Текст книги "Т. 3. Несобранные рассказы. О художниках и писателях: статьи; литературные портреты и зарисовки"
Автор книги: Гийом Аполлинер
Жанры:
Классическая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Гийом Аполлинер [1]1
В третий том произведений Г. Аполлинера вошли переводы отдельных его рассказов и новелл, печатавшихся в периодике или оставшихся в архиве поэта, а также корпус избранных его произведений эссеистического и мемуарного характера.
Ссылки (с указанием тома и стр.) даются по изданию: Apollinaire. Œuvres en prose complètes. Textes établis, présentés et annotés par Pierre Caizergues et Michel Décaudin. T. I–III. Paris, 1977–1993. Bibliothèque de la Pléiade.
[Закрыть]
НЕСОБРАННЫЕ РАССКАЗЫ [2]2
Первые пять новелл («Графиня Эйзенбергская», «Албанец», «Английская ночь», «Гастро-астрономизм, или Вкус жизни» и «Робинзон с вокзала Сен-Лазар») первоначально входили в план «Убиенного поэта», но затем были исключены автором из книги; все они относятся к раннему периоду творчества Аполлинера и опубликованы в периодике 1907–1913 гг. Остальные новеллы были написаны во время войны и сразу после ранения поэта; часть из них осталась в рукописях, часть появилась в периодике 1917–1919 гг.
[Закрыть] (1907–1918)
ГРАФИНЯ ЭЙЗЕНБЕРГСКАЯ© Перевод А. Смирнова
Граф Эйзенбергский очень любил свою первую жену.
Познакомились они в Бонне, когда он был еще студентом, и тогда же обручились, но поженились значительно позже. Проведя медовый месяц в морском путешествии в Норвегию и Италию, молодые супруги обосновались на собственной вилле на берегу Рейна у подножия Семи гор.
Местность была воистину восхитительна. Из парка, засаженного серебристыми елями, которые по праву составляют гордость рейнских садов, видна была река и горы, те самые, на которых, по преданию, Зигфрид убил дракона.
* * *
Однажды ранней осенью граф, собиравшийся на днях уехать в Кёльн, вернулся домой раньше обычного.
Войдя в ворота парка, он оцепенел от ужаса при виде картины, открывшейся его взору.
Графиня сидела на поросшей мхом каменной скамье, а перед ней на коленях стоял молодой садовник, ворот рубашки его был расстегнут.
Ослепленный ревностью, граф бросился к преступной парочке и, даже не взглянув на жену, схватил парня поперек туловища и сбросил его со стены ограды прямо на дорогу, что проходила вдоль их владения.
Тело садовника, умершего сразу, нашли прохожие. Порешили на том, что причиной этой таинственной смерти стало самоубийство, совершенное в порыве отчаяния.
Семейное счастье графа было разрушено. С этих самых пор он перестал разговаривать с женой и вынуждал ее жить затворницей.
Разрыв отношений между супругами был полным и окончательным, хотя даже слуги не догадывались ни о чем.
Гордость, присущая им обоим в равной мере, делала прощение и примирение невозможным. Графиня оправдываться не пожелала, но ее презрительное отношение к мужу лучше всяких слов показывало, что виновной она себя не считает и, возможно, случись между ними объяснение, все бы благополучно разрешилось. Любовь ее, однако, умерла, между тем как страсть графа разгоралась все сильнее, тем более что он не был до конца уверен в своих подозрениях и жестоко страдал.
Снедаемый любовью и гордостью, граф сделался груб и жесток. Казалось, не было на свете унижения, которому бы он не подверг свою супругу. Жизнь ее стала невыносимой, и графиня решилась бежать от того, кто сделался ей ненавистен.
* * *
В пасхальный понедельник граф ушел из дома рано. Графиня стояла, опершись на ограду, и смотрела, как по Рейну проплывают пароходы, а на палубах веселятся студенты и их юные подружки, они громко распевали хором, и эхо разносило голоса далеко-далеко.
А по дороге двигался табор. Живописные оборванцы цыгане гордо вышагивали рядом с кибитками, на которых восседали женщины и дети. Одни держали под уздцы лошадей, другие вели на веревках медведей, обезьян и собак. По пути они просили милостыню у прохожих, но все равно казались гордыми и благородными, как сама свобода.
