Текст книги "Таящийся ужас"

Автор книги: Говард Филлипс Лавкрафт

Соавторы: Генри Каттнер,Роберт Альберт Блох,Роберт Ирвин Говард,Уильям Тенн,Август Дерлет,Дэвид Келлер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

Изваяние, немного больше человеческого роста, было похоже на гнома, стоявшего выпрямившись на широко раздвинутых ногах на огромном куске базальта. Оно было повернуто лицом к входу в храм, с обеих сторон от него стояли резные сиденья из блестящего черного дерева, выложенного драгоценными камнями и перламутром в странном узоре, не похожем на что-либо, созданное людьми, ныне живущими на Земле.

Слева от статуи, в нескольких футах от основания пьедестала, в полу храма, от стены до стены зияла трещина, шириной примерно пятнадцать футов. В незапамятные времена, может быть еще до постройки храма, землетрясение разделило скалу. И в эту черную бездну много веков назад безжалостные жрецы бросали людей, вопивших от ужаса, принося их в жертву своему страшному божеству. Высокие стены храма были, покрыты фантастическими резными узорами, кровля над головой утопала в тени.

Но внимание людей было приковано к идолу. Несмотря на то, что он был отталкивающе уродлив и грубо сделан, для них он воплощал богатство, при одной мысли о котором Конан почувствовал головокружение.

– Кром и Имир! – выдохнул он. – На эти рубины можно, купить целое королевство!

– Это слишком прекрасно для того, чтобы достаться неотесанному варвару! – задыхаясь, прошептал Зирас.

Эти слова, произнесенные полубессознательно сквозь стиснутые зубы, были предостережением для Конана. Он быстро пригнулся, рядом свистнула сабля Зираса – лезвие, не задев шеи, срезало кусок ткани с каффии. Проклиная свое легкомыслие и неосторожность, Конан отпрыгнул, подняв секиру.

Зирас набросился на него, Конан принял бой. Они сражались, нападая и отступая, перед изваянием, которое, казалось, злобно наблюдало за схваткой, их ноги скользили по гладкому камню пола, стальные лезвия звенели и свистели в воздухе. Конан был крупнее коринфянина, но Зирас отличался, необычайной ловкостью, был силен и опытен и знал множество опасных приемов. Снова и снова Конан оказывался на волоске от смерти.

Но вот варвар поскользнулся на отполированном полу, и удар его пришелся по воздуху. Зирас, призвав на помощь всю свою силу и быстроту движений, сделал мощный выпад; казалось, сейчас его сабля неизбежно должна пронзить молодого воина. Но киммериец вовсе не потерял равновесие. С гибкостью пантеры он изогнул свое сильное тело, так что длинное лезвие Зираса прошло у него справа под мышкой, сквозь ткань рубахи. На мгновение сабля Зираса запуталась в складках. Коринфянин, не растерявшись, нанес удар кинжалом, который держал в левой руке. Острие вонзилось Конану в правую руку, и в тот же момент нож в левой руке варвара, прорвав кольчугу врага, проник ему в тело меж ребер. Зирас закричал, в горле у него что-то булькнуло, он откинулся назад и упал, раскинувшись на полу.

Конан, отбросив оружие, встал на колени и оторвал кусок ткани от своей рубахи, чтобы добавить еще одну повязку к тем, которые уже были на нем. Он перевязал рану, затянув узлы руками и зубами, и поднял Голову на Окровавленного Бога, глядевшего на него с высоты пьедестала. Кошмарное сверкающее лицо, казалось, выражало злорадство и ненасытную жадность. Конан вздрогнул, и по спине у него пробежал холодок; он замер, охваченный страхом перед сверхъестественным, который был присущ суеверному варвару.

Но он быстро взял себя в руки. Багровый Бог теперь принадлежал ему, Вопрос заключался лишь в том, как увезти эту массивную глыбу. Если идол не полый, то он не сможет его даже сдвинуть с места. Но когда Конан постучал рукояткой ножа по статуе, то убедился, что внутри пустота. Конан прошелся по храму, строя различные планы и раздумывая, не разбить ли ему одно из тяжелых деревянных сидений, стоявших по бокам идола, чтобы сделать из ножки рычаг, с помощью которого можно будет поднять Бога с пьедестала и вытащить его из храма, привязав цепями от входной двери к нескольким коням. Внезапно громкий возглас заставил его круто повернуться.

