Текст книги "Голос в ночи. «Вспомни!»"
Автор книги: Глеб Голубев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
«ВСПОМНИ!»
Когда мы в памяти своей
Проходим прежнюю дорогу,
В душе все чувства прежних дней
Вновь оживают понемногу,
И грусть, и радость те же в ней,
И знает ту ж она тревогу…
Огарев
1
Во время завтрака Морис рассеянно сказал:
– Да, ты не забыла, что у нас сегодня обедает гость?
– Гость? Впервые слышу. Ты ничего не говорил.
– Ну как же, дорогая. Ты просто забыла. У тебя неважная память.
– Никогда не жаловалась! – возмутилась я. – И прекрасно помню: ничего ты мне не говорил ни о каком госте.
– Ну хорошо, хорошо, – поспешил отступить муж. – Значит, у меня память стала пошаливать. Но теперь, пожалуйста, не забудь: у нас обедает гость.
– Постараюсь. А кто именно? Или ты мне тоже об этом уже говорил, только я забыла?
– Некий Томас Игнотус.
– Странная фамилия.
– Да, у нынешних святых отцов бедновато воображение Не придумали ничего лучше, как окрестить его Неизвестным.
– При чем тут святые отцы?
– Он воспитывался в монастыре.
– Он что – сирота?
– Пока – да.
– Почему пока?
– Это ты поймешь из нашей беседы за обедом.
– Как тебе нравится играть в тайны! Он что, очередной пациент? Будешь излечивать его от суеверий и вырывать из лап церковников?
– Нет, на сей раз дело несколько иное. И весьма любопытное. Вот увидишь. Кстати, речь пойдет о памяти…
– Ты снова? Не понимаю, почему деловые разговоры надо вести за обедом.
– Мне думается, в такой обстановке он будет чувствовать себя спокойнее, по-домашнему. Человек он одинокий, обиженный судьбой. Не стоит его сразу пугать лабораторией.
Времени оставалось мало, а осрамиться перед гостем мне не хотелось. Но все-таки я успела приготовить неплохой обед: суп с фрикадельками из гусиной печенки, бернские колбаски, на сладкое домашний яблочный торт.
Когда Морис с Гансом Грюнером пришли из лаборатории, стол я уже накрыла.
– Ну, где же твой гость?
Муж не успел мне ответить, как у входной двери раздался звонок.
– Он аккуратен, – одобрительно сказал Морис и поспешил открыть.
Гость оказался высок, белобрыс, застенчив. Загорелые лицо и шея, из коротковатых рукавов дешевого костюма неуклюже торчат темные, как клешни, исцарапанные кисти рук, которые он не знает, куда девать. Видно, Томас много времени проводит на свежем воздухе, под солнцем, и редко надевает этот костюм.
– Познакомьтесь: Томас Игнотус. – Морис представил нас: – Мадам Клодина Жакоб, моя жена и помощница. А это мой секретарь, Ганс Грюнер.
Гость неловко поклонился, стараясь держаться поближе к стене. Я поспешила пригласить всех к столу.
Морис, конечно, сразу начал донимать его расспросами.
– Значит, вы думаете, будто родились не в Швейцарии, а где-то в другой стране? Почему? – спросил он, едва гость взялся за ложку.
– Я – сирота, с десяти лет воспитывался в монастыре святого Фомы: профессор Рейнгарт, вероятно, говорил вам…
– А раньше? Кто были ваши родители?
– Не знаю, – виновато ответил Томас. – Что было раньше, я ничего не помню.
– И только поэтому вы решили, будто иностранец? Разве мало у нас подкидывают детей к монастырским воротам?
Морис порой бывает совершенно несносен. Я толкнула его под столом ногой, но он не обратил никакого внимания и продолжал:
– А что это за номер у вас на руке? Монастырская метка?
Смутившийся еще больше гость поспешно поправил манжеты, но я тоже успела заметить татуировку у него на левом запястье: «Х-66р».