Были среди них и старики, и молодые, а один цыган с большими золотыми кольцами в ушах вдруг пристально взглянул на графиню, и сердце ее забилось сильнее. Она вздохнула. Эти цыгане, их животные, звуки цитры и цимбал, доносившиеся из кибиток, показались ей самою судьбой. Она взмахнула рукой и, перебравшись через ограду, упала прямо в объятия цыгана с серьгами в ушах.
– У меня нет ничего, – сказала она. – Хочешь увести меня такой, какая я есть, и любить до конца дней?
– Хочу, – серьезно ответил он. – Но тебе надо запомнить, что на нашем языке «жизнь» и «смерть» обозначаются одним словом, «вчера» и «сегодня» – тоже одним, и «любовь» и «ненависть» – одним.
…Поиски, проводившиеся по приказу графа, были долгими, но безуспешными, никаких следов его супруги так и не нашли.
* * *
Прошло сорок лет. Волосы графа поседели. Его любимая, убежавшая с цыганами, забрала с собой все счастье.
С той поры не было ему удачи ни в чем. В делах своих знал он лишь горести и беды. Повинуясь необходимости и настойчивым уговорам семейства, он женился вторично, на одной из своих кузин, которую совсем не любил и которая умерла родами, оставив ему дочь. Граф окончательно поселился на своей рейнской вилле у подножия Семи гор, намереваясь завершить там свои дни, воспитывая дочь.
Однажды утром он отправился по делам в Кобленц и по дороге на станцию встретил цыганский табор со всеми их кибитками и зверьем.
Старая цыганка подошла к графу с протянутой рукой. Взглянув на нее, он был поражен, обнаружив в чертах ее лица, уродливых и обезображенных, сходство с той, которая некогда звалась графиней Эйзенбергской.
Это сходство потрясло его, но он заставил себя не думать об этом: что общего могло быть между старухой цыганкой, грызущей молоденькую ветку орешника, и графиней, которая, вне всякого сомнения, давным-давно утонула в Рейне и чье тело так и не нашли, словно бы она до сих пор спала заколдованным сном в хрустальном гробу в таинственной пещере, где рейнские гномы охраняли ее сон.
…Вместо того чтобы взять протянутую ей милостыню, цыганка резко отдернула руку, и монеты покатились по земле.
– Мое имя, – воскликнула старуха, – на нашем языке означает одновременно «счастье» и «горе». Счастье – для меня, горе – для тебя.
Граф продолжал свой путь. Он, конечно, расслышал эти поразившие его слова, но он очень спешил и рассердился на себя за то, что обращает внимание на болтовню какой-то сумасшедшей цыганки.
Он пошел быстрее и, поднимаясь в вагон поезда, отправлявшегося в Кобленц, позабыл об этой встрече.
* * *
Вечером по возвращении он обнаружил сгоревшую виллу. Огонь разрушил ее всю – от подвала до чердака, и развалины еще дымились.
Застигнутая огнем и испуганная дочь его, пытаясь спастись от пожара, выпрыгнула из окна. Она погибла на месте.
В толпе говорили, что неподалеку от виллы бродил цыганский табор и кто-то будто бы видел, как на пепелище, среди руин, какая-то старая цыганка плясала яростный танец, звонко тряся бубном.
Ее хотели схватить, но она проворно исчезла и скрылась в сумерках.
АЛБАНЕЦ [3]3В 1903 г. Аполлинер познакомился с Фаиком бег Коницей (1876–1942),албанским журналистом националистического толка, знатоком и пропагандистом родного языка. Знакомство переросло в сотрудничество: Аполлинер печатался в журнале Коницы «Албания», а Коница – в журнале Аполлинера «Фестэн д’Эзоп». Судя по всему, рассказ «Албанец» воскрешает один из эпизодов авантюрной жизни Фаика бег Коницы.
[Закрыть]
© Перевод А. Петрова
Албанцы – красивые, благородные и храбрые мужи, но от природы склонные к самоубийству, поэтому не плодись они с такой скоростью, всеобщая хандра поставила бы под угрозу само существование нации.
* * *
Пока я жил в Брюсселе, мне удалось неплохо изучить одного албанца, он поразил меня своим характером и дал мне довольно четкое представление о самом, наверное, древнем, наряду с шотландцами, народе Европы.
У моего албанца была подруга, англичанка, из любви к которой он изводил себя так, как умеют лишь самые возвышенные натуры.
Ее вызывающая красота сводила мужчин с ума до такой степени, что они тут же теряли голову, поэтому она изменяла моему другу направо и налево, да и я сам, кстати, долго выбирал между дружбой и влечением.
