Текст книги "Ветер военных лет"

Автор книги: Глеб Бакланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

– Свободному Сталинграду – ура!

Слышу ответное троекратное «ура!», летящее прямо в февральское небо.

Митинг открыт. Мне предоставлено слово. Насколько помню, для подготовки к выступлению у меня не было ни времени, ни возможности. Я просто говорил то, что думал, чем жил в эти минуты.

Потом выступали бойцы, командиры, политработники. Они говорили по-разному: одни – с трудом преодолевая смущение, свойственное для редко выступающих публично людей, другие – привычно бойко и смело, третьи вообще почти не могли говорить от силы и обилия переполнявших их чувств. Но чувства эти были близки и понятны всем: это были чувства глубокой, безмерной любви к Родине, преданности народу и партии и ненависти, острой ненависти к фашистам, лютым врагам человечества.

Участники митинга обсудили и приняли текст письма раненым бойцам и командирам. Забегая вперед, скажу, что несколько позже комсомольцы дивизии обратились к молодежи тракторного завода с призывом отдать все силы восстановлению города-героя и завода.

Через некоторое время было получено ответное письмо, в котором комсомольцы и молодежь тракторного завода писали:

«Дорогие товарищи!

Мы по-деловому восприняли ваш призыв. Да, мы любили свой богатый, культурный Сталинград, свой завод. Нам предоставлялось все, для того чтобы жить полной, замечательной жизнью. Комсомольцы работали на заводе, учились в институтах, техникумах, школах. Театры, клубы, стадионы, парки украшали нашу жизнь. Все это строили мы сами, 7000 комсомольцев строили этот первенец первой пятилетки – тракторный завод. Тракторозаводцы, где бы они ни были, с гордостью рассказывали о своем заводе.

Немцы сожгли, разбомбили наш завод, поселок. В первые дни осадного положения комсомольцы, молодежь вместе с коммунистами в первых рядах грудью отстаивали подступы к району. Сотни комсомольцев ушли с рабочими отрядами на передовую линию фронта. Сотни строили укрепления и баррикады.

Под непрерывной бомбежкой, артиллерийским и минометным обстрелом комсомольцы продолжали работать на производстве, давая боеприпасы фронту.

В полуразрушенном цехе комсомольцы собрали шесть танков и с комсомольскими экипажами отправили их в бой. Руководил этим Корчагин Петр.

Во главе молодежи встал актив – член бюро РК, секретари и члены комитетов: Скороходов Петр, Тимошенко Николай, Супоницкий Леня, Красноглазов Ваня, Курсикова Мария и другие.

В пожарищах, под бомбежкой и обстрелом комсомольцы спасали раненых, помогали эвакуировать население, детей-сирот, печатать и распространять листовки, приказы Чрезвычайной комиссии, охраняли предприятия. Везде, на всех решающих участках, были комсомольцы и этим помогали вам.

Велика перед нами сейчас задача – возродить завод.

Это веление Родины мы выполним с честью. Комсомольцы приступили к расчистке города от развалин, к восстановлению жилищ, мы заботимся о детях-сиротах.

Молодежь всей страны поможет нам возродить завод. Сейчас к нам на помощь уже прибывают мобилизованные комсомольцы.

Боевые подвиги ваших комсомольцев будут служить примером в наших трудовых делах. На них мы будем воспитывать молодежь. Пройдет период горячей, упорной стройки, и вновь над Волгой будут выситься могучие корпуса СТЗ.

Ваш наказ, товарищи комсомольцы, мы выполним. Откроем свой трудовой счет! Отдадим все силы на восстановительные работы! Будем передовыми в соцсоревновании, будем множить ряды стахановцев военного времени!

Мы знаем, что ждет от нас фронт. Мы полностью удовлетворим его требования – отдадим на это все свои комсомольские силы. Мы возобновим и приумножим традиции семитысячников – строителей СТЗ. На свой счет мы запишем не один трудовой подвиг.

