Текст книги "Запах Зла"

Автор книги: Гленда Ларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА 5

РАССКАЗЧИК – КЕЛВИН

По правде говоря, я старался совсем не думать о Руарте. А также о силв-магии. И о дун-магии тоже. Спал я плохо, а на следующее утро, когда мы снова двинулись в путь, решительно пошел вперед, ведя в поводу Скандора, не дожидаясь постоянно отстававших женщин. Блейз, конечно, с легкостью могла бы идти со мной наравне, но предпочитала не оставлять Флейм. Меня это вполне устраивало: мне было лучше одному. Иногда меня догонял пес Блейз, Следопыт – сплошные лапы и высунутый язык, – чтобы проверить, не потерялся ли я, но в остальном мне не мешали предаваться печальным размышлениям. О Джастрии. О том ее последнем взгляде.

К середине утра я добрался до конца тропы. В воздухе все еще висел туман, как это обычно и бывало на Небесной равнине; он не рассеялся и к тому времени, когда меня догнали Блейз и Флейм.

– Подождем, пока прояснится? – спросила Блейз, вглядываясь в мутную белизну. Эта полукровка даже не запыхалась после подъема.

– Дожидаться такого можно несколько дней. Нет, мы пойдем дальше.

– Но я что-то не вижу ни одной тропинки…

– А их и нет. На Небесной равнине нет ни дорог, ни троп, ни даже самых маленьких тропинок.

– Ни одной?

– Ни одной. Только в каждом тарне между домами лежат камни, чтобы можно было ходить, не замочив ног и не вытаптывая траву. Вот что: пока вы здесь, вы должны соблюдать обычные для нас правила. Нельзя идти по следам того, кто идет впереди: иначе можно протоптать дорожку.

Флейм широко раскрыла глаза.

– А чем вам не угодили дорожки?

– Я уже говорил: природе Небесной равнины легко причинить вред. Здесь растут только луговые травы и камыши, а дожди идут часто и бывают сильными. Если не будет травы, почва окажется размыта. Эрозия – самый страшный враг Небесной равнины. Поэтому мы не прокладываем троп. Вы должны идти не за мной, а рядом, и следить за тем, чтобы не нарушить слой почвы.

Флейм с беспокойством посмотрела на пелену тумана.

– Все это очень хорошо, но как мы найдем дорогу?

Я показал на юг.

– Мой тарн в пяти часах езды отсюда рысью. Даже в самом густом тумане я не заблужусь, потому что чую дом.

– Неужели он так сильно воняет? – с невинным видом спросила Флейм.

Я не смог определить, говорит ли она серьезно или просто дразнит меня.

– Он совсем не воняет. Мой тарн пахнет свежеиспеченным хлебом, дымом очагов, сухими цветами, из которых наш сосед-ткач делает краску для шерсти. Еще он пахнет лепешками, которые моя невестка только что сняла с плиты.

– И ты все это чуешь, несмотря на туман?

– Я шучу. Тарн Вин слишком далеко отсюда. До него день пути, потому что идти мы будем шагом, хоть по очереди и можно ехать на Скандоре. У жителей Небесной равнины хороший нюх, но все-таки не настолько. – На самом деле я, конечно, чуял все, о чем сказал, и запах лепешек заставлял меня глотать слюнки: есть хотелось ужасно. Только выдавать чужакам слишком много наших секретов я не собирался.

– Так как же ты найдешь дорогу в таком тумане? – настаивала Блейз.

– Я знаю каждую травинку на пути домой, не беспокойся. Флейм, ты можешь немного поехать на Скандоре.

Она поморщилась и выразительно потерла бедра.

– Предпочитаю идти пешком. Я могу исцелить себя, но это довольно утомительно.

Мне совсем не нравились голубые тени, окружившие ее глаза.

– Садись в седло, – сказал я. – Теперь, когда на селвере будет ехать всего один человек, а не три, тебе будет гораздо удобнее.

Флейм открыла уже рот, чтобы начать спорить, но Блейз поддержала меня, и Флейм подчинилась. Блейз пошла со мной рядом.

– Жители Небесной равнины в самом деле обладают лучшим нюхом, чем другие люди?

