожили бы их в мгновение ока.

А я знаю людей. Может, это даже хорошо, что они наткнулись на меня.

Я содрогнулся при мысли, что это существо могло встретить когото менее опытного. Вероятно, на Земле уже не осталось бы ни одного человека.

Да, да, старая, затертая идея о безымянном герое, спасающем человечество от смертельной опасности, еще может воплотиться в действительность.

Я был готов. Арктурианин мог возвращаться.

И он вернулся.

Перепуганная Марджи получила оплаченный отпуск, а я покинул бюро в обществе Эйнара Джонсона. Он располагал массой денег и не видел ничего плохого в том, чтобы тратить их. Для того, кто в любой момент может перенестись в банковский сейф, деньги не проблема.

Воображение рисовало мне несчастных чиновников, объясняющихся с контролерами, но то была уже не моя забота.

Закрыв дверь бюро, я повесил на нее объявление, что заболел и не знаю, когда вновь приступлю к работе.

Мы спустились на стоянку, сели в мою машину и в ту же секунду оказались в тенистом патио в Биверли Хиллс. Никаких фокусов с потерей сознания или выворачиванием желудка наизнанку. Вообще ничего. Просто: автомобиль – патио.

Мне бы хотелось представить арктуриан существами с омерзительными щупальцами и отвратительными пастями, но сделать этого я не могу. Я вообще не могу их описать, потому что не видел.

Увидеть мне пришлось около тридцати человек, прогуливающихся по патио, плавающих в бассейне, входящих и выходящих из дома. Место было подобрано идеально: непрошенные гости не навещают имение в Биверли Хиллс.

Местные жители уже настолько привыкли к целым толпам звезд, что перестали чему-либо удивляться, а любопытные туристы могли увидеть максимум поворот аллеи, деревья, траву и, может, кусочек крыши. Если этого им хватало, тем лучше для них.

Однако, если бы даже пошли слухи, что по имению бродит толпа странных существ, никто бы этим не заинтересовался. Обитатели таких имений не слишком отличались от разношерстной компании, которую можно увидеть на улицах Голливуда.

И все-таки они отличались. Они могли бы заработать состояние, выступая как труппа марионеток в натуральную величину. Теперь я понял, почему лишенный тени жизни нордический тип, которого я не так давно встретил, был признан настолько совершенным, что его выпустили к людям. По сравнению с этой группой он был энергичным очаровательным диск-жокеем.

Сейчас же передо мной были человеческие тела, совершающие человеческие движения без малейших признаков человеческих чувств или эмоций. Задание оказалось труднее, чем я решил в первую минуту, но раз они сочли такой метод самым подходящим и быстрым – это их дело.

Любопытный человек засыпал бы их десятками вопросов: откуда у них такой дом, где они взяли человеческие тела, где научились говорить по-английски, но я не был любопытным. Меня занимали более важные проблемы. Раз уж они имели и умели все это, значит, были на это способны – вот и все.

Не буду описывать следующие недели. Понятия не имею, как может выглядеть цивилизация на их родной планете. Целой сети научной психологии не хватит, чтобы показать хотя бы кусочек внутренней жизни человека. Точно так же любые описания их цивилизации ничего не скажут нам о них. Знать что-то о человеке и знать его – это две совершенно разные вещи.

Например, все обуславливающие наше поведение реакции мозга, которые мы в просторечьи называем чувствами, им совершенно неизвестны. Идеалы типа чести, правды, справедливости, совершенства – тоже. У них нет даже разделения на полы, и, следовательно, они не могут понять, что такое любовь. Из всех фильмов и спектаклей, которые смотрели по телевидению, они понимали не больше, чем мы из поведения колонны муравьев, движущейся по тропе.

Может ли быть удачной попытка описания такой цивилизации? Человек не может ничего добиться, предварительно не пожелав этого, а они явно могли, потому что добрались сюда.

Когда я наконец убедился, что нет смысла и потребности в контакте наших двух цивилизаций, я испытал радость и облегчение. Тем самым, моя задача становилась гораздо проще. Я знал, как их уничтожить, и имел основания предполагать, что они не смогут избежать расставленной им ловушки.

Не смогут именно потому, что находятся в человеческих телах. Может, они создали их из воздуха, но в их жилах текла кровь, они чувствовали боль, холод и жару, получали обычную дозу производимых железами гормонов.

