Текст книги "Чефуры вон!"

Автор книги: Горан Войнович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Почему Радован оказался в Словении

Я стоял в приемной полицейского участка и утирал слезы. А перед участком ждали Радован и Марина, мама Ацо. Никакая сила на свете не заставила бы меня выйти наружу с зареванным лицом. А один придурок мордоворотский смотрел на меня и все что-то там руками махал, мол, проваливай уже отсюда. Только хренушки, ни за что. Я всхлипывал и пытался успокоиться. Спросил, где у них тут туалет, а этот урод мне: «Вали давай!» Я глаза рукавом утер и глянул в сторону Радована. Тот был просто в бешенстве. Марине что-то втирает, а она смотрит на него и улыбается, как обычно. Марина уборщица, бедняжка. Мне всегда ее жалко было. Вот добрая душа. Вообще злиться не умеет. Только улыбается. Только и делала бы, что всем помогала. Как говорит Радован, ей хоть кол на голове теши. Потому мне ее жалко было. А вот Радована я боялся. Думаю, он не стал заходить в полицейский участок, потому что легавых не переваривает: может запросто не сдержаться и нарваться на драку. Ну, когда сам папашей стал, он типа поумнел и теперь старается не нарываться. Наверно, потому и не идет сейчас в участок, а стоит с Мариной на улице. Дергается, просто сдохнуть можно. Хорошо еще, что Марина с ним. Она на людей успокаивающе действует: начинаешь за нее беспокоиться, переживаешь, и про себя забываешь как-то.

Марина живет одна с Ацо. Ацо вообще без понятия, кто его отец: Марина ему никогда ничего не рассказывала, говорила только, что отца у него нет, а есть только она. И теперь уже не она об Ацо заботится, а он о ней. Ацо главный в доме – Марине не справиться: слишком уж она хорошая для этого мира. Люди ее добротой пользуются, знают, что она не сразу догоняет, – она и делает то, что ей ни на фиг не нужно, всё, о чем ни попросят, думает, что должна всем. Один раз Ацо послал на хрен всех этих уродов, и теперь к ней приставать перестали. А раньше она без конца то коридор в подъезде мыла, то еще что-то. Ей вроде как не тяжело. Ушлый народ. Хуже некуда.

Радован меня увидел. А чтоб его… Ну да ладно, все равно меня этот задрот мусорской уже достал. Когда двери открылись, я на улицу вышел, а Радован отвернулся и пошел прямиком к машине, даже не взглянул на меня. Я поплелся за ним, а когда мимо Марины проходил, она мне улыбнулась: как будто я только что сдал все выпускные экзамены. Нет, она точно слишком хорошая для этого мира. Радован сел в машину и включил мотор. А я рядом, на переднее сиденье. Он опустил стекло.

– Марина! Тебя подождать?

Марина только улыбнулась и покачала головой.

– Брось ты это, Марина, не возвращаться же тебе до Фужин пешком.

– Не нужно, Радован. Спасибо.

– Ты и так сюда сколько шла, а теперь еще и обратно.

А ведь правда. У Марины машины нет. Когда мусора среди ночи ей позвонили, вызвали в участок в Мостэ[67]67
  Мостэ – район Любляны, прилегающий к Фужинам.


[Закрыть], она, скорей всего, пешком пошла. А эти кретины наверняка даже не сказали, что там с Ацо. Наверно, перепугалась до смерти.

– Езжайте домой. Я одна Ацо подожду.

Только бы Ацо был жив и здоров. Она боится, как бы ему чего не сделали. Чтобы не дай бог не покалечили там.

– Ну смотри. Как знаешь. Ты только особо не переживай. Бывает. Ништа то ние. Дети. Что ты хочешь, такой возраст. Ничего не поделаешь.

Марина опять только улыбнулась. Радован поднял стекло, и мы отъехали. Ни разу на меня не глянул. Только нервничал все больше. При Марине он хоть как-то старался спокойствие сохранять, а теперь, казалось, еще чуть-чуть – и взорвется. Я голову руками зажал: ждал, когда лупить начнет. Еще секунда и всё. И будет почище, чем у полицейских. А Радован по рулю постукивал и причмокивал, а то головой вертел туда-сюда и губы себе кусал. Как хищник, который сейчас на добычу набросится. Потом он объехал справа ресторан «Портал» и остановился на парковке. Я думал, он меня сейчас убьет. На лбу у него вены надулись как у психа.

