Текст книги "Оскверненная"

Автор книги: Гленда Ларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Глава 9
РАССКАЗЧИК – ЭЛАРН

Немного выше по течению реки смотритель дамбы привел в действие механизм, открывающий ворота. Стена воды ринулась по руслу к заливу. Я услышал ее приближение задолго до того, как увидел возникший из темноты у меня за спиной пенящийся белый гребень. Инженер с Тенкора по имени Гормас Джейдон – по словам моего отца, наш предок по прямой линии – придумал дамбу, которая перекрывала течение реки Ступицы и позволяла воде скопиться за ней. Потом, в момент наибольшего отлива, ворота быстро открывались, и возникала волна, устремляющаяся по заливу в океан. Это заложило основу процветания и Ступицы, и Тенкора. Статуя Гормаса высилась на главной площади Ступицы: дородный человек в смешном наряде с оборочками по моде двухсотлетней давности. Табличка на памятнике не упоминала о том, что Гормас происходил с Тенкора… Но я опять отвлекся.

Я ждал, прислушиваясь к журчанию воды, превращающемуся в шипение, а потом в рев; возбуждение нарастало. Ради него я и жил. Это был наркотик, такой же сильный, как вытяжка из морских звезд, которую курят на острове Китал, чтобы вызвать видения, или яд актинии, благодаря которому жители Южных островов погружаются в галлюцинации. Он давал острое ощущение полноты жизни, он был самой жизнью.

Я удерживал зажженный Джесендой огонек впереди полоза, а сам зажег второй, освещавший волну позади меня. Меня поразило, как легко оказалось снова использовать силвмагию после всех этих лет, когда я сопротивлялся искушению. Магическая сила послушно откликалась на мысленный приказ, нетерпеливо трепетала на кончиках пальцев, как если бы я постоянно питал ее, а не сопротивлялся ее призыву. Я чувствовал, что поступаю правильно.

Волна показалась изза поворота реки, и рев удвоился. Он всегда пугал: нарастание звука говорило скорее о стихийном бедствии, а не просто об отливе. Стена кипящей белой пеной воды – теперь пронизанной голубыми отсветами силвмагии – неслась на меня, как неминуемая смерть. На мгновение мое сердце перестало биться, как бывало всегда, но потом рефлексы тренированного пловца взяли верх, и я начал грести. И наконец наступил волшебный момент, когда волна скользнула под полоз и подняла его, как упавший в воду лепесток…

Каждый раз это чудо – волшебство природы, не имеющее ничего общего ни с силв, ни с дунмагией, – зачаровывало меня. Могучая сила волны заставляла меня чувствовать себя оседлавшим живое существо, зверя, который растерзает меня, стоит сделать хоть одно неверное движение. Устрашающий рев стих, как если бы его угроза не распространялась на меня, ставшего частью волны; полоз слился со мной, стал просто еще одной частью тела пловца – я был кентавром, человекомволной, мчащимся по заливу домой.

Все это я знал, знал заранее. Впрочем, в этот раз были и отличия. Я никогда раньше не отправлялся в путь ночью. Никогда еще волшебный огонек не бросал свои мягкие отсветы на воду и отмели, мешаясь с лунным светом. Никогда еще я так остро не чувствовал мир вокруг меня. Никогда еще я не ощущал такой полноты жизни. Что было тому причиной?

Непривычное действие магии? Великолепие волшебного огонька, окружающего меня озером света в эту ночь одной луны? Тот факт, что утром я избег смерти, когда другие люди вокруг меня умирали? Или взгляд, брошенный на Джесенду Датрик, лишивший меня высокомерия никогда не любившего сердца?

Может быть, все это разом.

Во время того путешествия был момент, когда мне показалось, что не я один мчусь на волне. Чтото заставило меня посмотреть направо. Над водой виднелось лицо и плечи пловца, передвигавшегося без помощи полоза. Я был так поражен, что едва не потерял волну. На краткий миг наши взгляды встретились, и мы разделили магию окружающей нас ночи. После первоначального шока страха я не испытывал. В моем спутникепловце не было ничего пугающего. Я подумал, не повстречал ли одно из тех мифических существ, о которых с благоговением рассказывали моряки, – морскую нимфу, которые, как говорили, иногда выносили на берег потерпевших кораблекрушение. Матросы баркасов и пловцы, бывало, говорили о них – водяных духах, которые, расшалившись, могли опрокинуть полоз или лодку и сбросить пловца в воду залива.