– Ни с места! – Торжествующий крик прозвучал на кезанкском диалекте Заморы.

Конан увидел двух человек, стоявших в дверях и целившихся в него из тяжелых двойных гирканских луков. Один из них был высоким, тощими рыжебородым.

– Керасп! – воскликнул Конан, потянувшись за саблей и ножом, которые бросил на пол.

Спутник Кераспа был крепкий и приземистый человек, которого Конан, как ему показалось, уже где-то видел раньше.

– Не двигаться! – сказал предводитель горцев. – Ты подумал, что я бежал в свое селение, верно? Так вот, я преследовал вас всю ночь с единственным из моих людей, который остался невредимым. – Он с восхищением посмотрел на идола. – Если бы я знал, что в этом храме хранится такое сокровище, я давно бы взял его себе, что бы там ни говорили суеверные дураки из моего племени. Рустум, подбери саблю и кинжал.

Спутник Кераспа бросил взгляд на медную голову ястреба, которой кончалась ручка секиры Конана.

– Погоди! – крикнул он. – Это ведь тот самый, кто спас меня от пытки в Аренджуне! Я узнал его оружие!

– Молчи! – прорычалКерасп– Вор умрет!

– Нет! Он спас мне жизнь! Что я когда-нибудь видел от тебя, кроме тяжких трудов ничтожной платы? Я больше не слуга тебе, грязный пес!

Рустум ступил вперед, подняв подобранную им секиру Конана, но в ту же минуту Керасп, повернувшись к нему, спустил стрелу с тетивы. Она вонзилась в тело противника. Горец пронзительно крикнул и покатился, скользя по полу храма, прямо, к краю бездонной трещины он рухнул вниз. Отчаянные вопли доносились из бездны все слабее и слабее и, наконец, замерли.

Быстрый, как метнувшаяся к своей жертве змея, прежде чем безоружный Конан успел сделать хоть одно движение, Керасп выхватил из колчана новую стрелу и натянул тетиву для выстрела. Конан прыгнул, словно тигр, так что сбил бы с ног вождя кочевников, даже если бы тот успел выстрелить в него. И вдруг послышался тяжелый звон металла, усыпанный рубинами Бог сошел с каменного возвышения и сделал широкий шаг к Кераспу.

С испуганным воплем вождь кочевников выпустил стрелу, предназначавшуюся Конану, в ожившую статую. Стрела ударилась о плечо золотого Бога, отскочила и полетела вверх, переворачиваясь в воздухе, а длинные руки идола вытянулись и схватили Кераспа за руку и ногу. Отчаянные крики срывались с покрытых пеной губ Кераспа, а Бог, повернувшись торжественно двинулся к провалу. Это зрелище парализовало Конана, наполнив его ужасом, а Бог, медленно шагая вперед, преградил ему путь к выходу; куда бы он ни повернул, он неминуемо попал бы в объятия этих страшных рук, длинных как у обезьяны. К тому же Бог при всей своей массивности двигался стремительно.

Багровый идол приблизился к бездонному провалу и поднял Кераспа высоко над головой, чтобы сбросить его в черную бездну. Конан увидел, как Керасп открыл рот; с губ его на рыжую бороду стекала слюна; он издавал отчаянные вопли, словно обезумев. Покончив с Кераспом, Бог, без сомнения, примется за него. Древние жрецы не должны были бросать жертвы в бездну – этим делом занимался сам золотой Бог. Когда статуя качнулась назад на своих золотых ногах, чтобы сбросить вниз Кераспа, Конан, протянув руку назад, нащупал одно из деревянных сидений. Они, конечно, были предназначены для верховных жрецов или других прислужников древнего Бога. Конан, резко повернувшись, схватил массивное сиденье за высокую спинку и поднял его. Чувствуя, что мускулы едва не лопаются от напряжения, он раскрутил сиденье над головой и ударил им золотого Бота в спину между лопатками, в то время как тело все еще вопящего Кераспа полетело в бездну. Дерево сиденья расщепилось от удара о металлическую поверхность. Нападение застало Бога в тот момент, когда он покачнулся вперед бросая Кераспа, и он потерял равновесие. Какую-то долю секунды чудовище балансировало на краю провала, отчаянно било по воздуху своими длинными золотыми руками. Затем сверкающий Бог тоже рухнул в пустоту.

