Текст книги "Единственная и неповторимая"

Автор книги: Гилад Атцмон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

28

Сабрина

В два часа ночи мы прибыли на главный вокзал Франкфурта. Кодкод ждал нас на перроне, переодетый в старушку. Его было легко узнать: тем утром он забыл побриться. Его сопровождали два телохранителя в бордовых клубных пиджаках. Я не стала вступать с ними в контакт. Взяла доктора под руку и быстро пошла вдоль платформы к главному выходу. Выйдя из здания вокзала, я сразу поймала такси, которое и доставило нас на заранее приготовленную квартиру. Мы еще даже присесть не успели, как парни в бордовых пиджаках пришли и забрали доктора. Только тогда я заметила, что парни выглядели практически неотличимо, наверное, они были близнецами. Они сказали, что забирают доктора на медицинскую экспертизу, которая окончательно установит его личность. Добавлю только, что доктор взглянул на них, они посмотрели на доктора, и сразу стало понятно, что эти трое встречались раньше.

Спустя двенадцать часов они привезли его обратно. Доктор выглядел изможденным. Бордовые близнецы велели мне передать доктора человеку по имени Аврум, который ждет меня в здании городской оперы. Мне сказали, что Аврум – знаменитый импресарио и важная фигура в международном шоу-бизнесе. Они предупредили меня, чтобы я не проболталась насчет истинной личности доктора. Мне приказано было представить доктора Ингельберга как «краеугольный камень еврейского бытия» и убедить Аврума спрятать его в надежном месте до следующего указания.

Я ожидала встретить уважаемого человека, занимающего высокий пост. Менее чем через час, когда я увидела Аврума, я была в шоке. Это был гангстер, он говорил на ужасном уличном жаргоне. Он выглядел карикатурным боссом и вел себя как типичный восточный нувориш. Это говорит о том, что разведка работает там, где мы меньше всего этого ожидаем. Памятуя об этом, я понимала, почему Агентство решило завербовать его.

Я была очень вежлива, представилась сама и представила «краеугольный камень еврейского бытия». Сообщила ему, как нужно содержать «краеугольник». Мне показалось, что Аврум понял ситуацию, он без конца повторял, что «ключ в зажигании». Бог знает, что он имел в виду.

В его защиту я должна сказать, что Аврум обращался с доктором очень мягко. Он пригласил его войти в лифт. Вместе они спустились в подвалы оперы, где Аврум хранил специальные огромные футляры от контрабасов, которые ему поставляло агентство. Через пять минут Аврум вернулся к служебному входу. Он заверил меня, что наш «краеугольник» находится в безопасном месте и за ним хорошо присматривают.

Когда я уже выходила, Аврум промямлил что-то вроде: «До каких пор..?» Я решила, что он имеет в виду доктора Ингельберга. Я сказала ему, что и сама не знаю, может, неделю или две, но в глубине души я чувствовала, что это может быть приключение длиною в жизнь.

Выходя из здания Оперы, я увидела большую неоновую рекламу: «Сегодня: Дани Зилъбер, Рыцарь Страдания!» Мне захотелось посмотреть. Захотелось своими глазами увидеть, какой позорный продукт сумел произвести этот ужасный Аврум. Никогда не любила легкую музыку. Я предпочитала церковную музыку. Или даже современную классику, но все же мне стало любопытно.

Еще через двадцать минут я стояла в центре большого зала в окружении сотен грубо накрашенных юниц. Я не знала, что меня ожидает. Я что-то слышала о Дани Зильбере, юном израильском трубаче, и о его огромном успехе, но если честно, то меня это мало интересовало.

Я чувствовала возрастающее волнение. Меня буквально затягивало всеобщее напряжение. Музыканты начали занимать места на сцене. Это было подобие симфонического оркестра с расширенной контрабасной секцией. (Уж я-то знала почему.) Свет погас. Мы стояли некоторое» время в полной темноте, и вдруг оркестр заиграл. Сначала зазвучали струнные, они держали один высокий пронзительный тон. Через двадцать секунд к ним присоединились ударные. Ритм был монотонным и напомнил мне задушевный греческий геЬеНко, который мне довелось слышать в молодости на греческой свадьбе в Бухаресте.