Примерно через пять минут существо исчезло так же загадочно, как и появилось, скрывшись под водой, – еще одно воспоминание о том путешествии вниз по заливу, еще одна часть того целого, которое я до сих пор отчетливо помню, как будто это случилось вчера: каждый оттенок, каждая подробность, каждый отблеск волшебного огонька на отмелях залива.

Хотя та ночь отпечаталась в моей душе как радость, в сердцевине ее таилась тьма. Я понимал, что должен сгорать от стыда, но совершенно его не испытывал. Я знал, что мне следует терзаться угрызениями совести: брошенная мной любовница умерла вместе с моим ребенком, а я чувствовал только облегчение. Хуже того: я питал к ним так мало чувств, что с легкостью увлекся другой.

Джесенда… Ее имя шептал мне ветерок. Джесенда, Джесенда…

Там, где залив тянулся прямо, дно было ровным и волна вела себя спокойно, я позволял себе задумываться о том, что меня тревожило: Джесенда позволила мне увидеть ее колдовской огонек; Датрик плел интриги, чтобы сделаться главой Совета; мой отец был так заинтересован происходящим в Ступице, что велел мне возвращаться в темноте, хорошо зная, чем это может кончиться. И как может мужчина завоевать сердце женщины, если она презирает его за прошлое?

«Джесенда, – думал я, – я тебя завоюю. Ты будешь моей. Я должен этого добиться».

Я сделал, как велел отец: добирался до дома из гавани задворками, чтобы никто из обладающих Взглядом в том маловероятном случае, если бы они оказались на улицах в этот час, не мог вспомнить – даже если бы когдалибо знал, – что сын главы Гильдии – силв. Я отнес письма в спальню отца перед рассветом и сообщил заодно о смерти Бартбарика. Я был измучен и чувствовал себя как мачта судна, гонимого бурей, готовая вотвот сломаться от слишком большой нагрузки за слишком короткое время.

Ни сочувствия, ни заботы мой отец не обнаружил. Если он и был доволен тем, что я проявил инициативу и отправился к Датрику вместо того, чтобы передать письма какомунибудь безымянному клерку, он своего удовольствия ничем не показал. Вместо этого он приказал мне оставаться дома до тех пор, пока аура силвмагии не поблекнет.

Мне, наверное, следовало этим удовольствоваться, но я, должно быть, слишком устал. Я достиг точки, когда не мог больше беспрекословно выполнять его распоряжения, не получая ни благодарности, ни признания своих заслуг.

– И как же мне определить, когда сияние силвмагии погаснет и будет безопасно выходить, если нельзя спросить об этом обладающего Взглядом? – поинтересовался я.

– И думать не смей подойти близко к комунибудь, обладающему Взглядом! – в панике рявкнул он.

– Едва ли меня можно винить за то, каким я родился, – бросил я в ответ. – Почему мне следует стыдиться полученного по наследству дара силва? – На эту тему мы, конечно, говорили и раньше, и глупо было с моей стороны снова начинать спор.

– Это мерзость!

– А разве не Божья воля? Я, в конце концов, таким родился.

– Это гадкий способ обманывать других людей, скрывать от них истину.

– Я никогда не пользовался силвмагией с такой целью. – Не говоря уже о том, что вообще до сих пор ею не пользовался…

– Ты делал бы это, если бы я тебе позволил! Как можешь ты думать, будто Бог станет поощрять рождение таких уродов, как оскверненные магией! – Между нами повисли невысказанные слова. Даже мой отец не мог заставить себя назвать меня порождением морского дьявола, но я знал, что он так считает.

Я смотрел на него и старался подавить боль.

– С тех пор как я стал жить на Тенкоре, решение не пользоваться магией было принято мной, а не тобой, – спокойно сказал я отцу. Год или два назад я начал бы кричать на него, но теперь я стал немного умнее. – Закон вовсе не запрещает пользоваться силвмагией на островах Хранителей и на Тенкоре. И не тебе бы говорить! Это ты велел мне вернуться с новостями сегодня же ночью, и ты не мог не знать, что единственный способ сделать это – воспользоваться волшебным огнем. Если это грех, то он ложится на тебя.

Я повернулся и вышел из комнаты, чувствуя не гнев, а горе: я горевал о том, что никогда не знал отцовской любви.

