Текст книги "Перст судьбы"

Автор книги: Глория Даймонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Но ты… – Миранда глубоко вздохнула, чтобы опять не разрыдаться. – Твои глаза…

– С глазами все будет в порядке, как только снимут эти повязки. – Он сказал это спокойным, даже веселым голосом, но внутренне весь сжался, почувствовав приближение знакомого приступа удушающей, наполнявшей всего его первобытным ужасом паники. Стиснув зубы, он превозмог себя и так же жизнерадостно продолжил: – Правда, какое-то время тебе, наверное, придется водить меня за руку, чтобы я не натыкался на мебель.

– Да? – Судя по голосу, она заулыбалась. – Вроде как собака-поводырь?

– Вроде как сестренка-поводырь, – ухмыльнулся он, на сей раз безо всякого внутреннего усилия.

– Отлично, – все больше оживлялась Миранда. – Думаю, у меня это получится. Я буду следить, чтобы никто не переставлял мебель. Я видела такое по телевизору. Слепые запоминают, что где стоит и, если что-нибудь переставить, ужасно злятся. – Она повернула голову. – Мы скажем Аннетт, чтобы она помнила об этом, когда будет убираться в доме, правда, Лесли?

Лесли? Улыбка словно замерзла на губах Даниэля. Ему даже в голову не приходило, что Лесли могла находиться в палате.

Но она была здесь. Ее голос, неестественно оживленный, послышался совсем близко:

– Конечно же, милая. Мы ей обязательно скажем!

Итак, она стояла рядом и смотрела на него: жалкого, беспомощного, перебинтованного с головы до пят, опутанного трубками капельниц, со следами пролитого бульона на пижаме… Даниэлю захотелось вскочить и рявкнуть, чтобы она убиралась, но вместо этого он неуверенно, смущенно произнес:

– Привет, Лесли. Я не знал, что ты здесь.

Резкий запах больницы, вероятно, перебил тонкий, едва уловимый аромат сирени, который всегда сопровождал появление Лесли. Прекрасной, желанной, неповторимой Лесли.

Миранда, смеясь, вскочила на ноги:

– Как же ты, думал, я сюда доехала? Автостопом?

– Я привезла Миранду сразу после… – Лесли на мгновение запнулась, – после похорон. – Голос ее звучал глухо, он был совершенно не похож на голос той Лесли, которую он знал, и Даниэлю нестерпимо захотелось увидеть ее лицо. – Все прошло очень хорошо. Священник сказал… – она опять запнулась. – Он говорил много хорошего о Симоне. Было холодно, но ясно. Накануне прошел дождь…

Она замолчала. Даниэль не отвечал. Он с каким-то злорадным наслаждением ощущал ее неловкость и не хотел нарушать тягостную тишину, повисшую в комнате. К чему все эти театральные эффекты? Нечего разыгрывать из себя убитую горем невесту. Он-то хорошо знал ее отношение к Симону. Слышал, стоя за дверью душевой.

– Мне очень жаль, что так случилось с Симоном, – через силу продолжила Лесли. – Я знаю, какое это горе для вас с Мирандой…

Она действительно была великолепной актрисой, вынужден был признать Даниэль. Сочувствие лилось из ее голоса, как глюкоза из иглы капельницы. И голос у нее был удивительно красивым. Он только сейчас это понял, когда его внимание не отвлекали ее лицо и тело. Мягкий, искренний, вызывающий доверие и расположение голос. Не знай он всего, можно было подумать, что она и в самом деле страдает.

– И для тебя тоже, – горько усмехнулся он. – Мне отлично известно, какое страшное горе для тебя гибель Симона.

Он помнил, что в комнате находится Миранда, и не хотел, чтобы в его голосе было столько сарказма. Однако совладать с собой не смог.

На мгновение задохнувшись, Лесли быстро заговорила:

– Даниэль, понимаешь, я…

Он повернулся к ней, и было в его почти полностью скрытом за бинтами лице что-то такое, отчего она осеклась. Сколько можно притворяться, будто она и впрямь горюет о Симоне? Даниэль сидел, повернув к ней голову, пока не услышал тяжелый, полный безнадежного отчаяния вздох и не понял, что она больше ничего не попытается сказать в свое оправдание. После этого он удовлетворенно откинулся на подушку. Он выиграл этот поединок. Только откуда это странное ощущение, будто выиграл он у противника, который был не в состоянии защищаться?