Я небрежно пожал плечами.

– Откуда мне знать? Я знаком только со своим собственным носом.

Однако Блейз не отставала.

– Скажи, чем пахнет Флейм?

– Чем-то сладким. Только сегодня она не пользовалась своими благовониями, и за эту милость я ей весьма благодарен.

– Это не благовония, – сказала Блейз, – это силв-магия. Ты ее не чуешь сейчас, потому что Флейм перестала создавать иллюзию, будто у нее есть левая рука.

Я поморщился.

– Прошу тебя! С меня достаточно этой чепухи!

– Очень многие люди верят в магию, Гилфитер.

– Однако это не делает ее истиной. Очень многие люди верят во владыку Фелли, верят, будто его порадовала смерть Джастрии. Вера – не доказательство.

– А каковы религиозные взгляды жителей Небесной равнины?

– На самом деле у нас их вовсе нет. Мы верим в то, что являемся частью мира, и верим, что должны передать его своим потомкам таким, каким получили сами. Когда мы умираем, нас хоронят, и постепенно мы становимся частью земли. Именно так, как часть земли, мы поручаем себя заботе следующих поколений. И будучи частью земли, которая их кормит, мы в свою очередь заботимся о них.

– Никакого небесного блаженства, никакого ада? И вы не верите в то, что творцом мира, создавшим и вас, был бог?

– Нет. Зачем тут нужен бог или другое существо? Мы просто есть. Мы живем, мы умираем, и цикл начинается заново. Мы с радостью ждем времени, когда станем землей. Мы видим в этом не столько смерть, сколько постепенное перерождение в ту самую землю, что вскормила нас, и тем самым участие во всех тех жизнях, что наступят после нас. Мы верим в то, что земля обладает сознанием, которое недоступно нам при жизни. Смерть – не конец, она просто другое состояние, настолько отличное от того, что нам известно, что даже и размышлять о нем бессмысленно.

– Вы верите, что ваши предки стали частью вас?

– В определенном смысле.

– Ни обрядов, ни богов, ни храмов, ни патриархов?

– Ничего такого у нас нет.

– Похоже на то, что это – религия для меня. – Говоря, Блейз улыбнулась мне, но в ее улыбке проскользнуло что-печальное, почти трагическое. Пожав плечами, она перемела тему. – Ты все еще отрицаешь, что Руарт понимает нас?

Я покачал головой.

– Нет, я же не слепой. Я убедился, что понимает. Только вот даже старина Скандор прибегает ко мне, стоит свистнуть, и магия тут ни при чем. Может быть, порода Руарта отличается от других птиц. Значит, существуют разумные птицы. Не сомневаюсь, что в мире множество чудес, а я просто недостаточно путешествовал, чтобы их увидеть; может быть, в некоторые из них мне было бы так же трудно поверить, как и в это.

– Упрямый ты человек, Келвин Гилфитер.

– Я врач, человек, изучающий науку исцеления. Я предпочитаю ознакомиться с фактами, прежде чем прописать лекарство.

Блейз оглянулась, чтобы убедиться: Флейм на Скандоре не потерялась в тумане, потом сказала:

– Ты и впрямь недостаточно путешествовал, пастух, совершенно недостаточно.

Я только хмыкнул и положил конец разговору, накинув на голову угол тагарда, чтобы защититься от сырости. Существует множество вещей, которые можно выразить с помощью тагарда.

Солнце пробилось сквозь туман как раз к тому моменту, когда около полудня на следующий день мы добрались до Вина.

Представившаяся мне возможность показать своим спутницам, что Небесная равнина – одно из самых красивых мест на Райских островах, доставила мне какое-то извращенное удовольствие. Не знаю, почему мне хотелось, чтобы им понравилась моя родина, однако это было так. Может быть, все заключалось просто в желании убедить Блейз в том, что мне не требуется далеко путешествовать, чтобы увидеть красоты мира.