– Ты знаешь, как я в Словению попал? Знаешь, болван ты тупоголовый! А? Не знаешь? Ничего-то ты не знаешь. В то воскресенье у нас был матч, и должен был приехать тренер «Жельё»[68]68
  «Жельё» – просторечное название футбольного клуба «Железничар».


[Закрыть], чтобы посмотреть на нас. Все говорили, что я буду играть за «Жельё». В первой лиге. Ты знаешь, что такое первая лига? В субботу – послушай! – в субботу мне отец говорит: «Завтра ты едешь в Словению». Я ему: «Батя, у меня матч, какая Словения!» А он мне: «Забудь, ты получил работу в Словении». И утром, не рыпаясь, я спокойно сажусь на поезд и дую в Любляну. Какой там тебе матч, какой «Жельё», какая еще тебе там спортивная карьера!

Он замолчал, чтобы отдышаться. Видно было, как у него в башке все кипит, – точняк спятил! Думаю: ну все, сейчас огребу по полной.

– А вы все шутки шутите. Сопляки избалованные. Всё мы вам разрешали, и что теперь… Мать вашу с вашим Миланом Кучаном[69]69
  Милан Кучан – первый президент независимой Республики Словения (1991–2002).


[Закрыть], пошли бы вы!

Его так и трясло всего. А я руки все время над головой держал. Ясно было, что он мне ее сейчас оторвет. Он только пыхтел.

– Дай ми цигару!

Я охренел. Откуда он знает, что я курю, мать его. Я ни черта не соображал. В полном был ауте. Таращился на Радована, разинув рот, и думал, что мне пипец. Улечу прямиком в Любляницу. Радован, точно, с катушек слетел, ясно, что будет.

– Шта? Что уставился? Дай мне сигарету, я тебе сказал!

Я медленно вытащил пачку из кармана и дал ему одну. Он как маньяк схватил ее и прикурил. Я в жизни еще не видел такого доведенного до чертиков человека.

– Ты разве не бросил курить?

– Ma марш…[70]70
  Ма марш – пошел ты (ma marš; серб., хорв.).


[Закрыть]

Черт. Вот тут он и начал меня мутузить. Я руками закрылся. Было не очень больно, только долго. Он меня как чокнутый колошматил. Потом вдруг открыл дверь и вышел из машины. А я остался внутри и руки над головой держу. Даже не подумал высунуться. Тихо так было, и как будто эта тишина прямо на мозг давит. Абсолютная тишина. Я сидел и ждал, что он меня еще раз звезданет. Потом медленно голову поднимаю, смотрю вокруг, – а Радована нет нигде. Испарился. Я не знал, что дальше делать. Он ведь как чокнутый был, мог запросто в Любляницу прыгнуть. Никогда не знаешь, что может сделать человек, когда он так распсиховался. Это же конкретный сдвиг в башке! Меня от страха прям затрясло. Только вот вылезти из машины я не решался. Впервые в жизни у меня по всему телу пот выступил. Я правда решил, что он в Любляницу прыгнул. Он ведь за всю жизнь меня ни разу не ударил. Ну ладно там, шлепнул пару раз, но чтоб так – никогда. Тихий ужас. Я не мог больше оставаться в машине. А его нигде не было видно. Черт бы его побрал с этими его закидонами! Я уже думал, что надо звонить в полицию. Рехнуться можно. Сам чуть не свихнулся. Радованэ, только не делай этого, умоляю тебя! Богом прошу! Радованэ!

А он ходил из стороны в сторону вдоль Любляницы, ко мне спиной. Я обратно в машину залез, жду. Он вроде как немного успокоился. Но в машине я его прождал еще минут пятнадцать, точно. Правда, теперь он подошел чуть ближе, и я мог его видеть. Потом он вернулся, сел в машину, и мы поехали. Когда мы припарковались на Фужинах, я посмотрел на него. Глаза у него были совсем красные. Он плакал. Там возле Любляницы он плакал. Только не это. Пропади все пропадом!

