Текст книги "Ветер военных лет"

Автор книги: Глеб Бакланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

Тут только я внутренне удивился, что на мою долю выпала такая огромная честь. Ведь я сам совсем недавно был удостоен высокого звания Героя Советского Союза. Но спрашивать о причинах моего назначения, конечно, не стал, рассудив, что, наверное, сыграла роль вся моя воинская служба, участие в двух войнах, а может быть, и то, что я в течение нескольких предвоенных лет, в том числе и 1 Мая 1941 года, участвовал во всех военных парадах на Красной площади в составе Московской Пролетарской стрелковой дивизии.

– Прошу вас ознакомиться с предполагаемым местом размещения полка и высказать свои соображения относительно того, что нужно для организации подготовки, – сказал мне в заключение генерал Петров.

Я попросил дать мне время, чтобы обдумать свои предложения.

Едва выйдя из помещения штаба фронта, я помчался в отведенные для полка казармы, находившиеся тут же, в Дрездене, на правом берегу Эльбы. Казармы оказались в неплохом состоянии. Можно было обзаводиться хозяйством и приступать к формированию полка. Так я и доложил вечером Петрову.

Это была нелегкая задача – сформировать сводный полк, хотя достойных солдат и офицеров, орденоносцев, прославленных героев было более чем достаточно.

Личный состав полка начал прибывать с запасом, численность его приближалась к двум тысячам человек. Скоро казармы заполнили лучшие люди нашего фронта. Честное слово, это было совершенно неповторимое зрелище: люди самых разных возрастов, от двадцатилетних парней с румянцем во всю щеку до седоголовых зрелых воинов, самых разных национальностей, различных характеров, темпераментов, привычек, манер; люди, не похожие друг на друга решительно во всем, кроме одного: это были бойцы, не уступающие друг другу в мужестве, выдержке, смелости, в высоком воинском мастерстве.

В составе полка оказалось 98 Героев Советского Союза (большую часть из них составили летчики), несколько офицеров, дважды удостоенных этой высочайшей награды, и, наконец, трижды Герой Советского Союза полковник Александр Иванович Покрышкин.

Вскоре из Москвы вернулся наш командующий, Маршал Советского Союза Иван Степанович Конев. Чуть ли не сразу по возвращении он приехал к нам в казармы, чтобы ознакомиться с составом полка, нашими планами подготовки к параду и с ее ходом.

Маршал обошел развернутый строй полка, внимательно вглядываясь в лица солдат и офицеров. Память у Конева была замечательная. Он не только помнил и узнавал многих участников парада, но, вступая в разговор с ними, вспоминал самые различные боевые эпизоды и операции, в которых они отличились.

Как мне показалось, маршал остался вполне доволен подбором людей. Во всяком случае, когда парадные расчеты проходили в виде репетиции мимо наскоро сколоченной трибунки, где мы стояли вместе с Коневым, на лице его светилось удовлетворение и даже гордость. Само прохождение было еще далеко от совершенства, так что, по-видимому, удовольствие командующему фронтом доставляло не то, как шли, а то, кто шел. Это действительно был цвет фронта, наша гордость, наша слава – самые бесстрашные, самые преданные сыны своей Родины. А. И. Покрышкину, по моему предложению, поручили нести алый бархатный стяг с вышитой золотом надписью: «1-й Украинский фронт».

Подготовка пошла своим порядком по утвержденному И. С. Коневым плану. Занимались по восемь-девять часов в день. Я же начал испытывать совершенно непреодолимое желание побывать в Берлине. Меня мучила «белая зависть» по отношению ко всем товарищам, которые видели побежденный Берлин, и я изыскивал способ побывать там. Это не было простым любопытством. Я рвался в Берлин, чтобы еще полнее и глубже ощутить радость и торжество нашей победы.

И вот в разгар моих вожделенных мечтаний о поездке в Берлин Александр Иванович Покрышкин как-то в разговоре, совершенно мимоходом, сказал:

– Знаете, чертовски хочется слетать в Берлин. Я ведь там не был. Может, махнем вместе?

– На чем? Когда? – сразу ухватился я.

– На чем! Сядем на мой служебный и через час там.

