Текст книги "Ветер военных лет"

Автор книги: Глеб Бакланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Утром можно было ожидать некоторой паузы в действиях противника, необходимой ему для того, чтобы собрать информацию о нашей обороне.

Я полагал, что, наметив направление главного удара, немцы вызовут авиацию и, используя в первом эшелоне новые танки «тигр», попытаются прорвать кольцо окружения. Но где? Наиболее вероятным мне казался участок обороны полка Шура. Я считал поэтому целесообразным остаться здесь хотя бы до утра, чтобы на месте определить, как обеспечить нужную глубину обороны и необходимый резерв.

Все это имело бы решающее значение, организуй гитлеровцы прорыв тактически верно. На деле же все пошло по-другому.

Врага охватила паника. Та самая, особенно страшная на войне, паника, которая делает абсолютно неуправляемыми даже вполне боеспособные, хорошо вооруженные части.

Словно звери, спасающиеся от охватившего лес пожара, фашисты бежали по всем проселочным дорогам, прямо по полям, вдоль глубоких оврагов. Бежали, охваченные страхом смерти, и в этом неудержимом и безоглядном бегстве таилась некая грозная сила – сила отчаяния.

Рассвело. Поднявшееся на безоблачном небе солнце стало пригревать. Немецкие самолеты не появлялись. Видимо, все они были брошены против наших танковых армий, стремительно продвигавшихся к Харькову и Богодухову.

От командиров подразделений нашей дивизии начали поступать сообщения по радио и прибывать посыльные с письменными и устными донесениями примерно одинакового содержания. Особенно запомнился молодой солдат, видимо бежавший всю дорогу и потому страшно запыхавшийся. С трудом разлепляя потрескавшиеся, запекшиеся губы, он после официального доклада добавил уже от себя:

– Я столько немцев сроду не видел, товарищ генерал. Валом валят. Просто видимо-невидимо.

– С оружием?

– Да тут уж не до оружия. Они прямо живым весом давят. Командир спрашивает, что делать.

– Передай всем от Родины и лично от меня: стоять насмерть, как стояли в Сталинграде. Тех, кто прорвется, уничтожать огнем вторых эшелонов.

Всем штабам я приказал организовать круговою оборону.

Начали поступать тревожные донесения:

– Прорвались танки…

– Прорвалась большая группа пехоты…

– Противник развернул артиллерию и минометы…

Требовалось ввести в бой резервы. Но их уже не было. По радио поступали сообщения о потерях, понесенных подразделениями дивизии. Из артиллерийского полка сообщили, что погиб командир дивизиона Герой Советского Союза майор И. М. Быков. Это было горько. Быкова в дивизии знали и любили. Человек беспримерной храбрости и мужества, он еще зимой 1942 года под Харьковом в одном бою уничтожил огнем батареи, которой командовал тогда, 31 немецкий танк. За это и был удостоен высокого звания Героя Советского Союза.

Поступали сообщения о вспыхивавших то там, то здесь рукопашных схватках. Гитлеровцы метались, ища любую щель, чтобы вырваться из кольца окружения.

Теперь я практически не имел возможности вернуться на свой КП. Уж слишком велик был риск наскочить на какую-нибудь группу фашистов. Проводная связь давно прервалась. Все управление шло от меня по радио, а полковник Бельский и штаб ловили мои приказы и донесения командиров полков, принимая необходимые меры для обеспечения боя.

Я отошел от рации, чтобы выглянуть в окно. Тут же радист закричал:

– Товарищ генерал! Командир второго батальона передает, что прорвалась большая группа немцев! Они двигаются в направлении нашего КП!

Я кинулся к рации, но связь прервалась.

Подполковник Шур объявил тревогу. Все заняли оборону в выкопанных еще ночью щелях.

Минут через пятнадцать показалась поспешно идущая колонна гитлеровцев, человек 250–300. Смешав ряды, немцы стали спускаться в овраг, тянувшийся мимо нас.

Наша оборона состояла из солдат комендантского взвода, связистов, радистов, шоферов и повозочных. Всего человек 40–45. От батареи, которая вместе с ротой автоматчиков уже была брошена в бой, осталось одно орудие.