Вы с честью выполнили приказ Родины – отстояли Сталинград. Мы знаем, что вы не уроните честь сталинградцев в предстоящих сражениях.

У вас впереди решающие бои. Бейтесь с врагом со сталинградской славой, отомстите за наш славный город Сталинград, истерзанный немецкими оккупантами.

В бою и труде будем достойными сынами и дочерьми нашей великой партии! Пишите нам о своих боевых делах, а мы вам расскажем о трудовых подвигах восстановителей СТЗ».

От имени комсомольцев СТЗ письмо подписали: Багаева, Пластикова, Кастерин, Щелочнова, Кузнецова, Лукьянов, Салотопова, Шмелева, Бехтерева, Кулешенко, Бабаева, Ковалева и другие.

Не знаю, сохранился ли еще где-нибудь текст этого письма. Его передал мне политрук Яков Иванович Груценко.

Я не ошибусь, если скажу, что письмо молодежи и комсомольцев Сталинграда это бесценный исторический документ, запечатлевший величие и душевную красоту поколения, воспитанного нашей партией в годы войны.

Сейчас известно, что сталинградская молодежь сдержала свое слово: тракторный завод был восстановлен (можно было бы сказать – построен заново) в кратчайшие сроки: 17 июня 1944 г. выпуск танков был возобновлен.

Наша дивизия, дислоцировавшаяся некоторое время в районе завода и заводского поселка, была свидетелем героического и вдохновенного труда тех, кто написал это письмо. Большую часть работавших на восстановлении завода составляла молодежь, не достигшая призывного возраста, и женщины. Работать так, как работали они, могли только истинные патриоты своей страны, люди, бесконечно преданные партии и народу. Честь им и слава. Они так же достойны звания сталинградцев, как те, кто защищал город и завод, кто заплатил за победу на Волге кровью и жизнью.

Но я не закончил рассказа о митинге.

Во время выступлений я заметил невысокого худощавого человека в военной фуражке и шинели без знаков различия. Его лицо было взволнованно, с него не сходило выражение горечи и некоторой растерянности. После окончания митинга он подошел ко мне и представился:

– Заместитель директора Сталинградского тракторного завода Борис Николаевич Ткачев.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что по заданию руководства Ткачев с завода не эвакуировался и защищал его вместе с рабочими до последней возможности. Теперь Ткачев вернулся и вместо красавца завода нашел груды развалин да еще теплые пепелища…

Борис Николаевич Ткачев оказался очень скромным, трудолюбивым и славным человеком За то время, что наша дивизия провела в Сталинграде после разгрома фашистов, мы очень сблизились с Ткачевым. В том числе и на почве любви к некоторым чисто русским развлечениям и удовольствиям: парной бане и самовару. Баню мы соорудили небольшую, но сухую и жаркую, с хорошим ароматом свежевыструганных досок. Откуда взялся самовар специально для бани – теперь уже не помню. Помню, что он был медный, начищенный до яркого желтого блеска, с промятым боком и обгоревшей ручкой. Наша баня работала круглосуточно и была любимым местом отдыха для офицеров и красноармейцев.

3 февраля в двенадцать часов дня я провел на стадионе Сталинградского тракторного завода совещание командиров частей и их заместителей.

После совещания, осматривая расположение полков, я ехал по дороге, проходящей непосредственно по городу. Собственно, дорогой эту разбитую бомбами, развороченную минами и снарядами колею можно было назвать только условно. Машину мотало и подбрасывало.

Кварталы заводских районов можно было узнать только по торчащим развалинам обгоревших труб. Ни одного уцелевшего домика.

Один из полков должен был расположиться на территории завода и поселка Баррикады. Здесь бойцы разбирали развалины, отыскивая годные для жилья подвалы и землянки.

Когда стемнело, в Сталинграде вспыхнули огни. Это сталинградцы зажгли на улицах костры.