Ее бесстыдство не могло не восхищать обиженных судьбой бедолаг, которых тяжелая жизнь превратила в слепых душой и глухих сердцем инвалидов. Дни напролет обнаженная Мо развлекалась в квартире моего друга. Когда он уходил, она закрывала за ним дверь, чтобы распахнуть ее навстречу разврату.
Каким низким созданием была эта Мо!
Она не владела ни одним языком, но изъяснялась на гибридообразном диалекте – смеси английского и французского, щедро приправленных бельгизмами и германизмами.
Филолог бы ее обожал – грамматист бы ненавидел, невзирая на красоту.
Ее отцом был английский офицер жестокого нрава, приговоренный к смертной казни за расправу над коренным населением Индии. От матери Мо унаследовала мальтийскую кровь.
* * *
Однажды мой друг сказал:
– Завтра я покончу с собой. И стану свободным.
Зная о склонности албанцев к самоубийству, я понимал, что это не пустые слова.
Сказал – значит, покончит.
Я не отходил от него ни на шаг, и благодаря моей дружеской поддержке на следующий день он все-таки удержался от самоубийства.
* * *
Мой албанец сам нашел лекарство от боли.
– Эта женщина, – сказал он, – не для меня. Я действительно ее люблю, но выйди она за меня, любви конец.
– Не понимаю! – воскликнул я. – О чем вы?
Он улыбнулся и продолжил:
– По традиции, у жителей Балкан и Адриатики было принято, чтобы мужчины похищали женщин, на которых собирались жениться.
В действительности нам принадлежит лишь та женщина, которую мы взяли силой и подчинили.
Брак без похищения сплошной брак.
Я ухаживал за Мо.
Но меня подчинили.
А свободной осталась она, теперь и я хочу отвоевать свою свободу.
– Как? – удивленно спросил я.
– Похитить! – произнес он со спокойствием и гордостью, которые меня впечатлили.
Следующие несколько дней прошли в дороге.
Мой албанец предложил поехать в путешествие, и мы отправились в Германию. Долгое время он оставался задумчивым.
Я уважал его страдание и, напрочь забыв о похищении, мысленно хвалил друга за попытку изгнать из своего сознания образ этой Мо, страсть к которой чуть его не погубила.
* * *
Однажды утром, на Хохштрассе, мой албанец показал мне дочь бургомистра Кёльна – она шла подле своей гувернантки, а в руках держала свернутые трубочкой ноты.
В десяти шагах от дам следовал лакей в изысканной ливрее.
Девушка выглядела лет на семнадцать. У нее было две косички, и она казалась такой беззаботной, какой может быть лишь жительница города волхвов в Пруссии [4]4
И в стихах, и в прозе Аполлинер неоднократно пишет о Кёльне как о «городе волхвов»: по одной из христианских легенд, мощи трех волхвов, которые засвидетельствовали рождение Иисуса Христа, были впоследствии перенесены из Константинополя в Кёльн, где и поныне хранятся в Кёльнском соборе.
[Закрыть].
– За мной! – вдруг воскликнул албанец.
Он помчался вперед, обогнал лакея, поравнялся с девушкой, обхватил ее за талию, поднял на руки и бросился бежать.
Я в смятении пустился следом.
И хотя я ни разу не обернулся, представляю себе, как остолбенели от неожиданности лакей с гувернанткой – они даже не звали на помощь!
* * *
Мы миновали собор и оказались на вокзале.
Девушка, плененная невероятным мужеством своего похитителя, восхищенно улыбалась, и в вагоне поезда, мчавшегося к пограничной станции Эрбешталь, албанец самозабвенно сжимал в объятиях покорнейшую из невест.
АНГЛИЙСКАЯ НОЧЬ© Перевод А. Петрова
Тот август я проводил в Вилькье и как-то раз бессонной ночью, прогуливаясь по набережной, случайно разговорился с лоцманом из корпорации Кийбёф, который, перекинув свой дождевик через плечо, ждал английское нефтеналивное судно из Руана.
* * *
– Всякий раз, поднимаясь на борт английского корабля, – сказал мне моряк, – я вспоминаю своего деда, корсара, – он здорово напакостил англичанишкам. И Антанта тут бессильна, потому что ненависть к британцам у меня в крови, ничего не поделаешь…
Вы, конечно, слышали о корсаре по имени Жан-Луи Мясник? Он выиграл то самое знаменитое морское сражение, которое зовется «Английской ночью». Все старые моряки его помнят.