«Служебным» Покрышкин называл самолет По-2. Для Александра Ивановича этот По-2 был тем же, чем мой «виллис» для меня: он «разъезжал» на нем по служебным надобностям, что существенно облегчало Покрышкину управление авиадивизией.

Я попросил разрешения у Ивана Ефимовича Петрова отлучиться вместе с Покрышкиным на четыре часа, чтобы побывать в Берлине. Петров дал согласие.

– Ну что ж, – сказал он, – летите, заслужили. – И шутливо добавил: Только не загуляйте там! Чтобы к вечеру дома были. А то будем судить за самоволку.

– Как можно, товарищ генерал! – заверил я начальника штаба фронта. Вернемся к вечеру обязательно. Тем более что на этой стрекозе ночью и летать невозможно.

Александр Иванович связался, как полагается, со своим «воздушным» начальством, попросил, чтобы в Берлине нам предоставили машину. Мы благополучно взлетели с Дрезденского аэродрома и так же благополучно приземлились на Берлинском. Нас уже ждала шикарная трофейная машина «майбах». Огромная черная сигара, сверкая никелем и стеклом фар, которых на этой машине великое множество, помчала нас по улицам города.

Естественно, мы посетили все достопримечательные и памятные для советских воинов места. Не помню, чем руководствовались, определяя последовательность в осмотре достопримечательностей, но помню, что первая остановка была у Бранденбургских ворот. Отсюда открывался вид и на рейхстаг, над которым уже с 30 апреля развевалось наше, советское знамя.

Здесь, у рейхстага, мы испытали волнение совершенно особого рода. Волнение было вызвано надписями, сделанными нашими воинами, дошедшими до Берлина. Эти бесхитростные строчки, эти родные имена покрывали стены и колонны рейхстага, вызывая в воображении сотни, тысячи лиц солдат, дошедших до конца, до Великой Победы, а в памяти – лица и судьбы тех, кто ценой своей жизни купил право и возможность для всех остальных торжествовать сегодня у стен рейхстага.

Несколько минут мы простояли молча у стен, которые были свидетелями мужества советских воинов и стали вечным памятником их героизму…

На обратном пути мы очень спешили, времени оставалось в обрез. От нетерпения, а также вследствие привычки к большим скоростям машин, на которых всю войну летал Покрышкин, он очень тяготился тихоходностью своего По-2, заметно нервничал, то и дело смотрел на часы, вытягивая шею, заглядывал куда-то вперед, словно пытался увидеть, далеко ли до Дрездена.

– Глеб Владимирович, – услышал я измененный шлемофоном голос летчика, – а вы на тракторе ездили когда-нибудь?

– Да, – ответил я. – А что?

– Нет, ничего, я так. Просто подумал, что, если автогонщика посадить на трактор, ему вот так же муторно будет. Может, мы вообще стоим, а?

Я засмеялся:

– Терпите, терпите. Летим!

Покрышкин недовольно пробубнил еще что-то и на некоторое время успокоился. Потом опять начал крутить головой и, видимо, чтобы скрасить нестерпимо скучный для него полет над пустынной местностью, где топорщились небольшие лесочки и рощицы, резко снизился. Мы полетели над самой землей, буквально в четырех-пяти метрах от ее поверхности. Теперь же не казалось, что мы летим медленно, да и вообще почти исчезло ощущение полета. Больше было похоже, что мы мчимся на очень высоком автомобиле.

Впереди я увидел лес. Создалось впечатление, что мы спокойно въедем в него на своем «автомобиле». Метров за сто или больше до леса Покрышкин потянул на себя ручку управления – и машина резко пошла вверх, будто взбираясь на невидимую гору. Я сначала не понял, почему Александр Иванович взмывал вверх так заблаговременно, а не перед самым лесом, как это обычно делали все летчики По-2, но потом сообразил, что так получалось тоже от непривычки к низким скоростям. Покрышкин выбирал рукоятку, как на скоростном истребителе, который непременно врезался бы в лес, если не начать подъем именно в этот момент.

Перелески пошли один за другим, самолетик нырял и взлетал все чаще, а Александр Иванович, виртуозно выполняя эти маневры, заметно повеселел.