– Она была у меня еще раньше, до монастыря. Не знаю, откуда взялась.
– А почему вы не выведете ее? Сейчас это ловко делают. Или оставили «на счастье», как талисман?
Томас ничего не ответил и, стараясь куда-нибудь спрятать злополучные руки, задел и опрокинул солонку.
– О, извините… – Лицо у него стало совсем багровым.
Я видела, что ему очень хочется взять щепотку рассыпанной соли и бросить через левое плечо, чтобы не накликать несчастья. Он не решился. Тогда это демонстративно сделала я, назло Морису.
Но Морис только весело рассмеялся и вдруг властно приказал Томасу:
– Сцепите пальцы рук! Крепко сцепите! И смотрите мне прямо в глаза, не отрываясь. Не отводите взгляда! Ваши руки сжимаются все крепче. Вы не можете их разжать! Они разожмутся только по моему разрешению. Пробуйте, прилагайте усилия. Вы не можете разжать руки!
Томас попытался расцепить пальцы – и не смог. На лбу его выступили капельки пота.
Я уже видела подобные штуки: таким способом проверяют, хорошо ли человек поддается внушению. Но бедный Томас так перепугался, что мне его стало жалко.
Ганс помалкивал, занятый своим делом – все запоминать. Но мне показалось, что он тихонечко хихикнул.
– Морис, дай же человеку спокойно пообедать! – сердито сказала я.
– Прошу прощения. Теперь они легко разожмутся по моему приказу. Только слушайтесь меня! Видите? Клодина, подложи гостю еще колбасок, они превосходны, – добавил он как ни в чем не бывало.
– Спасибо, я…
– Ешьте, ешьте. Так почему же вы все-таки думаете, будто родились не здесь, а в другой стране?
– Иногда я вижу странные сны, – помедлив, ответил гость и посмотрел исподлобья на Мориса: не станет ли тот смеяться?
Но Морис, наоборот, сразу стал особенно деловит и серьезен и быстро спросил, подавшись к нему через стол:
– Какие именно сны?
– Мне снятся горы… Не наши горы, а пологие, с мягкими очертаниями. Снится маленький городок у моря. В нем есть что-то восточное. И солнце там жаркое, не такое, как у нас, тени четкие, черные.
– У моря? Может быть, это озеро – вроде нашего, Женевского? – спросил Морис.
– Нет, там море, – упрямо ответил гость, покачивая головой. – На базаре продают много рыбы.
Он замолчал, словно всматриваясь в эти воспоминания. И мы молчали, никто не решался их вспугнуть. Потом Морис спросил:
– Еще что вам снится?
– Иногда товарный вагон. В нем много детей. Нас куда-то везут, но выходить из вагона не дают даже на больших станциях… Часовые в стальных шлемах. Этот сон неприятный. Они толкают нас прикладами, бьют. Я всегда просыпаюсь в холодном поту.
– В каких странах вы бывали, кроме Швейцарии? – спросил Морис.
– Ни в каких. Я всю жизнь прожил здесь.
– Никогда не бывали за границей?
– Нет. Я и тут-то мало куда ездил. Вот только в Берн да однажды в Цюрих с женой.
– Какие языки знаете, кроме немецкого?
– Никаких. В монастыре учил латынь, но помню плохо.
– Даже французского не знаете? – поднял брови Морис. – Довольно редкий случай в нашей многоязычной стране.
– Немножко знаю, но произношение… Понимать-то я понимаю, но предпочитаю говорить по-немецки.
– Пожалуй, вы правы, – задумчиво проговорил Морис. – Вас откуда-то привезли в Швейцарию.
– Конечно! – обрадовался Томас. – Вы поможете мне найти моих родственников?
– Пока трудно за что-либо зацепиться. Попробуйте вспомнить, что вам снилось еще. И главное – с деталями, побольше подробностей.
Гость задумался.
