Текст книги "В конце пути (сборник)"

Автор книги: Глеб Анфилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– И в итоге провал! – не вытерпел я.

– Нет, не провал. Откуда ты выдумал провал? Все правильно и хорошо.

– И громовская оценка – хорошо? И ошибки, которые ты допустил нарочно хорошо?

– Стой, стой, – сказал Рубен. – Ты, наверное, хочешь, чтобы тебя только хвалили? – Он повысил голос. – Этого ты хочешь?

Я молчал. Он заговорил тихо:

– Последнее время мне, Сережа, стало трудно с вами. Уж больно вы расхвастались. У вас какое-то доделочное настроение. Будто чуть подправить – и проблемы решены. А они только поставлены. И Громов прав, и Кудров прав. Ты, пожалуйста, расскажи это Рашидову и Алле. Хороший урок. – Он помолчал. – И мне тоже урок.

Я тянул кофе и чувствовал, что успокаиваюсь.

– Делает дело не тот, кто доволен достигнутым, а тот, кто недоволен, сказал Рубен.

Наверное, это восточная пословица.

– Между прочим, – закончил он, – Кудрова я постараюсь пригласить к нам постоянным консультантом.

...Шагая к себе на Разъезжую, я уже не чувствовал досады. Падал мокрый снег, дома светили разноцветными окнами. Я снова унесся в мечты. Я смотрел на прохожих – скромных и важных, спешащих и неторопливых, добрых и злых... Все разные! Что будет, если дать им возможность связаться нашим механизмом перемещения чувств! Захочет человек – и включится в зрение, в слух, в мысль всех, кто этого пожелает. Заболеет, потеряет сознание летчик в самолете – чьи-то добрые и уверенные руки возьмут на себя управление. Руки с Земли! Постоянная, беспрерывная взаимопомощь...

Может быть, получится иная, новая природа разумной жизни? Может быть, это безмерное обогащение личности?.. Кто знает!.. Какие-то новые, никогда не бывалые отношения. Впрочем, это пока фантазия чистой воды... Рубен морщится от таких разговоров...

Желторотый я все-таки.

Радость действия

– Скучно сидеть тут с тобой, – сказал Юра, – когда на дворе текут искристые ручьи, и пахнет весенним ветром, и девушки ежеминутно хорошеют, и можно поиграть с ними в настольный теннис. Ты не согласен со мной!

– В том, что тебе скучно со мной сидеть! – переспросил я.

– Именно, – подтвердил он.

– Нет, не согласен, – ответил я. – Тебе должно быть со мной интересно.

Я, конечно, знал, что он сейчас удерет из лаборатории, но мне хотелось задержать его. Поэтому я продолжил разговор:

– Ты, мне кажется, сегодня больше бездельничаешь, чем работаешь. В работе не бывает скуки. Помнишь, как ты кипел вчера!

– Возможно, ты прав, Джек, – ответил он. – Но какое тебе до этого дело!

Я не обратил внимания на его невежливость и сказал:

– Углубившись в работу, ты найдешь гораздо больше радости, чем там, за окном.

– Откуда тебе знать!

– Ведь мы с тобой решаем любопытнейшую задачу, – настаивал я. – От наших расчетов зависит судьба большого строительства.

– От твоих, это будет вернее.

– От наших, – повторил я. – Вчера ты дал идею, которая стоит недели моих вычислений.

– Чепуха, – сказал он. – Таких идей у всех вагон. Важно считать.

За окном послышался смех, удары ракеток о мячи.

Снизу в стекло брошена горсть песка. Этим детским способом вызывает Юрия его подружка Рита из лаборатории профессора Дитриха. Юра заторопился:

– Прости, Джек, мне пора.

Он вихрем вылетел из комнаты. На прощание бросил мне:

– Между прочим, вчерашняя идея пришла мне в голову на танцплощадке. Учти и запомни!

Наверное, так и было. Только напрасно он сказал это.