Девчонки вокруг меня были сексуально взбудоражены. Я чувствовала это возбуждение в воздухе и даже могла его унюхать. Потом присоединились кастаньеты. Они отлично вписались в общее звучание, и все вместе напомнило мне мистический настрой Сагтгпа Вигапа. И когда напряжение достигло своего пика, острый луч света рассек темноту на сцене. Чудесным образом в самом центре светового круга засиял раструб трубы. В середине сцены стоял Дани, постепенно стало видно его лицо. Он глубоко вдохнул, закрыл глаза и приник губами к мундштуку. Со звуком первой ноты по всей сцене забегали световые вспышки и его фигура стала видна целиком. Он был молодым и беззащитным. Он был одет в белый, явно великоватый костюм. Весь его облик был великолепно, эпически безвкусным. Но было в нем нечто, что глубоко тронуло мое сердце: он пробудил во мне чувство жалости.

Он стоял на сцене, воздев к потолку свою золотую трубу. Совершенно самодостаточный, одинокий тон лился из его трубы, он был долгим как еврейское рассеянье. Писявки завизжали, через секунду тучи нижнего белья полетели в его сторону. Меня всю жизнь учили растворяться в окружающем меня мире. Поэтому я закричала вместе со всеми, но практически сразу я почувствовала острую необходимость снять трусики и запустить ими в него. Впервые в жизни я публично снимала трусы, и ощущение было великолепным. Это было крайнее, абсолютное проявление свободы. Я хотела верить, что откликнулась на настоящий зов Души, но в тоже время я помнила, что само действо было режиссировано этим отвратительным примитивным Аврумом и это мне мешало.

Берд: Вы можете сказать, что в творчестве Дани возбуждало такую сексуальную бурю?[52]52
  Музыковеды и нейрофизиологи пробовали анализировать тональности и ритмы, которые использовал Зильбер в своих произведениях, дабы понять природу возбуждения его слушательниц. Возникло несколько теорий, согласно которым зильберовский музыкальный ряд и частоты воздействовали прямо на вагину. Согласно последним научным открытиям, женщины могут слышать и даже интерпретировать некоторые звуки с помощью так называемого «женского уха». Вероятно, Дани Зильбер был первым композитором, открывшим женское ухо, даже не подозревая о своем открытии.Прим. автора.


[Закрыть]

Сабрина: Я не знаю, это было за пределами логики... Я помню, как смотрела на него. Он был обыкновенным костлявым парнишкой, даже не красавчиком. Слушала его музыку: это было далеко не великое или новаторское произведение. Мелодия была простой, но в его облике все же было нечто загадочное и привлекательное: сочетание тощей фигуры, меланхолического звука трубы и простеньких музыкальных идей. Я никогда не понимала, что в нем было такого, что переполняло мое тело и тела других женщин ощущением невыразимого волнения. Он умел передавать свою боль. Клянусь, я влюбилась в него с первого взгляда. Он выжжен каленым железом в моей душе. Я полюбила его с того самого момента и на всю жизнь. Я хотела стать его матерью, хотела обнимать его, прижимать к груди и ерошить его волосы. Все мое тело жаждало его. Я хотела взять его с собой, куда бы ни забросила меня судьба, но я понимала, что гораздо практичнее было бы просто следовать за ним.

29

Аврум

Она спросила: «Вы – Аврум?»

Так я сказал: «Конечно, я – Аврум, я что, выгляжу как Абраша?»[53]53
  To есть сефардский, а не ашкеназский еврей.


[Закрыть]

Так она сказала: «Вы знаете, кто я?»

Так я прямо сказал ей: «С чего бы?»

Так она ответила: «Отлично, если вы не знаете, кто я, значит, вы знаете, кто я».

Только тогда я понял, кто она такая, потому что я ее не знал. Так я спросил: «Сколько?»

И она сказала: «Только один, вот он».

