Текст книги "Чефуры вон!"

Автор книги: Горан Войнович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Почему Босния в полной жопе

Первый раз в жизни я ехал на поезде. Такая вот фигня. Так оно и бывает, когда ты чефур и ездишь только в Боснию, и только на опеле вектра. Радован мне все время рассказывал эти свои истории про поезд. У него никогда не было машины, и он всегда ездил на поезде. Да еще и зайцем, и какой-то цыган свистнул у него кошелек, и какой-то турок занял его спальное место в спальнике, и он проспал свою остановку, и уехал до Сараево, и вышел в Загребе выпить пива, и поезд ушел у него перед носом, и как ездил на Олимпиаду и уже в поезде налакался с какими-то шведами, а один раз его поймали, когда он ехал без билета, контролер хотел высадить его с поезда, и они подрались, а как-то одна цыганка ему нагадала, что у него будет три сына и что все будут жить в Америке и разъезжать на джипах, и всю дорогу до Любляны он стоял на ногах, потому что была жуткая толкучка, а в другой раз ехал до Загреба с болельщиками «Динамо» и спорил с ними, кто лучше: Бобан[124]124
  Звонимир Бобан – хорватский футболист.


[Закрыть] или Савичевич[125]125
  Деян Савичевич – черногорский футболист, тренер.


[Закрыть]. Истории, истории… Поезд всегда был частью чефурского фольклора. Что поделаешь, не водили чефуры дорогие автомобили и не выеживались. Они всегда были без бабла и ездили на поезде. А потом делали вид, что поезда – это зашибись, самый крутой транспорт. Предки тащились от локомотивов и вагонов. Радован все время говорил, что больше всего ему хотелось бы еще раз сесть в поезд, типа со мной, и вместе поехать в Високо. Чтоб я увидел, что такое поезд. Это должно было быть мне подарком сперва на пятнадцатый, потом на шестнадцатый и еще на семнадцатый день рождения. Только никогда не было подходящего момента, чтоб мы оба, отац и син, сели на поезд и погнали до Високо, как самые настоящие фраеры. Старый и молодой Джорджичи. Радован всегда этого хотел. Он всегда хотел поехать со мной на поезде в Боснию. Это была самая заветная его мечта. Только когда я был мелким, шла война, а после пути были разрушены, потом неясно было, что за психи ездят на этих поездах, а потом уже нарисовался опель вектра, и Радовану стало влом канителиться с перронами и контролерами. И никогда уже мы с Радованом не поедем вместе на поезде. Теперь я в этом уверен. Что поделаешь, Радованэ, наш поезд ушел.

– Как дела, царэ?[126]126
  Царэ – крутой парень (саге; серб., хорв.; зват. пад.).


[Закрыть] Шта има?[127]127
  Шта има? – Как дела? (šta ima; серб., хорв.).


[Закрыть]

Охренеть! Эти чефуры реально чокнутые. Чиче было по крайней мере семьдесят пять, и он меня спрашивает: «Как дела, царэ?» Как тут не описаться от смеха! И это еще такой чича, по которому сразу видно, что он полная дерёвня. Но какое ему дело? Он мотается по миру и получает удовольствие. Положить чиче на всё. Крутой перец.

– Ты из Любляны?

– Да.

– Значит, Янез. Хорошо, пускай.

Смеется чича, и я смеюсь. Никуда не денешься: если ты из Любляны, то ты Янез. И всё тут. Неважно, чефур ты, или словенец, или цыган Жарко, ты для них там, на юге, Янез. Они так называют всех, кто живет в Словении, и им по фигу, свой ты или нет. Все мы Янезы.

– И как в Словении?

– Хорошо.

– Конечно. Словения – это очень хорошо. Радуйся, что ты из Словении. Словения всегда была самой передовой. Вы, Янезы, всегда были хитрецами. Так и надо. Скажи мне, вы сортируете мусор? Знаешь, отдельно яичная скорлупа, отдельно пакеты, отдельно газеты?

– Ну, есть такое, только не все сортируют.

– Да, да. Я вижу, вы уже Европа. Я сейчас был в Германии, и там целыми днями только и делают, что мусор сортируют. На всё внимание обращают, обо всем знают. Нет у них такого, как у нас, делай всё, что тебе захочется. Там всё контролируют. Есть порядок и закон. Вот это государство! А не эти наши пашалыки[128]128
  Пашалык – область, подвластная паше (раšalyk; тур.).


[Закрыть]. Но вам-то легко, Янезам, вы теперь Европа.

