Текст книги "Голос в ночи. «Вспомни!»"
Автор книги: Глеб Голубев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
6
Следующий сеанс принес новую неожиданность. Усыпив Томаса как обычно, Морис опять начал расспрашивать его о доме и родителях, все время успокаивая и ободряя:
– Где ты родился? Может быть, в Софии? Или в Бургасе?
– Не знаю.
– Постарайся вспомнить, Павел. Тогда мы найдем твоих родителей. Ты хочешь их увидеть?
– Хочу.
– Будешь снова жить дома, ходить на речку, ловить рыбу. Ты ведь любишь ловить рыбу?
– Люблю.
– Спросите его, пожалуйста, чем они ловят рыбу: удочкой или сетью? – зашептал вдруг Раковский, хватая Мориса за локоть.
– Зачем? – удивился тот. – Разве это важно?
– Пожалуйста, спросите. Я вам потом объясню.
Морис пожал плечами:
– А как будет «удочка» по-болгарски?
– Въдица.
– Въдица? Трудное слово. А сеть, кажется, – мрежа?
– Да.
Морис, запинаясь, задал этот, по-моему, совершенно пустой и ненужный вопрос. Томас ответил:
– Не разбирам.
Морис повторил вопрос снова, уже увереннее. Ответ был тот же:
– Не разбирам… Нищо не разбирам.
– Не понимает! – радостно воскликнул Раковский, хватаясь за блокнот.
– Но я тоже не понимаю: зачем вы задали этот вопрос и чему радуетесь? – спросил удивленно Морис.
– Что это за мальчишка, который не знает, как называется удочка?! Понимаете? Он не знаег этого слова. Вам не кажется это странным?
– Пожалуй, – пробормотал Морис и опять склонился над спящим Тамасом. – Ну, Павел, вспомни! Как зовут твоего отца?
– Не знаю.
– А как зовут твою маму? Может быть, Христина? Или Лиляна?
– Не знаю, – ответил Томас и вдруг, помедлив и понизив голос, добавил что-то еще чуть слышно.
Мне показалось, что он сказал это на болгарском языке. Но Морис и Раковский вдруг необычно оживились.
– Он сказал по-русски: «Мою маму зовут Ольга»! – пояснил мне Морис.
– По-русски?
– Да!
Морис два года занимался научной работой в Институте мозга в Москве и неплохо знает русский язык. Он начинал задавать вопросы по-русски, и Томас отвечал так же, но опять неуверенно, неохотно, словно с опаской:
– Ты знаешь русский язык?
– Да.
– Значит, ты родился в России?
– Нет.
– А где ты родился?
– Не знаю, – испуганно ответил спящий.
– А твои родители где живут? Здесь, в Болгарии?
– Не знаю… Я не знаю. – Голос Павла звучал так умоляюще, что Морис поспешил прекратить мучительные расспросы.
Он внушил, что сон постепенно перейдет в обычный и, проснувшись, Павел будет чувствовать себя хорошо, и мы перешли в наш номер, оставив спящего в покое.
– Может, он родился все-таки не в Болгарии, а в России? – сказала я. – Ты ошибся, Морис?
– Не знаю. Он ведь отрицает, но это надо еще проверить, – озабоченно ответил муж. – По-моему, он был кем-то очень запуган и многое скрывает.
– Кем запуган?
– Гитлеровцами, – ответил мне вместо Мориса Раковский. – Во время войны они вывезли из Советского Союза не менее сорока тысяч детей и подростков. Многие из них попали к нам, в Болгарию. Прошло уже четверть века после окончания войны, а мы все еще продолжаем искать по просьбам безутешных родителей этих злодейски украденных детей…
– Я слышал об этом, – кивнул помрачневший Морис. – «Хеуакцион» – это вы имеете в виду?
– Да, – подтвердил Раковский. – «Акция «Сено» – так она называлась на секретном фашистском жаргоне.
– Но зачем они воровали и вывозили детей? – спросила я. – Какие из малышей работники?
– Их вывозили не на принудительную работу, – угрюмо пояснил Раковский. – Как указывалось в секретных приказах, старались этим «уменьшить биологический потенциал Советского Союза». А кроме того, фашисты мечтали вырастить из похищенных детей будущих палачей своего родного народа, слепо преданных фюреру. Их отдавали на «воспитание» в особые лагеря СС. А в конце войны попробовали даже создавать секретные школы для подготовки шпионов и диверсантов.