А Крыша Мекате, несомненно, была одним из чудес света. Мы называем ее Небесной равниной, но на самом деле она вовсе не плоская: мягкие холмы прорезают каменистые русла потоков, кое-где поднимаются скалы, которым ветер и дожди придали самые причудливые формы, а широкие лужайки покрыты цветущими растениями, меняющими цвет с каждым новым сезоном. Тогда как раз расцветали розовые вьюнки и серо-голубоватые кошачьи лапки. Как только выглядывало солнце и щупальца тумана таяли, раскрывали лепестки белые маргаритки, и цвет лугов менялся у нас на глазах, однако стоило набежать облаку, и маргаритки снова закрывались; от этой живой переменчивой красоты трудно было оторвать взгляд.

Мы остановились на вершине склона, спускающегося к потоку Вин, по которому получил название и наш тарн. Дома выстроились вдоль берегов, по пять на каждом; их двери отделяло от воды ровно такое расстояние, чтобы жилища не залило даже в самый сильный разлив. Дома были встроены в склон берега так, чтобы как можно меньше нарушать естественный ландшафт. Общая комната каждого дома выступала вперед, но на крыше, засыпанной землей, росли цветы и овощи; две части тарна соединял каменный пешеходный мост, а плоские камни, положенные между домами, позволяли ходить к соседям, не нарушая почвенный покров.

– Это и есть твой тарн? – спросила Блейз. – Это Вин?

Я был задет тем, что вид не произвел на нее, похоже, никакого впечатления.

– Да. Кстати, иных поселений ты на Крыше Мекате не увидишь. У нас нет городов, только тарны. И в каждом десять домов определенных семейств, которые соединяют точно такие же каменные дорожки.

– А где же ваши стада селверов?

– На пастбище. Рядом с тарном остаются только те селверы, которых мы доим. Пастухи присматривают за животными днем и ночью и перегоняют стада с одного пастбища на другое, чтобы не нанести вреда растительности. Мы все по очереди пасем селверов. – Я пристально взглянул на женщин. – В тарне вы должны быть особенно осторожны, чтобы не повредить почву. Если пойдете в другой дом, не сходите с лежащих между домами камней.

– А как насчет Следопыта? Как к нему отнесутся твои соплеменники? – спросила Блейз.

Флейм фыркнула.

– Как будто этой ходячей заразе хоть где-нибудь порадуются!

Я с сомнением глянул на пса.

– Мы не держим домашних любимцев. И у нас не найдется корма для такого крупного животного. Мы ведь, как правило, не едим мяса.

Блейз вытаращила глаза.

– Так что же тогда вы едите?

– Молоко, сыр, творог, ягоды, орехи, лепешки из муки, которую делаем из клубней батата, плаценту селверов в сезон окота… – Флейм издала странный придушенный всхлип, так что я остановился. – Она, кстати, была бы тебе очень полезна, – сказал я ей.

– Да уж конечно…

– Ладно, – сказала Блейз и дважды хлопнула в ладоши. Следопыт внимательно посмотрел на нее, словно желая удостовериться, что правильно ее понял, и заковылял прочь.

Я почувствовал себя виноватым перед проклятым животным.

– Мне очень жаль…

– Ничего. Он наполовину ныряльщик, а это охотничьи псы. Следопыт может о себе позаботиться.

Мы начали спускаться по склону, и один из деревенских мальчишек, сын шорника Хайдвина, увидев нас, помчался к моему дому, чтобы сообщить родным о моем возвращении. Я не сомневался, что они уже знали об этом: у нас в семье всегда шутили, что матушка может учуять меня с другого конца Небесной равнины, но дети обожали первыми высматривать посетителей или возвращающихся из путешествия.

Хотя я отсутствовал всего шесть дней, к тому моменту, когда мы добрались до дверей, вся моя семья собралась в общей комнате приветствовать меня. Я поздоровался с каждым по старшинству, касаясь их щек, – такова была традиция: с бабушкой, с отцом, с матерью, с дядей, с братом и его женой. Что касается остальных членов нашей семьи – моей двоюродной сестры и ее мужа, – они, должно быть, пасли стадо. Я повернулся, чтобы представить Блейз и Флейм. Они неловко жались у двери позади меня, явно чувствуя себя не в своей тарелке. К тому же им, наверное, показалась странной наша общая комната с ее лакированными стенами и полом и немногочисленной каменной и деревянной мебелью.