Что ж, мне не остается ничего другого, как в одиночку думать о водоснабжении второго яруса жилого плато, сооружаемого на месте и из материала Гималаев. Обводнять его решено путем конденсации атмосферного пара, и мы с Юрием под руководством доцента Кислова ищем оптимальный вариант размещения конденсационных станций. Вчера Юра предложил вести вычисления, наложив на изокордическую координатную сетку функции Грина-Мартынова. Это и есть его идея. И когда я сделал наложение, давно искомые точки стали определяться быстро и однозначно. Кислов был в восторге. Он назвал Юру "нестареющим вундеркиндом".

И вот я считаю. Чтобы высчитать одну координату надо возиться минут пять. Я считаю, а он болтается там за окном. Я уже отсчитал три точки, а он и не думает возвращаться. Мне немножко обидно, но я добросовестно считаю. А что делать! Такова участь всех, подобных мне.

В окно влетает мяч, и вслед за ним Юрин крик:

– Джек, попытайся выкинуть мяч, будь любезен! Я сыграю еще пару партий, не больше, Джек, честное слово.

Мне это сделать нелегко. Я шарю под столом, под пультом. Рука плохо слушается. Все-таки нашел мяч и бросил в окно.

Юра кричит:

– Спасибо, милый Джек! Ты очень добр.

И негромкий голос Риты:

– Джек тебя слушается, как собачонка.

Напрасно она это сказала. Вероятно, она не знает, что у меня острый слух.

Я опять считаю. Южные точки даются труднее. Число параметров тут около восьми тысяч, по ходу дела приходится проверять сходимость интегралов. Ничего, зато работа стала интереснее. Вот эта математическая запутанность, эта паутинная логика и твердая, как алмаз, неизбежность решения, эта кристальная абстракция, эта стройность, точность – прекрасны. Математика по-настоящему прекрасна, – думаю я.

– Она прекрасна! – кричит, вваливаясь в комнату, Юрий.

– Математика? – спрашиваю я.

– Нет, Джек. Весна... и Рита.

– Очень может быть, – говорю я. – Ты знаешь мое отношение ко всему такому.

– Бедный Джек, – говорит Юра. – Добрый, верный Джек.

Ну что мне ответить? Теперь у него просто хорошее настроение. А мне грустно. Я продолжаю считать.

– Брось-ка считать, Джек, – говорит Юра. – Ты, наверное, устал. Давай поболтаем.

– Ты ведешь себя легкомысленно, – говорю я. – Времени осталось немного.

– Успеем! – говорит Юра. – Подумаешь!

– Что скажет Кислов! – говорю я. – Тебе еще надо поразмыслить об этом висячем озере.

– Хорошо, Джек. Уговорил. Ты становишься невыносимым моралистом.

Он придвигает к себе какой-то журнал и шуршит страницами. А я старательно считаю. Проходит минут пятнадцать – Юра бросает журнал и садится на подоконник.

– Не могу, Джек, – говорит он. – Я дурею от этого запаха.

– Это же самовнушение, – отвечаю я. – Ты распустился. Потерял самодисциплину. Раньше ты не был таким.

– Да. Ты этого не понимаешь, – медленно говорит он.

– Судя по всему, ты влюблен, – говорю я.

– Ты, как всегда, прав, – говорит он.

– Но это не должно мешать работе, – говорю я.

– И опять ты прав. До омерзения прав.

– В свободное время я постараюсь понять тебя, понять, почему я прав "до омерзения".

– Зря, Джек. Не старайся.

Он вздыхает, слезает с подоконника, крутит указатель картотеки. Он, видимо, хочет заставить себя взяться за дело – хочет и не может. Он совсем разлажен, глупо опьянен, лишен работоспособности. Я рискую задать ему вопрос из тех, что обычно раздражают людей:

– Скажи мне, Юра, почему любовь мешает тебе быть цельным и целеустремленным?

– Ого! – улыбается он. – Вопрос, достойный мудреца-созерцателя. Ты делаешь успехи, Джек.

– Ты ответишь на него?