– Из детей?!
– Да.
– Но это же чудовищно! Бесчеловечно!
– Фашизм вообще бесчеловечен, – пожал плечами Раковский.
Я посмотрела на мужа. Морис мрачно кивнул и сказал:
– Да, тоже слышал о таких школах. Фашисты считали, что детей будут меньше подозревать и опасаться. Маленькие шпионы, надеялись они, смогут всюду проникать беспрепятственно.
– И вы думаете, что несчастный Павлик попал в такую школу?
Раковский кивнул и сказал:
– Очень подозрительна эта загадочная школа в тщательно охраняемом саду. И этот номер на запястье у Павла. Школа была строго засекречена, детей в ней всячески запугивали, – понятно, почему он вспоминает о пребывании в ней так неохотно.
Морис в задумчивости прошелся по комнате и сказал:
– Пожалуй, Георгий прав: кажется, наш Томас – Павел побывал именно в таком шпионском притоне, где старательно выбивали из каждого ребенка память о прошлом – о родном доме, о близких. И не случайно кто-то испугался, что он может вспомнить виновников этих преступлений.
Морис рассказал Раковскому о покушении на Томаса возле бензоколонки.
– Вот видите, – сказал болгарин. – Это еще одно подтверждение, что наши догадки правильны. Его старались заставить забыть прошлое, это несомненно!
– Но ведь он послушно воображает себя девятилетним мальчиком по одному слову Мориса, – сказала я. – Он полностью подчиняется ему, когда спит. Мне кажется, он бы ничего скрывать не стал. Нет, Морис, наверное, он в самом деле не помнит ни своей родины, ни родителей.
Морис покачал головой.
– Ты переоцениваешь гипнотическое внушение, а оно не всесильно. Нельзя внушить человеку поступки, противоречащие его моральным убеждениям, – я уже, кажется, тебе объяснял.
– Пытая Эрнеста Тельмана в своих застенках, гестаповцы пробовали его заставить под гипнозом выдать товарищей и назвать их адреса, но у них ничего не вышло, – сказал Раковский.
– Верно, – кивнул Морис. – Отличный пример. Даже под гипнозом человек не станет говорить о том, что хочет скрыть. Поэтому напрасны надежды некоторых полицейских чиновников использовать гипноз при допросах, так же как и всякие «эликсиры правды». Насколько мне известно, ни в одной стране показания, данные под гипнозом, юридической силы не имеют. Ведь я могу внушить Томасу, будто ему не девять лет, а шестьдесят. И он станет вести себя и отвечать на мои вопросы соответственно, хотя стариком еще не был! Но он вообразит себя стариком, и, можете поверить, весьма убедительно. Так что ко всем ответам человека, находящегося в гипнотическом сне, надо подходить строго критически, отделяя вымысел от правды.
– И проверять эти показания другими данными, – вставил Раковский.
– Совершенно верно, – согласился Морис. – Только тогда мы будем застрахованы от возможных ошибок.
– В таком случае, может, Томас-Павел и свои детские воспоминания сочиняет? Притворяется, играет перед нами, как хороший актер? – сказала я. – Разве этого не может быть?
– Нет! – решительно ответил муж. – То, что человек испытал, пережил, он вспоминает под гипнозом вполне искренне и правдиво. Могу привести вам такой пример: у новорожденных каждый глаз еще движется независимо от другого – они «плавают», как говорят медики. И вот один исследователь – кстати, ваш земляк, профессор Лозанов, – повернулся Морис к Раковскому, – попробовал некоторым людям внушать под гипнозом, будто им всего два дня от роду. Невероятно, но глазные щели суживались, взрослые люди начинали косить, как младенцы, и глаза у них «плавали»! Такого не сыграет самый гениальный актер…
Морис закурил, несколько раз жадно затянулся и добавил:
– Муштровка в этой школе создала у Павла в памяти, видимо, второй психологический барьер. Первый, связанный с его семейными переживаниями, мы благополучно преодолели. Перескочим и через второй барьер! Попробую перенести его внушением еще в более раннее детство, хотя бы на год.