– Кроме меня, – ответил я. – Может, вы о нем расскажете, раз уж корабля еще нет?
* * *
– Слушайте внимательно, – сказал лоцман, выбивая трубку о парапет, – история того стоит.
24 декабря 1812 года корсарское судно «Красавица из Сен-Мало» в поисках приключений бороздило волны близ Антильских островов.
Суровые были времена.
Франция все еще пыталась отвоевать у Англии свои заморские владения. Наши фрегаты и корветы появлялись то тут, то там, но флага не поднимали – боялись англичан: у тех были мощные трехпалубные корабли, не чета французским. Зато наши корсары были храбрее и ловчее, они нападали на противника внезапно и часто одерживали победу, хотя, казалось бы, уступали ему в численности и силе.
Жан-Луи Мясник, капитан «Красавицы из Сен-Мало», утопил три британских военных судна и захватил десяток торговых кораблей, поэтому англичане боялись его больше, чем огня. Однако сам капитан равнодушно относился к своим многочисленным подвигам. «Немного размялись», – говаривал он и гордился лишь теми боями, которые окрестил «тремя перестрелками».
На самом деле это были самые настоящие морские сражения, в которых он одолел английские фрегаты, по размеру в десять раз превосходившие «Красавицу из Сен-Мало».
* * *
Было время, когда Жан-Луи Мясник слыл одним из самых богатых судовладельцев Сен-Мало. Но все его корабли, один за другим, были захвачены англичанами. В Трафальгарском сражении [5]5
Трафальгарское сражение(21 октября 1805 г.) – морское сражение между английскими и франко-испанскими морскими силами у мыса Трафальгар на Атлантическом побережье Испании; одно из исторических поражений Франции эпохи Наполеоновских войн.
[Закрыть]они убили жениха его дочери, которую, кстати, все называли не иначе как красавицей из Сен-Мало – она была несказанно хороша собой. Горе свело в могилу сперва ее, а вскоре и ее отчаявшуюся мать.
Капитан с ожесточением воспринял гибель семьи и крах своего дела, он стиснул зубы, но не проронил ни одной жалобы.
– Я все решил, – сказал он друзьям несколько дней спустя, – англичане потопили мои корабли, погубили мою жену и дочь, забрали все, что приносило мне счастье. А Господь наш с Богородицей им это позволили! Так что теперь я не пощажу ни одного британца, уничтожу каждого, кто попадется мне живым, и пусть Иисус Христос и Святая Дева тоже позволят мне это сделать!
* * *
Прошло несколько дней, капитан привел в порядок дела, продал все, чем владел, купил бриг, который в память о дочери назвал «Красавица из Сен-Мало», вооружил его на славу и пустился в плавание.
С этих пор Жан-Луи Мясник стал, как никогда прежде, оправдывать своё имя. Он сдержал слово, и англичане действительно сильно пострадали по его вине.
Капитану Мяснику было около пятидесяти лет, держался он, как правило, кротко и любезно, знал грамоту, писал стихи, с удовольствием читал некоторые вслух, и особенно часто цитировал знаменитую строчку Лемьера [6]6
ЛемьерАнтуан-Марен (1733–1793) – французский поэт и драматург.
[Закрыть]:
Трезубец твой, Нептун, – великий скипетр мира.
Он печально повторял эти слова, думая о Франции, которая, как он утверждал, потеряла скипетр, отступившись от трезубца.
В остальном же его высказывания о политике обычно бывали не слишком точными. Он в равной степени уважал белый, королевский, флаг и трехцветный, республиканский. И если ему случалось плавать под белым, то во время сражений на бизань-мачте он порой поднимал и тот и другой.
«Они оба французские. Признавать из них лишь один – все равно что гордиться Францией наполовину».
Стоило капитану Мяснику завидеть англичан, как он становился безжалостным. Поэтому на море он был известен как бич всех британцев.
О его кровожадности ходили легенды, впрочем, весьма далекие от истины, потому что благородство его характера совсем не сочеталось с жестокостью; ну а безжалостность на войне – это уж дело случая, иногда можно быть безжалостным, не теряя достоинства.