Злость я еще могу пережить, побои тоже, но вот это меня добило. Радован с красными от слез глазами – это меня размазало. Казалось, что я ни рук, ни ног не чувствую. Я еле дышал. Было так паршиво, как будто кто-то меня бейсбольной битой бьет. Только изнутри. И это в сто раз хуже.

Почему долбаная тишина сведет меня с ума

– Слуште, эти ваши расчеты… ну не пригодятся они ему в жизни, он же в баскетбол будет играть. Да поставьте вы ему эти три балла, безо всяких там, чтоб уже нам с вами не ругаться. Что ругаться-то, когда можно спокойно договориться, а?

Так Радован объяснялся с моей училкой по алгебре, когда она вызвала его в школу после моей третьей двойки. А еще потому, что я запустил ей в голову угольником. Вот только до угольника они не дошли. Радован по-быстрому все сказал и пошел домой. Мне-то он, конечно, потом вставил по полной и запряг зубрить алгебру, но Миклавчичку он крепко послал куда подальше. А все потому, что Радован для себя давно решил, что я буду спортсменом и буду играть в лиге НБА. Сперва он хотел, чтобы я в футбол играл, ну и дальше, само собой, подписал контракт с мадридским «Реалом» и все такое, но потом я слегка перерос своих сверстников, и он решил, что баскетбол, пожалуй, будет получше. Ранка не вмешивалась в эти его грандиозные планы. У нее ко мне были свои вопросы.

– Шта нэ учишь? Неужели так сложно выучить эту биологию хотя бы на тройку? Неужели ты ни одной тренировки пропустить не можешь и посмотреть эту историю? Чего ты не вызвался, чтобы тебя спросили? А твой тренер знает, какие у тебя оценки?

Отвечал ей всегда Радован.

– Оставь его, он не дурак. Выучит еще. Будто история поменяется, никуда она не денется. Вот станет старым битюгом, тогда и займется своей учебой. Чего ты трясешься, тоже мне проблема – тройка по английскому. Если это такой сложный язык, как бы на нем говорили все негры в Америке? Когда в лиге отыграет, тогда и будет английский учить.

Радован на все мои матчи ходил. Если б ему разрешили, он бы еще на всех тренировках торчал. Ранка ни разу не была. Из принципа. Она никогда ничего не говорила и про мои успехи слушать не хотела. Когда Радован ей рассказывал, как мы стали чемпионами страны, она только кивала.

– Хочеш сэ сад мало посветит шоли?[71]71
  Хочеш сэ сад мало посветит шоли? – Не хочешь ли теперь уделить немного времени школе? (hočeš se sad malo posvetit soli?; серб., хорв., слов.).


[Закрыть] И исправить наконец двойку по английскому?

Но так чтоб в открытую сказать Радовану, что тот уже задолбал всех этим спортом и что школа, типа, может идти побоку, – никогда. Ранка вечно дурочкой прикидывалась и каждый раз строила из себя глухую, когда Радован начинал говорить о баскетболе. Нарочно делала вид, что ничегошеньки не смыслит ни в баскете, ни в футболе. Специально отмачивала совершенно идиотские словечки. И когда я уже в миллионный раз буду смотреть документальный фильм про Джордана, она точно спросит, а кто это такой вообще? Я, конечно, скажу: «Майкл Джордан», – а она сделает вид, что в первый раз о таком слышит.

– Пока это все смотришь, уже бы давно английский выучил.

Slam и dunk[72]72
  Slam и dunk – обыгрывается баскетбольный термин «slam dunk» (англ.), слэм-данк, бросок, при котором игрок закладывает мяч в корзину в прыжке, сверху вниз. Slam – швырять, dunk – окунать.


[Закрыть] – это правильные глаголы. А пара у меня по неправильным глаголам. В этом все дело. Но Ранке до фени. Она только обрадуется, когда узнает, что я тренировки забросил. Это будет ее маленькая победа. А у Радована точно разрыв сердца случится. Вот я и молчу. И без того все как на иголках, а если скажу, что перестал тренироваться, вообще будет полный пипец. Извержение вулкана. Оно и так вот-вот случится. Уже сто лет все молчат. Радован не только со мной, но и с Ранкой говорить перестал, а если кто-то из нас двоих хоть слово произнесет, он так злобно зыркает, что мы сразу замолкаем. Ранка на него глядит: мол, она-то тут при чем? Но у Радована сейчас все виноваты. И Ранка в первую очередь. Она у него всегда козел отпущения.