– По морям, по волнам… – услышал я в шлемофоне. – Нынче здесь, завтра хам… Приехали, Глеб Владимирович.

Впереди замелькали цепочки огней: Дрезден.

Напряженность подготовки к параду все возрастала. В моем сознании, в памяти имелся своего рода эталон – прохождение по Красной площади в дни первомайских парадов Московской Пролетарской дивизии, и моей мечтой было пройти не хуже, чем, скажем, 1 Мая 1941 года, когда мы получили оценку «отлично» от правительства. В подготовке я широко использовал опыт наших командиров из Пролетарской, свой собственный, тоже немалый опыт, стремясь добиться той слаженности общих действии, той завершенности движений, которая приносит радость не только зрителям, но и самим участникам парада.

Весь план подготовки Пролетарской дивизии был повторен в Дрездене: сначала все движения отрабатывались индивидуально, и командиры инструкторы просто разрывались, стремясь держать под контролем каждого участника, каждому дать совет, каждого остеречь от ошибок. Потом все повторялось в парах, тройках, шеренгах, коробках и так далее.

Настал день погрузки в эшелон для отъезда в Москву из Бреслау. Я попросил у маршала Конева разрешения вылететь в Москву самолетом. Командующий фронтом лукаво усмехнулся:

– Спешишь?

Вероятно, шутка чуть обидела меня, потому что Конев тут же примирительно сказал:

– Шучу! Шучу! – И все-таки спросил: – А почему не вместе с эшелоном? Я объяснил:

– Хочу до приезда полка познакомиться с условиями размещения, узнать место и порядок тренировок. Словом, товарищ маршал, хочу на месте оглядеться, чтобы к приезду полка никаких неясностей не было.

– Ну что ж, – решил Конев, – лети, если так. Но с условием: подбери толкового коменданта эшелона.

Я сразу же предложил кандидатуру полковника Д. А. Драгунского. Маршал немного помедлил, что-то взвешивая в уме, но выбор мой вполне одобрил:

– Согласен. Только проинструктируй его хорошенько.

– Товарищ маршал, я рассчитываю сам провести погрузку и лететь уже после этого.

– Ну и отлично, – закончил разговор Конев. – Действуйте.

Молочно-голубые весенние сумерки бродили по улицам Москвы, когда после приземления самолета я благополучно добрался до столицы с аэродрома. Я ожидал, что свидание с родным городом вызовет у меня особое волнение, разбудит массу воспоминаний, но, к стыду своему, должен признаться, что из-за напряжения последних дней не чувствовал ничего, кроме усталости. Позвонил в Генеральный штаб начальнику направления по нашему фронту генералу Грызлову, доложил ему о своем приезде и договорился о пропуске на следующее утро.

Тревогу и волнение я ощутил лишь тогда, когда поднимался по лестнице нашего дома у Даниловской заставы. Предвкушение радости от встречи с семьей, радости, которая жарким огнем вспыхивала каждый раз, когда мы встречались после долгой разлуки, рождало чувство, от которого перехватывало дыхание.

Наверное, я выглядел очень взволнованным, потому что жена после радостно-изумленного «Глеб!» сейчас же спросила тревожно: «Что случилось?»

Но случилось только то, что случилось я вернулся в свой дом, к своей семье, живой и почти здоровый, и война кончилась победой, и впереди был парад победителей, и мирная жизнь, и счастье, счастье…

Со следующего утра я целиком ушел в дела по подготовке к приему полка. Еще в Дрездене я знал, где полк будет размещаться в Москве. Теперь я осмотрел казармы, узнал о порядке приема приезжающих на парад о новой парадной форме, репетициях и многом другом.

Через два дня наш эшелон остановился на Окружной дороге, и полк вскоре благополучно разместился в отведенном помещении. Относительно места для репетиций я заблаговременно договорился с командиром воинской части, находившейся тут же. У этой части на собственной территории имелся асфальтированный плац, очень удобный для занятий по строевой подготовке. Правда, часть тоже готовилась к параду, но командир охотно пошел нам навстречу и не только предоставил время для тренировок, но и помог инструкторами по строевой подготовке, которых на первом этапе, когда движение отрабатывалось индивидуально, требовалось много. Он даже спросил:

– Может быть, вам оркестр понадобится?