Каждый костер, как древний очаг, притягивал к себе замерзших, бездомных жителей города, которые появились неизвестно откуда. У одного из костров мы остановились. На груде хлама сидела, кутаясь в рваное солдатское одеяло, сухонькая старушка (как мне сказали потом, колхозница из села Орловки Евдокия Гавриловна Гончарова). Грея над огнем сморщенные коричневые руки, она оживленно рассказывала:

– А уж как холодать начало, так тут он, фашист-то, совсем остервенел. Прискочут на машине, часового оставят, а сами в избу шасть – и ну хватать все подряд: одеяла, подушки, матрацы. Аж пеленки из детской люльки и те хватали да на морды накручивали…

Неожиданно для себя я был назначен комендантом заводской части Сталинграда. Назначение это было очень ответственно и сопряжено с большими трудностями, которые легли на плечи дивизии.

Главная наша задача заключалась в том, чтобы способствовать восстановлению в районе жизни в самом широком смысле слова. А для этого нужно было здесь, на территории завода и заводского поселка, прежде всего стереть с лица земли страшные следы, оставленные смертью. И в самом Сталинграде, и на подступах к нему остались непогребенными десятки тысяч трупов немецких солдат и офицеров.

По десять – двенадцать часов в сутки работали бойцы, чтобы успеть до прихода весны их захоронить и не допустить распространения инфекции и эпидемии.

Было еще одно обстоятельство, усложнявшее работу коменданта. В полуразрушенном здании на территории заводского поселка остался немецкий госпиталь. Нам пришлось взять над ним шефство, и из соображений гуманности, и опять-таки из чисто санитарной необходимости.

В госпитале уже работала бригада армейских врачей. Мы с несколькими офицерами штаба отправились туда, чтобы выяснить, чем можно им помочь.

Не считаю себя слабонервным или излишне впечатлительным, но картина, которая представилась нам у входа в госпиталь, произвела на меня тяжелейшее впечатление.

У самой входной двери, слегка припорошенные снегом, высились странные штабеля. Оказалось, что персонал госпиталя, не утруждая себя или боясь попасть под бомбежку, всю зиму складывал здесь тела умерших солдат и офицеров.

То, что мы увидели внутри госпиталя, было не менее удручающим. Раненые лежали всюду: на колченогих железных кроватях, на деревянных нарах и лавках, прямо на полу. По полуразрушенным помещениям гуляли сердитые сквозняки, роились снежные осы, тягуче разносились стоны раненых и грубые окрики немецких санитаров.

Наши врачи, выйдя из операционной, недоуменно пожимали плечами.

– Да-а! – сказал один из них. – Первый раз вижу такую операцию.

– Что, очень сложная? – спросил я.

– Да нет, не в этом дело. Просто работал не врач, а костоправ средневековый. Грубо, рывком, будто не живого человека режет. И антисептики никакой. А техника, техника…

Мы остановили проходившего мимо врача-немца.

– Сколько у вас тут раненых?

Он некоторое время молчал, уставившись в пол. Потом пожевал губами и, вздернув правое плечо к самому уху, ответил:

– Трудно сказать. Может быть, триста или четыреста. А может, и меньше. Очень многие умирают.

– Немудрено! – Я осуждающе покачал головой. – При таком-то обслуживании.

Врач поднял ко мне лицо. Оно выражало недоумение.

– Война, – с брезгливым безразличием выдавили его губы.

По лестнице небрежно и грубо, как мешок, тащили к выходу мертвого. Я посторонился. Вдруг мне послышался стон.

– Послушайте, – сказал я санитарам, – он, кажется, еще жив.

– Возможно, – бросил тот, что шел впереди. – Но доктор сказал, он безнадежен.

Потребовалось срочное вмешательство наших медиков, чтобы спасти оставшихся в этом так называемом госпитале раненых.

Февральские дни не шли, не бежали, а неслись сломя голову. Каждый приносил какие-нибудь неожиданности. Одной из них был вызов на 22-е число в Бекетовку.