Нам, Янезам, легко! Ну конечно, чича. Так и есть. Нам легче некуда. Все они там, на юге, думают, что мы какаем деньгами и что нам легко. Что в Европе нет проблем. Что здесь по улицам мед и молоко текут. Вот оно как. Что нам жаловаться, у нас же мусор сортируют! Э, мой чича, если б ты только знал, что в Европе тот же хрен, что в Боснии, и в Сербии, и в Тунгусии.

Чича когда-то целых семнадцать лет проработал в Германии. Вот он уселся на поезд и рванул в Мюнхен, чтоб повидать своих товарищей и бывших коллег. Турка Нури, македонца Владе и румына Корнелия. Одни немецкие чефуры. Чича там слегка погулял и теперь едет обратно, домой. И объясняет мне, что Германия рулит, что у всех его друганов есть и дома, и жены, и дети, и пенсии, и ауди – и всё, и у него тоже было бы так же, но он вернулся в Боснию и остался безо всего, потому что всё потерял во время войны. Жена умерла, дети разбежались по всему свету, дом его сожгли, и теперь он на деньги, которые ему посылают дети из Америки и Австралии, ездит в Мюнхен – в гости к Нури, Владе и Корнелию.

– А как теперь в Боснии?

– Сейчас здорово. Теперь у нас есть пирамиды. Осталось только коров превратить в верблюдов – и можно создавать египетское царство.

Знаменитые пирамиды в Високо. Это один босниец приехал из Америки и всей Боснии запудрил мозги: типа три обычные остроконечные горы – это на самом деле три пирамиды, которым уже минимум миллион лет. Только босниец может такое придумать. Такого больше нигде нет. Люди, понятное дело, завелись: нет у них пенсий, и автобанов, и центрального отопления, и сортированного мусора – пусть будут хотя бы пирамиды. И правда, что это за страна такая, Босния? Самая несчастная страна в мире. И я еду туда жить. Подумать только! Босния – это страна, в которой овцы могут перегородить центральную магистраль. Босния – это страна, в которой легавый останавливает тебя за превышение скорости, угрожает тебе судом, а потом говорит: «Сам реши, сколько будет штраф, только не забудь, что нас двое!» Босния – это страна, в которой тебе таксист, когда ты собрался пристегнуться ремнем безопасности, говорит: «Чё ты хочешь, мать твою? Не делай из меня дурака, тут тебе не Европа!» Босния – это страна, в которой все пьют капучино, потому что никогда не знаешь, как правильно сказать: кава, кафа или кахва[129]129
  Kava, kafa, kahva – кофе на хорватском, сербском и боснийском языках.


[Закрыть]. Босния – это страна, которая экспортирует контрабандный товар. Босния – это страна, куда ввозят старые автомобили, автобусы и грузовики, которые уже давно свой срок отработали, – в Евросоюзе таких нет. Босния – это страна, в которой тебе доктор пишет рецепт, а ты этот рецепт потом посылаешь родственникам в Германию. Босния – это страна, где все еще можно расплатиться бонами. Босния – это страна, в которой смеются и шутят только потому, что если б вдруг все стали серьезными, тут же бы окочурились от ужаса. Босния – это страна, где людям сложнее получить визу, чем диплом, – да и от виз гораздо больше пользы! Босния – это страна, в которой у каждого есть своя бензозаправка. Босния – это страна, в которой проще найти пирамиду, чем поручителя, чтоб взять кредит. Босния – это страна, из которой удрали все боснийцы, а остались одни только сербы, хорваты и мусульмане. Босния – это страна, в которой поезда останавливаются на переходе для пешеходов. Босния – это страна, в которой люди с тоской вспоминают военное время: тогда они могли хотя бы надеяться, что когда-нибудь будет лучше. Теперь они знают, что этого еще долго не случится. И в эту самую Боснию меня отправил Радован.

– А кто там у тебя – в Боснии?

– Кого там только нет. Бабушка и дед. И дяди, и тети, и родственники, и родственницы. Меньше, чем до войны, но все равно.

– Очень хорошо. И сколько времени пробудешь?

– Посмотрим. Не знаю еще…

– Хорошо, хорошо. Лишь бы только был жив и здоров, – неважно, где ты.

