Текст книги "В конце пути (сборник)"

Автор книги: Глеб Анфилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Изменение настроения

После работы мне почему-то захотелось пойти к Сене Озорнову. Помню, что тогда у меня было плохое настроение. Такое плохое, что дальше прямо некуда. Мысли копошились мутными обрывками – о том, что вот уже полгода я не вылезаю из провала в своей теории праполя (наверное, вся теория полетит кувырком), о том, что ничего хорошего не выходит с Илой. Она меня не любит. И я ее не люблю. И о том, что нет во мне моей прежней целеустремленности. Я мысленно взглянул на себя сбоку. Идет, нагнув голову, сутулая фигура. Сутулая. И нет в ней сил распрямиться. Да и желания такого нет.

Я пешком взобрался на третий этаж. Дверь была распахнута.

– Отлично! – сказал Сеня. – Привет.

– Здравствуй, – уныло сказал я и подумал про себя, что непонятно, зачем я сюда забрел.

Он потащил меня в свой маленький кабинет. Сразу было видно, что здесь живет изобретатель. Везде светились лампы, что-то гудело. В окно торчали кронштейны лазерных антенн. Он усадил меня и сказал:

– Ну, выкладывай в темпе.

Я произнес первое, что пришло в голову:

– Намерен полечиться у тебя от меланхолии.

– Естественно, – сказал он.

– Почему естественно?

– Я и впрямь хочу тебя вылечить.

– О! Чудак-человек.

– Говори!

Что ж, я непрочь был поплакаться. Потянулся в карман за папиросами, но Сеня сказал:

– Пожалуйста, не кури, потерпи.

"Ладно, – решил я. – Не курить, так не курить". Я в последнее время со многим легко соглашался.

– Так что же стряслось? – поторопил Сеня.

Я начал с того, что тяжело в тридцать лет провожать молодость, и потом в течение пяти минут звучала моя скорбная исповедь. Не дожидаясь ее конца, Сеня стал расшнуровывать мои ботинки.

– Зачем? – спросил я.

– Так надо, – ответил Сеня и стянул с меня правый ботинок. – Говори.

Левый ботинок снял я сам. И одновременно продолжал исповедываться.

– Носки! – скомандовал он. Я понял, что надо снять носки и послушно сделал это, говоря:

– ...ибо мир стал для меня чужим, ибо я не увлечен жизнью, ибо я чувствую себя беспросветно ничтожным. Вот так. – Это были последние слова моей исповеди.

– Все ясно. И очень трогательно. – Сеня подсунул под мои босые ноги алюминиевые пластинки, от которых шли проволочки к усилителю, надел мне на руки маленькие блестящие кандалы, на голову накинул легкий латунный венец и сказал:

– Ты просто забыл кое-какие слова, у тебя в мозгу стерлись некоторые знаки и связи между ними. В общем, надо чуть-чуть подправить твою модель мира.

– Валяй! – сказал я. – Подправляй. Делай, что хочешь.

Он принялся крутить ручки на пульте в углу, и на его бледных щеках появились признаки румянца. Комната, со всем ее ненарядным убранством, обрела неуловимый дух уюта. Стены из фиолетовых сделались сиреневыми.

– Электрические розовые очки? – спросил я, чувствуя легкое пьянящее головокружение.

– Вроде того. Как фамилия твоей Илы?

Головокружение утихло.

– Такая же как моя. А что?

– Нет, девичья. Ты ведь ее приводил ко мне, будучи еще свободным человеком.

– Да, – сказал я, вздохнув, – Круглова. А что?

– Ничего.

Я подумал, что хорошая была пора, когда Ила была Круглова. И еще мне пришло в голову, что Ила, все-таки, до мозга костей Круглова. Конечно, Круглова, и только Круглова. Веселая, взбалмошная Круглова. Мне очень отчетливо вспомнилось, как давно-давно мы с ней приходили сюда, к Сене, как тут было славно, и как Сеня, провожая нас, спросил у Илы ее фамилию – тогда было непонятно, зачем. Пока я размышлял, он придвинул к стенному шкафу библиотечную лесенку и полез вверх. Это выглядело комично, потому что Сеня был довольно толстый.

– Полки защекочут твой живот и ты упадешь! – крикнул я ему. В таком духе я острил в дни своей юности.