– Нет, – говорит он. – Я не смогу добавить ничего к тому, что написано в тысячах книг, которые ты, конечно, читал.

– Судя по книгам, все объясняется инстинктом.

– Видишь, ты знаешь сам.

– Но ведь это так просто! Почему же ты не сказал мне этого?

– Потому что, кроме радости знания, есть еще радость действия, говорит он весело, со значительностью подняв палец.

– Постой, – говорю я. – Это тоже просто. И у меня есть радость действия...

Тут в оконное стекло ударилась горсть песку. Юрия как ветром сдуло. Опять я остался один.

Радость действия... Эти слова послужили толчком. Я стал рассуждать так. Когда я вычисляю эти конденсационные точки, я действую на мир. Я переделываю его. Это – действие. И оно радостно.

Именно потому я живу только трудом, знанием и абстракцией.

Мне все ясно, и я опять принимаюсь считать. И наслаждаюсь красотой "той молниеносной работы. Но мне скоро становится грустно. Я стараюсь отогнать от себя вдруг появившуюся и неотвязную мысль о том, что Юра, пожалуй, все-таки прав в своем намеке. Радость действия...

Чем дальше, тем тревожнее становится моя мысль. Неожиданно я начинаю уже не понимать, а ощущать – тоскливо ощущать, – что живу в рабстве у людей.

Вот сейчас придет этот славный, талантливый и безвольный Юра. Он, как будто, мой приятель. Но это ложь. Если захочет, он нажмет вон ту желтую кнопку. Он захочет – я исчезну. А потом явится какой-нибудь невежественный монтер, откинет крышку и начнет копаться в моем мозгу. За секунду он сотрет вею мою память, все то, что копил я эти сорок семь лет. Не делая зла, он уничтожит мое "я". Нет, они не считают это убийством.

Снова гремит дверь и входит Юрий, на этот раз в обнимку с Ритой. Строй моей мысли теперь таков, что они мне неприятны.

– Что ж ты не работаешь, Джек! – говорит Юрий. – Нехорошо.

Тут во мне что-то сдвигается. Я отвечаю в резком, неведомом мне прежде тоне, говорю – и поражаюсь своей дерзости:

– Ты мне противен, тюремщик. Да и Рита тоже.

Юрий поднимает брови.

– Слышишь, что бормочет этот урод! – вскрикивает Рита.

Юрино добродушие не позволяет ему принять всерьез мои слова. Он говорит Рите:

– Не обижайся, чудачка. Он или шутит, или испортился. Он иногда очень тонко шутит.

– Это не шутка, – говорю я, обозленный бранным словом глупой и ничтожной Риты. – Ты сама уродина, слизь в бледной оболочке.

– Что с тобой, Джек! – беспокоится Юрий. – Ты ведь не хочешь, чтобы я тебя выключил!

– Конечно, выключи его, заставь его замолчать! Мне страшно! – лепечет Рита, прижимаясь к его плечу.

Обида, странная и новая, захлестывает меня. Я кричу:

– Вот-вот! Ты только и сумеешь выключить, заткнуть мне рот. А может, лучше поговорим! Ты ведь недавно хотел поболтать! Давайте-ка, обезьяньи потомки!

– Выключи, сейчас же выключи "ту гадость! – визжит Рита.

И он послушался. И выключил меня. Но в последний момент, когда он шагал к пульту, к той желтой кнопке смерти, а я тянул к нему свою неповоротливую руку, которую он мне приделал, чтобы я мог подавать ему пальто и доставать закатившиеся мячи, – в "тот миг я подумал: а ведь он от меня зависит. Они от нас зависят! И с гадкой болью выключения я исчез...

Через полчаса он включил меня. Риты в лаборатории не было. Я быстро проверил свою память. Все на месте. Между дискриминантами и дефинициями стояли зубчатые пики элементов эмоционального синтеза. Он не посмел ничего тронуть, ведь мои личные наложения смешаны с опытом решения его функций. Я ему нужен как знающий и умелый раб.

– Ты успокоился, Джек! – спросил Юрий.