– В сорок третьем ему было восемь лет – уж больно ранний возраст, вспомнит ли он что-нибудь? – засомневался Раковский.
Томас вспомнил!
На следующем сеансе Морис внушил Томасу, будто ему только восемь лет, и начал задавать вопросы по-русски. И Томас отвечал без запинки, хотя в нормальном состоянии, не в гипнотическом сне, мог бы поклясться, что не знает ни слова по-русски! Это было поразительно.
Раковский знал русский язык, а мне муж переводил вопросы и ответы:
– Как тебя зовут?
– Павел… Павлик.
– А как твоя фамилия?
– Петров.
– Сколько тебе лет?
– Восемь.
– Ты уже ходишь в школу?
– Нет, – ответил он с явным сожалением.
– Почему же ты не ходишь в школу?
– Немцы ее закрыли.
– Где ты живешь?
– Здесь.
– Где – здесь? Ты живешь в городе или в деревне?
– В деревне.
– А как называется ваша деревня?
– Вазово… Нет, Васино.
– От вашей деревни далеко до города?
– Далеко.
– Ты был когда-нибудь в городе?
– Нет, ни разу.
– Как он называется?
– Название не помню.
– Когда ты родился?
– Не знаю.
– А когда празднуют твой день рождения?
– В мае. Пятнадцатого мая.
– А где же находится ваша деревня?
Молчание.
– Ваша деревня в Белоруссии? Или на Украине?
– Я не знаю.
– Ваша деревня в лесу или в степи?
– В лесу. Большой лес, хороший.
– А речка у вас есть?
– Есть. И пруд. Мы там рыбу ловим.
– А как называется ваша речка?
Пожав плечами, спящий ответил, как ребенок:
– Просто речка.
– Спросите его, какие культуры там выращивают на полях? – подсказал шепотом Раковский.
– Это идея! – одобрил Морис и задал такой вопрос спящему Павлику.
– Погоди-ка, сейчас скажу… Рожь сеют… Пшеницу… Горох, овес сеют. Лен…
– Очень хорошо, – обрадовался Морис. – Значит, северо-западные области России. Но вряд ли Украина или Белоруссия: он говорит, по-моему, без всякого акцента. Надо будет потом проверить, знает ли он украинский или белорусский язык. Продолжим. У тебя есть братья» Павлик?
– Есть брат.
– Как зовут твоего брата?
– Боря… Борис.
– Он старше тебя?
– Да.
– Сколько ему лет?
– Четырнадцать.
– А сестренка у тебя есть?
– Да.
– Одна сестренка?
– Да.
– Как ее зовут?
– Наташка, Наташка очень красивая, – добавил он вдруг с нежностью и забавной детской гордостью.
– Она маленькая?
– Да.
– Сколько ей лет?
– Четыре годика.
– А бабушка у тебя есть?
– Она умерла в прошлом году.
Отвечая на вопросы Мориса, спящий Павел рассказал, что его отца зовут Николаем и он сторожит лес, а маму – Ольгой, она работает на ферме в колхозе. Назвал он и несколько имен своих приятелей-мальчишек.
– Сколько сразу нового мы узнали, – радовался Морис, потирая руки. – Вот теперь можно искать.
– Но почему он заговорил вдруг так свободно и откровенно? – встревожилась я. – Ничего больше не скрывает. Тебе не кажется это странным?
– А чего же ему скрывать? – рассмеялся муж. – Ведь мы забрались по ту сторону последнего шокового барьера. Ему сейчас восемь лет, и он еще не знает, что через год попадет в эту проклятую школу, где будут пытаться заставить его забыть о родном доме и близких… – Посмотрев на спящего, Морис добавил: – Ну вот, теперь ты можешь спать спокойно, Павлик. Томас Игнотус исчез навсегда.
Когда Павел проснулся, Морис рассказал ему, что мы узнали из его ответов, и деловито добавил:
– Ну, нашли вашу родину, теперь-то уж наверняка. Дело сделано, и можно собираться домой.
– Вы уже хотите уезжать? – насторожился Раковский.
– Да. Дела ждут. А потом надо и собираться в Россию. Ведь задача перед нами стоит далеко не простая. Павел родился несомненно в России, но где именно – этого мы пока не знаем. Поедем искать, а пока я спишусь с нужными организациями и с моими русскими друзьями и коллегами, они постараются нам помочь. Согласны?