* * *
Итак, дело было накануне Рождества 1812 года. В тот день ветер не стихал до самого заката. Лишь пена разбивающихся о берег волн оттеняла ясное небо. Мало-помалу стемнело. Наступила теплая, звездная ночь. Однако суровые моряки «Красавицы из Сен-Мало» скучали по холодным рождественским ночам родного Запада, по своим семьям, по своему далекому дому. Они пели старые французские песни, рождественские и морские; капитан Мясник задумчиво слушал их, стоя на палубе и держа в одной руке подзорную трубу, а в другой – открытую, но все еще не початую табакерку.
Кто-то прокричал:
– С наветренного борта фрегат!..
* * *
Капитан захлопнул табакерку, торопливо сунул ее в карман и, подняв подзорную трубу, стал внимательно вглядываться в горизонт. Потом вдруг расхохотался. К французам приближался большой военный корабль. В сумраке ночи, освещенной лишь звездами, зоркие глаза моряков легко могли различить английский флаг, развевающийся на бизань-мачте.
– Это «Юнона», – сказал капитан Мясник своему помощнику. – Она возвращается с Мартиники, которую у нас украли эти сраные милорды. Поднять английский флаг! Бить тревогу! Орудия к бою! Зажечь сигнальные огни! Нынче мы преподнесем англичанишкам троянского коня вместо рождественской елки, жаль, конечно, нарушать их традицию, но ничего не поделаешь.
* * *
И капитан Мясник отправился за пистолетами и за своей саблей для абордажа.
* * *
«Красавица из Сен-Мало» приготовилась к сражению. Фок-мачту, точно рождественскую елку, украсили разноцветными фонарями. В довершение всего капитан приказал матросам петь популярную среди англичан песенку, для которой он специально сочинил французские слова. Раньше, когда он выслеживал и захватывал британские торговые корабли, эта песенка служила ему приманкой. В эту ночь она должна была обмануть военных моряков:
Милорд, милорд, милорд,
Ты не вернешься в порт!
Нептун из Сен-Мало
Сломал твое весло!
В ответ с «Юноны» раздалось многоголосое «ура!».
– Кажется, им понравился наш рождественский подарок и они приняли нас за своих, – сказал Мясник.
– Да, – ответил помощник, – они думают, что мы тут радуемся Санта-Клаусу.
* * *
«Юнона» приближалась. На палубе уже можно было различить фигуры моряков. Они приветливо махали «Красавице из Сен-Мало».
– Переходите ко второму куплету, – приказал капитан, – и пускай поют все!
Милорд, милорд, милорд,
Ты не вернешься в порт!
Не любим – ну и что ж? —
Английских ваших рож.
– Урра! Урра! – прокричали на «Юноне» и затянули куплет той же песни на английском. Впрочем, до «Красавицы из Сен-Мало» английские слова не долетали точно так же, как до «Юноны» не долетали французские.
* * *
В эту секунду капитан Мясник приказал открыть огонь. Пушки «Красавицы из Сен-Мало» выстрелили, и залп картечи потряс палубу «Юноны». Врага это, должно быть, застало врасплох. Англичане ожидали увидеть маленькое британское судно и моряков, которые торжественно празднуют Рождество. С «Юноны» раздались вопли страха и негодования. На борту началась паника, но французские корсары этого не увидели – завеса дыма все скрыла.
– А теперь снять английский флаг и поднять французский! – закричал капитан.
– Какой? – спросили у него.
– Оба! – гордо ответил Мясник.
* * *
Английский флаг спустили, и это было жалкое зрелище, но зато высоко на фок-мачте, которая в свете фонарей действительно походила на рождественскую елку, взвились два французских флага, белый и трехцветный.
От нового залпа грот-мачта «Юноны» рухнула и покалечила, наверное, с дюжину человек. Когда корабли подошли вплотную друг к другу, «Красавица из Сен-Мало» взяла фрегат на абордаж. Вооружившись ножами, французы перебрались на «Юнону». Палуба была почти разрушена. Тут и там лежали мертвые тела моряков. Первым же пистолетным выстрелом командир Мясник убил командора, который из последних сил старался собрать свою команду, выведенную из строя неожиданной атакой. Британцы были разгромлены. Наши корсары вновь затянули английскую мелодию с французскими словами, но на этот раз к ней примешивались стоны раненых и проклятия умирающих:
Милорд, милорд, милорд,
Ты не вернешься в порт!
Француз – на абордаж!
С победой, экипаж!