Бекетовка – небольшой поселок южнее Сталинграда. Там, как нам было известно, находился КП командующего 64-й армией генерала М. С. Шумилова. На совещание вызвали не только командиров дивизий, но и их заместителей по политчасти.

Ехали долго, пересекая бесконечные овраги и объезжая воронки. Морозило, но солнце уже пригревало. Дороги были вспаханы танками, разбиты тяжелыми машинами, истоптаны солдатскими сапогами, как тесто, месившими снежную кашу.

Наконец добрались до Бекетовки. Поселку каким-то чудом удалось уцелеть под градом бомбежек, который обрушился на Сталинград и его пригороды. Впрочем, особого чуда не было: Бекетовка находилась несколько в стороне от направления главного удара немецких войск. Посередине поселка проходила улица, такая широкая, что за неимением поблизости подходящей посадочной площадки прямо на нее садились самолеты По-2.

Сразу по приезде мы узнали, что общего совещания не будет. Специальная комиссия вызвала к себе на собеседование военные советы трех армий – нашей 66-й, 64-й, 62-й, а также командиров всех дивизий тех же армий и их заместителей по политчасти.

О чем шел разговор с военными советами армий, мы могли только догадываться, и то лишь тогда, когда побывали на собеседовании сами. В ожидании же приглашения комиссии мы сидели в просторной избе, обмениваясь новостями с находившимися там представителями других дивизий.

Наконец нас пригласили в соседнюю пятистенную хату, из которой было вынесено все, кроме столов и скамеек. Грубо остроганные столы, приставленные друг к другу, образовали букву «Т», как это обычно делается в кабинетах руководителей. У стены, противоположной той, в которой была входная дверь, лицом к двери за столом сидели члены комиссии во главе с Е. А. Щаденко.

Члены Военного совета нашей армии вместе с ее командующим А. С. Жадовым расположились вдоль ножки образованной столами буквы. Мы с Корогодским сели в торце ее, спиной к двери. Некоторое время все молча смотрели на нас. Признаться, на мгновение во мне шевельнулось тревожное чувство: уж не виноваты ли мы в чем-нибудь? Чего от нас ждут?

Оказалось, что мы должны были ответить на ряд четко поставленных вопросов, касающихся деловых и боевых качеств командиров нашей дивизии, начиная от моих заместителей, командиров полков и кончая командирами батальонов: как выполняет боевые задания, достаточно ли инициативен, пользуется ли авторитетом у бойцов, способен ли решать сложные тактические задачи, как зарекомендовал себя здесь, под Сталинградом?

Я знал своих командиров хорошо и постарался кратко, но объективно и исчерпывающе охарактеризовать каждого.

– Как вы думаете, зачем все это? – спросил меня Корогодский, когда мы вышли на улицу.

Я недоуменно пожал плечами:

– Ума не приложу.

Разгадка пришла спустя неделю, 1 марта, в виде приказа о присвоении командирам полков и батальонов, а также их заместителям очередных воинских званий, так как большинство имело их ниже установленных по штату. Мне этим приказом, совершенно неожиданно для меня, было присвоено звание генерал-майора.

В Бекетовке мы узнали интересную новость: в нашу армию влилась еще одна дивизия. Это была прославленная 13-я гвардейская ордена Ленина, Краснознаменная стрелковая дивизия, которой командовал Герой Советского Союза генерал-майор А. И. Родимцев.

13-я гвардейская стрелковая дивизия до середины сентября входила в резерв Ставки Верховного Главнокомандующего и была брошена в бои за Сталинград в самые тяжелые дни защитников города, дни, когда фашисты, решив любой ценой взять Сталинград, не останавливались ни перед какими жертвами и упорно двигались к Волге. Защитники города, истекая кровью, дрались за каждый дом, за каждый метр мостовой. Их оставалось все меньше Временами казалось, что судьба города решена.