– Спасибо, – ответил я, – по, вопреки русской пословице, на этот раз мы приехали в Тулу со своим самоваром.

Еще когда Иван Ефимович Петров, начальник штаба нашего фронта, спросил меня, что нам нужно для хорошей подготовки к параду, я сразу сказал, что непременно надо взять с собой оркестр, так как, возможно, в Москве время на тренировку с оркестром будет жестко лимитироваться. К тому же я знал, что нашим фронтовым оркестром руководит прекрасный музыкант и человек полковник Р. Г. Мостов. Это был тот самый Мостов, который в далекие довоенные годы руководил оркестром 3-го полка Московской Пролетарской стрелковой дивизии. Можно было заранее не сомневаться, что при наличии оркестра у нас не будет решительно никаких осложнений ни при подборе маршей, ни в организации тренировок, ни в самом исполнительском мастерстве музыкантов. И я не ошибся: оркестр Р. Г. Мостова показал себя с самой лучшей стороны.

Так же, как и в Дрездене, подготовка шла очень напряженно. Занятия строевой подготовкой проходили по четыре часа подряд с самыми небольшими перерывами. После обеда и короткого отдыха снова шли на плац и вновь занимались по четыре часа.

В один из дней мне позвонил генерал Грызлов.

– Глеб Владимирович, – сказал он, – имеем сообщение, что завтра в Москву прибывает командующий фронтом маршал Конев Слыхали об этом?

– Нет, – отвечаю, – не слыхал. Спасибо за сообщение.

На следующий день я встречал командующего фронтом маршала И. С. Конева у трапа самолета. Увидев меня, Конев приветливо кивнул и улыбнулся. Соблюдая ритуал, я представился по всей форме. Маршал пожал мне руку и как-то очень просто, по-домашнему спросил:

– Ну, как вы тут? Устроились нормально? Занятия небось полным ходом идут?

Я опять по форме:

– Так точно, товарищ маршал! Все нормально. Занятия проходят ежедневно. Однако, видя, что маршал не слишком склонен к разговору в официальном тоне, добавил: – Я думаю, товарищ маршал, вам будет интересно посмотреть, как идет подготовка. Может быть, выберете время…

– Как же! – оживленно и радостно подхватил Конев. – Конечно, интересно. Обязательно выберу время и приеду. Да вот прямо сегодня, дела кой-какие сделаю да и приеду.

В назначенное время маршал Конев приехал к нам в казармы, внимательно, не спеша посмотрел тренировку, всем остался доволен и сказал участникам подготовки несколько теплых, ободряющих слов, еще раз сформулировал цель и задачи тренировки, подчеркнул значимость Парада Победы.

Подготовка к параду продолжалась.

И вот 24 июня 1945 года. Полк выстроен на внутреннем дворе казарм. Я произношу слова последнего напутствия, раздается команда, открываются ворота, и колонны одетых в парадную форму гвардейцев заполняют улицу.

Полк уже печатает шаг по Ново-Басманной, а я вдруг отрываюсь от него и направляюсь на тротуар: на углу улицы, у Басманного переулка, стоит группа старых знакомых, соседей по дому и улице, а среди них, опираясь на палочку, Алексей Николаевич Петропавловский, человек, оставивший огромный след в жизни ребят нашего двора, друг и учитель, мнением которого дорожили бесконечно, а любого неодобрения боялись невероятно.

Теперь, обнимая Алексея Николаевича на мостовой родной Басманной, я снова чувствовал себя одним из его учеников, выдержавшим страшный экзамен войны и гордящимся тем одобрением, той любовью и гордостью, которыми светились глаза дорогого мне учителя…

Улицы, перекрестки, площади. Гремят оркестры. Их много на московских улицах. Плывут в воздухе победные, торжествующие мелодии. Веселые, радостные лица в окнах домов, на тротуарах вдоль улиц. Приветствия, смех, цветы…

А у самых Кировских ворот, в глубине тротуара, у стены желтого дома мелькает взволнованное, растерянное, бесконечно дорогое лицо матери. Она тянется через чужие головы и плечи, ищет «окошко», чтобы увидеть, рассмотреть, до последнего своего дня запомнить сына, идущего во главе полка героев войны.