Павел молча кивнул. По-моему, он был вконец ошеломлен всё новыми и новыми неожиданностями, обрушившимися на него. Он сидел молчаливый, притихший.
Только теперь Морис дал ему прослушать все записи, сделанные во время сеансов гипноза, сопровождая каждую подробными комментариями.
Поразительно, что, слушая собственный голос, Павел все-таки не понимал самого себя, говорящего во сне по-русски. Морису приходилось переводить ему свои вопросы и его собственные ответы!
– Видите, дружище, даже кратковременное пребывание в этой зловещей школе оставило в вашей психике шоковый барьер, – пояснял ему Морис. – Но теперь мы, кажется, его преодолели, и дело пойдет легче. Важно, чтобы вы поняли: воспоминания о школе не опасны, в них нет теперь ничего секретного, ничто вам не угрожает. Когда вы хорошенько свыкнетесь с этой мыслью, воспоминания тех лет начнут все чаще и свободнее всплывать в вашем сознании – я уверен в этом.
– Мне уже кое-что вспоминается, – сказал Павел. – Отдельные сценки, лица…
– Отлично! – обрадовался Морис – Значит, дело пойдет на лад.
– Записывайте, пожалуйста, все, что вспомнится об этой школе, я вас очень прошу, – вмешался Раковский – Для нас важна каждая деталь. Особенно имена.
– Да, ведь один из тех, кто мучал вас в ней, и сейчас преспокойно ездит по дорогам Европы в своем новеньком «оппель-капитане» и даже пытался вас убить. Так что в самом деле все записывайте, что вспомнится. Юридической силы, правда, ваши воспоминания иметь не будут, но Георгию могут пригодиться. А кроме того, это будет неплохая гимнастика для вашей памяти. Надо постараться ее получше расшевелить.
Морис не может сидеть без дела и, видно, очень соскучился по своим исследованиям. Как ни уговаривал Георгий нас задержаться, через два дня мы отправились домой.
Раковский сам отвез нас на аэродром.
– Я так виноват перед вами, – забавно сокрушался он.-Здесь кругом ведь такие живописные места, леса, пляжи. А вы ничего не успели увидеть.
– Ничего, – утешила его я. – Мы сами виноваты, Приедем сюда специально в следующий раз, чтобы отдохнуть на пляже и осмотреть все красоты.
– И поплясать на кострах с вашими красавицами, – подхватил Морис. – Мы вам напишем, Георгий, и непременно приедем.
– Да, я вас очень прошу написать, как пойдут дальше поиски. Меня тоже захватила ваша судьба, – повернулся Раковский к Павлу. – От всей души желаю вам поскорее найти родных.
– Спасибо! Хорошая у вас страна! – вдруг с непривычной для него порывистостью сказал Павел, крепко пожимая ему руку. – Честное слово, жалко, что я не здесь родился.
Раковский был явно растроган, но торжественно ответил:
– Россия – хорошая родина…
7
В Россию мы попали лишь на следующий год.
К этой поездке следовало тщательно подготовиться, чтобы не искать вслепую. Россия велика, мало ли в ней деревень, которые называются не то Вазово, не то Васино и где сеют лен среди лесов, возле прудов и речек? И тысячи людей ведь потеряли там близких в годы войны, – не так-то просто найти среди них Николая и Ольгу Петровых, брата Борю и сестрицу Наташу. Да и живы ли они?
Забот было немало, так что осень и зима пролетели быстро. Всепомнящий Ганс соскучился без нас и опять услаждал меня и Мориса чужой мудростью и удивлял своими штучками.
– Куда исчез кувшин с молоком? – спрашивал он вдруг за обедом.
– Вот он, перед вами.
– О простите, Клодина! Я уже не раз замечал, что если мысленно представлю, будто молочник стоит на левом конце стола, а там его не окажется, то уже вообще не могу увидеть кувшина, даже если он у меня под самым носом. Такие вещи делают меня совершенно растерянным и несообразительным…
Или он жаловался:
– Зашел сейчас в кафе, попросил мороженого. «Вам сливочного или шоколадного?» – спрашивает официантка таким грязным голосом, что сразу как осколки угля посыпались на это мороженое, Разве его можно есть? Я встал и ушел.
Да, с нашим Гансом не заскучаешь.