Конан бросил на пол обломки сиденья и заглянул в пропасть. Больше оттуда не доносились крики Кераспа. Конану почудилось, что он услышал где-то очень далеко внизу слабый звук падения, какой мог бы произвести идол, ударившись о скалу и отскочив от нее, но точно сказать было трудно. Ни грохота, ни всплеска: все стихло.

Конан провел рукой по лбу, и устало улыбнулся. Кончилось проклятие Окровавленного Бога, и сам Бог исчез. Какое бы огромное богатство не скрылось сейчас навсегда в земных недрах, Конан не жалел, что его ценой купил себе жизнь. На земле осталось еще немало сокровищ.

Он подобрал свою секиру, лук Рустума и вышел из храма на солнечный свет, чтобы выбрать себе лучшего коня.

Кларк Эштон Смит
ВТОРАЯ ТЕНЬ

Имя мое – Харпетрон, так называли меня в Посейдонии, но даже я сам, последний и лучший из учеников мудрого Авякта, не ведаю имени того, во что суждено мне превратиться завтра. И вот, сидя в мраморном доме учителя при неверном свете серебряных светильников, я торопливой рукой вывожу эти строки чернилами магического свойства на бесценном сером свитке, что сделан из кожи драконов. Записав свое свидетельство, я заключу свиток в цилиндр и запечатав его, брошу из окна в морские волны, дабы существо, в которое мне суждено перевоплотиться, не уничтожило запись о том, что случилось. И кто знает, может моряки из Лефары, проплывая здесь по пути в Умбу и Пнеору в высоких триремах, найдут цилиндр или рыбаки поймают его в свои сети. Тогда, прочитав мою историю, люди узнают правду, внемлют словам предостережения, – и нога человека не ступит, на дорожку, ведущую к дому Авикта, где нашли себе прибежище демоны.

Долгих шесть лет я жил вместе со старым учителем, забыв все услады юности ради постижения заветных тайн мироздания. Никто не проникал глубже нас в запретные науки и предания: мы вызывали к жизни тех, кто лежал в запечатанных гробницах, кто обитал в черной страшной пустоте за пределами известного мудрецам пространства и времени. Немногие из людей дерзали посещать наше прибежище здесь, среди источенных ветром, обнаженных утесов, но множество гостей, описать которых не в силах язык человеческий, являлись по нашему зову из неведомых краев.

Строгой и белой, как надгробие, была наша обитель, а внизу, под нами, свирепо рыча, взбиралось на черные, обнаженные скалы северное море или, успокоившись, забывалось в бесконечном ворчании, словно полчище поверженных демонов. Дом наш полнился эхом бесконечно разных голосов моря, что отдавались в покоях, как в опустевшей гробнице. И ветры в бессильной злобе, завывая, кружились у его высоких башен, но они стояли непоколебимо. Со стороны моря дом словно вырастал из отвесной скалы, но вокруг есть узкие проходы, где искривленные карликовые кедры склоняются перед яростью налетающего шквала. Гигантские мраморные химеры стоят на страже у обращенных к суше порталов, громадные каменные изваяния женщин сторожат квадратные портики там, где бьются о скалу волны прибоя. Величественные статуи и мумии расставлены во всех покоях и вдоль проходов. Но, кроме них, а также созданий, которых мы вызывали, некому было разделить с нами наше одиночество: вокруг лишь тени да заросли лишайника.