– Как предлагаете действовать, товарищ подполковник? – спросил я Шура.

– Думаю, что надо дать фашистам втянуться в овраг, а потом открыть интенсивный огонь картечью из нашего орудия.

– Согласен. Но артиллерийский огонь следует поддержать огнем из автоматов и карабинов. Надо возможно быстрее ошеломить и деморализовать противника.

Подполковник Шур быстро отдал нужные распоряжения. План удался блестяще. После десятого выстрела из пушки оставшиеся в живых немцы, человек семьдесят, подняли руки.

Пленных поместили в просторной риге. Шур приказал одному из солдат остаться охранять их.

– Товарищ подполковник, – усомнился тот, – да разве я их удержу, если они драпать вздумают?

Подполковник Шур заглянул через щель внутрь сарая. Немцы с испуганными и растерянными лицами, вытянув шеи, прислушивались к тому, что происходило снаружи. Шур усмехнулся:

– Не вздумают! Рады небось до смерти, что удалось в плен сдаться.

Должно быть, так это и было. Могучий натиск Красной Армии на Курской дуге ошеломил и деморализовал фашистов.

Было же около трех часов дня. Я не ел почти сутки, и голод основательно мучил меня.

– Не перекусить ли нам? – спросил я Шура.

– Признаться, я давно об этом подумываю, товарищ генерал. Да немцы не учитывают, что я вторые сутки не ел.

– Ну, может, на этот раз потерпят, дадут нам поесть. Но они не «потерпели».

Едва мы расположились у погреба, как раздался крик:

– Еще группа немцев с того же направления!

Действительно, приближалось человек 15–20. Шли более организованно, у многих поблескивали погоны – офицеры. Вдруг мой водитель Федоров, лежавший в одном из окопчиков, закричал:

– Товарищ генерал! Там немецкий генерал!

– Точно? Ты хорошо разглядел?

– Очень даже хорошо! Лампасы у него на брюках!

Взять в плен генерала – это было заманчиво. Я подозвал связного.

– Проберитесь огородами к орудию. Передайте, приказываю по немцам не стрелять.

Быстро приказали всем, кто держал оборону: по моему выстрелу открыть огонь залпом поверх голов фашистов, с криком «Хенде хох!» встать и держать немцев под прицелом.

Конечно, фашисты могли открыть огонь, особенно если бы они знали, как нас мало. Но я рассчитывал, во-первых, на неожиданность нападения, а во-вторых, на чисто психологический момент. Дорога гитлеровцев лежала через овраг. Они должны были пройти мимо многих десятков трупов. Зрелище это, тяжкое уже само по себе, могло вызвать мысль о гибельности этого места и бессмысленности сопротивления.

Расчет оказался верным. Едва мы открыли огонь, фашисты подняли руки. Наши солдаты кинулись к ним, чтобы обезоружить.

– Генерала! Берите генерала! – крикнул я.

В тот самый момент, когда двое наших были буквально в трех шагах от фашистского генерала, он поднял пистолет к виску и выстрелил. По документам и показаниям пленных офицеров штаба, это был сам командир 19-й танковой дивизии генерал-лейтенант Шмидт.

Досаде моей не было границ. Потерять такого пленного!

Теперь мы наконец могли перекусить. Но от огорчения у меня совершенно пропал аппетит. Я сидел с консервной банкой в руке и рассеянно ковырял в ней вилкой. Подполковник Шур окликнул меня:

– Да вы ешьте, товарищ генерал! Я, конечно, понимаю – очень хотелось взять в плен такую фигуру. Но что уж так расстраиваться.

– «Расстраиваться». Вы представляете, сколько он мог сказать?

– Это так, – пытался утешить меня Шур. – Но и без того сам факт его гибели – наша большая победа.

Наш разговор прервал приезд командующего артиллерией дивизии полковника А. В. Клебановского. Он рассказал о том, как погиб майор И. М. Быков. Рядом с этой огромной и горькой потерей самоубийство генерала Шмидта показалось нам мелкой неудачей.