Вот именно, гормонов. Они узнают, что такое эмоции и чувства, ведь я специалист по управлению и тем, и другим. Стремлением человека было достичь великих, бессмертных идеалов. Почти вся литература построена именно на этом. Всегда и везде писали и говорили о том, какими мы должны быть, и почти никогда и нигде о том, какие мы есть.

По ходу обучения я предложил им большой выбор шедевров мировой литературы, живописи, скульптуры, музыки – тех ветвей искусства, в которых лучше всего видно стремление к идеалу. Я научил их, что значит «мечтать».

Зная, что это такое и постоянно подвергаясь воздействию гормонов, они научились чувствовать. Тем большее восхищение вызывал во мне Эйнар, поскольку, ошеломляя меня обаянием, он еще ничего не чувствовал.

Из марионеток они превратились в новорожденных детей, детей, наделенных телами взрослых, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Я желал чувств – и получил чувства, не ограниченные никакими тормозами, не связанные никакими запретами. Иногда я просто пугался, и приходилось использовать все свои знания об управлении эмоциями. В других случаях они вели себя очень по-голливудски, даже для Голливуда, и я старался удержать их в пределах широко понимаемых норм.

Одно нужно признать: они учились. И быстро. Сначала марионетки, потом дети, шумные подростки, молодежь с изменчивым настроением и поведением, которое нельзя предсказать, наконец взрослые, уравновешенные мужчины и женщины. Метаморфоза совершилась у меня на глазах.

Впрочем, я сделал кое-что еще.

Я сделал их такими, какими хотел бы быть каждый их нас: мудрыми, благородными, чувствительными. Мой скромный ПИ 145 стал границей, ниже которой была уже только глупость. Самые прекрасные мечты о величии человека оказались ничем перед тем, чего они достигли и чего еще могли достигнуть.

Мой план реализовался без помех.

Я обнаружил, что все-таки у нас с ними есть кое-что общее: действия их основывались на логике, но вознесенной на такую высоту, которая мне и не снилась. И все-таки мне удалось найти то, что можно было назвать общим знаменателем.

Они понимали, что если допустят существование в своем сознании СОБСТВЕННОЙ чуждой мотивации, то их постоянно будет сопровождать ореол чужеродности, представляющий угрозу реализации планов. Я забеспокоился, когда они мне об этом сказали, подозревая, что теперь уже они пытаются расставить мне ловушку. Только потом я вспомнил, что не научил их лгать.

Они сочли вполне логичным, правильным, что должны мне полностью подчиниться. Окажись я на их планете и старайся им уподобиться, мне тоже пришлось бы делать все, что посоветует тамошний инструктор. Они понимали, что другого выхода у них просто нет.

Поначалу они не видели ничего странного в том, что я помогаю уничтожить свой собственный вид. По их мнению, арктуриане были лучше приспособлены для выживания, поэтому так и должно было произойти. О людях сказать такое было нельзя, поэтому они обрекались на вымирание.

Я научил их сочувствию, и наконец, начав созревать как люди, когда их холодный интеллект приглушили человеческие чувства, они поняли, в чем заключается моя дилемма.

По иронии судьбы я не мог ждать понимания от людей, а захватчики окружили меня пониманием и сочувствием. Они понимали, что мое предательство имело целью выиграть для людей еще несколько лет.

Однако их арктурианская логика был еще слишком сильна. Вместе со мной они лили горькие слезы, но не могло быть и речи об изменении плана. План был утвержден, они же представляли просто набор инструментов, нужных для его проведения в жизнь.

И все-таки, используя их сочувствие, мне удалось его изменить. Приведу разговор, в ходе которого стало ясно, что изменение совершилось.

Эйнар Джонсон, этот самый успевающий ученик, практически не расстающийся со мной, однажды сказал:

– Все говорят о том, что мы уже люди. Ты сам сказал, что это так, и значит, это правда. Мы начинаем понимать, насколько велик и прекрасен человек. – Говоря это, он буквально лучился торжественностью. – Оставшиеся на нашей планете и не располагающие ни человеческими телами, ни равновесием между разумом и чувствами, которое ты называешь душой, не смогут оценить и понять огромный скачок, совершенный нами. Мы никогда не вернемся к прежнему состоянию, ибо слишком много потеряли бы при этом.