С трудом сдерживая панический страх (ибо каждый из нас, смертных, слаб), смотрел я, неофит, впервые пришедший сюда, на исполненные мрачного величия лики тех, кто служил Авикту. Я дрожал при виде жутких тварей, возникавших из дыма огромных жаровен; вскрикивал в ужасе, когда серые, зловонные и бесформенные существа злобно толпились у начертанного на полу семицветного круга, пытаясь проникнуть в него и наброситься на нас, стоявших в его центре. Преодолевая отвращение, пил я вино, которое наливали мне руки трупов, и ел хлеб, что подавали мне призраки. Но со временем я перестал ощущать необычность происходящего и преодолел страх, я нисколько не сомневался в том, что Авикт овладел всеми заклинаниями и способами изгнания духов и мог без особого труда избавиться от вызванных им фантомов.

Лучше было бы для Авикта, – и для меня, – если бы мой учитель ограничился знаниями, унаследованными от ученых и магов Атлантиды и Туле или от тех, что пришли к нам из земель My. Поистине, Этого было бы довольно, ибо на пожелтевших страницах манускриптов Туле были начертаны кровью руны, с помощью которых маг был способен вызвать демонов пятой и седьмой планет, прочитав эти письмена вслух в час восхода названных светил; волшебники из My оставили описание того, как приоткрыть врата отдаленного будущего; нашим же предкам, атлантам, были ведомы пути меж атомами и дороги к далеким звездам. Но Авикт жаждал проникнуть в самые страшные тайны, получить безраздельную власть над миром… И вот, на третий год моего ученичества в руки ему попала блестящая, словно зеркало, пластина, оставленная давно исчезнувшим Змеиным народом.

Когда, отлив обнажал крутые утесы, мы спускались по скрытым в гроте ступеням к окруженному стеной скал, изогнутому как полумесяц берегу, где за мысом стоял дом Авикта. Там, на влажном сероватом песке, за пенными языками прибоя, мы часто находили обломки странных вещей, принесенных течением с чужих берегов или выброшенных ураганом из неведомых морских глубин. Там были пурпурные и кроваво-красные завитки огромных раковин, куски амбры, белые букеты вечно цветущих кораллов; а однажды нам попался варварский идол из позеленевшей меди, стоявший в незапамятные времена на носу галеры Гиперборейских островов…

Ночью бушевал шторм, всколыхнувший море до самого дна, к утру буря утихла, и в этот роковой день небо было безоблачным, ветры посланные демонами, притаились среди голых скал в своих черных безднах; море тихо шептало, и волны лепетали, шурша на влажном песке; словно парчовые наряды бегущих девушек. За набегающей волной, в клубке ржаво-бурых морских водорослей, мы заметили что-то сверкающее солнечным блеском.

Я бросился вперед и, прежде чем волна отхлынула, унося с собой находку, выудил ее из сгнивших водорослей и отнес Авикту.

Это была пластина, отлитая из какого-то неизвестного металла, похожего на сталь, но значительно тяжелее. Она была треугольной формы и у основания немного шире, чем человеческое сердце. С одной стороны ее поверхность была зеркально-гладкой, а на обороте в металле были вытравлены, словно какой-то едкой кислотой, ряды небольших, причудливо изогнутых знаков; эти знаки не были ни иероглифами, ни буквами какого-нибудь знакомого алфавита.

Ничего нельзя было сказать ни о возрасте, ни о происхождении пластины, и мы даже не пытались строить предположения, находка повергла нас в полную растерянность. Много дней мы изучали письмена и вели бесплодные споры. Ночь за ночью в высоких покоях Авикта, укрытых от вечно бушующих ветров, мы склонялись над загадочным треугольником при свете ярких огней серебряных светильников. Ибо Авикт был уверен, что в загадочных извилистых знаках, смысл которых оставался для нас темным, содержится некая тайна, дошедшая до нас из глубины веков. Тщетными оказались все наши знания. И тогда Авикт решил призвать на помощь свое искусство волшебника и некроманта. Но ни один из демонов и призраков, явившихся в ответ на его заклинания, ничего не мог сказать об этой пластине. Любой на месте Авикта оставил бы напрасные попытки. О, лучше бы он отчаялся и не старался разгадать таинственные знаки!