С Павлом мы виделись довольно редко: ему приходилось много работать. Но Морис все-таки заставил его учить – вернее, вспоминать – русский язык, не упустив, разумеется, случая испытать на нем гипнопедию: иногда
Павел ночевал у нас и магнитофон нашептывал ему, спящему, русские слова и правила грамматики
Память о прошлом постепенно возвращалась к нему. Постепенно он действительно припомнил немало важных подробностей о своем пребывании в фашистской школе. Вспомнил имена некоторых преподавателей и то, как старательно пытались они выбить из детей все воспоминания о прошлом. За подслушанный разговор с другими ребятами о доме тут же сажали в карцер на несколько дней, давали только по куску черствого хлеба вместо обеда, а угром и вечером лишь по стакану воды, вспоминал Павел.
Выпустив из карцера, ребенка вызывали и спрашивали: как зовут отца и мать? Если он по неосторожности отвечал, ему делали укол каким-то лекарством и снова отправляли в карцер.
– Такую проверку постоянно устраивали, – рассказывал Павел. – Играешь в саду с ребятами, тебя остановят и спросят: «Как имя твоей матери? Надо уточнить в анкете». Ответишь – тебе укол и в карцер…
Эти отрывочные воспоминания, постепенно всплывавшие в памяти Павла, делали теперь понятным многое, что озадачивало Мориса в его поведении.
Видимо, подвергали детей и гипнотическому внушению.
– Нас вызывали и заставляли смотреть в глаза, – вспоминал Павел. – Или велели глядеть на такой шарик блестящий, качается на нитке.
Морис кивнул и сказал:
– А дети ведь особенно легко поддаются гипнозу. Не удивительно, что при такой «обработке» он подсознательно боялся пилюль и таблеток, тревожился на первом сеансе, а на все мои вопросы отвечал: «Не знаю…»
Понятной стала и фраза, однажды сказанная во сне Павлом: «Нам все разрешают. Делай что хочешь после занятий…» Оказалось, это было вовсе не проявлением хоть какой-то небольшой заботы о детях, а тоже изуверским расчетом, дьявольской психологической ловушкой. Детям нарочно разрешали делать все, что дома не позволяли родители. Их учили быть жестокими и поощряли драки, всякие подлые поступки, чтобы вытравить все человеческое, доброе, сделать послушными исполнителями «воли фюрера»,
Морис провел еще несколько сеансов гипноза, потому что неясным оставалось многое: например, как мальчика вывезли фашисты из родных мест и каким образом он после Болгарии попал в Швейцарию. Но эти расспросы мучали Павла.
Судя по отрывочным воспоминаниям, в Швейцарию его вывез кто-то из охраны школы, сумевший, видно, дезертировать в горячке фашистского бегства. Рядовому это было сделать проще: Павлу смутно припоминался какой-то «добрый солдат Альберт». Возможно, этот Альберт был родом из Швейцарии. А Павлик помог ему пробраться туда, служа своего рода «охранной грамотой»: кто заподозрит беглого солдата в отце, везущем домой сынишку?
Когда же мальчик стал обузой, его подкинули в монастырь.
Конечно, так ли все это было, мы могли лишь гадать. Морис не хотел злоупотреблять и копаться без крайней нужды в детских воспоминаниях Павла. Важно, что мы узнали главное. А с тем, что многое в его биографии, видимо, навсегда останется неясным, придется примириться, – так ведь обычно и бывает в жизни, в отличие от романов.
– Если бы научиться свободно управлять памятью и легко вызывать любые воспоминания! – мечтал Морис. – Заново пережить молодость, унять боль старых горестей – ведь это было бы настоящее путешествие во времени. Заманчиво, верно?
– Очень.
– Точи нож, да не слишком: лезвие выщербишь, – довольно ехидно вставил тут поучающим тоном Ганс, но Морис сделал вид, будто не слышит.
– Тогда бы мы научились и легко и быстро наполнять память нужными знаниями, за несколько минут закреплять в ней навыки, на приобретение которых теперь уходит вся жизнь. Но пока, к сожалению, память шутит над нами, – добавил он, вздохнув. – В голову лезут всякие пустяки, а нужное и важное мы никак не можем припомнить.