* * *
Прежде чем покинуть судно, французы подожгли фитили – час спустя порох должен был воспламениться, а окровавленный, потерявший управление корабль взлететь на воздух. Канаты, соединявшие французское судно с «Юноной» были перерезаны, и «Красавица» уплыла в открытое море.
А еще через час раздался взрыв, и горящие обломки «Юноны» разлетелись в разные стороны.
* * *
Гудок возвестил о прибытии нефтеналивного судна. На воду спустили шлюпку, и уже совсем близко слышался плеск зачерпываемой веслами воды. Однако лоцман не торопился заканчивать свой рассказ.
* * *
Капитан Мясник потер руки. Затем повернулся к своему помощнику и по-дружески предложил ему щепотку своего нюхательного табака.
– Это наша четвертая переделка, месье, – ответил тот, – значит, всего мы уже потопили четыре английских военных судна: «Прозерпину», «Фебу», «Амфитриту» и сегодня ночью «Юнону».
Он секунду помолчал и добавил:
– Хотелось бы добраться до Гваделупы до наступления ночи.
* * *
Капитан внимательно посмотрел на горизонт, на спокойное море, не тревожимое ни одним дуновением, и, отдавшись своей мании цитировать, прочитал строчку из «Ифигении» [7]7
«Ифигения» (1674) – трагедия Жана Расина.
[Закрыть]:
Я у богов прошу лишь ветра, чтобы плыть…
– А богинь вы, кажется, ни во что не ставите, – отпарировал его помощник, обладавший отличным чувством юмора.
* * *
Мало-помалу поднялся ветер. Фонари на фок-мачте были погашены, и в то время как «Красавица из Сен-Мало», рассекая ночь, двигалась к Гваделупе, моряки напевали:
На Рождество нам выпал туз —
Родился в Сен-Мало Исус!
И стал корсаром в тот же миг,
Чтоб захватить английский бриг!
и другие рождественские песни, а на бизань-мачте реяли два французских флага: белый и трехцветный…
* * *
Теперь мой собеседник был уже в лодке. Он подплыл к судну, сбросил плащ, прошел по трапу, и пока лоцман руанской корпорации его приветствовал, я видел, как внук Жана-Луи Мясника пожимает руку английскому капитану.
ГАСТРО-АСТРОНОМИЗМ ИЛИ ВКУС ЖИЗНИ© Перевод А. Петрова
Сегодня часто говорят о новой кулинарной школе. А точнее, о кулинарном кубизме, с которым мы сталкиваемся повсюду вот уже несколько лет. Например, в Париже, где продают бульонные кубики и масло в форме параллелепипедов весом в три миллиграмма. В Чили, где маленький квадратик прессованного бифштекса весит восемь миллиграммов, и можно купить упаковку на десять порций. Или в департаменте Пюи-де-Дом – там придумали неслыханную вещь: кубики для лукового и картофельного супов и с ними в комплекте фрикадельки весом в три с четвертью грамма для супа с капустой. А вот в Норвегии большим спросом пользуется порошок, который достаточно развести в воде, и готов отменный соус для подкопченного лосося.
Если бы кто-то еще придумал кубики для мудреных рецептов из журналов и газет, он бы непременно прославился.
Одна богатая меценатка, баронесса Б***, уже давно обещает 100 000 франков тому, кто сделает выжимку из ежемесячных статей о кулинарии, написанных знаменитыми авторами, и принесет ей чистый экстракт современной гастрономической науки.
* * *
Я хочу рассказать о кулинарной школе, которая к кубизму не имеет никакого отношения. Своими корнями она уходит в древнее кулинарное искусство так же, как кубизм в старинную живопись.
* * *
В мае 1912 года, когда у меня дома встретились двое бресских поваров, Луи Пинья и Жоашим Граван, я понял, что в нашей кулинарной книге открывается новая страница. Не буду все пересказывать в подробностях. Упомяну лишь об одном – в тот раз в гостях у меня был мой, ныне покойный, друг Тортумарт [8]8
См. новеллу «Наш друг Тортумарт» из книги «Убиенный поэт», опубликованную за полгода до «Гастро-астрономизм».
[Закрыть], великий мастер кулинарного жанра, чьи слова обратили молодых бресских поваров в новое искусство.
* * *
В память об астрономе Лаланде [9]9
ЛаландЖозеф Жером Лефрансуа де (1732–1807) – выдающийся французский астроном.
[Закрыть], заядлом гурмане, который прославился своими эссе о еде, мы окрестили новое кулинарное искусство гастро-астрономизмом.