И правда, кого там у меня только нет. В этой Боснии действительно всегда был миллион наших родственников. Фигова туча Джорджичей и Ранкиных Миличей. Только одно дело – побыть с ними неделю или, куда ни шло, две и совсем другое дело – остаться надолго. Потому что сперва все радуются, и начинаются шутки, веселье, готовка, ракия, песни, мясо на огне, кофепитие и еще разное. Круто. Все друг другу желаем всего самого-самого, и все мы счастливые, когда встречаемся, и все писаются от смеха, и рассказывают анекдоты, и Милан и Драгиша заливают свои истории из старых времен, и всякие там деревенские приколы, и все такое. И так пару дней, а потом никто уже не может прикидываться, что ему здорово, и все начинают ссориться друг с другом и выносить друг другу мозг, и потом только и видишь, что у всех полная жопа, что их доканывает это их нищенство, что у них нет больше сил, что ничего нет, что нервы у всех на пределе, что они больные, унылые, разочарованные, одинокие, что они только и делают вид, что все круто, чтоб мы не волновались и чтоб не видели, в какой бедности они живут. Все начинает трещать по швам. Самое настоящее мучение. В конце всегда только ждешь, когда уже можно валить домой, в Словению: невозможно больше это терпеть, смотреть на людей, которых любишь, и видеть, как им приходится страдать и мучиться, чтобы просто выжить, и как их все это достало, как им вообще больше жить не хочется. И ты всегда радуешься, что живешь не здесь, а в Словении, и видишь, что ты другой и что ты не один из них – ты Янез и тебе легко, потому что ты в Европе и сортируешь мусор.

Почему Босния не для чефуров

Чича заснул, а я стал смотреть в окно. Босния проносилась мимо со своими сожженными домами, серыми заводами и зелеными горами. Бедолага Босния. Старые мосты, неасфальтированные дороги, неприглядные кафе, дома без фасадов, чичи без зубов, хренова туча мечетей и церквей, тетки и детвора, продающие варенье и ракию, автомобили ООН, подержанные швабские машины, заброшенные поля, полные мин, разрушенные и пустые железнодорожные станции. Это Босния. Бедная и несчастная. Унылая.

Я задернул шторку и тоже попробовал заснуть. Подумал о Самире, как она мотается по Фужинам и ищет Ади. Мирсад вместе со своим мерином уехал обратно в Клагенфурт, и она теперь одна, ходит повсюду и ищет сына Аднана. А он в каком-нибудь вонючем подвале курит эту свою травку… провалиться ему вместе с ней! Ади стопудово раскумарился. Других вариантов нет. Кто ему скажет, чтоб он хоть небольшой перерыв сделал? Нет у него никого. Санэл по-любому заширялся на все времена, и теперь никто даже понятия не имеет, где он, после того как Мирсад его отметелил и вышвырнул из квартиры, Самира сколько угодно может ему капать на мозги – ему всё до фонаря. Она ему ничего не скажет, чтоб еще и Ади не отделал и на улицу не выбросил. Сам Мирсад ни о чем не догадается: слишком уж тупой. Среди Адиных друганов ему по-любому, кроме меня, никто ничего не скажет, потому что типа не хотят вмешиваться или сами дуют, и их все устраивает.

Может, Ацо и сказал бы ему что-то, да только теперь один бог знает, что с ним. И что с Дамьяновичем. Вот жопа. Даже если этот тип выйдет из своей комы, Ацо попал: на него уже дело завели, и легавые только подождут, пока ему исполнится восемнадцать, и вот тогда кранты. Если они знают, что Ацо избил Дамьяновича, Ацо прямиком попадет в тюрьму. Если только он не свалил, как я. Только как он оставит Марину одну? Это проблема. Марина, бедняга, умрет без него. А если Ацо отправится в тюрягу, это ее тоже убьет. Как же все сложно, и ничего тут не можешь сделать. Остается только биться головой об стенку.

Деян пакует свои пожитки и переезжает в Словенские Коницы. Этот попал покруче остальных. Ацо-то может выйти из тюрьмы, если Дамьянович придет в себя. В этом случае просто посидит пару месяцев или, может, год, не на всю ведь жизнь. А вот Деян из этих грёбаных Кониц уже не вернется. Там ему Соня подыщет какую-нибудь работу – и вкалывай, браток. Пипец ему, короче говоря. Всю жизнь будет работать на складе в «Меркаторе»[130]130
  «Меркатор» – сеть словенских супермаркетов.


[Закрыть] в Словенских Коницах. По мне, так лучше бы он в кутузку отправился – вместо Ацо. Но ничего не поделаешь: Соню все достало, и все Фужины знали, что так оно и будет, и удивлялись, как этого раньше не случилось. А Миртич теперь совсем опустится. Скорей всего, бомжом станет. Мать его вычеркнутую, чтоб он провалился!