Все-таки Павлу удалось вспомнить еще несколько примет родного дома: имя покойной бабушки, пруд со старыми деревьями возле села.
– А горы есть возле вашей деревни? – усыпив его, снова начинал Морис.
– Нет, гор нет. Откуда?
– Что ты любишь делать?
– Рыбачить. В речке или в пруду.
– Павлик, а ты хочешь увидеть маму?
– Мамочку? Да я и сейчас вижу мамочку… И сейчас… – Голос у спящего Павла вдруг задрожал, на глазах выступили слезы.
– Как выглядит твоя мама? Она полная? Или худенькая?
– Полная.
Во время одного из сеансов Морис пробовал задавать ему вопросы на украинском и белорусском языках. Выяснилось, что Павел их не знает.
Все эти сведения муж сообщал в письмах в Москву. В ответ мы получили оттуда много адресов из организаций, специально занимавшихся розыском людей, потерявших друг друга. Их сотрудники, желавшие всей душой помочь Павлу найти родных, проделали огромную работу.
Особенно заинтересовали Мориса два адреса – в Смоленской области и под Ленинградом.
В сведениях о них вроде сходилось все с теми приметами, которые припомнил Павлик: имена родителей, брата и сестры, даже имя бабушки – «баба Люба». Обе деревни находились в лесу и возле речек. И в той и в другой сеяли лен.
Пруд, правда, был только в смоленской деревне. Но она называлась Вагино, а деревня под Ленинградом зато точно так, как помнилось Павлу, – Васино.
С нее мы и решили начать и в начале мая, опять втроем, оставив огорченным очень хотевшего отправиться с нами Ганса, вылетели в Ленинград.
В деревне Васино нас приняли очень радушно. Встречал даже колхозный хор, женщины в старинных костюмах пели русские песни, надеясь, что они помогут Павлу вспомнить родные места. Но, увы, ничего тут ему не вспомнилось. И в семье Петровых не признали в нем своего пропавшего без вести сына. Это была не та деревня.
Неудача постигла нас и в Смоленске. Мы долго ходили по деревне, сидели на берегу речки и пруда, но Павел не узнавал этих мест.
Больно было видеть, как седая женщина, Ольга Ивановна Петрова, потерявшая в годы войны не только сына, но и мужа, жадно всматривалась в лицо Павла и все повторяла дрожащим голосом, уже отчаявшись, но все еще надеясь:
– Павлик, ты вспомни, сынок: у тебя был такой зеленый грузовик… Заводная машинка… Отец тебе подарил. Помнишь, ты еще потерял ключик от него и сильно плакал. Помнишь?
– Мне очень жаль, – тихо ответил Павел и низко опустил голову.
Я отвернулась, не могла на них смотреть.
Грустные, усталые и разбитые вернулись мы в Смоленск. Вместе с сопровождавшим нас местным журналистом молча сели в холле гостиницы возле круглого стола, покрытого пыльной скатертью.
– Н-да, – вздохнул Морис. – А я, признаться, на эти адреса надеялся. В других письмах многие приметы не сходятся.
Помолчав, он сказал Павлу:
– Может, вспомните еще какие-нибудь приметы? Пусть мелочь, пустяк. Иногда они больше запоминаются.
– Вспомнился мне такой случай, – неуверенно проговорил Павел. – Глупость, пустяк. У меня разболелся зуб. Братишка стал пугать, что в больнице сделают больно, и предложил: «Давай, я его тебе сам вырву». Я Борису верил и согласился. Мы пошли куда-то за сарай. Помнится, там были кусты малины, кажется. Борис привязал мне к зубу прочную нитку и дернул. И дернул так сильно, что зуб вырвался, а сам он упал. – Павел посмотрел на нас и нерешительно спросил: – Забавно?
– Забавно, – протянул задумчиво Морис. – Может, и пригодится. А кто-нибудь еще был при этой операции, не помните?
– Нет. Кажется, никого больше не было. Мы же нарочно ушли за сарай, чтобы никто не помешал.
– Да, это верно. Клодина, запиши, пожалуйста, со всеми подробностями на всякий случай.
По тону Мориса, однако, чувствовалось, что он не возлагает на это детское воспоминание больших надежд. Вряд ли оно, конечно, могло помочь в наших поисках. Но я все-таки начала записывать.