– Никогда! – бодро отозвался Сеня, протянул руку, достал сверху какую-то коробочку и неуклюже, но лихо спрыгнул.

– Вот она, – сказал он, показывая мне вынутую из шкафа коробочку.

– Кто она?

– Твоя жена.

– Почему? – глупо спросил я.

– Здесь ее модель мира пятилетней давности. Но это хорошо, что она такая старая. В ней – сплошная молодость.

– Вот оно что! – Во мне зашевелился червячок ревности.

"Какого черта!" – подумал я, ибо вот уже два года ни разу ни к кому не ревновал Илу. Даже к Зяблику.

– Когда ты приводил ее ко мне, я ее незаметно списал. Помнишь, она надевала игрушечный кокошник и вертелась перед зеркалом? Это был хитрый кокошник. От него шли провода вот сюда...

– Ты, по-моему, врешь, – прервал я Сеню и тотчас успокоился, ибо подумал, что скрытный Сеня имеет обыкновение говорить чистую правду. И вспомнил, что я тоже от нечего делать примерял этот самый кокошник.

Тем временем Сеня открыл коробочку, вынул серебристую лепешку с записью Илиной модели мира, тщательно завернутую в прозрачную пленку, и стал аккуратно разворачивать ее.

– Осторожнее! – сказал я.

– Не бойся. – Он взял развернутую лепешку за края и вставил ее в черную штуку, похожую на почтовый ящик, на котором вместо таблички с объявлением о часах выемки писем находился черный стеклянный экранчик. Тотчас на экранчике запрыгали светящиеся точки и линии.

– Это двумерная развертка спирального обхода ее модели мира, – сказал Сеня. Он повернул что-то сбоку почтового ящика, и линии понеслись с космической скоростью, сливаясь в сплошное световое месиво, как в испорченном телевизоре. – Конечно, тут не вся ее память, но главное есть. Скорость развертки я поставил самую удобную для восприятия.

– Забавно, – сказал я и, опасаясь, что он пустится в объяснения, спросил: – ты понимаешь, что означает эта свистопляска?

– Нет. Никакой расшифровки пока нет.

"Вот и хорошо", – подумал я. Но Сеня продолжал:

– Впрочем, иногда достаточно эмпирического анализа. Кое-что, например интегральные гиперзнаки настроений, можно выделять, усиливать и даже передавать по радио, – он ткнул рукой в антенны, выставленные за окно. – Ты знаешь, что человек слышит кое-какие радиочастоты?

– Ну-ну, – отозвался я неопределенно, потому что ничего такого не знал. И тут мне показалось, что происходящее смахивает на вивисекцию, причем я и копия памяти Илы – подопытные кролики. Но я почему-то не злился, а, наоборот, испытывал благодушное настроение.

В самом деле, смешно: босой, орошаемый какими-то импульсами, в кандалах и венце, я сижу и смотрю, как бессмысленными пятнами мелькают передо мной моя жена, ее память, ее мир, разложенный на дискретные части, скопированная и расчлененная на эти самые интегральные знаки душа ее – душа той самой женщины, с которой я неделю тому назад расстался из-за идиотской ссоры. А рядом хлопочет трудолюбивый Сеня Озорнов – устроитель водевиля.

– Слушай Сеня, – сказал я, – объясни, пожалуйста, зачем идет этот дурацкий кинофильм. И вообще, почему я одет в эти доспехи.

– Так надо. Я же лечу тебя от меланхолии.

– Не вылечишь! – сказал я весело.

– Вылечу. Ты уже отрегулирован по отличному образчику себя самого пятилетней давности. – Он снял с меня венец, сдернул с рук кандалы и ногой пододвинул ботинки. – Обувайся!

Я обулся. Дырочки в ботинках лукаво подмигивали мне.

– А теперь – вниз. Там где-то должна бродить твоя Ила. Я ее приманиваю телепатическим вызывателем. – Он похлопал рукой по почтовому ящику, где что-то пульсировало и гудело. – В данной ситуации это лучше, чем телефон. Я ведь и тебя так вызвал, потому что Зяблик сказал, что ты впал в хандру.

– Ладно, – сказал я. – Пока. Спасибо. – И быстро пожал ему руку.

Когда я спускался, он крикнул сверху:

– Послушай!

Я остановился.