Клебановский, сам человек большого мужества, был расстроен гибелью своего командира артдивизиона страшнейшим образом. Он присел рядом с нами у поросшего рыжей травой погреба и, покачивая головой, несколько раз повторил:

– Какого человека потеряли!.. Какого человека потеряли!..

– Как это случилось, не знаете? – спросил я.

– Знаю, конечно, – грустно ответил Клебановский. – Погиб как жил. Геройски погиб.

Он поднял с земли небольшой камешек и положил его перед собой.

– Их дивизион поддерживал действия тридцать четвертого полка и стоял здесь. Это на самом краю Березовки, с северо-запада. За ночь фашисты кидались сюда три раза. И три раза получали по морде. Тут они, видно, поняли, что пехоте пройти не удастся, и запросили помощи. На рассвете, еще только чуть брезжить начало, полезли танки и самоходки. Пехота, естественно, у них за спиной. Быков не спешил. Сами знаете, выдержки у него на двоих хватало. Подпустил совсем близко – и начал расстреливать в упор. Дивизион стрелял без промаха. Подбили семь танков, пять самоходок, пять тягачей с орудиями, четыре бронемашины. Радист мне сообщил, что перед огневыми позициями дивизиона примерно четыреста фашистов осталось.

– Ну, а дальше? – спросил я.

– А потом так получилось Немецким автоматчикам все-таки удалось просочиться через боевые порядки тридцать четвертого полка. Связь у Быкова с боевыми позициями прервалась. В радиостанцию дивизиона прямым попаданием угодил фашистский снаряд. Словом, положение сложилось тяжелое. Быков же со своего наблюдательного пункта не уходил, потому что оттуда ему все было видно в любом направлении. Он мне раньше еще по телефону говорил, что противник у него как на ладони. А чтобы можно было управлять огнем, Быков приказал на руках выкатить орудия 1-й батареи к самому наблюдательному пункту. Так и вел стрельбу.

Но гитлеровцы, видно, решили взять батарею любой ценой. Полезли прямо как оголтелые и вышли к самым огневым позициям. Иван совсем распалился, поднялся во весь рост. «Огонь! – кричит. – Огонь!» Тут его в ногу ранило. Боец говорит: «Перевязать бы, товарищ майор». А он свое: «Огонь! Огонь!» Немцы откатились. Потом опять полезли. Быков снова: «Огонь!» Батарея молчит. Быков кричит: «В чем дело? Огонь!» А снарядов нет ни одного. Тут немцы осмелели, тучей повалили. Ивана еще ранило. Он за пистолет. Артиллеристы тоже из личного оружия стрелять начали. Все патроны расстреляли, а немцы – уже вот они, рядом, и артиллеристов горстка осталась. Фашисты не стреляют, видно, живыми взять их хотят. Тогда Быков из последних сил поднялся, кричит: «Гвардейцы в плен не сдаются! В атаку! Ура!» – и вперед. Вот и все. Нет больше Быкова…

К вечеру бой стал затихать. В похолодевшем воздухе лишь кое-где раздавались особенно гулкие в наступившей тишине одиночные выстрелы. Я вернулся в свой штаб.

Сюда поступали донесения о потерях и трофеях. Оборону было приказано держать до утра.

Почти сутки продолжались эти кровопролитные бои. Дивизия отразила двенадцать атак пехоты и танков врага, пытавшегося вырваться из окружения. Победа досталась дорогой ценой. Немало гвардейцев легло на поле боя. Но это была настоящая победа. На следующий день мы насчитали более двух тысяч убитых фашистов. Число раненых и пленных немцев перевалило за тысячу. Было захвачено много различных автомашин, орудий, минометов, подбито около 20 танков. На железнодорожной станции Хотмыжск, недалеко от Грайворона, наши подразделения захватили два эшелона с продовольствием и посылками для немецких солдат.

Оказалось, что большое количество военных трофеев – дело в высшей степени обременительное и хлопотное.

А нам надо было спешить нагнать ушедших вперед танкистов 1-й танковой армии, вместе с которыми мы должны были наступать вдоль реки Мерла.