– Шта мэнэ тако гледаш?

– Нэ гледам тэ.

– Гледаш.

– Зачепи.[73]73
  Зачепи – заткнись (začepi; серб., хорв.).


[Закрыть]

Вот и весь разговор. Все, что у нас дома за последние несколько дней было сказано. В остальное время – полная тишина. Даже в телевизоре и то звук на минимуме, музыку не слушаем, одни только новости. Прям осадное положение. Может, голубые каски придется высылать. Ясуси Акаси и Бутроса Бутроса-Гали[74]74
  Ясуси Акаси – японский дипломат, заместитель Генерального секретаря ООН в 1990-х годах; Бутрос Бутрос-Гали – египетский дипломат, 6-й Генеральный секретарь ООН (1992–1996).


[Закрыть]. Я тут как-то захотел во двор выйти.

– Куда?

– Я только…

– Сиди и не рыпайся!

И все тут. Без шансов. Ничего не могу понять. Я уже три дня в школу не ходил. И никого это не колышет. Так и спятить можно, а что делать, непонятно. Даже Ранка в полном офигении.

– И долго он еще так будет?

– Нэ знам, синэ.

Что ни скажешь, Радован только пыхтит. Зубами скрипит от злости.

– Шта?

– Ништа.

Я с ума сойду от этой тишины. Как будто мы в бомбоубежище, а над нами истребители летают, вот мы и сидим тихо, а то обнаружат нас, и тут же начнется бомбежка.

Почему я не люблю оставаться один

Утром я опять ехал в лифте вместе с телеведущей. Только я сразу решил, что не пойду за ней до остановки. Да еще и прямо в глаза ей посмотрел. Точно не знаю, но, по-моему, она тоже на меня посмотрела. Хотя это не важно, потому что я по-любому решил послать ее на фиг за трайно.[75]75
  За трайно – надолго, навсегда (za trajno; слов., разг.).


[Закрыть] Всех пошлю на фиг и все начну заново. Без баскетбола, без телеведущей и без Радована и Ранки. Буду продолжать с ними жить, а вот говорить с ними больше не буду. Да и фиг с ними: не хотят со мной разговаривать – мне же лучше. Дома буду только спать, а школу тоже пошлю к чертям. Мне оно на хрен не надо, да еще смотрят на тебя как на последнего болвана, если линейную функцию не решил или всякие там иксы-игреки, – бесит просто! Сами поупражняйтесь раз сто в неделю, а я потом посмотрю на вас, что там у вас будет с квадратными уравнениями. Ботаники долбаные. Да они ни одного шага сделать не могут, только и умеют, что в компьютеры пялиться! Скоро у них глаза размером с пончики будут.

И я правда не пошел за телеведущей до остановки. Вышел из подъезда с другой стороны и обошел вокруг дома, и оттуда смотрел, как она идет на остановку, но не на задницу смотрел, а чуток повыше. Не такая уж она и офигительная, когда издалека смотришь. Потом пошел в магазин за сэндвичем и вернулся домой спать.

Но вот заснуть так и не смог. Очень странно быть дома одному.

Обычно по утрам я в школу ухожу, а когда возвращаюсь, Ранка уже дома, обед готовит. Она работает с пяти утра до часу, а после всегда дома. Радован приходит около трех, а квартира такая маленькая, что даже если захочешь один побыть и закроешься у себя комнате, не поможет. Слышишь телик, миксер, телефон и Радована, который так надрывается, как будто без телефона говорит, да еще кучу всего. Или придурок какой-нибудь во дворе орет. А придурков на Фужинах всегда хватало.

Я решил сходить в магазин и купить «Спортивные новости». Хоть почитаю чего-нибудь – все равно по телику смотреть нечего. Я, конечно, мог бы позвонить, узнать, может еще кто из наших гениев забил на школу. Но мне не хотелось пока видеть ни Ади, ни Деяна, ни Ацо. Не в том я настроении, чтоб их дебилизмы слушать. Но даже «Спортивные новости» я не мог читать в такой долбаной тишине. Утром на Фужинах так все тихо, просто сдохнуть можно. Все типа работают. Пролетарии. Я вышел на балкон и глянул во двор: может, кто из знакомых пройдет. Ни одного нормального человека не увидел. Одни пенсионеры. Потом я разглядывал многоэтажку напротив: вдруг что интересное увижу. В фильмах, блин, всегда если кто-нибудь подглядывает за чужой квартирой, там обязательно двое трахаются, а я всю жизнь таращусь на миллион всяких окон и балконов и еще ни разу ничего, кроме столетней бабки в лифчике, не углядел.