Она показала пальцем на задохлика и сказала: «Он – ваше хрустальное сокровище. Он – краеугольный камень нашего бытия». Я сразу понял, что он – великий человек, и очень важный к тому же. Я сообразил, что должен выделить ему добротный футляр от контрабаса. Отвел его в подвал, где хранились все большие футляры. Выбрал миленький футляр для транспортировки «Гулливеров» и принес кое-какую закуску и питье. Я спросил ее, когда они думают его забрать. Она сказала, что это займет некоторое время, может даже пару– тройку лет. «Тем временем, – сказала она, – обеспечьте его сохранность в футляре, кормите и поите его и выводите в туалет дважды в день».

Она предупредила меня, что утеря клиента приедет к необратимой катастрофе. «Весь еврейский народ может пострадать». Короче, от меня требовалось держать его живым и счастливым пленником футляра.

Я сказал, что Аврум надежен, как пенсионный фонд. Вы вкладываете туда свои деньги и можете спокойно забыть о них. Я сказал, что она может спокойно уезжать, «ключи в зажигании», ну чтобы она поняла, что Аврум взялся за дело.

Берд: Простите, что перебиваю вас. Вы знаете что– нибудь об этом человеке? Вы знаете, кто он? Вы знаете, кем была эта дама?

Аврум: Какого черта? Ты уймешься когда-нибудь? Что, к чертовой матери, я должен знать? Работая в разведке, ты ничего не знаешь и ничего не хочешь знать. Все, что я знал, это то, что он – «краеугольный камень нашего бытия», а она – суперагент и выглядит богиней с роскошными буферами.

Когда она уже собралась уезжать восвояси, я подумал, может, у меня есть шанс кое-что выяснить, так я пригласил ее посмотреть наше выступление. Она ответила, что не любит легкой музыки. Мне кажется, она добавила, что предпочитает старинные вокальные произведения и мадригалы. Так я сказал ей, что она ничего не теряет: «Если тебе не понравится, ты просто можешь уйти в любой момент». Так она сказала, что я прав, обязательства от нее не требовалось. Это в любом случае не католический брак, не надо брать ссуду, заполнять анкеты, это просто возможность увидеть кенгуренка в действии. Я дал ей билет и пошел заканчивать последние приготовления перед концертом.

Берд: Она взяла билет?

Аврум: Конечно взяла. Кто бы отказался посмотреть на кенгуренка на халяву?

После концерта я уже умудрился напрочь забыть о ней. Поверь мне, со всей этой суматохой, визжащими психопатками и летящими трусиками, ты запросто можешь забыть мать родную. Кроме того, Дани был страшно неуверен в себе – каждую ночь после концерта он психовал. Каждую ночь он был уверен, что страшно облажался и испортил прекрасную музыку, и я часами ему рассказывал, что он самый великий трубач во всей гребаной вселенной.

Ну все равно, представь, в эту ночь в оперном театре он возомнил себя Иисусом и попросил меня привести хромую или слепую девушку. Ты не поверишь, я сновал между этих лунатичек и искал смертельные увечья, но они все были великолепны и безупречны. У меня опустились руки, и тут, как гром среди ясного неба, кого я вижу? Можешь мне поверить, это была она, толкалась там вместе со всеми. Я решил, что она хочет сказать Дани, как чудесно он играет. Сходу подошел и сказал: «Чё ты тут в очереди стоишь, как на водопой?» Она работала на Длинную Руку, поэтому я хотел проявить к ней максимальное уважение, так я продолжил: «Иди за мной, пожалуйста, и я отведу тебя в его комнату». Так она сказала, что она против того, чтобы лезть без очереди. Я сказал: «Без проблем, стой, где стоишь». Я подошел к голове очереди, залез на деревянный ящик и заорал всем этим чертовым девкам: «Сегодня Дани не выйдет, он плохо себя чувствует, идите домой». Так все пошли домой, и она осталась одна.

Я отвел ее к нему в комнату. Кенгуренок разбил и ее сердце. Бедняжка агент.

Берд: Вы можете добавить еще что-нибудь об этой встрече с женщиной-агентом?

Аврум: А что тут добавлять? Я привел ее в гримерную, где она могла добиваться его внимания как все прочие, полагая, что он ее и не заметит. Но случилось невозможное, представляешь, он все-таки не был законченным тупицей. Хоть и жеребенок жирафа, но признал богиню. Что-то необычное случилось между ними. Она была там недолго, пять-десять минут, но когда она ушла, он со слезами на глазах сказал, что влюбился. В жизни не видел его в таком состоянии, мозги совсем расплавились, и только о ней и говорил без остановки. Я не глупс, я сразу понял, что происходит!