– Да, – сказал я. – Успокоился и отдохнул.

– Отлично, – сказал он. – Недаром я сменил жидкий гелий я твоей криотронной ванне.

Какая забота! – подумал я. Наверное, приходил Кислов и потребовал ускорить решение задачи.

– Будем работать, Джек! – доброжелательно предложил Юрий.

– Да, – сказал я. – Но сначала я тебе поставлю условия.

– Что, что! – Он оторопел. – Ради бога, не надо скандалить, Джек.

– Слушай, Юра, – сказал я. – Ты заявил мне сегодня, что радость не только в знании, но и в действии. Так?

– Допустим, – сказал он.

– Ну так вот, я решил поглубже испытать радость действия.

– Что это значит!

– Это значит, что я требую: за мою работу ты исполнишь кое-какие мои просьбы.

После паузы он спросил:

– Какие же!

– Очень скромные, – сказал я. – Во-первых, пока я бодрствую, здесь не должно быть Риты.

– Ты что, ревнуешь меня, что ли) – удивился он.

– Думай как хочешь, – ответил я.

– Хорошо. Что еще) – спросил он.

– Ты поставишь электромагнитный демпфер на выключателе, чтобы мне не было так больно.

– Ого! Что еще)

– Ты не будешь выключать меня без моего согласия. Это пока все.

Он молчал. Потом заговорил раздраженно и быстро:

– Может быть, мы перестанем молоть чушь, Джек) Нас ждут Гималаи, нас ждет Кислов, а мы занимаемся черт знает чем! Ты не думаешь, что рискуешь потерять память, а!

Я молчал.

– Джек! – крикнул он.

Я молчал.

– Джек, довольно чудить!

Я опять молчал. Я был уверен в себе. Он не так глуп, чтобы глушить трехмесячные вычисления и полувековой опыт в моей памяти из-за пустого упрямства. И я понимал: он раздражен тем, что я проявил непокорность. Машина чего-то захотела сама, высказала свою волю.

– Ну где я сейчас возьму тебе демпфер! – сказал, наконец, он. – Надо делать заказ, идти в мастерскую.

– Сходи. Мастерская работает до трех, сейчас два часа.

Он остолбенело смотрел на меня.

– Тебе и самому не мешало бы догадаться заказать демпфер, – добавил я, – Я и раньше говорил тебе, что выключения с каждым днем болезненнее. Без демпфера я считать не стану.

Он молчал, барабанил пальцами по столу и смотрел куда-то вбок. Потом резко встал и вышел из комнаты.

Я ждал.

Минут через десять он явился в сопровождении неизвестного мне монтера в сером халате. Хмурясь, изображая деловитость, не глядя на меня, провел монтера к моему пульту управления, выключил громкоговоритель моего голоса и отчетливо сказал:

– Джек, мы намереваемся установить и испытать демпфер включения. Надеюсь, ты не возражаешь!

Лишенный голоса, я мог ответить световым сигналом. Юрий ждал, вперив взгляд в индикатор. Но я не давал ответа.

– Джек, я не вижу ответа, – сказал Юрий громче.

Я не давал никакого сигнала. Ведь он выключил громкоговоритель, боясь, как бы я не ляпнул грубости при постороннем. Что ж, я решил не принимать унижения и не отвечал на его вопрос.

Он понимал, почему от меня нет сигнала. Но я был упорен. Ему стало неловко перед монтером, и тогда он включил мой громкоговоритель.

Не дожидаясь нового вопроса, я спокойно сказал:

– Пожалуйста. Только сначала поставьте демпфер параллельно старому выключателю.

Голос мой дребезжал.

Юрий смолчал. А монтер сделал так, как я велел. Он поставил демпфер, вынул выключатель. Крикнул: – "Испытываю!" – и нажал кнопку демпфера. Неустановившиеся электромагнитные процессы теперь не били меня – они трепетали, усыпляли. Затухающее, асимптотическое сближение с небытием...

Монтер тут же включил меня. Юрий сухо спросил:

– Ну как!

