Текст книги "Бич Нергала"

Автор книги: Гидеон Эйлат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Не вставая с ложа, Кай-Хан наклонился, взял в руки небольшую клетку с яркоперыми ткачиками, состроил умильную гримасу. Потревоженные пичуги сорвались с тонкого насеста, захлопали крылышками, завертели головками.

– Потому что иначе, – зловеще вымолвил апийский военачальник, – я посажу на колья всех бусарцев. От самого дряхлого старикашки до последнего вшивого младенца. И распущу слухи, что меня подговорил агадейский король. Как ты думаешь, мне поверят? – Не дожидаясь ответа, он твердо произнес: – Мы идем на Бусару. Хочешь, поезжай с нами, хочешь, проваливай на все четыре стороны вместе со своим придурковатым фокусником. Твои повозки останутся у нас. Но если ты согласен нам помочь, даю слово воина, что в Бусаре не прольется лишней крови.

Несколько мгновений Бен-Саиф простоял, сжимая и разжимая кулаки и глядя в земляной пол. Наконец поднял голову.

– Этого мало.

– Да ну? – Кай-Хан опустил клетку и улыбнулся, блеснув желтыми зубами.

– В Бусаре ты оставишь гарнизон, а сам двинешься к Когиру. Дойдешь до границы и будешь там стоять, сколько нам понадобится.

– Сколько? – Апиец потянулся к кальяну.

– Неделю, может, две. Пока мы не договоримся с Токтыгаем. Нам нужен кулак над головой когирской знати.

– Хм. – Кай-Хан призадумался. – А как же Самрак? Кто будет угрожать столице?

– Полсотни удальцов, изображающие твой авангард. Пускай щиплют патрули, но не ввязываются в серьезную драку. Главное, чтобы они почаще попадались на глаза нехремским войскам. Задача рискованная, но посильная.

– Да, Нулан бы с нею легко справился, а я, дурак, не захотел увидеть своей выгоды. – Каи-Хан рассмеялся и подмигнул Бен-Саифу. – Теперь ты знаешь, сотник, что такое человеческая непредсказуемость.

Бен-Саиф похолодел. Неужели этот мерзавец читает мысли? Нет, скорее всего, к агадейскому шатру приросло чье-то ухо, когда Бен-Саиф делился с Луном своими печалями.

– И вот еще что, – сказал он. – Лун с нами не пойдет. У него срочные дела в Даисе.

Апиец небрежно махнул рукой.

– Пусть катится. Вот уж о ком жалеть не стану! Пока в моей армии мелькает бабья задница этого скомороха, у него растут шансы утонуть в яме с дерьмом. – Он помолчал, хмуро разглядывая ткачиков, наконец, процедил сквозь зубы, не поднимая головы: – Я все сказал. Ступай.

* * *

Город пылал. На узких горбатых улочках сплошным ковром лежали мертвецы, их кровь смешивалась и запекалась на серой брусчатке. Сквозь дым и вопли умирающих проносились свирепые степные всадники, охваченные жаждой разрушения и убийства. Бусара пала почти без боя. Губернатор и вся его родня заживо сгорели во дворце, городская стража и войска гарнизона частью погибли на стенах, частью разбежались, и лишь несколько десятков смельчаков, не бросивших оружие, укрылись в высоком каменном храме Митры. С его плоской крыши, окруженной зубчатым парапетом, город был виден как на ладони.

– Скоро и за нас возьмутся. – Сафар, капитан городской стражи, командовавший этими людьми, обреченно смотрел через площадь на гибнущий в огне губернаторский особняк. – Лук! – закричал он. – Скорее!

Самый обыкновенный мальчишка с улицы, вчерашний торговец вином, поспешил к нему с длинным луком и колчаном. Тренькнула тетива, а мгновением позже снизу донесся возглас. Крепко сбитый апиец, тащивший на аркане по площади свою жертву, схватился за пробитую шею и вывалился из седла. Сафар выругался, его взгляд снова заскользил по горящим кварталам.