– Вам, наверное, хочется побыть вдвоем. – Когда Лесли, наконец, заговорила снова, голос ее, к удивлению Даниэля, был тверд и полон какой-то непонятной ему решимости. В нем явственно слышались почти такие же ледяные нотки, как и в его собственном. – Я пока спущусь вниз и выпью чашечку кофе. Анди, я зайду за тобой примерно через полчаса.

Миранда, видимо, кивнула, потому что Даниэль услышал удаляющиеся к двери шаги.

– Пока. Скоро увидимся.

И, прежде чем он успел ответить, Лесли вышла. Чего он и добивался, не так ли? Однако почему вместо ожидаемого мстительного облегчения он вдруг почувствовал беспросветную пустоту? От щемящей тоски заныло под ложечкой, и обступившая его темнота сделалась, казалось, еще более непроницаемой.

4

Лесли бежала. Бежала изо всех сил, почти не разбирая дороги. Бежала мимо магазинов и офисов по главной улице городка, мимо музеев, картинной галереи, скверов, где в высокой мягкой траве резвились собаки и дети. Бежала, обгоняя других любителей бега трусцой, которые, не будучи влекомы той дьявольской силой, что гнала ее вперед, передвигались с более умеренной скоростью.

Она бежала до тех пор, пока одеревеневшие мышцы не отказались повиноваться. Только тут, снедаемая болью и отчаянием, она позволила себе опуститься на одну из скамеек, расставленных вдоль набережной.

Несколько минут Лесли, забыв обо всем, глядела на открывшийся перед ней живописный, как на почтовой открытке, вид на бухту. Солнце наполовину скрылось в темно-бирюзовых волнах, легкий вечерний бриз слабо покачивал ярко раскрашенные лодки у причала. Несколько запоздалых суденышек, расправив белые паруса, спешили к берегу, чтобы успеть пришвартоваться до наступления темноты. Все вокруг дышало умиротворением. И только Лесли не находила покоя. Дыхание ее стало ровнее, но в душе продолжало царить смятение. Завтра Даниэль возвращается домой, и ей необходимо решить, что делать дальше.

После того как она навестила его в больнице, прошла неделя, больше Лесли не пыталась увидеть Даниэля. Она либо дожидалась Миранду внизу, в приемной, либо просто оставалась дома, занимаясь делами компании и поместья. Но каждое утро она просыпалась с надеждой. Вдруг сегодня наконец он все вспомнит.

Ей казалось, то, что произошло между ними, забыть невозможно. Однако Даниэль, насколько она могла судить, забыл последний их вечер. Звонил он только Миранде. И ни разу не спросил о ней, Лесли. Похоже, она слишком серьезно восприняла их единственную ночь любви и страсти. И ей давно следовало сделать то, что уже сделал Даниэль: забыть.

Да. Она должна обо всем забыть. И она забудет. Скоро.

Скоро, но не сейчас. Лесли закрыла глаза, расслабила мышцы и позволила себе вспомнить все еще один, последний раз.

Забавно, как жизнь человека может измениться под влиянием такой, в сущности, безделицы, как игра в американский футбол.

В тот солнечный день Лесли, Миранда и двое ее друзей весело носились с мячом по лужайке, расположенной в парке рядом с домом. Лесли, строго говоря, полагалось работать, но Симон сообщил, что до завтра задержится в Сан-Франциско, а в его отсутствие она, как всегда, чувствовала себя удивительно свободной и беззаботной. Лесли, бросившись за, казалось, совершенно безнадежным мячом, спасла их с Мирандой ворота от неминуемого гола, когда из-за кустов появился Даниэль.

Выждав несколько секунд, пока затихнет восторженный вопль Миранды, он задумчиво заметил:

– По-моему, силы команд неравны. Думаю, Аретте и Мелу тоже нужен взрослый.