– Иногда снятся совсем другие дома, – опустив голову, виновато сказал он. – Маленькая деревня в сосновом лесу. И гор нет никаких вокруг. Может, это снится мне просто так? Как говорится, дьявол путает?
– Вы суеверны? – быстро спросил Морис.
– Нет, что вы! – поспешно ответил гость. – Но вчера, например, приснилась уж явная чертовщина…
– Какая?
– Женщины плясали вокруг костра и потом ходили босыми ногами по угольям.
– Какие женщины? Как они выглядели?
– В таких длинных черных платьях, в белых платочках.
– И они ходили босиком по раскаленным углям?
– Да. Вы мне не верите?
– Почему же? Ведь вы в самом деле видели это?
– Да!
– Во сне?
– Да. Но мне кажется, я видел это когда-то и наяву… – Под пристальным взглядом Мориса он тут же поспешил поправиться: – А может, мне так только кажется. Конечно, нелепый сон.
– Как заметил один мудрый человек: «Сны – это лгуны, которые иногда говорят правду…», – важно произнес Ганс.
– Значит, вы мне верите? – обрадовался гость. – И поможете?
– Попытаюсь. Не будем откладывать. Приходите завтра к десяти часам. Мы попробуем разобраться в ваших снах.
– Спасибо, профессор! Недаром у меня было хорошее предчувствие, когда шел к вам. Я непременно приду, только надо договориться с хозяином… – Он встал, неловко поклонился Морису, потом нам с Грюнером. – Большое спасибо за обед.
Помявшись, но так и не решившись что-то сказать, он направился к двери. Морис пошел проводить его до ворот.
– Очень беспокоится о гонораре, не много ли возьму за консультацию, – сказал он, вернувшись. – Я его успокоил, что подожду: «Сочтемся, когда вы найдете своих богатых родичей…»
– Ты его не напугал? – спросила я. – А то вдруг он вообще больше не придет. Неловко получилось. Ничего себе, пригласил человека пообедать. Замучал дотошными вопросами, затем этот глупый фокус с руками. Он даже торт не доел…
– Надо же было проверить его внушаемость.
– Обязательно за обедом? Он и так посматривал на тебя с недоверием, как на какого-то шарлатана. Когда наконец ты научишься себя вести, как подобает профессору и доктору философии?
– Наоборот, я произвел на него хорошее впечатление. Он мне верит. Ну, что вы думаете об этом дельце?
Грюнер, конечно, сказал, как всегда, совершенно неожиданное:
– Какой у него желтый и рассыпчатый голос, у этого Томаса.
– Вам он показался именно таким? – заинтересовался Морис, сразу забыв о Томасе.
– Да. Желтый и рассыпчатый, как просяная крупа.
– Любопытно. Это надо записать.
– Хорошо, я отмечу свои ощущения в протоколе беседы… – кивнул Грюнер. – Вы ему верите?
– Его снам?
– Тому, что он в самом деле забыл, где родился.
– Это вполне возможно.
Грюнер иронически скривил тонкие губы:
– Ложку ищет, а она у него в руках…
– Разумеется, вам это кажется совершенно невозможным, – сказала я. – Но ведь вы уникум.
– Никогда не поверю, будто можно забыть такие вещи. – упрямо покачал головой Ганс.
Он в самом деле уникум, человек с необыкновенной памятью. Ганс помнит все. Морис уверяет, будто его память практически не имеет границ.
Ганс свободно запоминает таблицы в сотни цифр, что меня поражает больше всего, сколько угодно слов на любых языках и просто бесконечные наборы бессмысленных слогов. Он моментально запоминает на слух любые стихи или музыкальные мелодии. Если захочет кого-нибудь поразить, то потом любой текст прочтет по памяти в обратном порядке – или от середины к началу, от середины к концу, – как вы пожелаете.