– Если она будет там, ты мне позвони... И это... – он запнулся, – может, вместе поужинаем где-нибудь? Я бы рассказал... Ты понимаешь, кажется, я чему-то научился. Тут, видишь ли, электромагнитная реставрация прежних моделей мира... Разумеется, если есть копии... Это, видимо, очень здорово совмещается с накопленным опытом...

– Ладно! – крикнул я, потеряв терпение, – Скоро поговорим, я позвоню в любом случае! – И вылетел на улицу.

...Был легкий морозец, пухлые снежные коврики, утоптанные тротуары. Народу было мало. Илы не было. Я быстро прошел к ближнему скверу, в котором мы сидели пять лет тому назад, прежде чем подняться к Сене Озорнову. Тогда мы были втроем: Ила, я и Зяблик. И как раз в тот вечер получилось так, что Ила предпочла меня Зяблику... Да...

А сейчас в сквере было пусто. Ни души. Я вымел перчаткой скамью и сел. И подумал, что Сеня, со своим ящиком-вызывателем, наверное, подшутил надо мной. Впрочем, такое было совсем не в его характере. Может быть, он просто не в себе? Уж больно нелепой казалась мне теперь вся эта его прикладная электронная мистика с раздеванием.

Я автоматически потянулся за папироской. Но взяв ее, помял в пальцах и бросил. Курить не хотелось. Бросил папиросу и подумал, что напрасно я начал курить. Держался до тридцати лет и вдруг начал.

Все-таки я не уходил. Никак не мог отделаться от ощущения ожидания. Начертил на снегу свое функциональное уравнение и несколько минут созерцал его. Пришло в голову, что, пожалуй, стоит воспользоваться идеей Колодина о дискретности четвертой производной. Стоп!... И решать методом Брука!... Мысль моя заработала остро и четко. Именно Брука! Все это можно сделать потом, важно не забыть. Я вынул записную книжку и вывел на обложке большими буквами: "Колодин – дискретность – Брук". И прикинул в уме первые выкладки – чуяло мое сердце, там не будет этой проклятой бесконечности, которая завела в тупик мою идею... Жизнь!..

...Ила приехала на такси. Хлопнула дверца, машина укатила. Она стояла возле сквера. Я побежал к ней, схватил ее, закружил. А потом был, конечно, поцелуй. А потом Ила, не отрываясь, смотрела на меня, тянулась ко мне, гладила мое лицо...

– Я почему-то знала, что ты здесь, – это было первое, что она сказала. Тихо-тихо. И еще тише: – Мне захотелось прийти сюда, как тогда... Помнишь?..

...Утром я вспомнил, что так и позабыл позвонить Сене Озорнову.

Двойная петля

Двое, склонясь над столами, писали что-то на листах бумаги. Курили, перебрасывались короткими фразами: «Дай-ка линейку...», «Вот собачий интеграл...». Третий сидел рядом и ждал. Сидел и смотрел на работающих. На маленького с розовым рямянцем Юру Бригге. Тот, задумавшись, жевал во рту спичку, тер безымянным пальцем переносицу, с сердитым вопросом «Монография Ермакова есть у нас?» бросался к книжному шкафу. И на невозмутимого Сашу Гречишникова, который спокойно низал бусины математических символов в строки вычислений. Иногда Саша переставал писать и думал, оперев голову на руку. И снова писал, и листал тетрадку, на обложке которой было выведено: «М. Рубцов. Волны бытия. Теория и принцип эксперимента».

Это длилось уже с час, а то и больше. А до этого было бурное объяснение: Юра Бригге и Саша Гречишников никак не могли согласиться с выводом Мая Рубцова о реальной осуществимости эффекта виртуальной петли и умножения тел. Теперь они собственноручно пересчитывали, проверяли, повторяли шаг за шагом всю цепочку рассуждении Рубцова. Это было интересно и важно, ибо близко примыкало к теме собственной их работы. По достигнутой договоренности Маю надлежало молчать.

Юра поднялся, объявил физкультпаузу и начал подпрыгивать, высоко закидывая пятки. Саша сказал:

– Не мешай, ты трясешь мне мозги.

– Было бы что трясти... – пробурчал Бригге, но прыгать перестал. Это был обычный стиль их общения.

Май вспомнил Юру в другой обстановке, на университетских соревнованиях по плаванию. Перед заплывом он точно так же прыгал, самоуверенно обещал сдать на первый разряд, но не дотянул на стометровке брассом двух секунд. Было грустно видеть его огорченным и надутым. Он уверял тогда, что "неровно начал и совсем не устал".