Моя проблема в том, что я единственный ребенок в семье. Не, Радован и Ранка хотели иметь детей: они же чефуры как-никак, – просто у Ранки были какие-то проблемы, и ей все удалили, и матку, и яичники. А они оба из больших боснийских семей и ужасно психовали, каково мне будет одному без братьев и сестер, поэтому мы постоянно с кем-то общались, и я все время дружил с какой-то детворой, и если вдруг они раз в сто лет куда-нибудь выбирались из дома, то оставляли меня у соседей, чтобы я не был один. Потом я уже стал перед подъездом зависать и на тренировки ходить, так что один никогда не был. А на каникулы мы всегда уезжали к нашим, в Боснию.

Я реально не знал, куда себя деть. Неплохо было бы, если бы Ранка вернулась с работы и начала свою возню на кухне, – но тогда она бы точно начала ко мне приставать, почему я не в школе и прочая байда. Вот такая заморочка. Не хочется мне быть одному, а позвонить некому, потому что западло было кому-то звонить, и смотреть я ни на кого не хотел. Если кто-то о чем-нибудь меня спросит, я стопудово психану.

Я опять попробовал заснуть, но ничего не получилось. Тогда я включил сразу и телевизор, и радио, и вентилятор, – ну тот, что над плитой, – открыл все окна и начал читать «Спортивные новости». Полный отстой. Все меня бесили. Радован, Ранка, Ади, Деян, Ацо, телеведущая, тренер, легавые, одноклассники, классная – все. Я представлял, как они рыдают на моих похоронах. А я смотрю на них, типа спрятавшись сзади. Я все думал, что вся вот эта моя жизнь – полное дерьмо и лучше всего было бы собрать манатки и свалить. Куда-нибудь. Одному. Вот пошлю все на хрен и рвану В жизнь. Пошли бы вы все!

Почему Словения меня бесит

Первым делом я бы свалил из этой Словении. Конечно, я здесь родился и все такое, только достало меня всё выше крыши. Когда едешь к своим в Боснию, все тебя встречают, будто ты пуп земли, только потому, что ты свой. Сразу тебе дают всё, что у них есть, хотя им самим там жить не на что. У моей бакицы [76]76
  Бакица – бабушка (baking; серб., хорв.).


[Закрыть] пенсия сто конвертируемых марок. Это пятьдесят евро. Если не меньше. Но как только она тебя видит, то готова всё отдать. И не только тебе – всем так. Куда ни зайдешь, в бар или типа того, везде народ общительный, все прикалываются и не парятся, постоянно друг друга угощают, не то что здесь. Когда идут певачиц[77]77
  Певачица – певица (pjevacica; серб., хорв.).


[Закрыть] слушать, то расслабляются по полной и удовольствие от жизни получают, чувства свои показывают… Никто ни на что не жалуется, хотя у них там была война и всем им досталось так, что мама не горюй. И даже если тебя легавый остановит за превышение скорости, то обязательно пошутит как-нибудь, прикол какой-нибудь отмочит, поржет с тобой. И все друг другу помогают, к любому можешь прийти в гости кофе попить без приглашения и всякой прочей херни. Заходишь, когда хочешь, так – побазарить просто, пообщаться, без понтов и прочей мути. Просто расслабился – и вперед. Народ здесь живет не так: дом – работа, работа – дом. А они реально умеют веселиться, песни поют, обнимаются и целуются. И если у кого денег нет – тот, у кого есть, обязательно ему даст. И не взаймы. Просто так возьмет и даст. Радован каждый раз, когда мы там, каждому дает по сто евро минимум. И если бы мы нуждались и, например, у тэтака [78]78
  Тэтака – дядя; муж тетки (tetak; серб., хорв.).