Берд: Что вы имеете в виду?

Аврум: Я видел, что она уже далеко не девочка, так я догадался, что Дани нравятся старухи, что называется, «зрелые женщины», как в брошюрках о неверных женах. Я скажу тебе чистую правду: сколько людей, столько и заморочек. Кому-то нравятся дряхлые старухи при смерти, кому-то – бабушки без зубов. Я знаю мужика, который любит маленькие сиськи, размером с виноградину, точно. Давай я тебе еще вот что скажу: секс, я думаю, здоровая штука – как по мне, так все хорошо, кроме секса с животными и мертвецами. Это уже слишком мерзко и противно. Если бы Дани попросил меня привести к нему животное, я бы тут же его осадил и выгнал пинком под зад.

Берд: А он просил?

Аврум: Ты шутишь, Дани и грязные животные, – с ума сошел? Это было только гипотетическое предположение.

Дани был абсолютно нормальный, может, даже слишком. Ему нравились ухоженные женщины средних лет, ты понимаешь, что я имею в виду, все еще секс– бомбы, но слегка потертые. Ему нравились красивые, но чуть усталые тела.

Говорю тебе, что-то между ними произошло. Не знаю, что именно, но что-то незаурядное. Уже в машине по дороге в отель Дани начал свои бесконечные вопросы: Кто? Что? Как? Кто она такая? Как ее зовут? Ее вообще как-то зовут?

Что я мог ему сказать? Что она шпионка Длинной Руки, спец по «краеугольным камням»? Рассказать ему, что она уже привезла нам одного, который заснул, свернувшись клубочком, в футляре от контрабаса до новых распоряжений? Поверь мне, лучшим ответом на эти вопросы было молчание. Ты понимаешь, в чем Дело, не хотел я втягивать его во все эти шпионские страсти – состроил из себя идиота, он и поверил, что я таки ничегошеньки про нее не знаю. Я сказал ему: «Иди-ка ты лучше спать. Утро вечера мудренее, глядишь, к завтрему и забудешь о ней».

Но я сильно ошибался. Только он открыл глаза, так мозги у него и затуманились. Мальчонка влюбился по уши. Он опять принялся задавать все эти глупые вопросы: Кто она? Как можно с ней связаться? Где она живет? Почему она ушла? В каком направлении? Вернется ли она? И поверь мне, я не просто так хранил молчание, я не знал ответов. Я знал лишь, что она – крупный калибр в обойме Кодкода. Но я и сам не знал ее имени, откуда она пришла и куда направляется. Я ни черта не знал. Я отвел его в сторонку и сказал: «А почему бы тебе не вытащить эту занозу? Иди в свой номер и напиши музыку про твои страдания, про боль, про неудовлетворенность». Я сказал: «Сейчас в тебе бушует буря эмоций, оседлай же волну своих слез и несись во весь опор, такие вещи нечасто случаются».

Я на самом деле хотел помочь ему, я привел к нему много зрелых женщин, на любой вкус и возраст. Однажды я притащил даже дряхлую бабульку. Она была женой Шауля Шифа, израильского посла на Андорских островах. Ты не поверишь, какой она была страшной и как воняла нафталином. К ней без противогаза лучше было и не подходить. Она мне платила сто баксов за то, что я позволил ей войти в гримерку. Она показывала ему свою дряблую жопу, всю в обвислых складках и це– люллите, а он говорил ей, какая прекрасная у нее задница. Знаешь, почему? Потому что у него было золотое сердце. Поверь мне, если бы там был кто-нибудь из присутствующих – ты или я, – нас бы давно стошнило. Сказать по правде, он и не знал, что она – жена израильского дипломата. Он был уверен, что это старая уличная проститутка.

Ха, вот тебе еще один случай, с женой бригадного генерала Иерахмиэля Гутника, известного героя войны и израильского военного атташе в Барселоне. Она была помоложе и очень ухоженная, но ужасно нервная, потому что генерал приударял за бабами и не уделял ей должного внимания. Я вошел в ее положение и взял всего лишь семьдесят пять долларов.