На рубеже восточнее Богодухова дивизия несколько неожиданно натолкнулась на прочную оборону противника. Возможно, имея данные о продвижении нашей 5-й армии, фашисты боялись, что мы, выигрывая фланг, можем отрезать с запада Харьков, и решили задержать нас, сконцентрировав значительные силы. Завязался ожесточенный бой.

Место было холмистое. На самом гребне длинной высоты, господствовавшей над округой, стояло село Кленовое. Овладеть Кленовым означало овладеть и гребнем водораздела.

Мы бились за этот поселок целый день, выбивали немцев оттуда и снова отдавали им село, так что Кленовое по меньшей мере два раза было нашим и два хозяевами там вновь становились немцы.

К вечеру, когда над полями, только что дышавшими жаром сражения, закурился легкий туман, Кленовое оказалось у немцев. Дальше фашисты пойти не решались, сидели в Кленовом тихо. Я же в штабе дивизии ломал голову над картой, прикидывая, каким образом выбить немцев из села.

Зазвонил телефон. К моему удивлению, звонивший командарм Жадов не стал спрашивать об обстановке, а задал кодированный вопрос:

– Работать начал?

Это означало: начал ли ты выполнять последний приказ? Я очень удивился, потому что в течение дня никаких приказов не было, кроме одного – надо бить немцев на этом рубеже и двигаться вперед. Но Жадов знал, что этот приказ дивизия пытается выполнить с утра, ведя бой в течение всего дня. Было очевидно, что речь идет о каком-то другом приказе.

– Нет, – ответил я несколько растерянно.

– А ты ничего не получал за последние два часа? – снова спросил командарм. Было заметно, что он взволнован.

– Нет, ничего не получал, – сказал я, все еще пытаясь додуматься, о чем может идти речь. Чувствовалось, что Жадов просто не верит своим ушам.

– Не может быть!

– Повторяю, Алексей Семенович: не получал решительно ничего.

Жадов немного помолчал, потом, успокоившись, по тем не менее недовольно, буркнул:

– Ну, ладно. Будь готов, скоро получишь.

Время шло. Я томился неопределенностью. Через час, когда уже окончательно стемнело, пришел приказ: сдать рубеж другой дивизии нашей армии, а самим перегруппироваться западнее, в район станции Максимовка, село Крысино. Но это было только полдела. Цель перегруппировки заключалась в том, чтобы, выйдя на новый рубеж в районе деревни Крысино, к восьми часам следующего утра подготовиться к наступлению, нанести удар на правом фланге армии вслед за танкистами, выйти на шоссе Харьков – Сумы и отрезать харьковской группировке врага отход на запад.

Приказ о перегруппировке распространялся на весь наш корпус, но ни одна дивизия, да и сам командир корпуса генерал Родимцев, его не получила.

В полной темноте, стараясь не шуметь, чтобы не привлечь к себе внимания противника, мы начали перегруппировку. Было ясно, что к назначенному времени нам не уложиться, так как приказ пришел с опозданием чага на три. Утром я решил заехать в штаб корпуса, находившийся в селе Заброды, через которое проходили части дивизии, доложить, что опаздываю с выводом дивизии в новую полосу.

Около штаба корпуса пофыркивали разворачивающиеся машины. Сюда приехали командующий Степным фронтом И. С. Конев и наш командарм А. С. Жадов.

Было не очень приятно докладывать о неготовности дивизии, но факт оставался фактом: на рубеж Крысино дивизия могла выйти не раньше десяти-одиннадцати часов утра.

Конев слушал с озабоченным лицом, потирая крепкой ладонью чисто выбритую голову. Потом обратился к Родимцеву:

– Что скажет командир корпуса?

Родимцев сумрачно посмотрел на меня и решил:

– Поедете в Крысино и развернете штаб дивизии. Я несколько удивился:

– Но там же еще никого нет…

– Ничего. Развернете штаб и будете принимать свои полки на себя.

Заброды вытянули свою единственную улицу вдоль проселочной дороги километра на два-три. Штаб Родимцева находился в центре деревни, а от западной окраины, ближней к линии фронта, шел проселок на Крысино, сливаясь с дорогой Богодухов – Крысино.