А Радован и Ранка поубивают друг друга без меня. Я все время как амортизатор был между ними, типа мирил их, а вот теперь – капец. Радован по-любому не сможет пережить, что я больше не тренируюсь, это его доканывает, я только надеюсь, что он снова в запой не уйдет, как в тот раз, когда Ранке сказали, что она не может иметь детей. И опять она будет виновата, потому что это типа она меня настроила. Начнется конкретное мочилово. Будут друг друга доводить до белого каления. Побоище будет. Стопудово. Только мне до балды – так им и надо. Кто виноват, что они такие кретины?

Ведущая точняк переедет в Мургли, к какому-нибудь кренделю лоховскому. По-моему, она ведется на эти глупые деревенские фишки: на машину и на большой дом. Какой-нибудь пидор в галстуке насядет на нее, и она умотает вместе с ним из Фужин. И никуда не денешься, так оно и будет. Познакомится с каким-нибудь факермэном, немного помутят, и опа! – свадьба, дом, дети. И потом она будет старой, страшной и толстой, и никакой, и несчастной, и будет нудеть, а этот ее факермэн заведет себе какую-нибудь помоложе. Вот так оно в любви бывает. Станет такой же, как Соня. Соня тоже в молодости была офигительной телкой, а теперь только в дурдом посылать. Нет, ведущая не для меня. Я не ее тип. Нет у меня столько бабла в кармане. К тому же не накачанный и без галстука. Не западает она на нас, на чефуров с Фужин. У меня ж и на бурек нет! Вот так оно складывается, блин. Только все равно она охренительная. Свака част[131]131
  Свака част – хвалю; честь и хвала (svaka čast; серб., хорв.).


[Закрыть]. Это самая классная девчонка во всей округе. Во всей этой дурацкой Боснии не найдешь лучше. Самые лучшие девчонки – с Фужин.

Фужины по-любому рулят. В каком еще районе есть свои анекдоты? У Фужин их сколько хочешь. Лучше всего этот, про то, что делают словенцы на Фужинах. Ищут свои машины. Или этот, что Фужины – олимпийская деревня, потому что все ходят в трениках и все говорят на разных языках. Фужины – это круто. Я ни в каком другом месте не хотел бы жить. По сравнению с этой долбанутой Боснией, с этим барахлом, а не страной, Фужины – Голливуд. Самые крутые чуваки – с Фужин. Да и вообще, что тут сравнивать? Здесь просто полнейший облом!

– Эво тэбэ, еще немного и Високо.

Чича проснулся. Э, мой чича! Если б ты только знал, с каким удовольствием я бы проехал мимо этого грёбаного Високо. Кто в нем задержится больше трех недель? Кто выдержит в этой Боснии? Босния не для нас, чефуров. Быть чефуром в Словении – к этому я хоть привык, но быть Янезом в Боснии – это та еще фигня.

Почему я остался сидеть на станции

Мне в жизни еще не было так погано, как тогда, когда я спускался по ступенькам поезда. Я думал, меня вырвет. У меня живот так скрутило, что я еле-еле ноги переставлял, и, когда тащил за собой обе сумки, чуть не распластался на полу. Я не знал, в курсе вообще кто-нибудь из моих, что я приезжаю, будут меня встречать на станции? И кто? По-любому я никого не хотел видеть. Мне было стыдно объяснять, почему я приехал, и что-то там сочинять, да я и понятия не имел, рассказал Радован что-нибудь или мне придется все самому растолковывать? Я вообще не хотел ни с кем встречаться. У меня ноги подгибались, и меня колотило, когда я оглядывался по сторонам на станции и искал знакомое лицо. Когда мне вдруг показалась, что я вижу Драгишу, у меня чуть сердце не остановилось. Чуть в штаны не наложил. Но, слава богу, это был не Драгиша, и из наших никого не было. Так, болталась парочка, да и те потом куда-то подевались. Пусто стало на железнодорожной станции Високо.

Тоскливо было до жути. Заброшенная развалюха – и догадаться нельзя, что это станция. Если б не было путей, в жизни бы не допер, что здесь поезда останавливаются. Это были Високо и Босния во всей своей красе. Распад системы. Присесть было негде. И нигде ни души. Но вот это как раз кстати. Это даже было супер.