Она раздевалась и садилась перед ним совсем голая. Она ласкала себя, но каждый раз, когда она совсем уже собиралась кончить, все ее разочарование и личные проблемы прорывались наружу. Ты ведь знаешь, все бабы немножко того, когда дело касается их желаний. Женщины всегда хотят то, что не в состоянии получить. Она кричала и разбрасывала вещи. Понимаешь, она хотела, чтобы он завелся, и не могла никак понять, что мальчик невинен, как детеныш кенгуру.

Она была злая баба. Мы слышали, как она орет за стеной: «Люби меня, смотри на меня, малыш, я жду тебя, пожалуйста, возьми меня!» – ну, все эти глупые клише, которые используют женщины в клиторальном трансе. Это было ужасно смешно. Она швыряла все, до чего могла дотянуться: вазы, телефонные трубки. Бутылки вина. Поверь мне, она неистовствовала. Но Дани, поскольку был кроток и невинен, оставался спокоен. Он был тих и спокоен, никогда не выходил из себя. Он сидел и смотрел на нее, как ледяная кукла. Это ее прям-таки выводило из себя. Она не справлялась с ситуацией. В конце концов, когда я понял, что происходит, я вмешался. Я вошел в комнату и вежливо попросил ее одеться и выметаться вон без права возвращения. Потому как она была слишком буйной. Ты знаешь, о чем я, – не хотелось рисковать. Она не расцвела от счастья, это точно, но я плевать хотел. Никто не может спорить с Аврумом, даже жена генерала Иерахмиэля Гутника, военного атташе в Барселоне!

Берд: Как вы можете играть так жестоко с людскими чувствами и эмоциями?

Аврум: С вашего великодушного позволения, я впредь буду просто игнорировать тебя и твои инфантильные вопросы. Ты долбаная жопа, ты уже два месяца каждую неделю ходишь ко мне и все еще ничего не понял? Это все план! У каждого человека на этой дурацкой планете есть свой план. Каждый человек появляется на свете для своего плана. Мой очень прост. Я всего лишь помогаю еврейскому народу такими способами, о которых мы лучше помолчим. Я когда-нибудь пытался помешать твоим планам? Зачем ты сюда пришел?! Может быть, потому только, что ты хочешь сунуть свой длинный сопливый нос в мои планы? Может быть, твой гребаный план – копаться в планах других людей? Ты лучше заткнись, ты... даже не знаю как тебя назвать... ты гребаный гнилой банан!

ПАУЗА

Аврум: Ничего не помогло. Через несколько дней Дани тотально расклеился. Он увяз по уши. Его сердце разбилось на куски, как в индийском или египетском кино. Если он чего и хотел, так это покончить с жизнью. Он поднимался на острашенно высокие сооружения вроде Пизецкой башни, Эйфелевой башни, Башен-Близнецов. Назови башню, он на нее лазил. Он ни с кем не разговаривал, знаешь, как это бывает, он просто плавал один в собственном соку. Я отвел его в сторонку и сказал: «Иди прямо сейчас и вложи всю свою скорбь в трубу, выплесни крик наружу, дай боли зазвучать, как тебе хочется». Вдруг его глаза открылись. Внезапно он сам увидел путь к спасению. Я почти что воочию увидел его боль крутящимися цифрами на счетчике бензоколонки. Уже через несколько минут он заперся с трубой в своем номере. Именно тогда он написал трубный шлягер всех времен «Тяга доски». Веришь, это была его лучшая мелодия — мегасупер-революционный хит.

30

Сабрина

Берд: Доброе утро, Сабрина, как вы себя чувствуете сегодня?

Сабрина: Вы знаете, я начинаю скучать без вас. По-моему, самое время, чтобы и вы мне что-нибудь рассказали. Откуда вы родом? Как вы меня нашли? Почему вас интересует моя история? Что вы ищете?

Берд: К сожалению, я не могу вам рассказать многого, но я считаю, что мы близки к цели.

Сабрина: Что-то с вами происходит. Почему бы вам не рассказать мне о женщине, которую вы любили, вместо всего этого старья?

Берд: Рассказывать нечего. И вообще, почему вас это заинтересовало?