И вот тогда через Волгу была переправлена 13-я гвардейская стрелковая дивизия Родимцева, молниеносно и неожиданно атаковавшая немцев. Гвардейцы дрались с отчаянной, беспримерной храбростью и 16 сентября заняли Мамаев курган, ставший теперь величественным памятником сталинградской славы, славы вечной, немеркнущей.

В конце марта наша армия вошла в Степной округ, мы передислоцировались сначала в район города Боброва, под Воронеж, а потом и еще дальше.

Глава третья
Гвардейцы

В конце апреля 1943 года 66-я армия, в которую по-прежнему входила наша дивизия, была переименована в 5-ю гвардейскую.

В те дни Генеральный штаб провел мероприятия с целью улучшить управление в общевойсковых армиях, сделать их более сильными. Я имею в виду создание внутри армий корпусов, объединявших чаще всего три дивизии.

Понятно, что при таком совершенствовании организационных форм должны были произойти и произошли перемещения командных и штабных кадров. Одно из них коснулось меня.

Тихим апрельским вечером я выехал в штаб армии по вызову командарма. Воздух показался мне прохладным. Озноб пробегал то по лицу, то по спине.

Генерал-лейтенант Алексей Семенович Жадов в своем кабинете озабоченно просматривал бумаги. Оторвавшись от них, бросил на меня быстрый взгляд. Я доложил, как полагается.

– Ты что, нездоров? Желтый какой-то, – внимательно разглядывая меня, спросил командарм.

– Здоров как будто. Познабливает немного.

Жадов снова, еще более внимательно посмотрел на меня и заговорил о делах. В конце нашей беседы он сказал:

– Готовься, Глеб Владимирович, принимать от Родимцева тринадцатую дивизию.

Это предложение было и неожиданно и, скажу прямо, не очень приятно. Во-первых, я столько сил вложил в свою 299-ю дивизию, знал и любил ее людей, с которыми вместе прошел через сталинградские бои. Во-вторых, нелегко было принять именно прославленную 13-ю гвардейскую дивизию с ее уже сложившимися богатыми боевыми традициями и внутренним отношением, принять ее у героя комдива, пользующегося авторитетом и любовью всего личного состава. Как ни говорите, я был для них чужой, посторонний человек.

Конечно, в армии, где многое определяется жесткими требованиями воинской дисциплины, эти рассуждения могут показаться сентиментальными. Но это только на первый взгляд. Нельзя забывать, что в то время шла война, война страшная, кровопролитная, беспощадная, и эмоциональный настрой людей, их взаимоотношения, отношение бойцов к командирам играли совсем иную роль, чем в мирное время. Преданность Родине и народу на фронте выражалась не просто в сознательном подчинении приказам командиров, а, если хотите, в страстном желании идти навстречу приказу, сделать больше, чем можешь. При этом подчиненный, получая приказ командира, должен полностью доверять ему, должен знать, что командир не заставит его рисковать бессмысленно. А командир в свою очередь, дорожа этим доверием, должен быть уверен в своем подчиненном.

Все это особенно важно на войне. Со своей дивизией я сжился, мы проверили друг друга в тяжелейших боях под Сталинградом, и, признаться, хотелось бы продолжать войну именно с ними.

Вот почему на предложение генерала Жадова принять 13-ю дивизию я твердо ответил:

– Товарищ командарм, я хотел бы остаться в своей дивизии.

Жадов взглянул на меня недовольно:

– Двести девяносто девятая дивизия переходит в другую армию. Родимцев принимает корпус, в который, кстати, войдет и тринадцатая гвардейская. Конечно, если ты хочешь в другую армию, дело твое. Можешь оставаться командиром двести девяносто девятой.

– Все понял, товарищ командарм. Согласен, – ответил я, смутившись от собственной мысли, что, кажется, испугался трудностей. – Когда и кому прикажете сдать дивизию?