– Слушай-ка, кузнечик, – сказал Саша Юре, – ты не помнишь ответа Малышева на третье возражение Саде?

– Он нормировал функцию бытия и доказал, что интеграл обобщенной причинности не расходится, а сходится.

– К чему?

– Кажется, к двум пи-тета.

– К пи-тета, – поправил Май.

– Ты обязан молчать, – сказал Саша.

– Именно, – подтвердил Бригге.

– Ладно, действуйте. – Май покорно умолк.

Саша писал свои круглые буквы и чуть-чуть улыбался. Май вспомнил, что он всегда улыбался, углубляясь в работу. Вот так же он пять лет назад готовился в читалке к семинару. Там, в читалке, к Саше однажды подошла милая девушка оказалось, это его двоюродная сестра Лита, она училась на факультете журналистики, на первом курсе... Май с досадой подумал, что вот уже две недели он не виделся с Литой и даже позволял себе хамски отвечать на ее звонки. Последний раз они были вместе на новоселье у Бригге. Было славно – пили пиво, ели какие-то замысловатые слоеные пироги. Лита все время касалась Мая локтем... Немного захмелевший Бригге по обыкновению много болтал о всякой всячине, в том числе почему-то о пророческом даре, приведя в пример какого-то старичка-дальневосточника, предсказавшего день и час падения Сихоте-Алиньского метеорита. За это старичка будто посадили как паникера, но потом, после падения метеорита, выпустили. И якобы теперь старичок работает сторожем в магазине, предсказывает дни ревизий, за что директор его весьма ценит.

Отчетливо вспомнилось, как Саша тогда изрек: "Это по твоей части, Май встречные потоки времени". А Лита сказала: "Ну, понесли!" и обещала написать о них фельетон "Мракобесы в тоге ученых", и еще заявила, что их надо "вовремя остановить и поправить", а то они "совсем оторвались от сегодняшнего дня".

Он, Май, на это мечтательно ответил, что и вправду хотел бы оторваться от сегодняшнего дня... Оторваться от сегодняшнего дня... В общем, хороший был вечер... А после него сразу пришла в голову идея петли и умножения. И началась эта жуткая круглосуточная работа. И вот ее итог – тетрадка, которой, разумеется, не верит Барклай. Да и не только Барклай, а и Бригге, и Гречишников тоже. Впрочем, у Мая есть уже и кое-что сверх тетрадки...

– Кажется, все, – сказал Саша. – У тебя как, Юрий Львович?

– У меня давно все, – сказал Бригге, – вернее, почти ничего не осталось...

– Подождем. – Саша закурил и шагнул к окну.

Бригге доделал оставшиеся преобразования, засунул в рот спичку и чуть было не зажег ее вместо папиросы. Быстро отдернул поднесенный огонек от торчащей у самого рта спичечной головки:

– Фу ты, чорт! – И выплюнул спичку.

– Ну? – спросил Саша.

– Я пока не нашел ошибок. Надо повнимательнее посмотреть дома.

– Ошибок нет, – сказал Май.

– Я тоже не нашел, – сказал Саша. – Выходит, ты гений. Или где-нибудь все-таки есть ошибка.

– Я, наверное, гений, – сказал Май. – Вместе с вами.

– Может быть, – задумчиво сказал Саша. – Во всяком случае, здорово! Тебе надо переходить сюда, в Институт пространства.

– Рано, – сказал Май.

– Лютиков тебя с радостью возьмет, – сказал Бригге. – Он любит этакие упражнения, я ему кое-что рассказывал.

– Рано, – повторил Май.

– Смотри, Барклай ведь затопчет и спасибо не скажет.

– Не затопчет... – Май вытащил из нагрудного кармана и положил на стол двадцатикопеечную монету. – Ребята, вот этот двуривенный вчера раздваивался.

– Врешь! – в один голос воскликнули Саша и Юра.– Документировал?

– Не успел. Я этого не ожидал. И вышло всего на полчаса. Я только закончил генератор сопровождающего поля...

Осторожно брали друг у друга монету, рассматривали, Бригге неизвестно зачем прикусил ее.

– Настоящая, – усмехнулся Май. – Никель как никель.