Застигнутые врасплох его неожиданным появлением, все молчали. Даниэль, чуть наклонив голову, улыбался той своей чуть ироничной улыбкой, которая всегда казалась Лесли столь неотразимо привлекательной. Даже двенадцатилетняя Аретта Эймс во все глаза смотрела на него с обожанием. Мел – четырнадцатилетний брат Аретты – похоже, был рад появлению еще одного мужчины.

Опомнившись, Миранда радостно заверещала и бросилась брату на шею.

– Отлично! – кричала она. – Ты действительно будешь с нами играть, Даниэль?

– В интересах справедливости, думаю, мне придется, – ответил он с шутливой торжественностью и дернул сестру за то, что осталось от ее косички.

Лесли вся обмерла от удовольствия. Что за прекрасный день! А впереди еще столько часов свободы! Симон не вернется до завтрашнего дня.

Смеясь и перешептываясь, они разделились на команды, и следующие двадцать минут счет возрастал просто с немыслимой быстротой.

Взглянув на небо во время короткой передышки после очередного гола, Лесли увидела, что к солнцу со стороны бухты приближаются тяжелые дождевые облака.

– Играем до гола! – объявила она, и Миранда, кивнув, отдала ей длинный пас через всю площадку.

Крепко прижимая мяч к груди, Лесли бросилась вперед и тотчас почувствовала за спиной тяжелое дыхание настигающего ее Даниэля. Пытаясь увернуться, она метнулась в сторону, к зарослям высокого, в три фута, львиного зева, но уйти не удалось, и они вместе повалились в цветы. Мяч выскользнул из рук Лесли и, мгновенно забытый, остановился в нескольких шагах в стороне.

Весь мир тотчас перестал существовать. Она знала лишь то, что на ней, зарывшись лицом в смятые цветы, лежит Даниэль и возбужденно дышит ей в шею. Сколько времени пролежали они так, скрытые от остальных высокими стеблями львиного зева? Секунду, столетие? Каждое движение придавившего ее к земле тяжелого тела доставляло Лесли невообразимое наслаждение, она с трудом дышала, но никогда еще не была более полна жизни и чувств.

Ощущая каждую частичку его тела, она тотчас уловила момент, когда и Даниэль осознал происходящее. На мгновение он замер и перестал дышать. Затем медленно приподнялся на локтях, центр тяжести его тела, сместившись вниз, еще сильнее прижал его бедра к ее. Их лица теперь были на расстоянии всего нескольких дюймов друг от друга. И в этом фантастическом мире, лишенном течения времени и наполненном цветами, их взгляды встретились.

О, его глаза! Про себя Лесли называла их "лесными глазами"; они то были холодными и непроницаемыми, то излучали яркий солнечный свет, и всегда в них сквозила необыкновенная чувственность. Но в ту минуту они были другими. В диком первозданном лесу сейчас полыхал всесокрушающий пожар, грозящий спалить дотла все вокруг.

Он чуть слышно застонал, как будто ощутив жар взметнувшегося пламени, и бедра его сильнее прижались к ее телу. Там, где тела их соприкасались, бушевало другое пламя – пламя желания, с которым – Лесли это чувствовала – он боролся сейчас из последних сил.

Даниэль не отстранился, он даже не пытался скрыть то, что испытывал в то мгновение, но, когда Лесли, чуть приоткрыв губы, втянула в себя воздух, он снова застонал и откинул голову назад, словно недоумевая и сожалея одновременно.

– Лесли… Извини…

Но пожирающее его пламя было сильнее, он замолчал на полуслове, глядя в ее глаза с немым вопросом.

Лесли почувствовала, как кровь ее закипает – простой и недвусмысленный ответ ее тела на безмолвный вопрос. Подняв руку, она дрожащими пальцами погладила его по щеке.

– Я знаю, – шепнула она. – Все в порядке.

– Нет! – закрыв глаза в ответ на эту ласку, выдохнул он. Затем медленно, как будто выбираясь из зыбучих песков, приподнялся и откатился в сторону.