На краткий момент я снова вспомнил Цисси. Было бы так хорошо на рассвете уснуть в ее объятиях. Но Цисси была мертва, и я больше не был уверен в том, что найду утешение в женских объятиях. Были вещи, с которыми я должен был научиться справляться собственными силами. К тому же единственной женщиной, о которой я мог думать, была теперь Джесенда.

Я сидел дома целую неделю, говоря себе, что делаю это ради себя самого. Мне ни к чему были дополнительные осложнения, которые неизбежно возникли бы, если бы все узнали, что Эларн Джейдон, единственный сын главы Гильдии, – силв. Сейчас это было ни к чему. Подобная новость оживила бы старые споры среди тенкорских священнослужителей. Грешили ли менодианесилвы уже одним тем, что были силвами? Или грешили они только в том случае, если пользовались своей магией? А может быть, в этом вообще не было греха, если они не мошенничали и не обманывали? И как следствие: был Эларн грешником или нет? Уж выяснения этого мне никак не требовалось.

Так что я сидел дома, послав в Гильдию сказать, что болен. Я попросил одного из слуг отца сходить к мастеру и заказать новое каноэ, а на обратном пути отнести родным Цисси письмо с соболезнованиями. Я готовился к экзаменам и искал в библиотеке главы Гильдии – а она была обширной – все, что касалось менее известных сторон силвмагии.

Сначала я находил только то, что уже знал: магию мог видеть только тот, кто создавал заклинание, и обладающие Взглядом. Ее воздействие – такое, как иллюзии, исцеление силвами или язвы, вызванные дунмагией, и так далее – были, конечно, очевидны для всех, но только не магия как таковая. А волшебный огонек был клубочком чистой магии, только и всего. С его помощью ничего нельзя было сделать. Он просто существовал. Следовательно, огонек, созданный Джесендой, и свет, который он давал, должны были бы быть видны только ей или комуто, кто обладал Взглядом. Я не должен был бы ни видеть его, ни управлять им и уж, конечно, – а именно это я под конец и сделал – ни погасить.

После пяти дней старательных поисков я всетаки нашел указание на нечто подобное: рассказ о силвахблизнецах, которые могли видеть магию друг друга. К концу недели я сумел только узнать, что иногда в магии случаются отклонения. Было, конечно, любопытным фактом то, что Джесенда, основываясь на детских воспоминаниях, решила, что я сумею увидеть зажженный ею волшебный огонек. Любопытным, но не потрясающим основы.

На самом деле то, что творилось на той неделе в политике хранителей, было гораздо интереснее. Совет хранителей собрался, но ни Фотерли, ни Датрик не смогли одержать победы. Случилось так, что в это время умер один из советников, число членов Совета стало четным и голоса разделились в точности поровну. Начались тайные переговоры, и нескольких человек удалось переманить на другую сторону, но и при новом голосовании за каждого кандидата отдало голоса одинаковое число советников. Когда такое случилось в третий раз, было принято решение, предусмотренное конституцией островов Хранителей: временным главой Совета на шесть месяцев провозглашался старший из кандидатов – в данном случае Датрик, – а через полгода должны были состояться новые выборы. Другими словами, у Датрика было ровно шесть месяцев, чтобы показать на практике, чего он стоит.

Я явился в Гильдию в день испытаний и вытерпел множество насмешек: мои приятели решили, будто я притворился больным, чтобы иметь возможность заниматься без помех.

Когда каноэ было готово, я отправил его Джесенде со следующим же баркасом. После этого каждый раз, когда я отправлялся в Ступицу, мы с ней встречались и я учил ее плавать на каноэ. Я полагал, что это даст мне замечательную возможность получше ее узнать; я оказался прав лишь отчасти.