В лицах было недоверие и внимание. Саша осторожно спросил:

– Ты не разыгрываешь нас. Май Сергеич?

– Нет.

– А если была галлюцинация? – спросил Бригге.

– Нет, – сказал Май. – Это была правда.

Саша чуть исподлобья, с задумчивой пристальностью смотрел на Мая, Бригге выглядел растерянным, жевал очередную спичку.

– Не верите, – сказал Май. – Ну и леший с вами. Я все равно сумасшедший от радости. Ребята, у меня же огромная камера! Пропадает два кубометра... – Опять было молчание... – Ну, пора на работу. Надо ведь, чтобы вы поверили... – Он пожал им руки и они ответили рукопожатиями, в которых он почувствовал настороженное доброжелательное замешательство: им было неловко не доверять ему. Появляется Двойник

К себе, в Институт пустоты Май явился в неплохом настроении. Насвистывая, поднялся по лестнице. В лаборатории сидели вычислитель Климов и инженер-монтажник Иосс. Май, впервые за последние две недели, посмотрел на них приветливо и сказал:

– Привет пустоведам!

Иосс улыбнулся и кивнул, а Климов сидел с непроницаемым лицом.

– Вы не поняли, как я смешно сострил, Климов? – спросил Май. – А ведь это здорово: пустоведы. Рифмуется с "дармоеды". Я только что догадался, что мы все пустоведы, а не структурные вакуумщики. Отличное слово...

– Трепло, – обиженно сказал Климов, когда Май ушел в свой кабинетик, – что это его прорвало?

– Нет, ничего, – сказал Иосс. – "пустоведы", это ничего.

Потом где-то что-то стукнуло, и дверь в кабинетик Рубцова приоткрылась.

– Хулиганство! – заорал оттуда Май. – Опять распахнули дверь! Я же прошу...

Иосс встал, прикрыл дверь и сказал:

– Рубцов стал совсем психопат, бедняга. То угрюмый, то веселый, то бешеный.

– Да, – согласился Климов и шопотом добавил. – Пора его убирать с этой работы.

– Так уж и убирать, – проворчал Иосс. – Кажется, он что-то придумал и работает, как вол.

Минут пять они сидели молча. Иосс копошился с наладкой инжектора, Климов заново пересчитывал трафаретную схему синтеза квазиструктурного вакуума. Вдруг в комнатке Рубцова раздался гром. Именно гром – нечто протяжно рокочущее, ничуть не похожее на хлопок газового взрыва, или треск, или какой-нибудь удар. Был низкий грохот, не очень громкий, скорее приглушенный. Он длился, наверное, около двух секунд.

Климов и Иосс бросились в комнатку Рубцова.

Май сидел за пультом установки сгущения вакуума. Рядом на полу лежал контейнер с жидким азотом. Из его отверстия поднимался белый пар.

– Что случилось? – спросил Климов.

Рубцов, ошеломленный, ничего не ответил. В комнату ввалился парень из внутренней охраны:

– Пожара нет?

Май показал на камеру:

– Звук шел оттуда. Я попал в большой прогноз.

– Какой прогноз? – спросил Иосс. Но Май опять не ответил.

– Н-да... – протянул многозначительно Климов и подошел к камере.

– Погодите! – остановил его Май и бросил парню из охраны. – Быстро сбегайте за врачом.

Парень с готовностью убежал.

– Хоть обесточьте установку, – сказал Маю Иосс.

– Нет, нет! Нельзя! Ни в коем случае! – крикнул Май.

– Почему?

– Нельзя обесточивать, идет опыт, – деревянным голосом сказал Май и начал отворачивать гайки наружных запоров на двери камеры.

Климов пожал плечами.

– Какая-то чушь, ничего не понимаю, – сказал Иосс, принимая от Мая гайки и складывая их на стол.

Отвернув последнюю гайку. Май потянул на себя толстую дверь камеры. В это время вернулся парень из охраны, за ним семенил институтский врач.

– Вот! – задыхался парень. – Уже открывают...

– Ладно-ладно, – сказал врач. – Не волнуйтесь.

Май продолжал тянуть ручку. Камера приоткрылась. Там на маленьком пластмассовом стульчике в неестественной скрюченной позе, положив голову на ладони, сидел человек, который то ли спал, то ли был без сознания.