– Я привел с собой на Небесную равнину двух чужестранок, – сообщил я своим родным, тем самым принимая на себя формальную ответственность за Блейз и Флейм. – Им нужно пересечь Крышу Мекате, чтобы попасть в Лекенбрейг. Это – Блейз Полукровка, а рядом с ней – Флейм Виндрайдер. – Я не упомянул Руарта, сидевшего на плече Флейм. Потом я назвал по именам членов своей семьи. – Думаю, моего дядю Гэрровина вы знаете. Ты давно вернулся, дядюшка? Мы с тобой, должно быть, разминулись в Мекатехевене.

Гэрровин улыбнулся своей немного циничной улыбкой.

– Видать, так и вышло. Я пару недель собирал лекарственные растения по дороге домой и добрался до Вина только вчера. Как я понял, ты спускался вниз по требованию феллианского Образца веры, Кел. – Повернувшись к Флейм, он вежливо поклонился. – Рад видеть тебя, девонька. Похоже, тот мясник и в самом деле оказался мастером своего дела.

– Мясник? – насторожилась Флейм.

– И мы рады видеть тебя снова, Гэрровин, – довольно поспешно, как мне показалось, перебила ее Блейз. – Думаю, что хорошее состояние руки Флейм – в большой мере твоя заслуга.

Гэрровин с пониманием усмехнулся и обратился ко мне:

– Чего хотели от тебя эти фанатики-феллиане, Кел?

Я помолчал, чтобы предостеречь своих близких, дать им возможность подготовиться…

– Они казнили Джастрию за то, что она легла с одним из них. – Все мои родные испытали шок: мне сразу сказал об этом их запах. Джастрия покинула Небесную равнину четыре года назад, но ее отсутствие оставалось так и не заполнившейся пустотой, занозой, постоянно тревожившей членов моей семьи. Этому по крайней мере я мог теперь положить конец. Я посмотрел на брата, Джеймвина, и его жену Тессрим. – Из смерти рождается новая жизнь. Я не приведу в этот дом новую жену. Право родить ребенка теперь ваше. – Тессрим, которой было уже за тридцать, начала плакать, и Джеймвин обнял ее за плечи. Я сделал им бесценный подарок, отказавшись от своего преимущества – права привести в семью десятого ее члена. В тот момент я не видел в этом жертвы со своей стороны, но все же ощутил, как увядают мои надежды и мечты. Этими словами я отсек какую-то часть своей жизни, которую уже никогда не смогу вернуть.

Бабушка улыбнулась мне, и улыбка словно осветила ее лицо изнутри.

– Ты хорошо поступаешь, Кел. Мы печалимся вместе с тобой, но новое рождение принесет радость в этот дом.

Я улыбнулся ей в ответ: мне хорошо было известно, как огорчала ее невозможность молодым членам семьи завести детей из-за ее долголетия. Иногда случалось, что старики намеренно выходили под дождь ненастной ночью, надеясь простудиться и положить конец своей жизни, мешающей их любимым внукам продолжить род. Никто из нас не хотел, чтобы такое случилось с бабушкой.

Матушка сочувственно положила руку мне на плечо – этого было достаточно, чтобы я ощутил всю ее любовь и беспокойство обо мне, – потом повернулась к Блейз и Флейм.

– Пойдемте, ваша одежда промокла. Я одолжу вам сухие тагарды и покажу, где можно вымыться и переодеться. К тому времени, когда вы приведете себя в порядок, на столе будет еда.

Я кивнул ей, благодаря за гостеприимство, и тоже отправился мыться.

Окинув взглядом комнату, которую я когда-то делил с Джастрией, я попытался представить себе, какой она виделась бы чужаку. Само помещение было высечено в скале и располагалось на двух уровнях; все поверхности были покрыты многими слоями лака. Лак мы изготовляли из копыт и костей селверов; ежегодное нанесение его на все в доме на протяжении поколений сделало это медового цвета покрытие твердым, как сталь. Туннель, прорытый на поверхность, служил окном, в которое сквозь полупрозрачные пластины лака лился рассеянный свет. Постелью служил располагавшийся на высоте колена верхний уровень пола с кипой мягких шкур селверов и теплых шерстяных одеял. В углу на этом же возвышении хранились мои запасные тагарды, рубашки и белье. Это была простая комната, без всяких украшений, без шкафов, без стульев. Интересно, как ее нашли бы Блейз с Флейм, подумал я. Матушка разместила их в комнате моей двоюродной сестры, точно такой же.