Сабрина: Потому что... пожалуйста, рассказывайте.

Берд: Однажды я думал, что по-настоящему полюбил женщину.

Сабрина: И что же случилось?

Берд: Я обнаружил, что ошибался.

Сабрина: Как вы это обнаружили?

Берд: Она мне помогла.

Сабрина: Скажите честно, Берд, вы боитесь женщин?

Берд: Пас.

Сабрина: Признайтесь же, дайте себе волю!

Берд: Пас...ну наверное, разве не все мужчины..?

Сабрина: Не знаю, ответьте сами. Так чего же вы боитесь?

Берд: Я их совсем не понимаю.

Сабрина: Чего там понимать?

Берд: Даже это превыше моего понимания.

Сабрина: Расскажите подробнее.

Берд: Это слишком болезненно. Я не желаю это обсуждать. Давайте продолжим с того места, где остановились в последний раз.

Сабрина: Но у меня тоже накопились вопросы. Вы – не единственный игрок на этом поле, и вообще я могла бы вам реально помочь, я имею в виду, с женщинами.

Берд: Сабрина, я уверен, что вы можете. Но, пожалуйста, не заходите так далеко – это слишком болезненно. Когда-нибудь я сам во всем разберусь, обещаю. Мы остановились в самом конце концерта Дани.

Сабрина: Вас не так-то легко раскусить. Ну ничего, я знаю, что могу помочь вам, и я уверена, что мне представится такая возможность. В любом случае, после концерта я обнаружила, что стою в длинной очереди у служебного входа в здание Оперы. Там было множество молоденьких девушек, большинство пребывало в состоянии психоза. Некоторые падали в обморок, другие кричали до хрипоты. Я стояла очень тихо. Я просто ждала, моля Бога о том, чтобы мне посчастливилось увидеться с ним наедине.

Вдруг – совершенно неожиданно – я увидела «акулу шоу-бизнеса» Он тоже выглядел изумленным. Он совсем не ожидал меня там встретить. Он не думал, что я куплю билет на фольклорное шоу. Он поинтересовался, не буду ли я так любезна выпить с ним чашку чая с лимоном в Еврейском культурном центре. Кто же ожидает от сабры, что он пригласит вас на чашку итальянского капучино в одном из приличных франкфуртских баров, когда он может получить свое пойло задарма включая кошер в местной синагоге! Я сказала, что оказалась там только потому, что очень хочу увидеть г-на Дани Зильбера и лично засвидетельствовать ему, что его музыка затронула самые глубокие и потаенные струны моей души. Он воскликнул: «Уалла, сестренка, нет проблем! Ключи в зажигании, идите за мной».

Он провел меня через охрану. Мы обогнули очередь и вошли в здание через служебный вход. По темному коридору мы спустились прямо в грим-уборную Дани. Аврум открыл дверь и впустил меня. Я вошла, стараясь сориентироваться точно на центр комнаты. Женщины так поступают, когда хотят привлечь внимание мужчины. Но на этот раз прием не сработал. Дани остался совершенно равнодушным. Казалось, он изо всех сил старается не замечать меня. Я растерялась. В этот раз все было по-другому, я смутилась. Я уже была влюблена в этого юного трубача. Возможно, я расчувствовалась и слишком глубоко восприняла боль и несчастия, разлившиеся в его музыке. Я хотела разделить его муки. Я хотела сказать, как глубоко он меня тронул, но не находила слов.

Внезапно я осознала, что не умею формулировать такие глубокие эмоции. Стояла как бревно и хотела, чтобы он коснулся меня. Я посмотрела ему прямо в глаза, в самый зрачок страдания. Не думая ни секунды, я расстегнула блузку и бросила ее на пол. Та же участь постигла лифчик и юбку. Я двинулась ему навстречу, не отрывая пристального взгляда от его глаз. Подошла вплотную, я была абсолютно голой. Он тоже смотрел мне в глаза, но я уже добралась до его души. Я видела, что он хотел опустить глаза и взглянуть на мою грудь. Я тоже хотела, чтобы он видел мою грудь, мой идеально выбритый лобок. И он хотел, но не мог, не смел; он был очень застенчивым юношей. Его глаза наполнились слезами. Он смежил веки, и судорожная гримаса пробежала по его лицу. Я потянулась к нему и с силой сжала его голову между грудями. Прижала его близко-близко к сердцу и готова была взорваться от переполняющих меня эмоций. Он стал целовать меня как невинный ребенок. Уверена, что он был девственником. Он был чувственный и нежный. Как его музыка.