– Вот еще что вспомнилось, такая маленькая деталь, – сказал вдруг Павел. – Крыша у нашего дома была несколько необычная…
– Чем? – оживился Морис.
– Одна половина ее была из черепицы, а другая… Из какого-то странного материала, не знаю, как он называется. Вроде щепочек…
– Дранка? – подсказал журналист.
– Возможно. Отец, помню, очень гордился, что достал черепицы хотя бы на половину крыши. – Он посмотрел на нас и виновато добавил: – Всё такие мелочи вспоминаются.
– Ничего. Эта примета интересна. Она наверняка пригодится, – утешил его Морис. – Крыша пестрая, из разного материала – такое бросается в глаза и запоминается. Наверняка ее запомнили и ваши соседи.
– Только как их отыскать… – пробормотала я.
– Да, ты права: только как их отыскать… – повторил невесело Морис.
Морис пошел прогуляться – ему лучше думается на прогулках, а я прилегла отдохнуть. Но вернулся он подозрительно быстро и какой-то обескураженный.
– Что случилось? – спросила я.
– Ничего. Чудесно погулял.
– Скажи мне, в чем дело. Я же вижу тебя насквозь.
– Ты колдунья? – засмеялся он.
– Колдунья не колдунья, но тебя-то я хорошо знаю. Что случилось?
Он отнекивался, пытался перевести разговор, но я все-таки заставила его рассказать о том, что случилось на прогулке.
– Только поклянись, что никогда никому не расскажешь, – просил он. – Меня засмеют.
Случай был действительно весьма забавный и позорный для закаленного и опытного борца с жульничеством и суевериями.
– Гулял я по бульвару на набережной, – рассказал Морис. – Погода чудесная, солнышко, птицы поют. Настроение у меня постепенно улучшалось. И вдруг вижу старую цыганку. Пристает к редким прохожим, предлагая погадать. Подошла и ко мне. Я улыбнулся, покачал головой, но все-таки сунул руку в карман и дал ей какую-то монету – просто так, из человеколюбия и от хорошего настроения. Я вообще люблю этот бродячий веселый народ, происхождение которого до сих пор остается загадочным для ученых мужей.
Он замолчал, улыбаясь каким-то мыслям.
– Ну? И ты из человеколюбия согласился, чтобы она тебе погадала, эта симпатичная цыганка? Что же тебя ждет?
– Нет, гадать я, конечно, не стал. Это было бы смешно. Правда, она пыталась, но я сказал, что дал ей деньги просто так и ничего не хочу за них. Она даже удивилась…
– Еще бы!
– Если ты будешь издеваться, я не стану дальше рассказывать.
– Не буду, не буду.
– Тогда старуха, видно, тоже решила совершить добрый поступок и познакомила меня с колдуньей.
– С колдуньей?
– Да. Еще не старая и довольно красивая дама в пестром платке. «Это хороший человек, – представила ей меня старуха. – Он дал мне денег… – и добавила что-то еще на своем наречии. – А ты ее слушай, – сказала она мне. – Она настоящая колдунья, не сомневайся. Ее все у нас уважают…» – Морис покачал головой, засмеялся и продолжал: – Мне, конечно, стало любопытно, и я дал колдунье отвести меня в сторонку, за какой-то ларек. «Ты в самом деле колдунья?» – спросил я у нее. «Конечно. Не сомневайся. О чем ты хочешь, чтобы поколдовала?» Я, видимо, стоял с довольно глупым видом, потому что она стала подсказывать: «Любовь? Деньги? Здоровье? Ну, чего тебе нужно?» А я никак не мог решить, чего же мне в самом деле попросить у нечистой силы. Любовь? Но, кажется, пока я ею не обижен…
– Спасибо, – перебила я мужа. – Только не сглазь!
– Это еще что? – возмутился Морис. – Где ты нахваталась этих суеверий?! Моя жена!
– Ладно, ладно, сам тоже хорош: гадаешь у цыганок!
– Не гадаю, а познакомился с колдуньей. Просто показалось забавным…
– Какая разница. Тем более. Рассказывай дальше.