Не знаю, может быть, я вторично нарушил дисциплину, неожиданно для самого себя и, наверное, для других опять отойдя от полка к матери, на тротуар, но по-другому я не мог.

– Глеб! Глеб! – шепчет мать, тронутая моим порывом, и обнимает мою шею сухими, сморщенными руками.

Как в тумане после этой встречи дошел я с полком до площади Дзержинского, где мы должны были немного задержаться. Я был так взволнован, что ничего, кроме этого волнения, не ощущал. Волнение же, наверное, особенно возросло еще и потому, что, приближаясь к Красной площади (мы проходили тогда улицу Куйбышева), я во всех подробностях вспомнил свой первый парад, парад 1933 года, когда мы, бойцы Московской Пролетарской стрелковой дивизии, принимали здесь присягу…

Это было совпадение, которое показалось мне просто фантастическим: наш сводный полк 1-го Украинского фронта занял на Красной площади то самое место, которое обычно занимала на довоенных парадах Московская Пролетарская стрелковая дивизия – почти напротив Мавзолея. Несколько минут прошли в абсолютной тишине. Затем на трибуне показались руководители партии и правительства. Парад пошел своим обычным порядком.

На площади показывается командующий парадом маршал К. К. Рокоссовский. Его блестящая посадка выдает бывшего кавалериста. Он держится на коне строго и в то же время абсолютно естественно. Умное животное подчиняется всаднику так безупречно, что создается впечатление, будто великолепный верховой и красавец конь составляют одно целое. Маршал Рокоссовский подъезжает к своему месту и останавливается.

Раздается бой Кремлевских курантов Один… два… пять… десять! От Спасской башни к Мавзолею направляется еще один всадник. Это принимающий парад заместитель Верховного Главнокомандующего Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. Снежно-белый конь под ним как символ мира, мира, добытого нами. А в цокоте копыт по брусчатке Красной площади мне слышится: «Мы по-бе-ди-ли, по-бе-ди-ли, по-бе-ди-ли!..»

В застывшей тишине четко разносятся слова рапорта. О чем говорит Рокоссовский? О том, что войска построены и готовы к параду? Нет, не только об этом. Даже совсем не об этом. В уставной формуле рапорта все стоящие на площади слышат другое, слышат отчет о том, что перед великой Кремлевской стеной, перед мрамором Мавзолея выстроены те, кому партия и правительство четыре года назад вручили судьбу страны, те, кто проливал кровь за свой народ, кто каждый день рисковал жизнью ради свободы и счастья своей Родины.

Сколько нас, стоящих здесь, на площади? Пятнадцать, двадцать тысяч? Нет, вместе с нами здесь стоят все солдаты и офицеры, с которыми мы плечо к плечу четыре года шли к своей победе. Здесь стоят те миллионы, которые остались на полях сражений в Белоруссии и Карелии, на Украине и у стен Сталинграда, в Одессе и в Севастополе, на Курской дуге, в Праге, Берлине, Дрездене – везде, где насмерть сражался с фашизмом советский солдат.

Принявший рапорт К. К. Рокоссовского маршал Г. К. Жуков объезжает выстроенные войска и приветствует их. Такие привычные, такие обыкновенные слова приветствия произносит маршал Жуков, а я слышу в них гордость и боль. Гордость за сынов Страны Советов, мужественных и сильных, преданных и стойких, победивших коричневую чуму. И безмерную горечь за тех, кто никогда не пройдет по улицам столицы, кто никогда не увидит родных и близких, кто не празднует сегодня с нами победу, но кому мы обязаны ею. И еще я слышу веру. Огромную, глубокую веру в то, что не напрасно принесены жертвы, что вечно будут жить в благодарной памяти потомков бессмертные подвиги героев войны, что вечным памятником им будет построенное советским народом светлое здание коммунизма.

Порядок прохождения сводных полков был установлен такой, что перед трибунами как бы перемещалась вся огромная линия фронта, от Северного моря до южных границ страны: Карельский, Ленинградский фронты, затем Прибалтийский, Белорусский, Украинские фронты и т. д. Завершала парадное прохождение колонна с трофейными знаменами.