Кстати, ни для кого не секрет, что Лаланд любил полакомиться гусеницами и пауками, а потому всегда носил их с собой в бонбоньерке.
* * *
Гастро-астрономическая школа – это искусство. Не наука.
Наука пытается упразднить естественный прием пищи, подвергнув организм воздействию электрических токов, – подлинное же кулинарное искусство, за которое ратуют просвещенные умы, пытается спасти вкус жизни.
Гастро-астрономическая кухня ни в коем случае не ставит своей целью утоление голода. Даже наоборот, пробуя новаторские блюда, лучше вовсе не иметь аппетита; именно поэтому на первом гастро-астрономическом ужине, состоявшемся в Дон-ле-Сонье в конце прошлого сентября, не подавали аперитив; все дело в одной приправе – именно она красноречивее всего говорит о новой кухне.
В любом случае у гастро-астрономизма всегда будет не много поклонников и, разумеется, плоды этого искусства попадут на стол далеко не каждого француза.
* * *
В качестве холодной закуски на ужин подали свежие фиалки, приправленные лимонным соком.
За ними последовало изысканнейшее первое блюдо – речные налимы, приготовленные в отваре из листьев эвкалипта. На вкус рыба оказалась нежнейшей, и вдобавок сразу нашлась отличная тема для беседы – Флобер с его романом «Саламбо» [10]10
Имеется в виду эпизод из первой главы романа Г. Флобера «Саламбо»: пир во дворце карфагенского полководца Гамилькара Барки, во время которого пьяные солдаты выловили для пиршественного стола налимов «с пастью, украшенной драгоценными камнями»: «То были рыбы, принадлежавшие роду Барка. Происходили эти рыбы от первобытных налимов, породивших мистическое яйцо, в котором таилась богиня. Мысль, что они совершают святотатство, вновь разожгла алчность наемников; они быстро развели огонь под медными сосудами и стали с любопытством глядеть, как диковинные рыбы извивались в кипятке». (Пер. Н. Минского).
[Закрыть], где налимам отведена не просто важная, но трагическая роль.
Ужин был скромным – никаких праздничных излишеств. Поэтому мы не удивились, увидев на столе обыкновенный тонкий филей с кровью; на вид блюдо казалось самым что ни на есть простым, но по запаху вскоре стало ясно – вместо соли и перца мясо было сдобрено нюхательным табаком.
От неожиданности мы ахнули: приправить мясо табаком – неслыханная дерзость, выдумка за рамками привычных кулинарных законов.
Тем не менее пикантность, которую табак придавал мясу, всем пришлась по душе, а старый судья даже сказал, что сам Брийа-Саварен [11]11
Брийя-СаваренАнтельм (1755–1826) – знаменитый гурман и гастроном, автор книги «Физиология вкуса» (1825).
[Закрыть]оценил бы это блюдо, прозванное нами тонким филеем «Латенян»в память о забытом авторе строк:
И вот появился шедевр: перепела, которые сутки вымачивались в лакричном соке, а теперь лежали на блюде, украшенные гарниром. Стебли лакрицы, сваренные в курином бульоне на медленном огне, тоже были поданы к столу. Оригинальность деликатеса не ускользнула ни от кого, и все единодушно отметили смекалку и новаторский дух повара, догадавшегося соединить два столь неповторимых на вкус ингредиента.
Последовавший за перепелами салат был приправлен маслом грецкого ореха и граппой многолетней выдержки. Попробуйте сами, и расскажете мне о впечатлениях.
В конце подавали очень нежный савойский сыр реблошон с протертым мускатным орехом, а на десерт – сезонные фрукты.
Мы весь вечер пили вино «д’Арбоа» и были полностью удовлетворены смелыми, но вполне гармоничными законами новой кулинарии и вкусом изысканных блюд, который нас приятно удивил.
* * *
Гастро-астрономические кулинарные опыты кажутся мне любопытными. Я написал о них сперва в 1911 году в брюссельской газете «Прохожий», затем в журнале «Фантазио», чей директор, г-н Де Форж, собирался в январе 1913 года устроить банкет, целиком посвященный новой кухне, и пригласить на него молодых художников и литераторов, однако из-за отъезда за границу шеф-поваров, Жоашима Гравана и Луи Пинья, великое событие не состоялось.
А позже появились кулинары-футуристы, которые радостно зашагали вперед по следам первооткрывателей.