Следом за мной в комнату вошел Джеймвин с тазом и полотенцем.

– Тебе придется помыться здесь: ванную заняли девоньки.

– Спасибо.

Брат заметил мою рассеянность и сказал:

– Ты думаешь о Джастрии.

Я размышлял о другом, но тут же вспомнил о Джастрии, как только он назвал ее имя. Я увидел ее умственным взором, привольно раскинувшуюся на постели, манящую. Мне еще раз представился запах ее женственности, ее страсти, вспомнилась ее манера откидывать волосы и играть завязками рубашки, чтобы соблазнить меня.

– Да, – сказал я, – некоторые ее черты будет трудно забыть.

– Я оценил твое решение больше не жениться. Только ты уверен, что это правильно, парень?

Он часто называл меня парнем, чтобы подразнить. Я, тридцатилетний, был старшим братом.

– Да. Жениться на другой женщине я не хочу.

– А может быть, стоит? Плоха была не женитьба как таковая, плоха была жена.

– Не осуждай мертвых, Джейми.

– Да ладно… Я не мертвую осуждаю, я правду говорю. Она была беспокойна и заставляла и тебя слишком часто проявлять эту черту. Тебе легче было бы найти свое место, будь у тебя другая жена – кто-нибудь вроде моей Тесс.

Мне с трудом удалось вовремя сдержать дрожь. Внешне Тесс была достаточно привлекательна, но обладала душой педанта, с воображением, как у клеща в шкуре селвера, и абсолютно без чувства юмора. Единственным, что заставляло ее улыбнуться, бывало вкусно приготовленное блюдо или хорошо сотканный тагард. Я поспешно скинул одежду и принялся мыться.

Джейми продолжал, не замечая моей реакции:

– Я люблю тебя всей душой, братец, но твои выходки часто меня беспокоят.

Я вытаращил на него глаза, забыв вытереться.

– Выходки? Какие выходки?

– Да брось, ты же знаешь, о чем я. Ты вроде дяди Гэрровина, вечно норовишь удрать с Небесной равнины. Да и когда ты здесь, вечно экспериментируешь с травами и настоями да книги читаешь, хоть и так давно стал лучшим врачом на Крыше Мекате. Это ненормально, парень.

– Ты, может быть, еще порадуешься моим новым знаниям, случись твоему младенчику заболеть.

Джейми пожал плечами и виновато улыбнулся.

– Это уж как пить дать – поэтому я тебя и не ругаю. Только я все равно тревожусь: я же вижу, что счастья тебе нет, парень. Ты все никак не приноровишься к положенной форме.

Приноравливаться к положенной форме! Сотворение, сколько же раз я слышал это выражение! «Ты должен соответствовать ожиданиям, Кел!», «Не нарушай порядок, Кел!», «Ты должен найти свое место, а ты не сможешь это сделать, если не будешь приноравливаться к положенной форме…»

– Я житель Небесной равнины, Джейми, – бросил я раздраженно. – Здесь мое место, и я с раннего детства ни разу не нарушил ни единого из правил тарна. – По крайней мере когда оставался на Небесной равнине…

– Конечно, конечно, – поспешно согласился Джейми. – Я ни в чем таком тебя не обвиняю, но для большинства из нас положенная форма – самое удобное местечко, чтобы жить. Так оно и должно быть, и меня печалит, что для тебя-то все иначе. – Потом Джейми все-таки заговорил о другом, видя, что есть темы, которых я не желаю касаться. – А девонька, которую ты привел с собой, та, что помоложе… Никогда не видел таких красоток. – Он восторженно закатил глаза.

Я постарался ответить в том же тоне:

– А еще женатый человек! Позор на твою голову! Ну-ка кинь мне полотенце.

Джейми кинул.

– Тесс выцарапала бы мне глаза, если бы узнала, – сказал он печально, – только если какая-нибудь женщина и могла бы меня соблазнить, то как раз эта девица. Не повезло ей с рукой. – Джейми хлопнул меня по плечу и вышел из комнаты.