Время вдруг возобновило свой бег, до Лесли донеслись голоса смеющихся Миранды и ее друзей. Весь этот обжегший их души эпизод продолжался лишь несколько секунд.

– Нет, – снова повторил он бесцветным голосом, поднявшись и подавая ей руку. – Ничего не в порядке. Все не так.

Возражать, говорить, что и сама она, хоть и держала себя в руках, чувствовала такое же умопомрачительное, не подвластное разуму желание, времени не оставалось – приближались дети.

– Ой, Даниэль, – в голосе Миранды звучал откровенный ужас, рукой она показывала на изуродованную клумбу, – смотри, что ты наделал. Симон тебя убьет!

Лесли подняла глаза на Даниэля: уловил ли он мрачный подтекст невинной угрозы сестры? Он уловил. Челюсти его были сжаты так, что подбородок стал казаться совершенно квадратным. Однако в ее сторону он не смотрел. Деловито отряхиваясь, он что-то небрежно отвечал девочке.

Поднявшись на ноги, Лесли почувствовала легкое головокружение и несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь собрать разбегающиеся мысли.

Она плохо понимала значение того, что сейчас произошло. Но одно она теперь знала совершенно точно. Что бы ни случилось дальше, она уже никогда не выйдет замуж за Симона Винтера. Никогда!

Кое-как доковыляв до своей комнаты, она с трудом подавила желание броситься на кровать и разрыдаться. Почти не чувствуя своего тела, она села в кресло и, скрестив руки на груди, начала лихорадочно обдумывать случившееся.

Весь последний месяц она упорно боролась с растущей в ее сердце нежностью к Даниэлю, убеждая себя в том, что ничего подобного с ней произойти не может. Она вообще не способна влюбиться.

Однако влюбилась. Любовь настигла ее, нежданная, неразумная, ломающая всю вроде бы определившуюся жизнь. Подсознательно она поняла это почти сразу. Когда Даниэль передавал ей бокал, пальцы ее дрожали; когда они слегка задевали друг друга в коридоре, по телу ее бежали мурашки. Когда он смеялся, солнце сияло ярче; когда его не было рядом, все было мрачным и унылым. А когда она спала, он приходил в ее сны.

Поежившись, Лесли схватила подушку и прижала ее к груди. Влюблена! В брата своего жениха. В памяти всплыли слова Даниэля: "Все не так". Действительно: все плохо, что-то должно случиться. Уступив бесстыдному шантажу, выходить замуж за человека, который внушал ей отвращение? Помогать отцу вновь избежать вполне заслуженного наказания?

И тут же в голове у нее зашевелились неизбежные сомнения. Имеет ли она право освободиться от данного слова, пожертвовав отцом? Действительно ли она способна отправить его в тюрьму в обмен на возможность спать с Даниэлем Винтером? Какой неблагодарной дочерью надо быть, чтобы пойти на такое!

В отчаянии она отшвырнула подушку в сторону. Сможет ли она когда-нибудь закончить этот бесконечный спор с собой? Правильного решения здесь, казалось, не существовало. Как бы она ни поступила – все было не так. Все было плохо.

Не в состоянии и дальше сидеть на месте, она заметалась по комнате, как запертое в клетке животное, бесцельно выдвигала ящики стола, переставляла книги… Однако, что бы она ни делала, ответа не приходило – до тех пор, пока она не распахнула дверцу шкафа.

В глубине его, как призрак, замаячило что-то белое, воздушное, шуршащее… Испугавшись, Лесли отпрянула, затем, сообразив, едва сдержала крик: в ее отсутствие успели доставить подвенечное платье.

Она не знала, что платье уже готово. Оно было куплено несколько недель назад, однако на днях она отправила его портнихе, обнаружив, что платье необходимо ушить – за то время, что она провела в доме Симона, Лесли сильно похудела.

Платье поражало великолепием. Длинное – до пят, сшитое из кружев и атласа, оно было богато украшено жемчугом.

Однако вид свадебного наряда вызвал у Лесли такое отвращение, что она почувствовала приступ тошноты.