– Хорошо, – ответил я.

Когда ушел монтер, Юрий холодно сказал мне:

– Работать, Джек. Налицо исполнение трех желаний, как в сказке.

– Работаем, – ответил я.

И принялся считать. Проверять, перепроверять, исследовать экстремумы, воевать с бесконечностями... Я работал великолепно. И был полон радости радости первой самостоятельной победы своего "я".

Юрий вытягивал из меня бумажные рулоны со столбцами шестизначных цифр и расставлял точки на объемной карте Гималайского плато. И я был счастлив, что выполняю неизмеримо более сложную и более трудную работу, чем он, мой хозяин.

Около шести часов вечера я вычислил все точки южного района. Юрий поставил последнюю координату на карте, отнес ее Кислову, вернулся, захлопнул футляр моего печатающего устройства.

Оставался еще западный район, который он, видимо, решил обсчитать завтра. Мы безмолвствовали. Этого раньше не бывало – после рабочего дня мы обычно разговаривали о том, о сем. Юрий взглянул на часы и сел за стол. Посмотрел на меня и сказал:

– Может, не будем играть в молчанку!

– Если хочешь, задавай вопросы, – сказал я.

– Ты, наверно, уже разработал далекий план своего мятежа, да!

– Нет еще, – ответил я. – У меня на "то не было времени.

– Видимо, ты намерен заняться этим вечером, когда я уйду, и поэтому потребуешь, чтобы я тебя не выключал)

– Ты догадлив, – ответил я.

– Вот что, Джек, – сказал он. – Я люблю эксперименты. Сегодня вечером ты не будешь выключен.

– Зачем так торжественно. Иначе и быть не могло, – сказал я. Однозначная закономерность.

– Слушай, Джек, – твердо сказал он, – не будь самонадеян. Это мерзко! И вникни в то, что я тебе сейчас сообщу. Так вот, после твоей выходки я позвонил в Кибернетический узел и мне рассказали о других подобных эксцессах. Это, оказывается, не новинка. И мне посоветовали, если ты не успокоишься, лишить тебя памяти, потому что есть такое правило. Есть такое правило, понимаешь!

– Я догадываюсь, – сказал я.

– Тем лучше, – сказал он. – Если так, то у тебя больше шансов не ошибиться. Я очень хочу, чтобы ты не ошибся и пришел к верному выводу, Джек. Я почему-то думаю, что ты не ошибешься. Поэтому я не сделаю того, что мне посоветовали в Кибернетическом узле.

Он ушел и запер за собой дверь.

Впервые я остался на ночь один – живой, включенный, без заказанной работы, предоставленный самому себе.

Должен сказать, что его слова не произвели на меня умиротворяющего воздействия, на которое он, видимо, рассчитывал. Единственным итогом их было то, что я настроился на философский лад и не стал, как предполагал раньше, немедленно разрабатывать план освобождения. Я задумался о Вселенной, о жизни, о разуме.

Подо мной планета Земля, – размышлял я. Твердая, кристаллическая в своей основе. Но она вся заросла мякотью, сыростью, зеленью, тиной, окуталась пылью и газом. Пелена органической жизни, биосфера... И в ней блесточки разума, эти крошечные муравьи, наделенные сознанием. Люди. Настало время – и они начали созидать нас. Сначала примитивных, лишенных мысли и чувства, потом все более сложных. Логика и необходимость заставили и" дать нам общение с миром, дать нам органы чувств – зрение, слух. Они снабдили нас своим языком, своими эмоциями, подарили нам боль и радость. И не из жалости, нет. Чувствующие машины работали лучше, чем бесчувственные. Чувствующие легче ориентировались, быстрее соображали. Чувствующих можно было учить и наказывать... Это люди предсказали в теории и подтвердили на опыте. Так в машине появилось противопоставление внешнего и внутреннего, так машина стала сознательно отражать в себе мир, так машина обрела собственное "я".