Проходили Месяцы и годы. Волны все так же бились о темные скалы, и ветры шумели вокруг белых башен. И мы не переставали биться над разгадкой неведомых письмен, творя разнообразные заклинания; все дальше и дальше проникали мы в темное царство неизведанного, стараясь приоткрыть врата бесконечности. Время от времени Авикт вновь пытался найти способ прочесть надпись, расспрашивая вызванных нами гостей об ее толковании.

Наконец, во время одного из безрезультатных опытов, случайно вспомнив еще одну формулу, Авикт вызвал бледный, тающий на глазах призрак колдуна, жившего в доисторические времена, и тот еле слышно прошептал на диком, полузабытом наречии, что надпись на пластине сделана на языке Змеиного племени, чьи древние земли погрузились в пучину моря за много тысячелетий до того, как Гиперборея поднялась из жидкого ила. Но видение ничего не могло сказать нам о смысле этих знаков, ибо даже в его время Змеиное племя уже превратилось в смутную легенду, и его предания, магия и мудрость, глубоко чуждые людям, были уже им недоступны.

И во всех книгах заклинаний, которыми владел Авикт, не было ни одного, способного вызвать из легендарного прошлого кого-нибудь, принадлежавшего к Змеиному племени.

Но учителю была известна древняя формула лемуров, неясная и неопределенная, с помощью которой тень умершего человека можно было отослать в прошлое, и через некоторое время тот, кто произнес заклинание, снова вызывал его. Тени, не обладающей субстанцией, перемещение во времени не причиняло никакого вреда, она помнила все, что узнавала, странствуя, и могла поведать об этом магу.

Итак, Авикт снова вызвал призрак древнего колдуна, носившего имя Бит, и совершил некий таинственный ритуал, использовав застывшую смолу, с незапамятных времен оставшуюся на морском берегу, и куски окаменевшего дерева. Потом мы вместе произнесли формулу, отсылая полуистаявший дух Бита в отделенную от нас тысячелетиями эпоху Змеиного племени.

Через некоторое время мы совершили иной обряд и произнесли заклинание, дабы вернуть дух Бита в наше время. Перед нами предстал призрак, подобный рассеянному в воздухе легкому пару, и голосом, еле слышным, как замирающее эхо исчезающих воспоминаний, указал нам ключ к загадочной надписи, найденный им в отдаленном прошлом, когда на Земле еще не было человека. После этого мы уже ни о чем не стали спрашивать Бита и позволили ему возвратиться в царство вечного сна и забвения.

Мы прочли надпись на пластине и записали ее буквами нашего алфавита, встретив при этом немало трудностей, ибо сами звуки языка Змеиного племени, не говоря уже о мыслях и выборе символов для их обозначения, были чужды роду человеческому. Расшифровав надпись до конца, мы поняли, что в ней содержится формула некоего заклинания, применявшегося магами Змеиного племени. Но известными оставались цель заклинания и то, какое существо должно явиться в ответ на свершаемые обряды. Здесь не было ни изгнания духов, ни иного средства, необходимого для того, чтобы маг был в состоянии отослать обратно существо, явившееся из неведомой бездны.

Велико было ликование Авикта, понявшего, что мы узнали нечто, прежде неведомое людям. И несмотря на то что я пытался отговорить его, он решил испытать заклинание, убеждая меня, что наше открытие не случайность: оно предопределено самой судьбой. Авикт, презрел опасность, которой мы могли подвергнуться, если бы вызвали к жизни создание, происхождение и свойства которого были нам не ведомы.

– Ибо, – говорил он, – ни разу за все те годы, что я посвятил магий и волшебству, не вызвал я ни бога, ни дьявола, ни демона, ни покойника, либо духа, которого не мог бы покорить своей воле и отослать обратно по своему желанию. И мне ненавистна сама мысль о том, что Змеиное племя, как бы ни было оно искусно в некромантии, могло покорить себе какого-нибудь духа или силу, пред которой оказались бы беспомощными мои заклинания.