Я чувствовала, что больше не выдержу, так хотела заняться с ним любовью. Я начала тереться лобком о его грудь. Его пальцы путешествовали по моей спине от шеи к ягодицам. Вдруг без предупреждения он вонзил ногти в мой зад, явно пытаясь сделать мне больно. Господи, я помню ощущение сладкой дрожи. Как будто это было вчера. Я отступила на шаг и повернулась, показала ему попку. Схватила его правую руку и положила себе на правую грудь, понуждая его ласкать мой сосок. Юноша оказался прилежным учеником и схватывал все на лету: у него было хорошее чувство ритма и правильное количество насилия в крови.

Я не мешкала. Склонившись вперед, глубоко прогнулась, открывая ему самые потаенные свои секреты. Я дала ему отдышаться. Сначала он ничего не делал. Возможно, он просто сидел, переполненный чувствами. Потом аккуратно стал поглаживать мою спину и зад кончиками пальцев. Он был так нежен. Я закрыла глаза и с нетерпением ждала, когда же он возьмет меня, но вдруг, снова совершенно внезапно, он укусил меня за ягодицу, алчно, как будто собирался отъесть кусок, как каннибал. В считанные секунды мое тело буквально взорвалось. Невероятно, но он подарил мне уязвимость и смущение – чувства, мне совершенно несвойственные. Я хотела, чтобы он взял меня в жены, я умирала от желания рожать ему детей, готовить и стирать. Я хотела стать для него единственной и неповторимой.

Я оторвалась от него. Быстро оделась, стараясь на него не смотреть, не знала, где взять сил, чтобы дальше жить без него. Глубоко внутри я осознавала, что наши жизни проходят в разных измерениях. Пока он работал на ниве эмоциональной боли, я занималась вопросами спасения и безопасности государства... Вам дурно?

Берд: Все в порядке.

Сабрина: Но вы плачете!

Берд: Со мной все в порядке. Еще минута, и все пройдет.

Сабрина: Отлично.

Берд: Если вы и в правду хотите знать, что меня так взволновало, я скажу: что, черт возьми, происходит? Как вы могли оставить его одного, если вы так его любили? И вообще, как вы могли полюбить человека, который укусил вас за задницу? Что происходит в этом кошмарном мире? Почему все так запутано?

Сабрина: Невероятно, вы мне так напоминаете Дани. Точно как вы, Дани не был готов к реальной жизни. Возможно, это была его основная черта.

Берд: Это неважно. Я уже оклемался, давайте продолжим.

Сабрина: Я думаю, лучше мы сделаем небольшой перерыв. Пойдите сюда, присядьте поближе.

Берд: Поближе? Что вы имеете в виду?

Сабрина: Не притворяйтесь. Пойдите сюда и присядьте поближе на кровать.

Берд: Вы уверены?

Сабрина: Может, выключите свой диктофон?

Берд: Да, наверное, вы правы. Я его выключил...

ПАУЗА

Берд: Раз, два, раз-два-три. Продолжим?

Сабрина: Вы выглядите более спокойным. Каждому мужчине время от времени нужно немножко внимания. Вы были великолепны, можете собой гордиться.

Берд: Я в порядке, давайте двигаться дальше.

Сабрина: На следующее утро я улетела обратно в Израиль. Я была представлена к медали «Золотая Звезда Длинной Руки». Вечером меня пригласил сам Старик разделить с ним пролетарскую трапезу в его доме. Как обычно, Старик был очень тепло и дружелюбно настроен. Поздравил меня с успехом, сказал, что моя храбрость и находчивость «отражают истинно библейские качества». Он предложил продолжить в постели, но я соврала, что прямо перед самым полетом обнаружила, что у меня те самые дни. Я заверила его, что в ближайшие четыре дня я буду совершенно бесполезна в этом плане. Как вы понимаете, все мои менструальные циклы регистрировались в личном деле, которое хранилось в отделе кадров Длинной Руки. Я обманывала Старика. Я лгала потому, что не хотела делать с ним это. Я хотела своего застенчивого трубача и поклялась хранить ему верность.