Руководящая роль перешла к врачу. Он протиснулся в камеру, осторожно взял сидящего за плечи и вздрогнул: ему померещилось, что рядом сидит еще что-то, зыбкое, расплывчатое, почти невидимое. Врач усилием воли сбросил наваждение, перевел взгляд на человека, вынес его, положил на пол. Склонился, начал массировать шею и виски, приговаривая:

– Ничего, ничего... нормально... никаких ран, маленький шок.

Май ползал на коленях. Мешая головой врачу, вглядывался в лицо лежащего. Тот открыл глаза, пошевелил головой.

– Все! – тихо промолвил Май, вскочив на ноги. – Эксперимент окончен. – Он закрыл камеру и завинтил гайки.

– Эксперимент еще не начат, – сказал лежащий человек. Голос был тихий и очень похожий на голос Мая. Потом он сказал: – Привет пустоведам!

– О, боже, – прошептал Май.

Лежащий поднялся. Климов, Иосс, врач и парень из охраны не верили своим глазам. В том, кто был вынут из камеры и теперь пришел в себя, они увидели Рубцова. Второго Мая Рубцова! Смотрели, ошарашенные, то на одного Мая, то на другого.

– Да-да, так-то, – сдавленно проговорил Май, придвигаясь к Двойнику. – Вот что значит попасть в большой прогноз!.. – Глаза его были воспалены. Обращаясь к Двойнику, спросил. – Что будет дальше?

Двойник ответил не сразу. Он запахнул и разгладил помятый халат, на котором, как и на халате Мая, не хватало средней пуговицы. Спокойно, словно вспомнив, сказал:

– Сейчас они побегут рассказывать начальству о том, что случилось, но оставят здесь парня из охраны.

– Мне идти с ними? – спросил Май.

– Нет, ты оставайся, пока.

Иосс, оправившись от первого удивления, спросил:

– Что происходит, Рубцов?

– Не обращайте внимания, это игра, – сказал Двойник.

– Действительно, надо доложить Барклаю, – нервно сказал Климов. – Пойдем, нужен свидетель, – обратился он к Иоссу, а охраннику сказал; – Вы побудьте здесь.

Они ушли, пятясь и оглядываясь. Врач, которому явно было не по себе, ушел вместе с ними. Парень, ни жив ни мертв, стоял в дверях.

Двойник сел за стол, жестом пригласил Мая сесть рядом, тихо сказал:

– Пустоведы обомлели.

– Еще бы! В том числе и я. В камеру – завтра?

– Разумеется, по прогнозу.

– Кто садится? – спросил все еще ошеломленный Май.

– Идиотский вопрос, – улыбнулся Двойник, – но, кажется, я его задавал.

– Да-да, конечно, – быстро сказал Май, – я.

– Теперь ты отсюда быстренько уйдешь, а я постараюсь убедить пустоведов, что это была галлюцинация. Так надо на первых порах.

Май снял халат.

– Куда мне идти?

– Сперва пройдись, натвори глупостей, – Двойник спрятал халат Мая в ящик стола. – Потом к Лите, подготовь ее и попроси устроить эффектную публикацию. Да, извести Сашу и Юру, пусть они освободят вечер, впрочем, лучше я им позвоню.

– Хорошо, – прошептал Май. – А этот парень пропустит меня отсюда?

– Я его подзову, и ты быстро уберешься. Через проходную не ходи, выпрыгни в окно на первом этаже в переднем коридоре, – он повысил голос. – Эй, друг, пойди-ка сюда!

Парень боязливо двинулся к столу. В это время Май сорвался с места и выскочил в дверь. Появляется Барклай

– Стоять! – крикнул Двойник, когда охранник рванулся за убежавшим Маем. Стоять!

Приказ был тверд и убедителен. Парень в нерешительности замер. Двойник сказал:

– Подойди!

Парень послушно подошел. Он повиновался, как под гипнозом.

– Зачем вы вообще здесь торчите? – спросил Двойник.

– Исполняю приказ, – пролепетал парень.

– Какой приказ?

– Охраняю вас... двоих.

– Вы умеете считать до двух?

– Умею.

– Сколько человек находится перед вами?

– Один, – сказал парень, – а второй...

– Так вот, – перебил Двойник, – на работу, тем более в охрану, надо являться в твердом уме и здравом рассудке. Если двоится в глазах, следует оставаться дома. Вам ясно?