Наши соплеменники руководствуются в своих поступках логикой и полагаются на то, что мы им сообщаем. Мы известили их обо всем, чему научись, и план был пересмотрен. Во Вселенной достаточно места и для нас, и для вас.

Не будет миграции с нашей планеты на вашу. Мы останемся среди вас, будем размножаться и жить, как ты нас этому учил. Может, когда-то и мы достигнем того величия, которое так восхищает нас в людях.

Мы поможем вам найти свое предназначение среди звезд, как нашли его мы.

Склонив голову, я расплакался. Это была победа.

Прошло четыре месяца, и я вернулся к себе. Халлаган предоставил водителей самим себе и покинул перекресток, чтобы встретить меня вопросом:

– Куда это вы пропали?

– Болел, – ответил я.

– Заметно. Вам нужно было… Что за идиот там вылез! – И он помчался на свое место, свистя изо всех сил.

Я поднялся по лестнице наверх – да, она явно требует ремонта. Сняв с двери табличку, вошел внутрь.

Приемная имела типичный вид помещения, в котором давно никого не было. Дворник вообще не открывал окон, поэтому воздух был спертым и затхлым. Я по привычке ожидал увидеть Марджи сидящей за столом, но это было совершенно нереально. Если девушка получает жалованье и вместе с тем ей совершенно нечего делать, единственное место, где ее можно найти – это пляж.

Мой стул покрывал слой пыли, но я сел на него, не дав себе труда ее стереть. Закрыв лицо руками, я вглядывался в человеческую душу.

Все зависело именно от моего умения. Я знал людей, знал их очень хорошо, может, даже лучше всех.

И ведь единственная возможность спасти человечество заключалась в том, чтобы привить этим тридцати существам все самое хорошее и благородное, убедить их, что все люди именно таковы. Только при этом они могли счесть нас равными себе.

Я взглянул в будущее и увидел, как они гибнут один за другим. Я не дал им ни малейшей возможности защитить себя. Они совершенно не готовы к встрече с таким человеком, каким он является на самом деле. И не смогут этого понять.

Все то, что так восхищает человека – добро, благородство и красота, одновременно вызывает его ярость, когда он это находит.

Они беззащитны, поскольку не понимают этого, и погибнут, побежденные яростью, завистью и жаждой уничтожения – именно так реагирует человек, оказавшись лицом к лицу со своими идеалами.

Я закрыл лицо руками.

Что я наделал?..

_{Перевод с англ. И. Невструева}

Эдмонд Гамильтон
НУ, И КАК ТАМ?

1

Выходя из госпиталя, я не хотел надевать мундир, но другой одежды со мной не было. Кроме того, я был счастлив, что меня наконец выписали. Однако, поднявшись на борт самолета, летящего в Лос-Анджелес, я тут же пожалел об этом.

Люди смотрели на меня и перешептывались, а стюардесса одарила меня лучезарной улыбкой. Видимо, она сообщила и пилоту, потому что тот вышел ко мне, пожал руку и сказал:

– Для вас такой полет просто семечки.

В самолет вошел низенький человек в очках, огляделся и сел в соседнее кресло. Ему было лет пятьдесят—шестьдесят. Несколько минут он беспокойно вертелся, прежде чем устроился удобно. Тогда он взглянул на меня, заметил мундир и бронзовый значок с цифрой 2.

– Да ведь вы из Второй Экспедиции! – сказал он, а потом добавил: – Вы же были на Марсе!

– Да, – ответил я. – Был.

Он восхищенно уставился на меня. Это не доставило мне особого удовольствия, но его любопытство было таким дружелюбным, что я не смог дать ему должного отпора.

– Ну, и как там? – спросил он.

Самолет набирал высоту, и я смотрел на убегающую назад аризонскую пустыню.

– По-другому, – ответил я. – Совсем по-другому.

Казалось, такой ответ его полностью удовлетворил.

– Верно, – произнес он. – Вы летите домой, мистер…

– Хэддон. Сержант Френк Хэддон.

– Вы возвращаетесь домой, сержант?

– Я живу в Огайо, а сейчас лечу в Лос-Анджелес, навестить кое-кого.

– Вот и хорошо. Надеюсь, вы неплохо повеселитесь, сержант. Вы это заслужили. Вы, парни, провернули великое дело. Я читал в газетах, что, если ООН организует еще пару экспедиций, у нас будут там целые города, регулярное пассажирское сообщение и тому подобное.