Я свалился прямо в траву и облокотился на одну из своих сумок. Попытался успокоиться, собраться с мыслями, как говорится. Я не знал, идти мне к Драгише или же переть к бабушке с дедом. До Драгиши можно пешком дойти. До бабушки и дедушки надо было ехать на такси. Ни того ни другого мне делать не хотелось. Поэтому я остался сидеть в траве. Меня ломало идти пешком до города. Не представляете, каково это – в Високо… Может, когда-то это и был город, когда Радован еще был мелким, а сегодня и правда было бы лучше, если бы, как говорит Драгиша, убрали асфальт, светофоры и дорожные знаки, чтоб не сбивать с толку бедных людей. В Високо полным-полно какого-то нового народу, спустившегося во время войны с гор, и Високо стало обычным селом, посреди которого стояла бывшая когда-то символом города, а теперь разрушенная робна куча Вема[132]132
  Робна куча Вема – универмаг «Вема» (robna kuća Vema; серб., хорв.).


[Закрыть]. Да и кому сдался такой город, где главная достопримечательность – магазин. Но тут проблема в том, что все умные по-скорому отваливают в Сараево. Или в Америку. Большинство сербов и хорватов во время войны тоже смотались; кто не уехал, тем помогли. Мало кто остался: такие, как мои бабушка и дед, и пара-тройка еще вернулись, как мой дядя Драгиша. О мультиэтничности здесь никто и не вспоминал, как и во всей Боснии. Сейчас в кафанах во время Рамадана алкоголя тебе больше никто не нальет, а в магазинах бизнес вовсю идет, потому что все квасят.

Вот так оно здесь. Это Босния. И так во всех городах, неважно, сербские они, мусульманские или хорватские. Горе и беда – вот тебе и вся мультиэтничность в Боснии. Здесь целое событие, если вдруг откроют новую видеотеку или магазин музыкальных дисков. Так что нормально, что пирамиды в Високо стали хитом и продаются футболки, брелки, пахлава фараона, пироги Хеопса и прочие штучки-дрючки на эту тему. Уж если эти чудаки верили, что им Слобо, Франьо и Алия[133]133
  Слобо – Слободан Милошевич (1941–2006), президент Республики Сербия (1990–1997) и Союзной Республики Югославия (1997–2000); Франьо – Франьо Туджман, президент Хорватии (1990–1999); Алия – Алия Изетбегович, президент Республики Босния и Герцеговина (1990–1996).


[Закрыть] улучшат жизнь, так пирамиды просто фигня по сравнению с этим. Но зато в Високо вкусные чевапчичи. Гарантовано без свиньетинэ. Да еще поблизости, у хорватов в Кисельяке, классный рынок с дешевым контрабандным товаром. И до Сараево теперь проложен автобан. Первый участок автобана в стране. Да еще «Петроль» открыл свою бензозаправку, и теперь можно не волноваться, что какой-нибудь босниец зальет тебе бензин, разбавленный водой. А еще есть парочка хороших булочных в городе и два нормальных кафе. И полицейский участок.

По вечерам тут все смотрят Сьечанья[134]134
  Сьечанья — воспоминания (sjećanja; серб., хорв.).


[Закрыть]. Это программа на TV Visoko, в которой крутят извещения о смерти. Почил вечным сном и прочая муть. Ни звука, только картинки извещений. И все на это смотрят и потом комментируют: «Уже ведь три года, как Шефик умер? Это же Мирсады Шечеговички отац? У него жена умерла во время войны или до? А был кто на похоронах?» – и всякое такое. Это их общественная хроника. Каждый вечер в прайм-тайм они смотрят извещения о смерти и пересчитывают друг друга.

Очуметь можно от такого мрака, но им по душе, и не пропускают ни одного Сьечанья, хоть ты тресни.

Да, делать нечего. Куда денешься, если твои отсюда? Ну, готовься, Високо, – еду я, Марко Джорджич! Осталось только встать с этой дурацкой травы. Хорошо я уселся, и теперь, ясен пень, мне вставать не хочется. Но надо. Надо к деду и бабушке, чтоб позвонить Радовану, что я здесь, чтоб этот хрен не устроил тут паники. Пошел бы он вместе со своей паникой на все четыре стороны! Если б не он, я бы заночевал тут, на этой хреновой станции, только он ведь потом всех родственников на уши поднимет этим своим беспокойством, и будет полный пипец. Так что выбора у меня нет.