– Ясно, но...

– А теперь вы свободны. Ступайте.

Парень ошалело посмотрел на Двойника, неуклюже повернулся и ушел. Двойник встал, проверил гайки на запорах камеры. Снова сел за стол, открыл папку с бумагами. В дверь постучали.

– Войдите! – крикнул Двойник. Вошли Климов, Иосс и профессор Барклай.

– Здравствуйте, Май Сергеевич, – сказал профессор. – Что у вас тут происходит?

– Здравствуйте, Федор Илларионович, – сказал Двойник и показал на листы бумаги, лежащие на столе. – Вот, разбираюсь в диссертации Элькинда. – Он вел себя как на традиционных утренних обходах шефа. – У Элькинда, на мой взгляд, есть одна любопытная идейка, правда, пока без физики, чисто математическая. Он протянул профессору исписанные листы.

– Ага! – протянул неопределенно профессор, уткнулся на секунду в поданный лист и вопросительно взглянул на своих спутников.

После непродолжительной паузы Климов спросил:

– Товарищ Рубцов, где ваш двойник?

– Что такое? – Двойник сделал вид, что не понял вопроса.

– Извините, товарищ Рубцов, – сказал Климов, – десять минут назад мы все, и вы в том числе, участвовали в весьма странном событии. Из этой камеры был вынут человек, который оказался вашим двойником...

– О! – перебил Двойник и усмехнулся. – Я же вам сказал, что это была игра. Шутка! Забудьте о ней.

– Какая к черту шутка! – вскипел Климов. – Бросьте вы мудрить, Рубцов.

– Хорошо, прошу прощения, – улыбнулся Двойник, – я не думал, что вы до сих пор не поняли...

– Чего не поняли? – воскликнул Иосс.

– Тише, тише! Не надо было меня называть психопатом и пророчить мне увольнение, у меня ведь очень острый слух. – Он с укоризной посмотрел на Климова. – Вот я в отместку и дал вам маленький сеанс массового гипноза. Я не думал, что вы его так болезненно воспримете и побежите жаловаться шефу. – Он повернулся к Барклаю. – Извините меня, Федор Илларионович, я верно переборщил, начитавшись Чандрасекара.

Иосс сказал:

– Но ведь был гром, и прибежал парень из охраны, и врач...

– Для завязки я, действительно, слегка погромыхал этим футляром, – Двойник показал на жестяную оболочку из под малого уплотнителя, – вот и сбежался весь коридор. – Он посмотрел на Иосса. – Пожалуйста, больше не называйте меня психопатом, тем более, что это отчасти верно. И не стоит по пустякам кляузничать.

– Тьфу ты! – махнул рукой Иосс. – Характер же у вас!

– Похоже на хулиганство, – промолвил профессор. – Хулиганство в стенах научного учреждения.

– Федор Илларионович, – быстро заговорил Двойник, – если у вас есть полчаса, я прошу вас снова выслушать мою теорию. Это очень важно. Уверяю вас, все возражения мне удалось снять, выводы получаются удивительнейшие...

– Прошу прощения, Май Сергеевич, – резко перебил Двойника профессор, – мое мнение о вашей галиматье вы знаете. И в моем отделе никаких, понимаете ли, никаких, разглагольствований об этом не будет. Че-пу-ха! В другом месте, профессор широким жестом показал Двойнику на дверь, – в другом месте, хотя бы в столь любимом вами Институте пространства, можете болтать сколько угодно, но без ссылки на наш институт и мой отдел!

– Понятно, – сказал Двойник, – а жаль... Было бы проще... Впрочем, иначе и быть не может...

Барклай величественно направился к двери, но, не дойдя до нее, обернулся.

– И наконец, настоятельно прошу вас. Май Сергеевич, больше не фокусничать. Здесь вам не цирк, а Институт изучения пустоты.

Двойник чинно вышел вслед за профессором. В коридоре сел за столик с телефоном, набрал номер:

– Гречишникова... Это Май второй, даже не знаю как себя назвать... Получилось раздвоение и возврат... В общем, Саша, дело сделано раньше, чем можно было предполагать... К вечеру увидишь, будь свободен... Скажи Бригге... Убедишься...

Климов, проходивший по коридору, услышал последние слова этого разговора. Ему стало тревожно и обидно, что он пропустил мимо ушей начало. Дал себе слово впредь не допускать таких промахов.