Я звонил в колокольчик у садовой калитки дворца Датрика – того же самого дворца, потому что семейство не переселилось в резиденцию главы Совета, и слуга провожал меня к лодочному сараю. Там я ждал прихода Джесенды. Она всегда бывала точна: да и нельзя было иначе, если катаешься на волне отлива. Джесенда являлась безупречно одетой, словно отправлялась, держа над собой зонтик, на прогулку по саду, однако, как я скоро узнал, ее платье было иллюзией: она уже была в купальном костюме, и ни в чем больше. Конечно, в Ступице купальные костюмы были весьма консервативны и закрывали купальщиц от шеи до щиколоток, однако Джесенда носила такой обтягивающий, что я наслаждался, глядя на нее. Будучи здоровым молодым человеком, я мог целыми днями тайком бросать взгляды на соблазнительные округлости…

Препятствие заключалось в том, что на каждый период отдыха, который я проводил в Ступице, приходилась всего одна дневная отливная волна, а Джесенда иногда бывала занята в это время. Случались еще и другие неприятности: если, например, она упускала волну, то урок на этом заканчивался. Когда волна уходила по заливу, урок заканчивался тоже. Джесенда мило благодарила меня, мы возвращались в лодочный сарай, и она исчезала. Это меня огорчало. Единственное время, которое мы проводили вместе, бывало, когда я отвозил ее подальше от берега и обратно – для этого я использовал свой полоз – или когда мы ждали открытия ворот и прихода волны.

Джесенда никогда не приглашала меня к себе. Мне приходилось переодеваться в ее лодочном сарае, и к тому времени, когда я натягивал городскую одежду, она уже исчезала в доме. Когда мы все же разговаривали, Джесенда желала узнавать о тонкостях катания на волне и способах улучшения собственной техники. Она была одной из самых целеустремленных женщин, каких я только встречал.

К счастью, она находила время и на то, чтобы учить меня более эффективно пользоваться силвмагией. До того мое образование по этой части было в лучшем случае обрывочным. Когда я был совсем маленьким, отцу пришлось нанять силва, чтобы тот обучил меня основам, – главной целью этих уроков, конечно, было научить меня скрывать свой дар. Когда меня отправили прочь с Тенкора, я подружился с семейством силвов, жившим неподалеку. Дети помогли мне не просто научиться управлять магией, но и развивать свою силу; потом, когда мне исполнилось двенадцать, я решил совсем отказаться от своего наследия силва и вернулся в дом отца на Тенкоре. Теперь же Джесенда с радостью занялась моим образованием.

– Просто преступление знать так мало, – ворчала она. – Оставить такого сильного мага без обучения…

Я не знал, почему она считает меня сильным магом. В конце концов, это именно она обладала необычной магической силой, а не я. Мне очень хотелось многому у нее научиться, но я боялся возвращаться на Тенкор, благоухая силвмагией. Ктонибудь обязательно скажет об этом отцу. Моя нерешительность, конечно, раздражала Джесенду.

– Ох, боже мой, Эларн, – однажды недовольно сказала она мне, – ты должен решить, хочешь быть силвом или нет! Ты не можешь тыкаться тудасюда, как лодка без руля.

В этот момент мы возвращались в лодочный сарай, и мне гораздо больше хотелось поболтать с Джесендой о том, не пойти ли нам выпить по чашке шоколада или о чемто еще столь же приятном и необременительном. Вместо этого мы говорили о моем нерешительном характере… Джесенда была, конечно, права. Я должен был принять решение. Когда я бывал с ней, я не сомневался в своем желании стать силвом; на Тенкоре ситуация не казалась такой ясной.

Несомненным было одно: я впервые в жизни по уши влюбился. Теперь, когда с тех пор прошло так много лет, могу признаться: любовь любовью, но я также сгорал от желания – тем более сильного, что его объект казался недостижимым.

Я был тогда ужасно молод…

Результаты окончательных испытаний были вывешены на доске в здании Гильдии. Я сдал все экзамены без какихлибо блестящих отметок, но набрал достаточно баллов, чтобы стать сирпловцом и полноправным членом Гильдии. О ночи после выпуска я мало что помню. Друзья таскали меня по тавернам в городе, а потом по менее благопристойным пивнушкам в порту; ближе к утру мы оказались в борделе. Я действительно мало что помню и совершенно уверен: что бы ни случилось в борделе, я никакого участия в этом не принимал, потому что к тому времени уже ни на что не был способен.

На следующее утро я проснулся в своей постели в здании Гильдии, не представляя себе, как я там очутился, и страдая от самой ужасной головной боли в жизни. После этого загула моя жизнь потекла как обычно. Я всячески избегал своего отца и вызывался добровольцем во все поездки в Ступицу, какие только удавались. Несколько недель прошли вполне приятно – а потом в гавань вошла шхуна. Она несла флаг Мекате и имела разноцветные плетеные паруса, каких я никогда раньше не видел. Я в этот момент оказался на набережной и, поскольку был свободен от заплывов, решил посмотреть на нее поближе. Я был не единственным зевакой; на причале собралась толпа. Видеть такое судно вблизи островов Хранителей было странно: шхуна больше походила на торговый корабль, совершающий каботажные плавания, и от нее несло вонью, как будто она перевозила навоз. Вместе с тем по ее высокой осадке было видно, что в трюмах у нее нет ничего, кроме балласта, да и его немного.