В последних числах апреля, сдав 299-ю стрелковую дивизию, я направился к новому месту службы. По пути заехал в штаб армии, находившийся в большом мало пострадавшем от войны селе. Я приехал туда совершенно больным и с трудом переступил порог избы, занимаемой генералом Жадовым.

– Ну вот! – сказал командарм. – А еще говорил, что здоров. Кириллов! – приказал он своему адъютанту. – В постель его! Быстро! И врача немедленно.

У меня оказалась инфекционная желтуха, болезнь, которой в мирное время болеют месяцами. Я пролежал в полутемной деревенской хате три недели, предоставленный заботам моих подчиненных: адъютанта Александра Баранова и водителя Кронида Федорова. Помню, что они не очень доверяли медицинским познаниям друг друга и нередко спорили о том, что мне нельзя есть и что можно.

После выздоровления, в середине мая, я приехал в штаб 32-го гвардейского стрелкового корпуса, представился официально генерал-майору А. И. Родимцеву и в этот же день вступил в командование 13-й гвардейской стрелковой дивизией.

Оказалось, что генерал Родимцев добился назначения в формируемый штаб корпуса многих ветеранов 13-й дивизии, опытных и талантливых командиров. Я понимал необходимость подобных перемещений. Но тем не менее жалел об уходе из дивизии таких одаренных офицеров, как бывший командир 39-го полка, а затем заместитель командира дивизии Иван Аникеевич Самчук, начальник артиллерии дивизии полковник Петр Яковлевич Барбин и других.

Однако в этих перемещениях была и своя положительная сторона.

Посоветовавшись с заместителем командира дивизии по политчасти полковником Михаилом Михайловичем Вавиловым и начальником штаба дивизии полковником Тихоном Владимировичем Бельским, прекрасно знавшим боевые и человеческие качества офицеров соединения, мы смело выдвинули на повышение талантливую молодежь. Так командующим артиллерией дивизии впоследствии был назначен бывший командир 32-го артиллерийского полка полковник Александр Владимирович Клебановский, а командиром артполка – майор М. 3. Войтко. Начальником тыла дивизии стал бывший начпродснабжения Сичной, начальником инженерной службы подполковник Н. И. Барышенский и т. д.

Вообще же дивизия к моему приходу была полностью укомплектована и пополнена оружием и боеприпасами. Значительная часть личного состава прибыла сюда совсем недавно. Оставшихся ветеранов-сталинградцев нетрудно было узнать но особой манере держаться с большим достоинством и, пожалуй, с некоторой горделивостью, а также по орденам и медалям, украшавшим их гимнастерки. Ну что ж, они заслужили и эти награды, и право гордиться своим боевым прошлым, это были действительно настоящие герои, люди огромного мужества.

Не буду подробно касаться планов военной кампании лета 1943 года. Все это очень детально описано многими авторами. Напомню лишь, что советское командование уже весной располагало сведениями о том, что вермахт готовится нанести мощный удар под Курском. С наибольшей вероятностью можно было ожидать, что две крупные ударные группировки врага, стоящие у основания Курского выступа, наступая навстречу друг другу, попытаются прорваться к Курску, окружить, а затем уничтожить войска Центрального и Воронежского фронтов.

План нашего Верховного Главнокомандования в общих чертах сводился к тому, чтобы во всеоружии встретить наступление немецких войск, нанести в оборонительном сражении значительные потери, остановить противника и разбить затем мощным контрнаступлением.

Наша 5-я гвардейская армия с 16 мая готовила мощный оборонительный рубеж на участке Заоскалье, Белый Колодезь – на случай, если немцам удастся прорвать оборону войск Воронежского фронта. Одновременно мы должны были готовиться к летнему решающему контрнаступлению.

К тому времени, когда я прибыл в 13-ю дивизию, оборонительные сооружения, рассчитанные на значительную глубину обороны, были уже в основном готовы. Я знакомился с ними, объезжая полки для выполнения официальной церемонии представления. При этом, естественно, имелась неплохая возможность познакомиться с личным составом полков: командирами и бойцами.