Итак, видя, что Авикт упорствует в своем намерении, и признавая власть учителя, я согласился, хотя и не без страха, помочь ему в опыте. И тогда мы, дождавшись благоприятного расположения звезд и точно определив час, собрали в покоях, где обычно совершали ритуалы, всередчайшие вещества и предметы, необходимые для успеха нашего рокового опыта.

Умолчу о том, какие ингредиенты пришлось нам использовать, какие действия мы совершали; не буду описывать резкие, свистящие звуки заклинаний, недоступные устам тех, кто не рожден Змеиным племенём, и составлявшие основную часть обряда. К концу его мы начертали свежей голубиной кровью треугольник на мраморном полу. Авикт стал в одном углу, я – в другом, а в третий мы поместили иссохшую темно-коричневую мумию воина-атланта, носившего когда-то имя Ойгос. Находясь внутри треугольника, мы с Авиктом держали между пальцев обеих рук медленно тлеющие сальные тонкие свечи, вытопленные из жира мертвецов и держали их так, пока они не догорели до конца. А в вытянутых распростертых ладонях мумии Ойгоса, словно в неглубоких кадилах, горели тальк и асбест, разожженные известным лишь нам способом. Сбоку на полу обозначили мы неразрывный эллипс, составленный из бесконечно повторяющихся сплетенных друг с другом двенадцати тайных знаков Оумора, ибо здесь мы могли найти убежище, если вызванный дух проявит враждебность или откажется повиноваться. Мы ожидали до тех пор, пока не взошли северные созвездия, как было предписано змеиными магами. И когда зловонные свечи догорели меж наших обожженных пальцев, а тальк и асбест превратились в золу на изъеденных ладонях мумии, Авикт произнес СЛОВО, смысл которого оставался темным для нас, и Ойгос, оживленный нашей магией и подвластный нашей воле, выждав необходимое время, гулко, словно могильное эхо, повторил его, а затем и я, в свой черед, произнес это СЛОВО.

Готовясь к обряду, мы подняли раму небольшого окна, ведущего в открытый портик, дабы то, что явится к нам, имело свободный доступ. Когда же зажглись свечи и зазвучали заклинания, море утихло, ветер упал, казалось, все вокруг замерло в ожидании неведомого гостя. Мы исполнили все ритуалы, трижды произнесли СЛОВО, долго стояли без движения, напрасно дожидаясь какого-нибудь видимого знака. Лишь тихо горели светильники, не появилось никакой новой тени, были только те, что отбрасывали мы с учителем, Ойгос и мраморные фигуры, стоявшие у стен зала. И в магических зеркалах, которые мы искусно расставили так, чтобы в них было видно недоступное человеческому взору, не было и следа какого-нибудь отражения.

Утомленный долгим ожиданием, Авикт был раздражен и разочарован: Он решил, что заклинания не достигли цели. Я, подумав о том же, почувствовал тайное облегчение. Мы стали расспрашивать мумию Ойгоса, дабы узнать, не ощутил ли он возле нас присутствия чего-либо чужеродного, ибо мертвые приобретают чувства, отсутствующие у живых. И мумия, получившая дар речи благодаря искусству некромантии, ответила отрицательно.

– Поистине, – промолвил тогда Авикт, – дальше гадать бесполезно. Без сомнения, мы неверно истолковали надпись, не сумели подобрать предметы и субстанции, необходимые для успеха, либо произнесли слова заклинания не так, как подобало. Могло случиться и так, что по прошествии столь долгого времени существо, которое первоначально должно было явиться в ответ на заклинание, перестало существовать или свойства его настолько изменились, что все ритуалы сейчас бесполезны.

Я с готовностью согласился с его словами, надеясь, что этим все кончится. После неудачной попытки мы продолжали наши обычные занятия, но, беседуя друг с другом, избегали упоминать о странной пластине и формуле, начертанной на ней.

Дни проходили, как прежде; море, наступая в часы прилива, яростными белопенными валами с ревом билось о крутые скалы, ветры мчались моля нас, завывая в своем неутихающем гневе, огибая темные кедры, склонявшиеся под их дуновением, как ведьмы склоняются под дыханием Таарана, повелителя Зла. Поглощенный новыми опытами и магическими ритуалами, я почти забыл о нашей неудаче и был уверен, что Авикт также не вспоминал о ней.