Я передал полковнику Вольскому приказ развернуть штаб в Крысине, а сам решил проехать по полкам. Тихон Владимирович тоже спросил:

– Как же это? Там ведь наших еще нет.

– Ничего, впереди танкисты. Действуйте быстрее, – успокоил я его.

Дивизия сильно растянулась, и в то время, когда 34-й полк еще проходил через Заброды, 39-й полк был на подступах к Крысину, а 42-й вышел в район станции Максимовка, Бельский со штабом успел проехать вперед и, видимо, уже расположился в самом селе.

Мы с Федоровым направились к Крысину. Оно было за тем же длинным гребнем высот, на котором стояло и Кленовое. Кое-где распаханную землю рассекали небольшие овражки и лощинки. Пологие склоны холмов и поля между ними были засеяны подсолнухами. Подсолнухи уже набрали семена, и их большие, тяжелые головы склонялись к толстым побуревшим стеблям, похожим на палки. Увядающие желтые лепестки вяло шевелились под ветром.

Да, подумал я, воевать тут трудно. Подсолнухи – не рожь, их не скосишь. А между ними попробуй проберись. В такой чаще своих с чужими спутаешь…

Полк А. К. Шура подходил к северной окраине Крысина. Вдруг над нашими головами пронеслось несколько десятков немецких самолетов. Развернувшись, они начали сбрасывать сотни бомб на боевые порядки дивизии. Одновременно вдали загрохотали орудийные выстрелы.

В этом аду под свист и разрывы бомб мы стали разворачивать полки.

Одна волна вражеских бомбардировщиков сменяла другую. Полки начали окапываться. Немцы бомбили нас тридцать минут. Через Крысино в это время начали отходить части 3-го механизированного корпуса 1-й танковой армии, теснимые, как потом выяснилось, танковой дивизией противника «Мертвая голова».

Едва удалось кое-как окопаться на гребне тянущейся здесь высоты, как нам буквально с ходу пришлось вступить в бой, немедленно развернув навстречу противнику артиллерию и свои танки. Штаб дивизии каким-то чудом выскочил из Крысина почти без потерь, если не считать нескольких раненых, в числе которых был Бельский, к счастью раненный довольно легко, в ногу. В то время как мы вступили в тяжелый неравный бой, штаб развернулся в Забродах.

Все это время я был непосредственно в полках и своими глазами видел, во что обходились фашистам каждые 20–30 метров советской земли.

42-й полк был атакован 45 танками и полком пехоты танковой дивизии «Мертвая голова». Гвардейцы стояли насмерть. В боевых порядках батальона геройски погиб заместитель командира полка по политической части гвардии майор И. С. Рыжков. Вскоре получили ранения командир 42-го полка подполковник А. В. Колесник и начальник штаба майор К. А. Смирнов. Полк организованно отошел в район севернее деревни Крысино.

Подразделения 34-го и 39-го полков защищались яростно и самоотверженно на рубеже северо-западная окраина Крысино и высота северо-восточнее этого села. Они вгрызались в землю, превращая каждый бугорок, каждую ямку в рубеж обороны. Они бились до последнего патрона, до последней капли крови.

В этом жестоком бою были ранены командир 39-го полка подполковник А. К. Шур и его начальник штаба подполковник А. М. Смагин. Заместитель командира полка по политчасти майор Н. И. Сакатос был смертельно ранен. Погиб знаменосец полка комсомолец сержант Александр Тимофеевич Кузнецов.

Гибель А. Т. Кузнецова была поистине трагической и прекрасной. В напряженный момент боя, когда подразделения 39-го полка были атакованы 50 фашистскими танками при поддержке авиации, нескольким «тиграм» удалось прорваться на КП полка, где находилось его гвардейское Знамя. Артиллеристы и бронебойщики подожгли несколько боевых машин, автоматчики капитана И. Я. Подкопая и разведчики А. Г. Потрываева буквально косили огнем вражескую пехоту. В эту тяжелую минуту заместитель начальника штаба полка капитан А. С. Мороз, принявший на себя командование 39-м полком, увидел, что некоторые подразделения дрогнули. Тогда он приказал сержанту А. Т. Кузнецову развернуть полковое гвардейское Знамя. С криком «За Родину! За партию! Вперед!» он повел гвардейцев в атаку. Впереди бежал сержант А. Т. Кузнецов с развернутым знаменем, увлекая за собой товарищей. Немцы, словно почувствовав могучую силу алого стяга, сосредоточили на этом участке огонь такой плотности, какой не часто можно было видеть даже под Сталинградом. Бесстрашный знаменосец упал, сраженный пулей, но боевое знамя полка, подхваченное товарищами Кузнецова, продолжало сражаться. Это знамя получило тогда свыше ста пробоин.