Когда лоцман подвел шхуну к причалу, я увидел, что один из стоящих у поручней пассажиров – человек в мантии патриарха, с медальоном из черного коралла на груди. Я знал его в лицо: однажды мне показал на него отец. «Зовут Райдером, – буркнул он тогда. – Гражданин Разбросанных островов. Будь с ним осторожен, Эларн, история у него странная, и я не доверяю людям, которые то и дело исчезают, как этот Райдер. По слухам, он хорошо владеет и мечом, и луком. А еще говорят, что верховный патриарх готовит его себе в преемники. – Отец фыркнул. – Почему менодианам понадобился воин в качестве вождя, понятия не имею».

Недавно стало известно, что Райдер теперь стал полноправным членом Высшего совета патриархии, несмотря на сопротивление некоторых консервативных членов Синода. Он явно не был ортодоксом и не любил околачиваться в патриархии, не подлизывался к власть имущим. Мне это очень нравилось.

Райдер был красивым мужчиной лет под сорок, высоким и широкоплечим, но не его я стал разглядывать, пока шхуна швартовалась к причалу. Рядом с ним стоял гораздо более интересный человек, я никогда никого похожего на него не видел. Он был примерно того же возраста, что и Райдер, но не такой высокий и широкоплечий, как тот, с лохматыми рыжими волосами и такой же бородой. Одежда его была очень странной: рубашка из прекрасного шелка без воротника, застегнутая на запястьях, удобные темнозеленые штаны; и то и другое было почти не видно изпод необыкновенного грубошерстного одеяния в зеленокрасную клетку. При взгляде на этого человека хотелось назвать его варваром. Волосы и борода у него торчали в разные стороны: может быть, этим утром он просто забыл их расчесать… а его накидка была самым неопрятным предметом, какой я только видел: она казалась не сотканной, а грубо сплетенной и потом просто небрежно накинутой, а не надетой. Я совершенно не представлял себе, откуда мог взяться такой дикарь.

Пока я глазел на него, притворяясь, будто вовсе им не интересуюсь, ктото сзади дернул меня за куртку. Я оглянулся и увидел одного из дастелцев. Сердце у меня оборвалось. Даже вид одного из них всегда напоминал мне о дне Падения, о вещах, вспоминать которые мне не хотелось. Этот человек был одет как и двое детей, цеплявшихся за него, но все они выглядели так, словно в одежде им неудобно. Их рубашки были незашнурованы, штаны надеты наизнанку и неподпоясаны, ноги босые. В те дни только немногие из дастелцев, которые раньше были птицами, носили обувь.

– Чего ты хочешь? – спросил я достаточно вежливо.

Он молча начал делать знаки, которые мне ничего не говорили, показал на корабль, а потом в открытое море. Он явно еще не научился переводить глаза с предмета на предмет, поэтому, когда хотел посмотреть на чтото, поворачивал голову. Это производило странное впечатление, но для дастелцев было обычным.

Человек пробормотал чтото невнятное, показал на своих детей, размахивая руками, сгибая пальцы и кивая головой. Я ничего не понял. Его вид вызывал жалость. Он был – как и многие недавно ставшие людьми дастелцы – невысоким и широкоплечим, с тонкими ножками; обгоревшая на солнце и шелушащаяся кожа делала его похожим на ящерицу, меняющую шкурку. На голове, которая еще недавно была совсем лысой, пробивалась черная поросль, но выглядел дастелец все еще непривлекательным.

И тут человек на борту – тот самый, бородатый – обратился к дастелцу:

– Эй, приятель, я, кажется, тебя понимаю. Только этот корабль через день или два отправится на Мекате, а не на Дастелы.

Дастелец, задрав голову, посмотрел на него, а потом снова начал жестикулировать и насвистывать приятную переливчатую мелодию.

Рыжеволосый кивнул:

– Посмотрим, что мне удастся сделать. Ты где живешь? Еще несколько жестов и свист.

Рыжеволосый опять все понял.