Она попыталась вообразить Симона, лежащего на ней так, как сегодня лежал Даниэль, его тело, сжигаемое желанием обладать ею, желанием, которому ей до сих пор удавалось противостоять, но когда они станут мужем и женой…

Захлопнув дверцу шкафа, Лесли бросилась в ванную. Когда приступ прошел, она вернулась в комнату бледная, дрожащая, слабая, но обретшая в конце концов полную уверенность в том, что ничто не заставит ее решиться на этот брак. Сняв обручальное кольцо, она положила его в бархатную коробочку и, зайдя в кабинет Симона, оставила ее в одном из ящиков письменного стола.

Чувствуя себя как преступник, готовящийся к побегу из тюрьмы, Лесли вернулась в свою комнату и некоторое время смотрела на телефон, который казался ей сейчас страшным, опасным для жизни существом. Чепуха! – зло сказала она себе наконец. Нужно покончить с этим!

Трясущейся рукой она взяла трубку и тут же уронила ее обратно. Отчаянно стучавшее сердце подступило к самому горлу, Лесли не была уверена, что сможет произнести хотя бы слово.

С минуту она раздумывала, не подняться ли опять в кабинет Симона, где в баре имелся выбор очень дорогих напитков – чтобы производить впечатление на клиентов. Но если ей встретится Даниэль? Нет, рисковать она не могла.

Тут она вспомнила, что в ее комнате где-то была бутылка вина, подаренная одним из секретарей после объявления о помолвке. Она была недостаточно роскошной для бара, и Симон велел хранить ее здесь.

Вино показалось отвратительным, но так было даже лучше. Сделав несколько глотков, Лесли почувствовала себя спокойнее.

За окном резко потемнело. Вдали, как зловещее предзнаменование, раздавались пока еще негромкие раскаты грома. Все предвещало, что ночью разразится буря.

Лесли сидела на подоконнике и, словно неприятное, но целительное лекарство, пила вино. После четвертого стакана она решила, что теперь достаточно, и набрала номер.

– Симон, – быстро сказала она, не давая себе возможности передумать. – Мне нужно тебе что-то сказать.

– О Хаггерти?

В голосе Симона слышалось раздражение. Видимо, у него был клиент. Впрочем, с ней он всегда разговаривал именно таким голосом. Всегда. За исключением разве что тех случаев, когда они были не одни. А также когда он поздней ночью стоял у дверей ее спальни.

Лесли опять почувствовала тошноту и сделала усилие, чтобы сохранить самообладание.

– Нет, это не о мистере Хаггерти, – ответила она и с неудовольствием ощутила, что язык слегка заплетается. Ей не хотелось, чтобы Симон подумал, будто она говорит все это только потому, что пьяна. – Это касается нас двоих.

– Вот как? – Раздражение в его голосе сменилось насмешливым удивлением. – И что же ты хочешь сказать?

– Я изменила свое решение, Симон. Я не выйду за тебя замуж. – Она произнесла эти слова, запинаясь, едва слышно. Но она их произнесла и, отвернувшись к окну, полной грудью вдохнула холодный, освежающий воздух.

– Что ты несешь?! – Теперь его голос звучал напористо и угрожающе, будто Симон одними интонациями пытался восстановить непонятно почему утерянный контроль над ней.

– Я не собираюсь выходить за тебя замуж, – повторила Лесли, тщательно выговаривая каждое слово. – Свадьбы не будет. Помолвка отменяется. – Она еще раз глубоко вздохнула. – Сделка отменяется.

– Да что ты говоришь?! – со странной смесью насмешки и самодовольства воскликнул Симон, как будто слово "сделка" напомнило ему о спрятанном в рукаве козырном тузе. – Ты, значит, решила отправить отца в тюрьму?

– Не совсем. – Она уже все обдумала. – Моему отцу нужна помощь специалистов. Врачей, юристов – людей, которые смогут сделать больше, чем просто скрывать его проблемы. Людей, которые помогут ему опять стать человеком. – Она помолчала, силясь поверить в то, что только что сказала. – Может быть, ему и правда придется отправиться в тюрьму. Я не знаю. Посмотрим.