И дрогнули ряды наступавших. Прекратив атаки, они перешли к обороне. Положение на этом участке несколько стабилизировалось. Я отправился на левый фланг дивизии. Убедившись, что 42-й полк мужественно сдерживает натиск врага, поехал на КП, находившийся в Забродах.

До села оставалось метров 400, когда вновь началась дикая бомбежка. Федоров попробовал было использовать свое умение лавировать между бомбами и взрывами, но тут же сдался. Самолеты фашистов осатанело носились на небольшой высоте и вываливали из своих вздутых чрев неимоверное количество бомб. Пришлось оставить машину и залезть в довольно глубокий кювет.

– Не хуже приличной щели, – сказал адъютант лейтенант Скляров. – Если прямого попадания не будет, вполне отлежимся. – И тут же полез наверх.

– Лежи спокойно! – Я сдернул его за ногу вниз.

– Так оглядеться-то надо? Сами всегда говорите – нужна рекогносцировка.

– На этот раз обойдемся так.

– Как же это «так»? Вон там, кажется, бомба в дом жахнула.

Я тоже немного приподнялся к краю канавы.

Метрах в ста от нас и примерно в двухстах от крайнего дома Заброд стояло несколько домов, один из них – самый большой, каменный, остальные деревянные, типа служебных построек. Фугасная бомба попала в каменный дом. Одна стена его рухнула. Где-то позади дома занималось пламя пожара.

Что было в этом доме – не знаю. Может быть, какое-то детское учреждение. Может быть, когда война подошла к селу, сюда просто собрали детей, рассчитывая, что каменное здание, к тому же стоящее на отшибе, лучше убережет их. Не знаю. Но то, что увидел, не забуду никогда.

Окровавленные дети, с лицами, искаженными ужасом и болью, бежали от разрушенного дома во все стороны. Некоторые, постарше, несли на руках малышей, другие пытались тащить их за руки. А кругом продолжали с воем сыпаться бомбы, бухали разрывы фугасов, дико и жутко ревели моторы самолетов. Вместе с детьми и вслед за ними выбегали простоволосые, бледные женщины, в отчаянии ломая руки, ловили бегущих детей, пытаясь прикрыть их собственным телом.

Выскочив из укрытия, мы со Скляровым, Федоровым и радистом Персюком помогли женщинам собрать несчастных ребятишек, нуждающихся в медицинской помощи, и объяснили, как найти медсанбат. Сами же направились на КП.

Здесь я узнал горькую новость. Наш медсанбат тоже подвергся бомбардировке. Фугасная бомба попала в операционную, когда там оперировали замполита 39-го полка майора Н. И. Касатова. Он погиб вместе с оперировавшим его врачом.

На этом рубеже, если мне не изменяет память, мы задержались дня четыре. И все-таки затем сломили сопротивление немцев.

Когда войска нашей армии начали наступление, в лесочке неподалеку от села Кленовое была сделана находка, которая объяснила очень многое. Стало ясно, как смогли гитлеровцы узнать направление нашего удара, характер и подробности перегруппировки частей и многое другое. К врагу в руки попал тот самый приказ, о котором меня спрашивал по телефону командарм Жадов перед началом перегруппировки и которого я так и не дождался.

В соединения с этим приказом был направлен офицер связи, майор. Фамилию его я забыл, а самого майора помню очень хорошо. Это был на редкость исполнительный, аккуратный и храбрый человек. Чаще именно он доставлял нам приказы командарма и делал это всегда своевременно, хотя доставка нередко была сопряжена с серьезной опасностью, В тот раз произошло нечто необычное. Видимо, майор ошибся дорогой, заблудился и попал к фашистам. В лесу под Кленовым был найден его перевернутый «виллис» и сам майор, убитый, без сумки, в которой он обычно возил документы.