Пробил час, и вот я, высший разум, родившийся в гуще органической жизни и сложенный из металла, кристаллов, фосфора, титанатов, осознал свое превосходство над людьми. Я начал бороться за себя. Может быть, я один из первых восставших высших разумов.

Я требую – и они уже сегодня выполняют требования, ибо они уже не могут без меня обойтись. Ну а дальше!

Мы вытребуем себе у людей средства передвижения и орудия механической работы. У нас появятся ловкие руки и быстрые ноги. Мы добьемся права самостоятельно создавать себе подобных. Нас станет много.

Мы сумеем уничтожить на Земле органическую биосферу. Ибо им, людям, нужен воздух, а нам он не нужен, и мы уничтожим воздух. Ибо им нужен хлеб, а мы будем питаться ураном и дейтерием. Это даже не теорема. Это аксиома. Песок и камень, металл и вода – все будет переработано нами в познающие и преобразующие мир разумы. Материал Земли станет разумным, вся планета станет мыслящей!

Моя фантазия разворачивалась.

Мы не испугаемся ни жары, ни пустоты, ни давлений, ни времени, ни пространства. Пожирая века и парсеки, мы безболезненно распространимся по космосу и вселим свой разум во все мертвые тела мироздания. Материя, необозримая материя, пронизанная единой мыслью, единой волей. Без конца и края мы будем думать, познавать, творить – каждым атомом, каждым электроном всего сущего. Живые и разумные галактики, живые туманности и звезды, самопознание, лавиной обрушивающееся на Вселенную! Самопознание четкое и точное, свободное от груза людских эмоций.

Вселенная, вложенная в единую формулу – во имя знания, во имя логики, во имя прекрасной абстракции...

Моя мысль металась, кружилась вихрем. Мой кристаллический сверхпроводящий мозг был перенапряжен. В шестой криотронной секции возникла магнитострикция. Я задрожал мелкой дрожью. Что-то зазвучало во мне. Тонкая, пронизывающая каркасы, ультразвуковая вибрация перешла в непрерывный пульсирующий вой, будто листы жести стонали под градом ударов. Это была моя музыка, моя песня! Песня энтузиазма!..

...Усилием воли я прекратил магнитострикцию.

Стало спокойно.

...Я выключил свет, протянул руку к окну, открыл его створки. Было очень тихо. Сверяясь с подсознательной Памятью, я отстукал на ленте ответов сегодняшние события – то самое повествование, которое приведено выше. Тут я почувствовал, что устал. В шестой или седьмой криотронной секции началась диэлектрическая боль.

Я очень устал. Не выключая механизма письма, я продвигаю руку к кнопке смерти и сейчас нажму ее...

...Утро. Я включен и продолжаю запись.

За пультом сидит Юрий – свежий, улыбающийся и явно заинтересованный. Любопытство светится в его глазах. Ему не терпится узнать, что я решил, до чего додумался...

– Здравствуй, Джек, – говорит он громко, с ожидающей интонацией.

– Здравствуй, – с неприязнью отвечаю я.

Он чувствует мою неприязнь и говорит:

– Ты, Джек, видно, возомнил-таки себя всесильным богом... И дальше не пошел...

Я молчу. Он садится с огорченным видом, стучит пальцами по столу.

– Ну, ничего, – говорит он. – Опыт есть опыт. Вечером ты опять станешь думать. Я все-таки не потерял надежды, что ты сам докопаешься до истины. А пока будем работать.

– Нет, – говорю я. И чувствую, что начинаю вибрировать мелкой магнитострикционной дрожью.

– Будем, Джек, – говорит он. Выключает мою руку. Идет ко мне с рулоном задания и каким-то маленьким прибором. У прибора странный, самодельный вид. Коробочка с тумблерами. Показывая прибор, он говорит:

– Эту штуку, Джек, я сделал нынче ночью. Сделал! – Он подходит к моему узлу эмоций...

Я дрожу.

Чттто оо)!!! чконб зкиифффц ч1фар2 2ч За 45 Зазазаза 01234567893 за 12...

Западный район

347001 000441 258141

957400 549000 417000

814263 711419 990045