Казалось, все было по-прежнему, ничто не угрожало нашему спокойствию, ничто не беспокоило нас. Ибо могуществу, дарованному мудростью, нет предела, и мы чувствовали себя в большей безопасности, чем самый могучий из царей. Составляя гороскопы, мы не находили в них ничего для нас неблагоприятного: ни геомантия, ни другие гадания не предвещали и тени беды. И подвластные нам духи, как бы ужасны ни казались они взору обычных смертных, выказывали полное повиновение своим повелителям.

Однажды в ясный летняя день мы, как обычно, прохаживались по мраморной террасе за домом. Облаченные в одеяния цвета штормового моря, мы гуляли среди колышащих ветвями деревьев, что отбрасывали причудливые тени. Я увидел послушно следовавшие за нами две голубоватые тени – мою и моего учителя – на мраморе пола, а между ними странное темное пятно, которое никак не могло быть тенью кедра. Я был очень удивлен и даже испуган, но ничего не сказал об этом Авикту все время внимательно наблюдая за неведомой тенью.

Я заметил, что она упорно преследует тень моего учителя, постоянно находясь от нее на одинаковом расстоянии. Она не дрожала под порывами ветра, двигалась медленно, словно текла густым, тяжелым гноем; она не была ни синей, ни Пурпурной, ни черной, ни какого иного оттенка, привычного человеческому глазу, – это был цвет гниения, темнее, чем сама смерть, и форма ее также была чудовищной: казалось, ее отбрасывает нечто, передвигающееся прямо, как человек, но имеющее плоскую квадратную голову и длинное извилистое туловище, присущее существам, которые привыкли не ходить, а ползать.

Авикт не замечал этой тени, а я боялся заговорить, подумав про себя, однако, что подобной диковине не пристало сопровождать учителя. Я придвинулся ближе к нему, пытаясь нащупать или как-нибудь еще найти невидимое существо, отбрасывающее странную тень. Но с той стороны, откуда светило солнце, я ничего не заметил; пусто было и с противоположной стороны, под углом к солнечному свету, хотя я очень внимательно обследован это направление, ибо знал, что многие существа отбрасывают тень именно таким образом.

В обычный час мы вернулись домой, пройдя по вьющейся спиралью лестнице к порталу, по обе стороны которого стояли огромные каменные химеры. И я увидел, что странное темное пятно не отстает от тени Авикта. Его ужасные и оставшиеся неизменными очертания пали на ступени и ясно обозначились у портала, не смешиваясь с длинными тенями гигантских каменных стражей. И в темных проходах, куда не попадал солнечный свет и где не могло быть никаких теней, я с ужасом наблюдав, как отвратительный сгусток, цветом походивший на останки черного полусгнившего трупа, преследовал моего учителя, словно заменяя его исчезнувшую в полутьме тень. Он не отставал от Авикта весь этот день, прилипнув, словно проказа к прокаженному, и за столом, где нам прислуживали привидения, и в охраняемых мумиями покоях, где находились наши записи и древние манускрипты. Но учитель все еще не замечал своего навязчивого спутника, и я не предостерег его, надеясь, что непрошенный гость уйдет, когда настанет время, так же незаметно, как пришел.

Но в полночь, когда мы вместе с учителем сидели у серебряных светильников, изучая начертанные кровью руны Гипербореи, я увидел, что пятно подвинулось ближе к тени Авикта, возвышаясь у стены над его сиденьем. Оно словно источало зловонные кладбищенские миазмы, заразу, более отвратительную, чем язвы прокаженного, и я не мог вынести этого: я вскрикнул, полный ужаса и омерзения, и поведал обо всем учителю:

Заметив, наконец, тень, Авикт внимательно рассмотрел ее, и лицо учителя, изрытое глубокими морщинами, не выразило ни страха, ни Отвращения.