В такие моменты я смотрю на него с благоговейным испугом. Он начинает казаться мне роботом, которому придали вполне человеческий вид, даже аккуратно зачесали реденькие волосы, чтобы скрыть раннюю лысину, одели в серый костюм самого модного покроя, – о таких много теперь пишут фантасты. Может быть, под этим высоким лбом с чуть приплюснутыми висками спрятан электронный мозг?
Морис очень заинтересовался Гансом и ведет над ним постоянные наблюдения вот уже шестой год. Он сделал ловкий ход, которым весьма гордится: пригласил Ганса стать его секретарем. Лучшего секретаря, конечно, не придумаешь.
Ганс ничего не записывает, но все запоминает, а потом составляет протокол каждой беседы или опыта. Очень удобно.
И Ганс доволен своей жизнью, хотя иногда и начинает в шутку стыдить Мориса, будто тот его безбожно эксплуатирует. Но жалованье он получает щедрое да, кроме того, частенько подрабатывает, выступая вместе с Морисом и всех удивляя своими феноменальными способностями. Деньги он бережливо копит на старость и станет, наверное, скоро миллионером, потому что одинок, скуповат, не пьет и не курит.
– Кто зарабатывает только на хлеб, сыт не бывает, – рассудительно отвечает Ганс, когда мы с Морисом начинаем подшучивать над ним.
Голова его напичкана пословицами, и он очень любит их приводить кстати и некстати.
Некоторые его странности меня пугают. Ганс может, например, преспокойно сказать:
– Ну, как же вы не помните это место?… Там еще такой зеленый солоноватый забор…
Цвета для него имеют вкус, и звуки тоже он, как уверяет, воспринимает на вкус и в красках. Это помогает ему якобы все запоминать.
А может, он просто выдумывает? Ганс большой фантазер. Если его попросишь куда-нибудь сходить, он подробно и обстоятельно, с массой точнейших деталей, расскажет, что там видел. А потом выяснится, что он вовсе никуда не ходил и ничего не сделал, просто-напросто все вообразил! И уверяет при этом, что такова, видите ли, его натура: он, дескать, постоянно путает реальные события с воображаемыми, и это мешает ему жить. Меня такие штучки бесят, а Морис всегда смеется и поддерживает Ганса.
Морис проводил специально опыты и убеждает меня, что феноменальный Ганс действительно обладает необычным воображением. Ему достаточно лишь вообразить, будто кладет левую руку на край горячей плиты, а в правую зажимает кусок льда, и температура одной руки повышается, а другой понижается сразу на два-три градуса!
Я бы не поверила этому, если бы не видела градусник собственными глазами.
Ганс может ускорить биение своего сердца – для этого ему достаточно лишь представить себя бегущим по улице за автобусом. А зубы он лечит без всякого наркоза: просто представляет сидящим в зубоврачебном кресле не себя, а кого-нибудь другого.
– Хотя бы вас, – галантно сказал он как-то мне. – Это очень отвлекает.
– Благодарю! – засмеялась я. – Вам, конечно, удобно. Хорошо хоть я при этом не испытываю зубной боли…
– А вы потренируйте ваше воображение, – всерьез посоветовал он. – Мне кажется, это доступно всем, только надо тренироваться.
Он ничего не забывает.
Морис иногда проверяет его и, заглядывая в свои записи, спрашивает:
– Скажите-ка, Ганс, какой опыт мы с вами проводили пятнадцатого июня шестьдесят третьего года?
– Пятнадцатого июня? – переспрашивает Ганс и на миг задумывается, морща высокий лоб. – Подождите… вы были в сером костюме… Я сидел против вас у окна. А, мы запоминали таблицу цифр.
– Вы можете ее вспомнить?
– С удовольствием… – И Ганс начинает без запинки сыпать четырехзначными числами.
Морис едва успевает их проверять по своим записям, ошеломленно качает головой и восхищается:
– Ни одной ошибки!