Я поднялся и двинулся в сторону города. Пойду пешком до Драгиши, а если по пути встретится какое-нибудь такси, остановлю и доеду до бабэ и дэдэ. Пошло все в задницу. Вот так вот, что поделаешь, надо бороться. Дороги все в грязи, асфальт весь в колдобинах, все в полном развале, только меня вам не прикончить. Словенцы меня не прикончили, и всем боснийцам вместе с Радованом и всеми Джорджичами не удастся со мной разделаться!

Вокруг не было ни души. Какой-то гольф проехал мимо – и всё. Я шагал в сторону города и смотрел на раздолбанные дома. В Боснии есть два типа домов: новые – отвратительные, флуоресцентно-синие и зеленые дворцы с колоннами, и скульптурами, и золотыми оградами, и прочими самыми деревенскими фишками, и все другие – красивые обычные боснийские дома, которые уже двадцать лет никто не ремонтировал, и они один за другим запустевают и быстро рушатся. Босния – действительно странный мир. Будто бы Бог слегка поэкспериментировал и на одном куске земли все поставил с ног на голову. Это Босния.

Вот иду я мимо этих разваленных домов, мимо какого-то заброшенного двора и вижу вдруг там корзину. Для игры в баскет. Но такую: с гнилым деревянным щитом и с ободом от велосипедного колеса вместо обруча. Заржавевший обод, понятно. Все вместе было присобачено к дереву. Я остановился и смотрел. Было пусто, людей не видно. Под корзиной навалено какое-то старое железо и куча мусора. Но меня вдруг торкнуло забросить один трехочковый. Только один трехочковый. Я стоял ровно на таком же расстоянии от корзины, как если бы бросал трехочковый. Торкнуло меня взять в руки вшивый баскетбольный мяч. Чтоб немного пробежаться с ним, провести какую-нибудь комбинацию, сделать бросок и все такое. Реально мне захотелось. Я стоял и смотрел на эту корзину и оглядывался вокруг, нет ли где какого-нибудь мяча. Пусть даже дырявого. Ну, понятное дело, нигде ничего такого не было. Я поднял с земли камень и бросил его в корзину. Не хило промахнулся, но мне было реально по приколу. Потом я бросил еще один камень побольше. И еще один. Я бросал камни в корзину и делал вид, что отбиваю мяч. Как дебил. Грёбаный баскет! Откуда он взялся? Чего я стал кривляться тут, посреди этой хреновой Боснии? Стоял я на заброшенном дворе раздолбанного боснийского дома посреди Високо и метал камни через велосипедное колесо. Вот кино!

Но тут что-то внутри меня сжалось. Какое-то странное чувство. Я вдруг подумал: а может, я облажался, когда перестал тренироваться и оставил баскет? Не пожалею об этом? Я смотрел на этот заржавевший обод, и, правда, что-то давило в животе и в груди. Очень странное чувство. Хренов баскет… Но нет! Реально нет. Ничего я не облажался. Я всё сделал так, как было нужно. Точно так. Всё – от А до Я. Будут мне еще эти пидоры в безрукавках долбить по мозгам, – в жизни есть еще миллион других вещей, не только баскет.

Я вспомнил, как однажды Радован умничал: типа разница между ребенком и взрослым в том, что ребенок не видит своих ошибок. Можно подумать, он их видит! Я соображал: а вдруг я правда еще мелкий и не вижу своих ошибок? Я еще раз задал себе этот вопрос и еще раз точно так же на него ответил. Если б можно было повторить все с самого начала, я все равно бы сделал точно так же. Я был стопроцентно уверен. Во всем. Никаких ошибок. А что бы я мог изменить? Я все сделал круто – как смог. Лучше не могу, блин. Таким меня Радован и Ранка вырастили. Если подумать, чей я сын, так я еще очень даже ничего, как сказал бы Драгиша. А ведь все могло быть в сто раз хуже.

Я стоял там, под этим велосипедным колесом, которое прикидывалось корзиной, и мне правда показалось, что я мог бы оказаться в еще большей заднице, что по сравнению с Ади, Ацо и Деяном я прямо счастливчик. Это они попали, а я спасся. Радован меня спас. И потому я бы еще раз сделал все то же самое. Может, изменил бы только две вещи. Хотел бы спокойно еще раз с самого начала посмотреть финал Лиги чемпионов между «Арсеналом» и «Барселоной», потому что я до сих пор не в курсе, кто вообще выиграл. Да еще той старой чефурке из лифта отдал бы эту свою шапку «Chicago Bulls». Прошлась бы она в ней по Фужинам – вот был бы кадр!