Не успела плотная шерстяная занавесь, служившая дверью, опуститься, как тут же поднялась снова. На этот раз явилась матушка. Мгновение она неподвижно стояла в дверном проеме. Я знал, в чем дело: она впитывала все оттенки моего запаха. На Небесной равнине есть поговорка: «От материнского носа нигде не спрячешься». У того, кто первым это сказал, должно быть, была в точности такая же матушка, как у меня. Для меня подростка это всегда было наказанием: она точно знала, когда во мне просыпалось вожделение и к кому именно из сверстниц…

– У тебя более серьезные неприятности, чем ты говоришь, – решительно высказалась матушка.

Ах, эти матери…

– Может быть. – Я подошел и коснулся ее щеки, пытаясь приободрить, хотя, конечно, мой запах сообщил ей совсем о другом. Матушка многое могла бы сказать, но такое было не в ее привычках. Она просто позволила мне ощутить ее любовь, ее поддержку, ее тревогу. Она окружила меня запахами моего детства, напомнила о тепле и безопасности, на которые я всегда мог рассчитывать. Однако матушка не могла скрыть от меня того, что чувствовала: страха. Я чуял, как страх прячется за всеми ее мыслями, словно мышь, которая боится выбежать на середину комнаты.

– Будь осторожен, – сказала она наконец, потом тоже коснулась моей щеки и ушла.

Следом за матушкой явился Гэрровин. Я поманил его в глубь комнаты, гадая, кто придет следующим. Страх матушки взволновал меня, и я заподозрил, что после разговора с Гэрровином буду чувствовать себя еще хуже. Я нашел чистую рубашку и натянул ее.

– Ты притащил с собой гнездо ос, мой мальчик. – Гэрровин запустил в волосы руку жестом, который давно уже стал и моим тоже. Иногда я думал, что мы с дядюшкой – зеркальные отражения друг друга, и разделяет нас только время: я стал тем самым мужчиной, которым он был тридцать лет назад. Мы оба обладали длинными носами, волосами, похожими на нечесаное руно селвера, и веснушками, норовившими покрыть всю кожу без остатка. У Гэрровина было больше седины, а я отличался более высоким ростом и широкими плечами, но в остальном сходство было так велико, что нас часто принимали за отца с сыном.

– Гнездо ос? – повторил я за ним. – Ты имеешь в виду женщин – чужестранок ?

Дядюшка кивнул.

– Их самых. Обе по самые кудрявые макушки в магии.

Я застонал.

– Не начинай еще и ты! Дядюшка, не хочешь же ты сказать, что все истории, которые ты рассказывал нам в детстве, происходили на самом деле?

Гэрровин пожал плечами.

– Кто может сказать, что происходит на самом деле, а что – нет? Сам я магии не вижу, и вреда мне она причинить не может. Только мне приходилось встречать людей, которые от нее пострадали, – включая твою цирказеанскую красотку. И я наблюдал, как магия обманывала людей: заставляла видеть то, чего нет, или не видеть то, что у них под носом. Может быть, нужно верить в магию, чтобы она на тебя действовала. Не знаю. Чуять я ее чую – уж это точно. И мне совсем не нравится то, что с ее помощью делается. Хранители со своими иллюзиями силв-магии обманывают тех, кто им противится, а дун-маги убивают, калечат, развращают. Я их боюсь, мальчик мой, хоть меня тронуть они и не могут. Магия – вещь нездоровая и скверная настолько, что от нее нет снадобий.

– Так это болезнь? – спросил я, все еще пытаясь найти какое-то рациональное зерно во всех этих россказнях о магии.

Дядюшка пожал плечами.

– Может, оно и так. Только на мой взгляд копаться в этом вредно для здоровья. Твоя цирказеаночка по милости дун-мага заработала язву, которая постепенно превращала ее в злую колдунью.

– Ты хочешь сказать, – фыркнул я, – что болезнь дурно влияла на ее психику.

Гэрровин не обратил внимания на мою попытку применить научный подход к легенде.