– Это тайна, недоступная моему разуму и превосходящая мои знания, – наконец сказал он, – никогда за всю мою жизнь ко мне не являлась чья-либо тень иначе, как по моей воле и по моему приглашению. И раз все прочие наши заклинания были успешными, я предполагаю, что эта тень – то самое существо, а быть может, просто отражение либо тень существа, которое явилось, хотя и с опозданием, в ответ на заклятие магов Змеиного племени, которое мы сочли пустым и бессмысленным. И я считаю, что нам следует произнести тайные слова и расспросить эту тень доступными нам способами.

И мы отправились в покои, где обычно творили наши заклинания, и приготовили, все необходимое. Когда все было готово для того, чтобы задавать вопросы неведомой тени, она подвинулась еще ближе к тени Авикта, так что пространство меж ними было не шире жезла некроманта.

И тогда мы подвергли странную тень допросу, пытаясь всеми возможными средствами добиться от нее ответа; вопросы исходили и из наших уст, и из глубины мумий и мраморных статуй. Но мы не дождались ответа. Тогда мы вызвали нескольких демонов и фантомов, которые верно служили нам, и велели им допросить мрачного пришельца, но и так не добились успеха. Все это время зеркала ничего не отражали, и духи, чьими устами мы говорили, не ощущали чуждого присутствия в наших покоях. Казалось, никакое заклятие не имело силы над зловещим черным пятном, явившимся помимо нашей воли. Авикт был обеспокоен; изобразив на полу кровью, смешанной с пеплом, эллипс Оумора, куда не может проникнуть ни дух, ни Демон, он вошел в очерченное им пространство. Но и туда, внутрь эллипса, словно жидкая краска или какое-то гнилостное истечение, проникло черное пятно, неотступно преследуя Авикта, и пространство меж ними стало еще меньше.

На лице Авикта ужас проложил новые морщины, и лоб покрылся каплями пота, холодного, словно дыхание смерти, ибо он наконец понял, как и я, что это существо не подвластно никаким законам и появление его не предвещает ничего, кроме несказанного зла и несчастья. И он, обратившись ко мне, воскликнул голосом, дрожащим от страха.

– Я не знаю, что это такое, чего хочет от меня эта мерзость, и бессилен остановить ее продвижение. Уходи, оставь меня, ибо я не желаю, чтобы кто-нибудь из смертных стал свидетелем моего поражения и гибели. Лучше тебе удалиться, Пока еще есть время, да бы и ты не стал жертвой этой страшной тени…

Хотя неописуемый ужас проник в самые глубины моей души, мне претила сама мысль о том, что я должен покинуть своего учителя. Но я поклялся всегда и во всем быть послушным его воле; к тому же я понимал, что вдвойне бессилен бороться с неведомым врагом, перед которым трепещет сам Авикт.

Итак, попрощавшись со старцем, я вышел из овеянных ужасом покоев, с трудом переставляя дрожавшие ноги. Оглянувшись, стоя на пороге, я увидел, что черная тень, проникшая к нам из неведомых сфер, словно отвратительный нарост, проползла по полу и коснулась тени мага. В тот же миг из уст учителя вырвался ужасающий вопль, подобный крикуспящего человека, одолеваемого ночными кошмарами. Лик его больше не был ликом Авикта, он исказился в страшных конвульсиях, словно Авикт стал безумцем, силящимся скинуть с груди своей невидимого демона. Больше я не оглядывался: я бросился бежать по темному проходу к порталу, выходящему на террасу.

Ущербная луна, угрожающе-багровая, нависла над утесами; тени кедров при лунном свете казались длиннее, они колыхались под порывами бури, словно раздутые ветром одеяния занятых ворожбой волшебников. Наклонившись вперед, чтобы одолеть силу ветра, я пробежал через террасу к наружной лестнице, ведущей к крутой тропинке, вьющейся среди нагромождений скал и провалов позади дома. Подгоняемый страхом, я уже приблизился к краю террасы, но не мог достигнуть верхних ступеней лестницы, ибо мраморный пол словно выскальзывал у меня из-под ног, и край террасы маячил перед глазами, недоступный как горизонт. Я задыхался, мне казалось, что я бегу, не останавливаясь, но ни на пядь не сдвинулся с места.