– «Хорошо, – сказал я ей, – поколдуй мне об успехе в делах». – «Пожалуйста. Дай какую-нибудь бумажку…» Она при этом весьма наглядно пошевелила пальцами. «Денег? Э нет. Я в это не верю…» – «Да не для этого! – перебила она меня. – Ты уже заплатил, я знаю. Для колдовства нужна бумажка. Если не веришь, запиши номер. Она будет цела, не бойся». Я достал рублевую бумажку и подал ей. Колдунья свернула из нее маленький кулечек, спрятала его в кулаке и начала что-то шептать. Я с любопытством наблюдал за нею… «Давай еще бумажку, – сказала она. – И повторяй за мной». Я снова полез в кошелек. Рублей больше не оказалось, только бумажка в три рубля. Я держал ее в руке и не решался отдать этой шустрой даме. «Чего ты боишься? – сказала она. – Цела будет. А не веришь – запиши номер». Она ловко выхватила деньги у меня и тоже спрятала в кулаке. Забавно, что эти глупые слова «запиши номер», которые она повторяла словно заклинание, действовали успокаивающе. «Да и чего мне опасаться? – подумал я. – Разве может ограбить среди бела дня на бульваре какая-то колдунья мужчину в расцвете сил и здоровья, к тому же прекрасно знакомого с изощренными и сложными фокусами всех времен и народов?»
– Разумеется.
– Она опять пробормотала какую-то тарабарщину. Потом трижды дунула на свой грязный кулак с зажатыми деньгами. «Дунь и ты три раза, – сказала она мне. – Ну!» Это было, конечно, глупо, но я дунул. Она разжала кулак и показала мне пустую ладонь. «А где же деньги?» – спросил я. Представляешь, какой был у меня глупый вид?
– Представляю, – ответила я и расхохоталась.
– Я чувствовал себя очень глупо, но все-таки не хотел остаться совсем в дураках и начал пугать ее милицией. «Слушай, милый, – сказала она. – Ну, придем мы в милицию. Ты все расскажешь. Все только смеяться будут. Ты сам дунул, верно? Сфотографируют тебя и повесят на стенку: «Не проходите мимо». Тогда весь город смеяться будет…»
– И что же ты сделал?
– Попасть на эту фотовитрину, которые мы с тобой видели на улицах, было, конечно, мало приятно. К тому же чувство юмора и восхищения этой ловкачкой уже стали брать верх. Но я все-таки еще разок попытался пугнуть ее милицией и, кажется, даже возможными дипломатическими осложнениями…
– А она?
– Ну, тут она закричала на весь бульвар: «Ты же сам дунул! Что ты хочешь? Чтобы тебя записали на машинке и передали по радио? Тогда над тобой вся Россия, весь мир смеяться будут. Нет у меня никаких денег. На, обыщи!» – тут она начала весьма энергично и деловито расстегивать кофточку…
– И ты позорно бежал?
– Да, – сокрушенно склонил голову Морис и жалобно спросил: – А что еще, дорогая, по-твоему, мне оставалось делать?
– Хороший урок. Будешь знать, как связываться с колдуньями. Вот я всем расскажу…
– Ты дала слово!
– Нет уж, стану рассказывать эту историю при каждом удобном случае, чтобы ты не слишком зазнавался. Это будет мой коронный номер! «Назидательная новелла о том, как русская колдунья провела вокруг пальца почетного мага и чародея, известного профессора Цюриха и Сорбонны, доктора философии Мориса Жакоба…» Уверена, номер будет пользоваться большим успехом.
– Неужели тебе меня не жалко? Разве я мало наказан? – укоризненно сказал он и смешно передразнил колдунью: – «Запиши номер… Ты же сам дунул… Хочешь, чтобы тебя передали по радио?… Вся Россия смеяться будет…»
Я опять не могла удержаться от смеха. Но Морис вдруг стал серьезен и словно забыл обо всем.
– Вся Россия… – повторил он. – Слушай, это идея! Что, если нам рассказать о судьбе Павла по радио? Нас услышит и придет на помощь вся Россия, а?
– Хорошая мысль, – согласилась я.
– Вот видишь, все-таки встречаться с колдуньями небесполезно.
Эта мысль в самом деле оказалась плодотворной. Выяснилось, что московское радио уже давно организует специальные передачи, чтобы помочь людям, разлученным войной, найти друг друга. Они так и называются – «Найти человека!», и ведет их поэтесса Агния Барто. Эти передачи помогли уже обрести радость и счастье многим людям.