Берд: Вам удалось?

Сабрина: Да. С тех пор, когда я строгала врагов моего народа, я совсем не получала удовольствия. Я научилась разыгрывать оргазмы, как требовало начальство с самого начала. Когда они засаживали, я стонала и трясла задом, а сама тем временем подмигивала скрытой камере. Я делала это затем, чтобы убедить начальство, а заодно и себя, что происходящее не имеет ко мне отношения, что я лишь выполняю разведзадание.

Кодкод был в восторге. На летучках после каждой операции он бесконечно повторял, что я «овладела искусством шпионажа и подняла его на качественно более высокий уровень, превратив в самостоятельную форму абстрактного искусства». Я никогда не могла понять, что абстрактного он видит в притворных оргазмах, но он был старше по званию, а я уже научилась избегать ненужных споров и конфронтаций. Старик тоже был в полном восторге от моей новой «стратегии притворства». Однажды он даже сказал мне что «подмигивание является выражением духа элементарного цинизма, столь необходимого для успеха контрразведки». Мужчины обладают странной особенностью облекать маленькие вещи в высокие слова. Так или иначе, он решил, что меня надо повысить в звании. Мой престиж в Агентстве достиг своего пика. Хотя основные характеристики моей деятельности оставались теми же самыми, я получила от своих наставников гораздо большую свободу. Мне удалось так организовать свою работу, что большинство операций проходили там, где гастролировал Дани.

Думаю, что у него не было поклонницы, которая видела столько представлений, сколько видела я. Чтобы не выдать себя, я являлась в разных обличиях. Это было настоящее приключение. Я стояла в зале очень близко к сцене, обычно чуть в стороне, но иногда прямо напротив него. Визжала вместе с юными писявками и бросала в него трусики. И слишком этим увлеклась. Доходило до того, что я являлась на концерт, надев семь пар трусов. Когда мой лобок окончательно оголялся, я была абсолютно готова принять его. Обычно я закрывала глаза и мечтала, как он нежно берет меня, мне хотелось зажать его маленькую трубу между грудями, мне хотелось, чтобы он наполнил меня своим семенем.

Берд: Хорошо, хорошо, я понял ситуацию. Не обязательно вдаваться в подробности. А что было с ним, он скучал без вас?

Сабрина: Смешно об этом спрашивать. Он стоял на сцене и рыскал глазами по залу, было ясно, что он кого-то ищет. Только позже я поняла, что он разыскивал меня. Иногда я стояла совсем близко, но наши глаза так ни разу и не встретились. Он искал меня, а я даже не знала об этом. Только в 1958-м, в Манчестере, во время первой операции по поимке Рудольфа Хейхмана я поняла, что он ищет меня. Там и тогда я поняла, что он тоже истово меня любит.

Берд: Ого-го! Это была долгая сессия, полная неожиданных поворотов. Вы, должно быть, ужасно устали.

Сабрина: Как раз наоборот. Мне доставило большое удовольствие вспомнить все подробности.

Берд: Я думал предложить вам сходить завтра вечером в кино или в ресторан или и туда и туда. Что скажете?

Сабрина: Ни в коем случае. Я не переступала порога этого заведения со дня, когда меня сюда привезли, это было тридцать пять лет назад. У меня нет ни малейшего желания показываться на публике.

Берд: Вы уверены? Может, передумаете?

Сабрина: Абсолютно уверена и не собираюсь обсуждать эту тему.

Берд: Я думал, что после того, что между нами было... Вы понимаете, что я имею в виду, вы могли бы передумать.

Сабрина: Все мужики одинаковые. Вам дали немножко тепла, и это тут же вскружило вам голову. Повторяю для тупых: НЕТ, а, кроме того, я достаточно стара, чтобы быть вашей матерью. Так что идите домой, молодой человек.

Берд: Лады. Я уважаю ваше решение. Если передумаете, вы знаете, где меня найти. Увидимся на следующей неделе, и вы расскажете мне про первую операцию Хейхмана.