– Я через несколько дней зайду к тебе. Как тебя зовут?

Дастелец снова засвистел. На этот раз ему пришлось несколько раз повторить мелодию, прежде чем человек на борту понял. Я смотрел на них, разинув рот: мне не верилось, что ктото может понять всю эту тарабарщину.

Дастелец благодарно кивнул и повернулся, чтобы уйти. Я порылся в карманах, достал пару пряников и сунул их детишкам. Их отец улыбнулся мне и поплелся прочь. Эта трогательная фигура с его двумя безмолвными малышами почемуто заставила меня почувствовать себя виноватым за то, что я здоров и все у меня хорошо.

Я снова начал смотреть на корабль и его странного рыжеволосого пассажира. Я старался не выглядеть особенно любопытным, но все же привлек к себе внимание патриарха.

– Эй, сирпловец, – окликнул он меня, опознав по дорожной форме Гильдии, в которую я был одет, – у нас с собой багаж, который нужно переправить в Синод. Не мог бы ты найти несколько сильных ребят с тележкой для тяжелого груза?

Будь это ктото другой, я мог бы возмутиться – я был гильдийцем, а не портовым грузчиком, – но Райдер являлся членом Совета патриархии, а на Тенкоре такое значило много. Я выполнил его просьбу. К тому времени, когда я вернулся с тремя носильщиками и тележкой, начальник порта уже познакомился с прибывшими и убедился, что все они имеют гражданство; их багаж был выгружен на причал. Самым громоздким предметом, привезенным двумя путешественниками, был огромный деревянный сундук, тяжелый и объемистый. Нам всем пришлось помогать погрузить его на тележку, но ни у кого не нашлось достаточно длинной веревки, чтобы надежно его привязать. Тележка с трудом могла выдержать такой груз; трое носильщиков покатили ее вверх по улице – двое тянули за оглобли, третий толкал сзади. Я предложил помочь донести остальной груз, главным образом потому, что мне хотелось узнать, кто такой странный рыжебородый человек. Мое предложение было принято, и мы двинулись по улице следом за тележкой. Рыжий человек назвал мне свое имя – Келвин Гилфитер – и сообщил, что он с Мекате; это показалось мне странным: я раньше видел людей оттуда, и все они были смуглыми, гладко выбритыми южанами. И они не заворачивались в клетчатые одеяла… Я хотел расспросить его насчет дастелцев и все еще думал, как задать вопрос, когда он начал разговор сам:

– Тот парень, который заговорил с тобой, просто спрашивал, не идет ли корабль на Дастелы. Ему хочется добраться до дома и отвезти туда своих ребяток.

– Ребяток?

– Детишек.

– Как тебе удалось понять, что он сказал?

– Ну, скажем так: я немного понимал их язык, когда они были птицами. Теперь, правда, и жесты, и звуки несколько другие. О многом приходится догадываться, но, думаю, он просто пытался узнать, как ему добраться до родины своих предков. – У рыжего был очень странный выговор, с раскатистым «р» и напевными интонациями.

Я обдумал то, что он сказал.

– Кто всетаки ты такой?

– Просто человек, который когдато называл птицудастелца своим другом. Он, должно быть, погиб в тот день, когда они… когда они изменились.

– Ох… Значит, они были разумны, даже когда еще не превратились в людей?

– Ага, точно.

– А можно спросить: где ты был в тот день?

– На Ксолкасе. Как, ты говорил, тебя зовут, сирпловец?

– Эларн. Мой отец Корлесс Джейдон, глава Гильдии на Тенкоре. – Пока мы поднимались на холм, теперь уже изрядно отставая от тележки, я продолжал: – Говорят, Падение случилось потому, что умер дунмаг, человек по имени Мортред. Ты тоже так считаешь?

Ответил мне патриарх:

– Да. Да, это правда. Именно так и случилось. Человека, который почти сто лет назад заколдовал Дастелы, убили.

Чтото в том, как он это сказал, заставило меня насторожиться.

– На Ксолкасе? Он кивнул.

– И вы в это время там были? Он снова кивнул.

Я хотел задать еще много вопросов, но понял, что лучше промолчать. В патриархе была заметна почти пугающая суровость; он вел себя так, что поневоле приходилось держаться на расстоянии. Он был вежлив и не смотрел свысока на тех, кого превосходил рангом, не возмущался тем, что я задавал слишком много вопросов, – и все равно мне хотелось отойти от него подальше.