Как я и предполагал, дивизия, которая на протяжении многих месяцев вела в Сталинграде жестокие оборонительные бои, обладала значительным опытом обороны. Теперь следовало учиться наступать, одерживать победы по возможности малой кровью. И дивизия училась. Напряженные занятия шли круглые сутки. Командарм А. С. Жадов придавал им огромное значение.

По каждой теме проводились показные учения, на которых часто присутствовали сам командарм, Военный совет, армейские начальники, командиры других частей и соединений. Жадов входил во все детали, был чрезвычайно требователен и никогда не упускал случая поделиться опытом, помочь молодым командирам. Это было особенно важно, потому что многие молодые офицеры занимали свои должности после недавнего повышения. Чтобы учить подчиненных, им нужно было учиться самим.

Именно здесь, под Старым Осколом, началось практическое обучение личного состава тактической новинке, получившей в военном искусстве название «наступление за огневым валом».

Коротко говоря, суть огневого вала заключается в следующем. Сначала почти, вся имеющаяся артиллерия с максимальной плотностью ведет огонь по переднему краю обороны противника, то есть по первым трем траншеям. В это время наши танки и атакующая пехота подходят на предельно близкое расстояние к линии разрывов своих снарядов, приблизительно метров на 80 или 100. Тогда артиллерия по сигналу пехоты или танкистов переносит свой огонь в глубь обороны противника, метров на 50 (или на одно деление прицела). Танки и пехота неотступно следуют за огневой завесой и опять приближаются к рубежу своего артиллерийского огня, который вновь переносится вперед на 50 метров. В это же самое время специально выделенные батареи ведут огонь по артиллерии противника, не давая ей стрелять по нашей пехоте, а орудия, двигающиеся непосредственно в передовых цепях наступающих, и танки поддержки пехоты прямой наводкой уничтожают уцелевшие огневые точки противника.

Огневой вал может быть и двойным, когда артиллерия одновременно ведет огонь по двум рубежам обороны противника.

Как видно, организация огневого вала – дело серьезное и сложное. А самое главное, что при этом требуется значительная концентрация артиллерии: примерно 200–250 орудий разного калибра на один километр фронта прорыва.

Не могу не отметить, что командующий артиллерией нашей армии Георгий Васильевич Полуэктов, человек высокой культуры, исключительно эрудированный и грамотный артиллерист, был одним из тех новаторов, кто крайне успешно выполнял этот сложный артиллерийский маневр. Генерал Полуэктов вообще зарекомендовал себя блестящим специалистом и великолепным педагогом, обучившим немало артиллеристов. Впрочем, мы, строевики, тоже получили от Георгия Васильевича немало ценнейших уроков относительно координации действий артиллерии и пехоты.

Все артновинки, если мне позволят так сказать, охотно поддерживались командармом А. С. Жадовым, который придавал большое значение артиллерийской тактике и грамотному использованию артиллерии.

Наступление за огневым валом требовало внимания, выдержки, смелости, трезвого расчета решительно ото всех. Особенно ответственной была задача артиллеристов. В июне мы проводили показные учения на тему: «Наступление усиленного стрелкового батальона за огневым валом» На это учение прибыли все командиры батальонов, дивизионов, полков и дивизий армии и офицеры 13-й гвардейской стрелковой дивизии до командира взвода включительно.

Прекрасно справились с задачей и наши артиллеристы, и офицеры стрелкового батальона. Мы получите благодарность командующего армией за отличную организацию учения.

После учения, осматривая траншеи воображаемого противника, я увидел сидящего на бруствере окопа молодого красноармейца.

– Ходил сегодня в атаку? – спросил я.

– Ходил, товарищ генерал!

– Страшно?

– Страшно, конечно. А главное – обидно.

– Почему же обидно?

– Да уж как я в мишень целился, товарищ генерал, а, видать, не попал. Вот она, целая.