– Послушайте, – сказал я, – все это вздор. С тем же успехом можно построить пару городов здесь, в пустыне Мохаве. Единственная причина полетов на Марс – это уран.

Я видел, что он мне не поверил.

– Да, да, – сказал он. – Я знаю, это тоже имеет значение; уран нужен нам для электростанций, но ведь дело не только в нем, правда?

– Еще очень долго дело будет именно в нем, – ответил я.

– Но сержант, я сам читал…

Все остальное время я молчал. Прежде чем он кончил пересказывать мне статью из газеты, мы приземлились в Лос-Анджелесе. Когда мы вышли из самолета, он долго жал мне руку.

– Желаю приятно провести время, сержант! Вы это заслужили! Говорят, многие из вас не вернулись.

– Да, – сказал я. – Именно.

Добравшись до города, я почувствовал себя расстроенным, поэтому зашел в бар и выпил двойное виски. Немного помогло. Выйдя из бара, я поймал такси и велел отвезти меня в Сан-Габриэль. Таксист был тучный, с апоплексическим лицом.

– Садись, братишка, – сказал он. – Ого, а вы случаем не из тех, что были на Марсе?

– Точно, – признался я.

– Ну и ну! – чмокнул он. – Ну, и как там?

– Просто тяжелая работа, – ответил я.

– Верю, – заметил он, включаясь в движение. – Двадцать лет назад, во время Второй мировой, я сам был в армии, и по большей части это тоже была тяжелая работа. Похоже, ничего не изменилось.

– Но это была не военная экспедиция, – объяснил я. – Ее организовала ООН, а не армия, хотя командовали у нас офицеры и действовал общевойсковой устав.

– Это одно и тоже, – сказал таксист. – Можешь не рассказывать, как это бывает, братишка. Помню, в сорок втором… или сорок четвертом… когда я был в армии…

Откинувшись на сиденье, я смотрел сквозь стекло на Бульвар Хантинггон. Солнце светило мне прямо в лицо и здорово пекло, воздух был густой и душный. В Аризоне это еще можно было выдержать, но здесь было совершенно невозможно.

Таксист спросил точный адрес в Сан-Габриэле. Я вынул из кармана пачку писем и нашел конверт с фамилией «Мартин Валинес» и адресом на обратной стороне. Прочтя его таксисту, я вновь сунул письма в карман.

Сейчас я жалел, что вообще ответил на них.

Но как можно было не ответить, когда родственники Джо Валинеса написали мне в больницу? То же самое было и с девушкой Джими и семьей Уолтера. Я должен был ответить им и, не успев и глазом моргнуть, уже пообещал, что приеду их навестить. И если бы я не сдержал сейчас слова и поехал бы прямо в Огайо, то чувствовал бы себя последним мерзавцем. Напрасно я не решился на это.

Дом оказался в южной части Сан-Габриэля, в районе, который до сих пор сохранял в себе что-то мексиканское. Мы подъехали к деревянному продуктовому магазинчику, что служил фасадом небольшого домика, окруженного забором из штакетника аккуратное, но удивительно скромное место среди калифорнийских мраморов.

Я вошел в магазинчик. Высокий темноволосый мужчина посмотрел на меня, хрипловатым голосом выкрикнул женское имя, а потом вышел из-за прилавка и взял меня под руку.

– Сержант Хэддон, – сказал он. – Мы надеялись, что вы приедете.

Из задней комнаты прибежала его жена. Для матери Джо она выглядела старовато, ведь тот был совсем мальчишкой, но может, такой ее сделали не годы, а тяжелая жизнь.

– Подай ему стул, – велела она Валинесу. – Видишь, он устал? Человек только что из больницы.

Я сел, глядя на банки с паприкой, стоящие за их спинами, а они все спрашивали, как я себя чувствую, счастлив ли я, что возвращаюсь домой, и выражали надежду, что я застану свою семью в добром здравии.

Они были деликатны и ни слова не упоминали о Джо, надеясь, что я расскажу о нем сам. А я не знал, о чем говорить, потому что почти не знал Джо: его включили в наше отделение недели за две до старта, а поскольку он стал нашей первой жертвой, я просто не успел узнать его поближе.

Однако нужно было как-то выходить из положения, и я сказал первое, что пришло мне в голову:

– Вам ведь написали, как погиб Джо, да?

Валинес печально покивал.