Не знаю как и почему, но только у нашего фронта оказалось самое большое количество знамен, захваченных у противника. Отчасти поэтому, а отчасти потому, что мы захватили с собой достаточный резерв личного состава полка, мне пришлось готовить и эту группу. Правда, дней за пять до парада мы передали ее 1-му Белорусскому фронту.

Колонна, несущая трофейные знамена, замыкала парад фронтов. Поравнявшись с Мавзолеем, шеренги одна за другой делают поворот направо, солдаты поочередно бросают знамена к подножию мраморных ступеней и возвращаются на, свои места. Над площадью стоит абсолютная тишина. Только гремят барабаны. Сквозь их четкую дробь слышно, как глухо и негромко ударяются друг о друга и о камни мостовой древки вражеских знамен Эта торжественная и грозная процедура исполнена глубокою исторического смысла: «Поднявший меч от меча и погибнет».

Дождь, заморосивший в самом начале парада, разошелся вовсю. Он шумел холодно и сурово. Поверженные знамена побежденного врага, некогда гордо развевавшиеся над миллионной армией безумца, решившего покорить мир, лежали под дождем, жалкие, как символ гибели военной машины фашизма, как живые свидетели несостоятельности фашистской идеологии, как подтверждение неодолимости прогрессивных сил и идей, выразителем которых стал советский народ, поднявшийся на Великую, Священную, Отечественную войну и победивший в ней.

Вот и дописана последняя страница. Книга получилась большая, значительно больше, чем я предполагал, приступая к работе над ней. Ветер военных лет! Он разметал костер моей памяти, раздул жаркие искры, годы и годы тлевшие под делами и заботами сегодняшнего дня. Ярче вспыхнули воспоминания о событиях и людях прошлого, заметались огромные тени войны, и не годы, а вся жизнь прошла передо мною, освещенная заревом военных лет.

Великая Отечественная война разделила жизнь моего поколения на два огромных этапа: то, что было до войны, и то, что после. И теперь все, что было до войны в моей жизни и в жизни страны: стройки Днепрогэса и Магнитки, юный задор строителей Комсомольска-на-Амуре, ударничество на заводах и фабриках, спортивные баталии молодежи, массовая, искренняя увлеченность сдачей норм на значки ГТО и «Ворошиловский стрелок», наши старые, довоенные песни – все это должно расцениваться сейчас как ответ на ту загадку, перед которой недоуменно пожимали плечами политики и военные стратеги капиталистических стран: как могли «они» выстоять перед многомиллионной армией Гитлера, триумфальным маршем прошагавшей через страны Европы, и победить ее?

Пусть говорят, что мы не были полностью готовы к войне в экономическом, техническом, военном отношении. Мы были готовы политически, мы были готовы морально. Вся жизнь довоенных лет превратила многомиллионные народы Советского Союза в одно монолитное целое. Мы знали, за что шли умирать. И, умирая, побеждали, победили, окончательно утвердили превосходство советской, социалистической системы, превосходство новой морали нашего замечательного человека.

Кажется, у Горького есть фраза, рожденная восхищением перед природой, жизнью: «Как прекрасна земля и человек на ней!» Это, конечно, верно. Но, читая, вспоминая или слыша горьковскую фразу, я невольно воспринимаю ее по-своему: как прекрасна наша земля и наш советский человек. Честное слово, столько замечательных людей у нас, так по-разному раскрываются они, что, перечитывая собственную книгу, я чувствую себя словно виноватым перед теми, о ком рассказал мало или не написал совсем.

Сколько замечательных людей было только в одной Московской Пролетарской стрелковой дивизии, из которой вышло сорок два генерала! Биография каждого из них могла бы стать сюжетом увлекательной и поучительной книги. Да разве только генералы? В рядах Московской Пролетарской служили будущие ученые, талантливейшие партийные работники, крупные государственные деятели.

Среди моих однополчан было много людей оригинальных, одаренных, необыкновенных, которые оставили в душе глубокий след и о которых хотелось рассказать. Особенно о тех, с кем вместе начинали, с кем по-юношески азартно мечтали о будущем, горячо спорили о жизни.