– Не огорчайся, – постарался утешить его я. – В следующий раз попадешь. Во врага попадешь.

– Да в немца-то другое дело. Я, если из винтовки но попаду, голыми руками задушу его.

– Сердит на немцев-то?

– А как же не сердит? Дом сожгли, батю убили, сестру в неволю угнали. Душа горит, товарищ генерал.

– Терпи. Недолго осталось…

Очень много времени и сил отнимали учения с танками. Бойцы учились ходить за танками в атаку, а самое главное – без страха встречать танки «противника», поражать их гранатами и бутылками с зажигательной жидкостью. Учения проводились с предельным приближением к условиям боя. Не раз устраивались обкатки бойцов танками, когда тяжелые машины проходили непосредственно через окопы, занятые обороняющимися. Должен признаться, что это суровое испытание.

Но усилия наши не пропали даром. Это подтвердили самые ближайшие события.

Боевая учеба была такой напряженной, накал ее так возрастал с каждым днем, что совершенно невольно у всех бойцов и командиров рождалось чувство, что мы готовимся к чему-то небывалому, грозному. Это было как жарким летом перед грозой, когда накапливающееся в атмосфере электричество создает ощущение томительного ожидания чего-то, что вот-вот должно произойти. Это «что-то» произошло в ночь на 5 июля…

Где-то на горизонте невидимый музыкант гулко забухал в черный барабан неба. Большое расстояние, с которого доносились звуки канонады, не лишало ее грозной мощи.

– Началось! Началось! – проснувшись среди ночи, вполголоса заговорили кругом.

Почему-то все были уверены, что стреляет наша артиллерия.

– Наши! На Курской дуге! – с гордостью сказал мне маленький белобрысый красноармеец, пробегая мимо хаты, с порога которой я напряженно всматривался в черное июльское небо.

Приказа никакого не было, но все поднялись очень рано. А многие, как и я, услыхав канонаду, так больше и не ложились. Я сидел у телефонов и, как на живые существа, сердился на них за молчание Наконец уже под утро в аппарате что-то крякнуло – и раздался долгожданный звонок. Звонил командир нашего корпуса генерал А. И. Родимцев.

– Глеб Владимирович, – сказал он, – слышал что-то?

– Да, – ответил я. – Видно, началось на дуге? Что там делается?

– Наши провели артиллерийскую контрподготовку. А немцы все равно перешли в наступление на Курск.

– Из района Белгорода?

– Да. И из-под Орла тоже. Подробных данных пока нет. Командарм приказал повысить общую готовность и усилить бдительность, но продолжать заниматься по плану боевой подготовки. Все понял?

– Понял. Буду выполнять.

– Ну, будь здоров, – закончил разговор Родимцев.

– Всего доброго, до свиданья, – машинально ответил я, уже погружаясь в мысли о предстоящем.

Часов в восемь утра у меня собрались все заместители, а на девять вызвал всех командиров частей и их заместителей по политчасти. Мне хотелось лично разъяснить обстановку и задачи, хотя наши штабы всех степеней уже давно разработали планы и составили расчеты на марш и встречный бой, на оборону подготовленных нами рубежей.

Тем не менее на совещании решили еще раз все проверить, распределив для этого по полкам и отдельным частям начальников и офицеров штаба, служб и политотдела.

Объезжая части, я не без удовольствия отметил, что весь личный состав дивизии заметно подтянулся. Это чувствовалось буквально во всем: и на занятиях в поле, и при проверках, и в свободное время. Все жадно слушали, пересказывали, обсуждали сводки Совинформбюро.

Современные психологи, да и физиологи тоже, утверждают, что в обычной жизни человек использует лишь очень небольшую часть своих потенциальных возможностей, которые часто в чрезвычайных условиях раскрываются с такой силой, что возникают легенды о чудесах. Думаю, война и была одним из таких условий, в которых силы человеческие возрастали невероятно.