– Да. Нам написали, что он умер от шока через двадцать четыре часа после старта. Письмо было очень вежливым.

– Да, очень вежливым, – шепотом повторила его жена и, взглянув ни меня, кажется, поняла, что я не знаю, о чем говорить, потому что добавила: – Расскажите нам больше об этом… если вам не тяжело вспоминать.

Я мог рассказать им больше. О, я мог рассказать гораздо больше, если бы только захотел. Все это стояло у меня перед глазами, как фильм, который смотрел столько раз, что запомнил наизусть.

Я мог рассказать им о старте, который убил их сына. Длинные рады парней, спины в мундирах, исчезающие в ракете 04 и в остальных девятнадцати ракетах, яркие огни на плоскогорье, грохот двигателей, рев сирен и внутренность большой ракеты, где мы карабкались по трапам центральной шахты.

Весь этот фильм снова прокручивался перед моими глазами с необычайной отчетливостью – я опять был в Четырнадцатом Отсеке ракеты 04; уплывали минуты, отмеряемые тиканьем, стены дрожали каждый раз, когда взмывала вверх другая ракета, а мы, десять мужчин в гамаках, запертых в этой металлической коробке без окон, ждали своей очереди. Мы ждали, и вдруг гигантская рука вдавила нас в гамаки так, что перехватило дыхание, кровь прилила к голове, а желудок подскочил к горлу, несмотря на все таблетки, которыми нас напичкали. А потом послышался громовой смех невидимого гиганта: врр…врр…врр!!!

Бах, бах и снова бах, удар за ударом разрывают наши внутренности, лишая дыхания: кто-то блюет, кто-то плачет; врр…врр…врр!!! – грохочет убийственный смех, а потом великан перестает смеяться и колотить нас, чувства помалу возвращаются в избитое тело, и человек начинает думать, все ли у него на месте.

В гамаке подо мной Уолтер Миллис ругается на чем свет стоит, Брек Джерген, наш сержант, выдирается из ремней, чтобы осмотреть нас, и тут посреди шума тонкий, прерывающийся голос неуверенно говорит:

– Брек, я, кажется, ранен…

Да, это был именно их парень Джо, на губах у него выступила кровь, и мы сразу поняли, что он не жилец… достаточно было на него взглянуть, чтобы понять: ему коней. Бледный, как смерть, парень держал руку на животе и смотрел на нас.

Первая Экспедиция показала, что при старте часть экипажа получит внутренние повреждения; в нашем отсеке, в нашей камере без окон это случилось с Джо.

Если бы он хоть умер сразу! Не тут-то было: он просто лежал в своем гамаке все эти бесконечные часы. Пришли врачи, надели на него что-то вроде смирительной рубашки, дали лекарство и ушли, а нас так мучила тошнота, что мы даже не могли пожалеть его, по крайней мере, пока он не стал стонать и молить, чтобы с него сняли рубашку.

Под конец Уолтер Миллис готов был это сделать, но Брек ему не разрешил, и пока они ругались, а мы слушали, стоны вдруг прекратились: ничего больше не нужно было делать для Джо Валинеса – просто вызвать медиков, чтобы они пришли в нашу тесную железную тюрьму и забрали тело.

Конечно, я мог детально описать супругам Валинес, как умер их сын. Почему бы и нет?

– Пожалуйста, – прошептала миссис Валинес, а ее муж взглянул мне в глаза и молча кивнул.

И я рассказал.

– Вы знаете, что Джо умер в космическом пространстве, говорил я. – Он получил внутренние повреждения при старте и потерял сознание, так что ничего не чувствовал. Но перед самой смертью пришел в себя. Боли он не испытывал ни малейшей, а просто лежал и смотрел в иллюминатор на звезды. Звезды в Космосе прекрасны, как ангелы. Он смотрел на них, а потом что-то тихо прошептал, вытянулся и ушел от нас навсегда.

Миссис Валинес тихо заплакала.

– Умер в Космосе, глядя на звезды, прекрасные, как ангелы… – прошептала она.

Я встал, чтобы попрощаться, но она даже не подняла головы. Я вышел из магазинчика, Валинес вышел следом и пожал мне руку.

– Спасибо, сержант Хэддон. Большое спасибо.

– Не за что, – ответил я.

Забравшись в такси, я вынул из кармана письмо и порвал одно в клочки, от души жалея, что вообще получил его. И что остальные никуда не сгинули.