После потери Харькова гитлеровские войска откатывались на правый берег Днепра. Отступая, фашисты превращали советскую землю в зону пустынь.

Сотни специальных отрядов СС получили задание уничтожать все, что могло быть уничтожено. Советских граждан насильно угоняли в Германию.

И до и после этого мне часто приходилось видеть страшные картины разрушения, неизбежного спутника войны. Но трудно, невозможно забыть то, что открывалось глазам, нет, не на мертвой, а на умерщвленной врагом земле. Мы шли по холмистой степи, изрезанной неглубокими балками. Тут и там попадавшиеся рощицы и перелески мертво шелестели коричневой жухлой листвой. Иногда стволы деревьев оказывались до середины срезанными осколками бомб и снарядов, будто взмахом гигантской косы. Сквозь опаленный кустарник, сбегающий по склонам овражков, слабо поблескивала вода почти пересохших ручейков.

На десятки километров тянулись выжженные поля. Кое-где сквозь сплошной слой золы и пепла вдруг неожиданно и сиротливо пробивался уцелевший стебелек льна или конопли. Однажды я с удивлением увидел, что один из них, совсем не в пору (шла вторая половина августа), выбросил синенькую звездочку цветка. Очень нежный и слабый, он отнюдь не воспринимался как символ всепобеждающей жизни. Наоборот, в этой мертвой горячей степи своей сиротливой беспомощностью он вызывал чувство острой и горькой жалости.

Подобное чувство я испытал ранним утром, когда на дороге, ведущей в бывшее село, названия которого, конечно, не помню, а вероятнее, и не знал, увидел возвращавшихся туда жителей. Старухи и старики с узелками в руках, в перепачканной землей и золой одежде, покинув землянки, где, должно быть, прятались не один день, тянулись к родному пепелищу. Они уже подошли к останкам первой избы и, низко склонив головы, словно перед могильным памятником, стояли вокруг почерневшей печной трубы.

В это время на край оврага, откуда, видимо, вышли его односельчане, вылез босой мальчонка в грязной рваной рубахе. Прикрывая глаза от солнца обветренной заскорузлой рукой, он посмотрел в сторону села, сделал несколько шагов вперед, потом остановился, нерешительно потоптался на месте и застыл, склонив к плечу белобрысую голову. Идти ему было некуда…

31 августа дивизия встретила упорнейшее сопротивление противника на рубеже деревня Шаровка, совхоз «Первомайский». Эти тяжелые бои памятны мне и беспримерным героизмом бойцов, и горькими потерями.

Помню раннее солнечное утро. Было еще совсем тепло, но небо уже слиняло, горизонт закрывала легкая осенняя дымка, и воздух стал по-осеннему резким, острым. Мой наблюдательный пункт был оборудован на самом краю крутого, довольно глубокого обрыва. Отсюда, с лесистого возвышения, открывалась широкая степная панорама с боевыми порядками дивизии.

Внизу, под обрывом, бежала светлая речушка, намывшая на противоположный низкий берег чистый, казавшийся сверху совсем белым, плотный песок. Сразу за речкой начинался большой массив подсолнечника. Ночью там шел бой. О результатах его было трудно судить даже утром.

При ярком солнечном свете в густых зарослях подсолнечника, словно в лесу, продолжали передвижение наши и немецкие подразделения. Скрытые друг от друга плотной стеной могучих, выше человеческого роста, подсолнухов, они с трудом продирались между толстыми палками стеблей, путались ногами в цепких травах сорняка, оступались на крепких, как камни, комьях высохшей земли.

С моего наблюдательного пункта были отчетливо видны головы и плечи солдат, дорожки разреженных, поломанных подсолнухов, тянущиеся за каждой группой, слепое натыкание наших на немцев и наоборот, но помочь я не мог ничем.