К числу таких людей относится, например, Николай Семенович Патоличев. Еще при самом первом знакомстве в дивизии он привлек меня своей исключительной партийной принципиальностью, той бескомпромиссной коммунистической чистотой, которая отличает всех верных ленинцев, лучших сынов партии. Мы вместе с Н. С. Патоличевым служили в Московской Пролетарской стрелковой дивизии до 1938 года. Правда, нам не пришлось воевать вместе: жизнь настолько развела нас, что Николай Семенович даже не стал кадровым военным, хотя и окончил Академию химзащиты. Партия нашла целесообразным использовать Патоличева на руководящей партийной работе. В войну он работал первым секретарем Челябинского обкома партии. Но ниточка доверия, симпатии, уважения продолжала связывать нас. Хочу сказать, что когда к нам прибывали танкисты с новыми танками (а Челябинский тракторный завод быстро перестроился и всю войну работал на фронт, выпуская танки, так что его даже часто называли танкоградом), так вот, когда я видел танки с Челябинского завода, я всегда тепло вспоминал Николая Семеновича Патоличева и думал: «Ночей небосъ не спит Патоличев, вон каких красавцев наготовил нам! Жаль, что не знает, к кому танки эти попали».

Кое в чем я ошибался, думая, что Николай Семенович понятия не имеет, где находятся его бывшие друзья по Московской Пролетарской дивизии. Много лет спустя мы встретились на XXI съезде КПСС. Встретились дружески, сразу узнали друг друга, и тут выяснилось, что все эти годы мы оба не только помнили о совместной службе, но и следили за судьбой друг друга.

А разве мало было интереснейших людей в 299-й дивизии? Разве можно было не рассказать об инструкторе политотдела старшем лейтенанте Карпове Григории Дмитриевиче и рядовой Анне Петровне Серцовой, корреспонденте дивизионной газеты? Через тяжелейшие испытания войны пронесли они большое и красивое чувство. Но не только любовь связала их на всю жизнь. Их соединила также общность интересов, безусловная одаренность, и теперь оба доктора философских наук.

Я не имел возможности даже упомянуть в книге об одном из храбрейших солдат дивизии, пулеметчике Герое Советского Союза Владимире Ефимовиче Бреусове, ныне ставшем профессором одного из алма-атинских вузов.

Перечитывая рукопись, я не встретил имени талантливого человека, бывшего начальника артснабжения артиллерийского полка старшего лейтенанта Вячеслава Федоровича Мочалова, сейчас известного конструктора, лауреата Государственной премии.

А старший лейтенант Ханвар Джалилов, помощник начальника штаба артиллерии дивизии? Личность яркая, запоминающаяся, он казался прирожденным военным: смелый, находчивый, решительный. Однако после войны проявились и другие его способности: он стал ученым-экономистом.

Да разве перечтешь всех, кто в суровые годы войны обернулся к тебе, к людям своей лучшей человеческой стороной? Наверное, и упрекать себя не следует за то, что не сумел в одной скромной книге рассказать обо всех, кто, безусловно, заслужил вечную благодарную память потомков.

Но я все-таки хочу сказать еще кое-что. И даже не от себя только, а от фронтовиков вообще. Там, на войне, нас поддерживали и согревали мысли о наших родных и близких, находившихся в тылу. Дорогие наши жены, матери наши, дети, отцы, вы тоже составляли для нас часть понятия «Родина». Защищая ее, мы защищали вас, и не было для солдат Родины большей награды, чем ваша нежность, ваша верность, ваша любовь. Вы воевали вместе с нами, даже если нас разделяли тысячи километров.

Нет, недаром лилась кровь советских людей на полях сражений Великой Отечественной войны. Недаром полегли в землю миллионы лучших сынов Страны Советов. Наша сегодняшняя молодежь, в руки которой мы отдаем, отдали дело своей жизни, дело строительства коммунизма, стоит этих жертв. И нам, старикам, не надо взвешивать на весах разума, чести, совести свое прошлое. Мы правильно прожили свою жизнь, если сумели воспитать достойную смену.

Пусть же ветер военных лет донесет до будущих поколений отзвук великой грозы, пусть образы воинов-героев навсегда останутся эталоном чести, мужества, доблести советского человека.