Конечно, при такой необыкновенной памяти любой человек кажется Гансу притворяющимся, если он что-то забыл. Он просто не может себе представить, как это возможно – забывать…
– Ну, а ты что думаешь о нашем госте? – спросил Морис у меня.
– История очень трогательная. Ты должен ему помочь. Это возможно?
Постукивая пальцами по столу, муж задумчиво ответил:
– Слишком мало мы еще знаем о загадочных процессах человеческой памяти. Последние исследования, кажется, внушают уверенность, что мы запоминаем практически все когда-либо привлекавшее наше внимание, только не умеем вспоминать по желанию. Похоже, вся информация, поступающая в наш организм, оставляет где-то в нервных клетках вечный, нестираемый след. Но где? И как добраться до этих записей?
– Для меня нет ничего проще, – горделиво сказал Ганс.
– К сожалению, только для вас. И если бы вы могли поделиться этой чудесной способностью с другими, научить нас все запоминать и в любой момент вспоминать по желанию… Но ведь вы даже не можете рассказать, как это вам удается.
– Да, – смущенно согласился Всепомнящий Ганс. – Я просто вспоминаю, и все. Никаких секретов.
– Очень просто, – насмешливо подхватил Морис. – А как подобрать ключи к памяти Томаса?
– Он действительно сирота? – спросила я.
– Да. Был в сорок пятом году приведен неведомо кем в одно селение возле Сен-Мориса. Крестьяне передали его в ближайший монастырь святого Фомы. Там его воспитывали до пятнадцати лет, потом пристроили куда-то батраком.
– Он и сейчас, похоже, живет неважно, бедняга. Мне его жалко, – сказала я.
– Работает слесарем на бензозаправочной станции. Зарабатывает, конечно, гроши. Женился неудачно, через полтора года жена его бросила. Кажется, попивает, хотя и не признается. Вообще неудачник. А мимо проносится в «кадиллаках» сладкая жизнь, едут богатые дамы и господа. Вот ему и стало казаться, что, может, родители его тоже богатые люди. Хорошо бы их отыскать, получить богатое наследство…
– Откуда ты знаешь? – удивилась я. – Он об этом ничего не говорил. Или ты уже беседовал с ним раньше?
– Нет, мне рассказывал кое-что профессор Рейнгарт. Томас обращался к нему, он и попросил меня заняться этим делом. Старик Рейнгарт опасается, как бы эти навязчивые мысли о наследстве и богатых родичах не переросли в психоз, тогда копаться в памяти Томаса Игнотуса станет поздно. Не разберешься, где правда, а где мечты.
– Ты думаешь, он все выдумал, а на самом деле родился где-то в Швейцарии? – спросила я.
– Конечно, выдумал, – решительно вмешался Ганс. – Женщины на углях. Просто притворяется, будто все забыл.
– Посмотрим.
– Ты хочешь его усыплять?
– Пока нет. Внушаемость у него хорошая: вероятно, легко будет добиться самой глубокой, сомнамбулической стадии. Но с гипноза начинать мне не хочется.
– Почему? – удивился Ганс. – У вас это ловко получается.
– Спасибо за комплимент, но я опасаюсь, как бы он не начал под гипнозом фантазировать вроде вас, уважаемый Всепомнящий.
– Опасаетесь ложных воспоминаний? – кивнул с глубокомысленным видом Грюнер.
Работая вместе с Морисом, он сам уже, по-моему, стал профессором, во всяком случае, научился ловко щеголять научными терминами.
– Вот именно, – сказал Морис. – Если у него эти сны возникают лишь от все нарастающей мании богатых родственников, как бы их не закрепить внушением в его памяти так прочно, что потом и не разберешься, где правда, а где выдумки.
– Значит, вы решили попробовать химические стимуляторы памяти, – кивнул Ганс.
Морис рассеянно посмотрел на него:
– Возможно… Хотя не очень в них верю.
– Почему? Ты же сам мне рассказывал о каких-то «таблетках памяти», изобретенных в Америке? – спросила я.