– Может быть? – зловеще рассмеялся Симон. – Может быть, ему придется отправиться в тюрьму? Послушай меня, солнышко, если ты и впрямь решила отказаться от нашей маленькой сделки, я гарантирую – твой отец сгниет в тюрьме.

– Может быть, – упрямо повторила она.

– Черт возьми, Лесли! Ты что, пьяна? У тебя странный голос. Или ты сошла с ума? Слушай, – в его голосе опять появились угрожающе-повелительные интонации, – я буду дома через два часа и кое-что тебе покажу. Жди.

– Нет, – продолжала упорствовать Лесли. – Я ничего не хочу видеть.

– Это ты захочешь увидеть. Это расписка твоего папаши, где он признается в том, что совершил. Думаю, прочитав ее, ты станешь более покладистой.

– Нет, – настаивала Лесли, глядя на вспышки молний за окном. – Я не хочу ничего знать.

– Придется. Оставайся где есть. Я скоро приеду и растолкую тебе кое-какие законы этой жизни. И не пей больше.

Лесли дрожала как в ознобе, в голове все смешалось, угрозы Симона доходили до нее с трудом.

– Прощай, Симон! – крикнула она и бросила трубку. – Прощай, – повторила она шепотом.

Не мешкая, она набрала номер отца. Его необходимо предупредить. У них мало времени. Следовало срочно найти юриста…

Но в трубке послышались длинные гудки. Что выманило его из дома в такую непогоду? Бар? Скачки? Карты? Именно сегодня, когда он так ей нужен!

А потом из глаз ее побежали слезы. Лесли плакала беззвучно, без рыданий, слезы ручьем катились по щекам, по шее, под одежду, а она все сидела, сжимая в руке трубку, прислушиваясь к раскатам грома и бесконечным, безнадежным гудкам.

Стука в дверь она не услышала. Даже когда дверь медленно отворилась, она не подняла глаз.

– Лесли?

Девушка повернула голову. В проеме смутно угадывался силуэт Даниэля.

– Лесли, что случилось? – Он закрыл дверь и, быстро подойдя к ней, опустился на колени. – Что-нибудь плохое?

Увидев зажатую в ее руке трубку, он взял ее, поднес к уху и несколько секунд удивленно прислушивался. Затем осторожно положил на место.

– Кому ты звонишь?

– Отцу, – едва слышно ответила она и вытерла мокрое лицо, стыдясь своих слез. – Его нет дома.

Заметив бутылку с вином, Даниэль нахмурился, но ничего не сказал. Вместо этого он ласково прикоснулся к ее щеке.

– Что же в этом ужасного? Он скоро вернется.

– Но мне он нужен сейчас, – опустив глаза, возразила она. – Я хочу, чтобы он увез меня домой.

Ободряющее воздействие вина прошло, и Лесли чувствовала лишь безнадежность и отчаяние. Однако она пыталась удержаться от рыданий, чтобы он не подумал, будто у нее пьяная истерика. Машинально она потянулась за недопитым стаканом с вином, рассчитывая вернуть себе бездумный покой и уверенность, но Даниэль перехватил ее руку.

– Лесли, милая, – ласково проговорил он. – Тебе это не нужно.

В конце концов она набралась смелости посмотреть ему в глаза, и то, что она там увидела, убедило ее, что беспокоиться ей не о чем. Ведь перед ней был Даниэль, не Симон, который снисходительно приказал бы ей перестать хныкать и взять себя в руки. И не отец, который сам, будучи безвольным, размазней, в ней не терпел ни малейших проявлений слабости.

Нет, благодарение небесам – это был Даниэль, в глазах которого светилось сочувствие и понимание, хотя он и видел наполовину опорожненную бутылку вина, послужившую причиной этого эмоционального срыва. Да, рядом с ней был Даниэль с его бьющей через край силой, и на эту силу ей предлагалось положиться, не требуя ничего взамен. Как можно было не любить такого мужчину?

– Помоги мне, Даниэль, – потерянно прошептала Лесли и вновь захлебнулась слезами. – Все намного страшнее, чем я думала. Я запуталась и совершенно не понимаю, как быть.