Как зафиксировал Климов, ровно в час Рубцов отправился обедать. Он сидел за одним столиком с девушками из машбюро и вел себя весело и непринужденно.

В час сорок Рубцов вернулся в лабораторию. Проходя через комнату Климова и Иосса, проговорил:

– Привет пустоведам. Да здравствует, черная магия!

Потом заперся в своем закутке, и оттуда время от времени слышались стуки, скрежеты, шипение и другие звуки, на которые Климов и Иосс уже никак не реагировали, потому что звуки были обычными. Ничего из ряда вон выходящего.

Около двух часов был еще один телефонный звонок. Климов поспешил подойти. Голос, похожий на голос Рубцова, попросил Рубцова же. Климов подозвал Двойника, на этот раз сумел подслушать все его ответы, но был разочарован. Разговор состоял из совершенно пустяковых фраз:

– Что поделаешь, жди... Явится примерно в три... Не хотел тебя волновать... Привет Лите... В пять приеду.

В четыре тридцать Двойник отправился домой. Он ушел из института через проходную, аккуратно повесив на щит ключ от своего кабинетика и предъявив вахтеру пропуск – точно так же, как это всегда делал Рубцов. Климов находит газету

Вскоре после ухода Двойника Климов проскользнул в проходную и, воровато оглянувшись, снял со щита ключ от кабинета Рубцова. С нарочито скучающим видом продефилировал по коррндору, не обратив внимания на вопросительный взгляд собиравшегося домой Иосса, щелкнул замком и очутился в закутке Рубцова.

В комнатке был идеальный порядок. Пульт установки сгущения был закрыт передвижным стеклом. Установка была включена. На пульте за стеклом светились оранжевые глазки контрольных неоновых лампочек.

Климов попытался выдвинуть ящики стола – не вышло, они были заперты. Потерпев эту неудачу, Климов присел на стул, перевел дух и услышал тонкий, дрожащий, лучше сказать, булькающий, свист. Он был очень тихий, и было неясно, откуда идет. Климов встал и принялся вертеть головой. Бесшумно, на цыпочках ходил по комнате, приседал, выпрямлялся. В конце концов направился к задней стороне пульта. У самого пола увидел ящик, который тоже был заперт. Климов примерил к замку ключ от двери в кабинет, и ключ подошел. Выдвинув ящик, увидел то, что свистело и булькало – черный прибор, стоявший на дне ящика.

У прибора была перфорированная крышка, сквозь нее виднелась большая слабо светящаяся генераторная лампа. Вокруг теснились блоки микромодулей. Судя по виду, это был коммутационный генератор, вырабатывающий несколько десятков или даже сотен стабильных эс-ве-че-гармоник. Климов никак не мог понять, зачем такое устройство понадобилось в установке сгущения.

Наклонил генератор и в нижней части его увидел шкалу с цифрами, означающими явно не мегегерцы, так как шкала была проградуирована в двенадцатиричной системе. Рядом со шкалой красовался символ "Т", тщательно и красиво выведенный белой эмалью. И тут же был вмонтирован маленький осциллограф. На его экране сияла ярко-зеленая фигура, похожая очертаниями на канцелярскую скрепку: Климов опустил прибор на место. Потрогал шлейфы. Один, тонкий, вел от генератора вверх, к пульту, другой, толстый, к установке. И вдруг его нестерпимо потянуло выдернуть этот толстый шлейф, вырвать, нарушить таинственную работу Рубцова! Работу, о которой тот ни слова не говорил своим ближайшим коллегам и которую вел, наверное, без ведома шефа.

– Андрей, где ты? – громко спросил Иосс, внезапно вошедший в комнату. Климов вздрогнул, поднялся.

– А что? – спросил вибрирующим голосом.

– Ты занимаешься свинством, лезешь в чужую работу, черт знает что, сказал Иосс, – давай, выходи!

Иосс приблизился, когда Климов толкнул ногой крышку, и ящик захлопнулся. Но тут же почему-то Климов нагнулся и открыл ящик. Снова засвистел, забулькал черный генератор, замелькала зеленая петля на экранчике. В ящике ничего не было, кроме прибора. Только сбоку в щели лежала свернутая трубкой газета. Климов вытащил газету.

– Зачем это тебе понадобилось? – сказал Иосс. – Подло же!