И тут случилась беда.

Мы поднимались по крутому и узкому участку улицы, ведущей к Синоду; с обеих сторон тянулись дома с резервуарами для сбора дождевой воды, которые делали улицу еще уже. Шагах в двадцати впереди нас носильщики старались протащить тележку по неровностям булыжной мостовой. Дело осложнилось еще и тем, что навстречу шла группа женщин с тяжелыми корзинами, возвращающихся с рынка.

Один из носильщиков попытался откатить тележку в сторону, но тут с громким треском сломалась оглобля. Он упал, все еще сжимая в руках обломок. Тележка вильнула и прижала второго носильщика к стене дома. Он завопил и выпустил оглоблю со своей стороны. Женщины с визгом стали разбегаться. Тот парень, что толкал тележку сзади, растянулся на мостовой, и тележка, проехав над ним, покатилась назад и врезалась в стену дома на противоположной стороне улицы. Отскочив от нее, она выехала на середину улицы и, подпрыгивая, покатилась вниз, набирая скорость. Огромный сундук на ней подскакивал и кренился, но какимто чудом не сваливался на землю.

У меня пересохло во рту. Если бы мы прижались к стенам домов, нам могло повезти и мы не пострадали бы – если бы не оказались раздавлены сундуком или тележкой. Можно было попытаться убежать от тележки, только она уже не ехала, а летела… Если бы по дороге не попалось открытой двери, нам пришлось бы бежать до самого подножия холма – и я не сомневался, что нам не успеть.

Тележка подпрыгнула на выбоине и взлетела в воздух, но тут же тяжело рухнула обратно. У нас оставалась доля секунды на то, чтобы принять решение, которое могло спасти нам жизнь – или обречь на смерть.

Райдер и Гилфитер метнулись к противоположным сторонам улицы, но, к несчастью, при этом каждый схватил меня за руку и дернул к себе. Разрываемый на части, я застыл прямо посередине улицы – великолепная мишень для мчащейся тележки.

Я не задумался над тем, что делать, хотя, будь у меня время на размышления, я, возможно, поступил бы так же. Я воспользовался своей силой силва.

Я воздвиг два колеблющихся столба сияющей защиты на каждой стороне улицы впереди себя и связал их между собой серебряной сетью силвмагии. Я никогда еще не творил заклинания с такой быстротой. Тележка еще раз подпрыгнула на неровности и затормозила так резко, что сундук слетел с нее и устремился, как снаряд катапульты, прямо в меня.

Собравшаяся толпа издала вопль, как один человек.

От шока я чуть не утратил самообладания – даже зная, что сеть меня защитит, смотреть на летящий сундук было страшно. Райдер выпустил мою руку, а Гилфитер еще раз дернул к себе, пытаясь спасти от удара, который, как он думал, был неизбежен. Защиту видеть он не мог. В тот же момент сундук всей тяжестью налетел на сияющую сеть силвмагии. Она немного подалась, но удержала сундук, и он повис в воздухе, как муха, запутавшаяся в паутине. Тележка опрокинулась набок и заскользила вниз, пока ее тоже не остановили серебряные нити магии.

Я сглотнул, облизал губы и благословил Джесенду за то, что она научила меня устанавливать защиту достаточно прочную, чтобы удержать даже такой тяжелый сундук. Я осторожно наклонил столбыопоры и позволил серебряной сети мягко опустить сундук на землю. Для зрителей, даже не обладающих Взглядом, это не могло выглядеть ничем, кроме магии: хоть они и не были способны видеть голубое сияние, все видели сундук, чудесным образом застывший в воздухе и плавно опустившийся на землю.

Я выдохнул воздух, с безнадежностью думая о том, что никак не смогу скрыть того, что воспользовался силвмагией. Все на улице таращили на меня глаза: женщины и дети, носильщики, Райдер и Келвин Гилфитер.

Я только начал гадать, не удастся ли мне приписать это чудо Гилфитеру, когда он, широко улыбаясь, повернулся ко мне.

– О небеса, сирсилв, – громко, так что все его услышали, сказал он, – быстро же ты сообразил! Ты определенно спас мой медицинский сундук от того, чтобы превратиться в мешанину снадобий и кучу растопки! Я вечно буду тебе за это благодарен.

– Не за что, – пробормотал я сквозь стиснутые зубы.