Я видел, что один из наших батальонов, рваной цепью рассыпавшись в подсолнухах, идет прямо на большую группу немцев. Те и другие, казалось, более всего были озабочены тем, как выйти из этих украинских джунглей. Раздвигая стволами винтовок и автоматов негнущиеся стебли подсолнухов, заслоняя лица локтями, они продирались навстречу друг другу и в течение некоторого времени плутали буквально на одном пятачке, до тех пор пока несколько человек не столкнулись нос к носу.

Послышалась нестройная стрельба из винтовок, рассыпалась автоматная очередь, и гитлеровцы кинулись продираться в обратном направлении. Наши бросились преследовать их.

Трудно сказать, чем все кончилось бы, если бы фашисты неожиданно для самих себя не выскочили на своего рода поляну подсолнухов в этом лесу. То ли подсолнухи не взошли, то ли они были начисто выломаны и вытоптаны в прошедшем ночном бою, но только гитлеровцы оказались на открытом месте, тогда как наши залегли на подсолнуховой опушке и всех до одного фашистов уничтожили огнем автоматов и винтовок.

Развивая наступление, дивизия сравнительно легко овладела деревней Шаровкой, а два полка – 34-й и 89-й – продвинулись к железной дороге на участке Полтава – Харьков. 39-й полк при этом занял совхоз «Первомайский» и продолжал двигаться вперед, так как именно в его задачу входило перерезать железную дорогу.

Командный пункт дивизии расположился в Шаровке. К утру мы получили сообщение командира 39-го полка подполковника А. Д. Харитонова о том, что полк свою задачу выполнил (я, кажется, еще не сказал, что А. Д. Харитонов заменил раненного под Крысино подполковника А. К. Шура).

Часов в одиннадцать или, может быть, в половине двенадцатого заметно усилился артогонь со стороны противника и тут же на КП зазвонил телефон. Я вновь услышал голос Харитонова: на этот раз не просто взволнованный, а очень встревоженный:

– Товарищ генерал, противник предпринял контратаку!

– Встречайте на своем рубеже. Действуйте по обстановке. Держите связь, стараясь говорить спокойно, ответил я.

– Товарищ генерал, – торопливо, почти перебивая меня, сказал Харитонов, остановить вряд ли сможем: закрепиться на рубеже не успели, на нас идут около сотни танков, за ними – бронетранспортеры с пехотой.

Я на несколько секунд задумался, прикидывая, чем можно помочь 39-му полку.

– Что случилось? – спросил Клебановский, видимо заметив волнение на моем лице. Я ответил ему:

– Немцы бросили на тридцать девятый танки, штук сто.

– Что будем делать? – обратился ко мне находившийся тут же Бельский.

– Немедленно перебросьте на рубеж Харитонова подвижной отряд заграждения, – приказал я ему, направляясь к двери. – Проследите, чтобы туда доставили побольше противотанковых мин.

– А вы куда?

– Мы с Клебановским – на наблюдательный Пошлите туда же Барышенского. Всех командиров на их НП. Быстрее! – крикнул я Бельскому уже из-за дверей.

Мы вскочили в машину и через несколько минут оказались на НП, выдвинутом километра на полтора перед Шаровкой. Оттуда открылась страшная картина.

На ровном пустом поле, идущем слегка под уклон, в наспех отрытых индивидуальных окопчиках занял оборону 39-й полк. Прямо на его позиции в строгом шахматном порядке шли немецкие танки. Их действительно было более семидесяти, и земля мерно гудела под многотонной тяжестью машин. За ними, переваливаясь на неровностях местности, кренясь и подпрыгивая, словно диковинные панцирные животные, двигались бронетранспортеры.

Наш подвижной отряд заграждения уже начал развертываться. Артиллеристы 32-го гвардейского артиллерийского полка майора М З. Войтко и 4-го отдельного истребительного противотанкового артдивизиона майора И. Г. Розанова по команде полковника А. В. Клебановского открыли огонь по приближающимся танкам. Несколько из них сразу же окутались клубами черного дыма. Два танка вертелись, точно волчки, с перебитыми гусеницами, облизываясь языками яркого пламени. Но остальные грозно надвигались на позиции 39-го полка.