– Вот ей и отрезали руку. Я помогал, а потом смылся: надумал вернуться домой и отдохнуть тут в тишине и покое, пока весь переполох уляжется. И что же я нахожу? Мой собственный племянник притаскивает тех самых нарушительниц спокойствия! Когда я увидел их на пороге, я понял, что судьба держит нас в кулаке и не выпустит, пока не выжмет досуха. – Дядюшка вздохнул. – Есть личности, притягивающие неприятности, как скалы Синдура притягивают молнии, и ты привел к себе домой даже не одну, а двух таких, мой мальчик.

– Они просто женщины, – возразил я, – а не стихийное бедствие.

– Эти две притягивают неприятности, – повторил Гэрровин. – Не знаю, чем пользуется дун-маг – колдовством, заразой, отравой, – но мне достоверно известно, что Флейм была заражена, а полукровка помешала ему добиться своего. Кем бы и чем бы ни был этот дун-маг, больше всех на свете он возненавидел наших двух красоток. Так что будь осторожен, мой мальчик. Дун-маги знамениты своей мстительностью и не прощают даже малейшей обиды.

– Что касается данного конкретного мага, Блейз и Флейм, похоже, считают, что он на Порфе, и собираются его преследовать, – сказал я, выбирая чистый тагард.

– Вот и пусть. И лучше бы им отправиться туда побыстрее.

– Я не собираюсь их задерживать. Только мои неприятности, дядюшка, касаются другого. За моей шкурой охотятся феллианские жрецы. – Я принялся укладывать складки тагарда; к моему огорчению, некоторые потайные крючки оказались не на месте: я явно отощал, пока был на побережье.

Гэрровин, хмурясь, внимательно посмотрел на меня.

– Ты лучше расскажи мне все как есть, Кел. Дело, похоже, серьезное.

– Так и есть. – Пока я в общих чертах описывал все, что случилось в Мекатехевене, мне все-таки удалось справиться с тагардом. Слушая меня, Гэрровин изо всех сил старался приглушить свои эмоции, чтобы остальные домочадцы не уловили, как сильно он встревожен.

– Сотворение, Кел, в хорошенькую же заварушку ты вляпался! Не успеет селвер и хвостом тряхнуть, а эти жрецы уже явятся сюда с воплями и требованиями о выдаче – выдаче вас всех.

– Они не могут точно знать, что мы поднялись на Небесную равнину. – Оправдание было глупым, и Гэрровин отнесся к нему так, как оно того заслуживало.

– Конечно, им это известно! Куда еще может отправиться горец на селвере? Но это еще не самое худшее. Ты уже говорил кому-нибудь о том, каким образом умерла Джастрия?

– Блейз знает. Она слышала, как Джастрия просила меня… И она видела мое лицо после того, как… Не сомневаюсь, что теперь уже знает и Флейм. У этих двух нет секретов друг от друга.

– Не говори никому из наших. Они не поймут.

– Но ведь Джастрия все равно должна была умереть – медленно, мучительно, под улюлюканье толпы!

– Да, мальчик мой, я знаю. Но наши соплеменники будут думать не об этом. В их головах застрянет одно: ты мог такое сделать. Тебе понятно?

Я подумал и медленно проговорил:

– Меня будут считать чудовищем,., склонным к насилию.

– Во всяком случае, способным на насилие. И этого будет достаточно. Мальчик мой, нас всегда объединяла и хранила вера: вера в то, что мы лучше, чем люди с побережья. На нас с тобой и так уже косятся, потому что мы время от времени покидаем Крышу Мекате. Люди это терпят, потому что мы – врачи, и они нуждаются в наших лекарствах. Только если они узнают, что ты способен убить, для тебя все будет кончено. Навсегда.

Я упал на постель и закрыл лицо руками.

– Неужели это правда? Даже несмотря на то что Джастрию все равно ждала смерть? – прошептал я. Бессмысленный вопрос… Я знал ответ. В глубине души я знал его еще тогда, когда соглашался убить Джастрию. Я просто не хотел признаваться в этом себе.

– Да, боюсь, что так, мой мальчик. Не говори о том, что случилось на площади, даже родным. Никогда не говори. И надейся на то, что никто ничего не узнает от других. Держи язык за зубами, Кел.