[Закрыть] Милана были бы деньги, то он бы нам точно дал. Всё бы нам отдал. Там семья – самое главное. И не бывает там, чтобы люди между собой не разговаривали. Ругаются иногда, само собой, ну так это совсем другое дело. Потому что потом всё равно все целуются, всё равно все остаются семьей и любят друг друга и все такое. По мне, вот это – круто. Здесь же все только и думают о своей заднице, чтобы у них всего было побольше: и тачка крутая, и хата в несколько этажей – и насрать им на братьев, сестер, дядьёв, тёток. Замкнутые все. Потому и несчастливые. Потому только и делают, что ноют.

А больше всего меня бесит, когда они пишут Марко Дйордйич. Уроды неграмотные, мать их. Сегодня я первый раз в жизни пошел почту проверить и нашел там письмо для Ранки Дйордйич. Я чуть было не послал почтальона куда подальше с этим письмом: у нас таких нет! Если бы это был какой-нибудь счет за электричество или телефон, я б его стопудово послал. Валили бы они со своим Дйордйич на три веселые буквы. Мне в школе постоянно трахают мозг с этими их падежами и склонениями: госпожа, госпожи и прочая хрень, – а сами не могут одну фамилию написать. Джорджич. Так сложно? Восемь букв. Два «дж» и мягкий «ч»[79]79
  Два «дж» и мягкий «ч» – Đ, ć – буквы сербского и хорватского алфавита, которых нет в словенском алфавите. По-словенски фамилия героя пишется Djordič (с твердым «ч»); по-сербски – Đorđić.


[Закрыть]. На каждой долбаной клавиатуре они есть. Вот это как раз тот самый национализм. Они нас, чефуров, терпеть не могут и специально так пишут. Нарочно делают вид, что не могут найти «дж» и «ч» на клавиатуре. Зато когда читаешь чернуху в газете: о всяких там ограблениях, мафии и т. д., – то у всех Хаджихафисбеговичей и Джукичей, и вообще у всех чефуров всегда правильно написано: «дж» и «ч». Будь их воля, они бы и жирно эти буквы выделили, чтобы уж все точно знали, что среди жуликов одни только чефуры. А когда спортивные новости читаешь, то здесь у всех Нестеровичей красуется твердый «ч». Туда же и Бечировичи, и Лаковичи, и Ачимовичи, и Заховичи, и Цимеротичи, и Бацковичи – все, короче. Прошли б они по Фужинам, посмотрели, где там у этих Нестеровичей на двери твердый «ч». Мать вашу. А вот если бы тот же самый Радослав Нестерович обокрал пункт обмена валюты, то мягкий «ч» у них бы всю страницу занимал. Эти самые грёбаные заморочки каждый день по мозгам долбят!

Нет у нас со словенцами никаких шансов. Когда мы еще на горшках сидим, предки им читают долбаных Педеньпедов и Муц Цопатариц, а нам – Йежовы Кучицы и Гргов Чвараков[80]80
  Педеньпедов – Педеньпед (Pedenjped) – имя героя серии детских стихов, написанных словенским поэтом Нико Графенауером (1940); Муц Цопатариц – «Муца Цопаратарица» («Muca Copatarica»; «Кошка, которая шьет тапочки») – одна из наиболее известных и любимых словенских сказок Элы Пероци (1957); Йежовы Кучицы – «Йежева Кучица» («Ježeva kućica»; «Дом ежика») – сказка сербско-боснийского писателя Бранко Чопича (1915–1984); Грга Чварак (Grga Čvarak) – герой детских стихов хорватского поэта Ратко Зврко (1920–1998).


[Закрыть]. Вот тогда и начинается полная задница. Каждый идет своей дорогой, и нет такого бога, который бы нас объединил. Мы вроде и общаемся, и свои в доску, такие прям кореша и все такое, а ведь говорим совсем на разных языках. Общаемся так, по-соседски. Нет у нас общих клеток в крови, и всё тут. Мы чефуры – они словенцы, вот и всё. И ни хрена не поделаешь. Бранко Чопич и Йован Йованович-Змай[81]81
  Йован Йованович-Змай – Йован Йованович (псевдоним Змай (Zmaj); 1833–1904) – сербский поэт, издатель детских журналов.


[Закрыть] во всем виноваты.