Морис с шутливым ужасом замахал руками:
– Мои помощники становятся слишком опытными! Если так дело пойдет и дальше, придется мне вас уволить.
Заметив по моему лицу, что его тон меня немножко задел, он поспешил пояснить:
– Ты имеешь в виду сайлерт? Эти таблетки расхвалили для рекламы. Ничего особенного – просто нуклеиновые кислоты из дрожжей. Есть данные, будто они облегчают процессы запоминания и последующего воспроизведения, ко далеко не у каждого…
– С чего же ты тогда хочешь начать свои опыты? – перебила его я, потому что эта научная лекция понравилась мне еще меньше, чем выговор, который он решил ею «подсластить».
– Не угадаете, мои мудрые и многоопытные помощники. Как гласит народная мудрость: «Первая мысль не всегда самая лучшая…»
– Он заразился этой мудростью от вас, Ганс. Так с чего же ты решил начать?
– Пожалуй, с гадания по зеркалу, – неожиданно ответил Морис.
Женаты мы уже больше года, но все никак не могу понять – когда он говорит серьезно, а когда подсмеивается надо мной.
Ганс тоже смотрел на него недоумевающе.
– Что ты задумал? – сердито спросила я.
– Погадать с зеркалом. Ты же видела, у меня в кабинете висит большое зеркало. Старинное, им пользовалась для гадания еще мадам Русико в Париже в шестнадцатом веке, и, как свидетельствуют современники, с большим успехом. Потом оно каким-то загадочным образом попало в ловкие руки известного графа Сен-Жар-мен…
– Я не только видела это зеркало, но мне уже надоело каждый день вытирать с него пыль, – сказала я. – И эти легенды тоже слышала не раз. Ты любишь украшать свой кабинет всякими магическими раритетами и сочинять о них таинственные истории. Скоро он превратится в музей. Вот я доберусь до этого зеркала!…
– Пожалуйста, будь осторожнее с ним! – поспешно сказал Морис. – Это ценный научный прибор.
– Какой еще там прибор! – отмахнулась я.
– Напрасно ты мне не веришь. Я сам порой пользуюсь им, чтобы вспомнить что-нибудь забытое…
– Представляю, как ты сидишь перед зеркалом, словно старуха гадалка!
Грюнер засмеялся.
– И тебя в самом деле посещают видения? – продолжала я нападать.
– Редко, – невозмутимо ответил Морис. – Я слишком скептичен для этого. Но с Томасом, мне кажется, должно получиться. Он человек более эмоциональный и к тому же не лишен суеверий: сказывается монастырское воспитание.
– Хватит надо мной издеваться! – уже серьезно сказала я. – Ты что, в самом деле пытаешься меня убедить, будто веришь в гадания по зеркалу? Это ты-то – старый, закаленный борец с глупыми суевериями?!
– Это не гадание, а одна из форм самогипноза. Ее с древнейших времен используют жрецы, и успешно. Или ты думаешь, будто колдуны и чародеи ухитрялись много веков дурачить миллионы людей лишь путем простого обмана, ловкими трюками? Ошибаешься. Магия предшествовала науке и эмпирическим, опытным путем сделала немало важных открытий: гипноз, внушение и психотерапия, лекарственные травы – все это ведь известно с незапамятной древности. И маги умели превосходно пользоваться своими открытиями.
– Хорошо, с гипнозом и травами согласна. Но гадание по зеркалу! – продолжала я сомневаться.
– Да, тут вы, пожалуй, хватили через край из-за своей тяги к необычному и загадочному, – поддержал меня Грюнер. – Имейте мужество сознаться, дорогой профессор: вы просто решили нас поразить и теперь вынуждены упорствовать, упрямо защищая явную чепуху.
– Ах, вы мне не верите? Не стану вас уговаривать. Завтра убедитесь сами. Как говорится: «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать…»