Аррахуссе не верилось, что он еще жив. Его старая гостиница превратилась в груду щебня и гнилых досок, которые погребли под собой почти всех постояльцев и слуг. Сам он через подвал (тот самый, по которому сбежал от стражников Конан) выбрался в соседний двор, а оттуда – в переулок, где степняки кололи и рубили всех без разбору. Мечась, как бродячий кот от живодеров, добрался он до главной площади и там попался на глаза ликующему апийскому всаднику. Его хохот еще стоял в ушах Аррахуссы, когда он стаскивал с окровавленной шеи грязную веревку.

Прямо напротив него из чердачного окна губернаторского дворца с душераздирающим криком выпрыгнула красивая молодая женщина; дорогие шелка на ней превратились в огненный саван. Аррахусса вжал голову в плечи и попятился от убитого степняка. Внезапно его схватили сзади жилистые руки; он завизжал от страха, но умолк, узнав нехремский выговор. Уцелевший стражник затащил его в двери храма, в напоенный чадом сумрак, где вокруг алтаря, громадного золотого диска, между беломраморными Слугами Митры, простирающими к потолку изящные руки, виднелись темные силуэты вооруженных людей.

* * *

– Ты обещал, что резни не будет. – Сквозь багровую пелену гнева и отчаяния Бен-Саиф смотрел на пылающий дворец губернатора, на площадь, усеянную трупами.

– А ее и нет. Вон, глянь. – Каи-Хан показал из переулка на крышу храма, с которой летели нехремские стрелы. – Резня, это когда город сдался, а победителям хочется развлечений. Пока в Бусаре сопротивляется хоть один ублюдок, резни нет, а есть честный бой. Хочешь, поди, прикончи их или уговори сдаться, и тогда я успокою моих забияк.

Бен-Саиф отрицательно покачал головой. Поздно. Никого уже не спасти. И Нехрем вовеки не забудет и не простит Агадее лютого набега апийских извергов. Замысел, казавшийся таким простым и легким в исполнении, обернулся кровавым кошмаром. Он, честный солдат, с молоком матери впитавший заповеди пресветлой Инанны, привел свою богиню в этот многострадальный край, позабыв о том, что загадочная сестра Эрешкигали вместе с любовью обычно приносит гибель, а вместе с мудростью – раздор.

– Я не верю тебе, Каи-Хан, – уныло произнес он. – И я ухожу. Ты все испортил, все погубил. Прощай и будь проклят. И не пытайся меня остановить, а то я с радостью убью тебя одним шевелением пальца. – Чтобы не показаться голословным, он поднял «жало Мушхуша» – короткую трубку из серого металла, которую Каи-Хан только сегодня увидел в деле.

Соправитель Апа родился в семье воина, почти всю жизнь провел в походах и сражениях, и его было не так-то просто испугать чужеземной диковиной. Вокруг сидели на конях надежные парни, если они всем скопом бросятся на Бен-Саифа, он вряд ли успеет пошевелить пальцем.

Глядя в тоскливые глаза, Каи-Хан брезгливо поморщился и махнул рукой. Ему не нужна была смерть агадейского глупца.

Когда понурый всадник в серых латах скрылся из виду, Каи-Хан повернулся к своим ординарцам.

– Ну? Долго я буду любоваться этими вшивыми лучниками? Сколько еще наших они должны продырявить? Живо две сотни на штурм храма. Остальным прочесать город, и чтоб ни одна гнида не уползла! «Будешь знать, фокусник, – мысленно воззвал он к Луну, – чего стоит попугайское дерьмо!»

Глава 10

Сумерки приближали горизонты, сокращали огромное море чахлой травы до жалкой лужицы, обрамленной темными горбами курганов. Где-то за этими смутными окоемами затерялась разбойничья шайка, к которой у Конана был особый счет. Кровавый след довел его до когирской границы, до сожженного моста, и Конану не понадобилось убеждать Сонго и его товарищей, чтобы они дали крюк по бездорожью, к переправе, что лежала намного выше по течению пограничной реки. Вечер застиг их вдали от брода, и кое-кто заговорил о привале, но Конан настоял, чтобы отряд двигался дальше. «Заночуем на том берегу», – угрюмо сказал он. Чутье подсказывало ему: враг не стоит на месте. Кавалькада двигалась гуськом по тропинке, протоптанной неведомо кем. Конан ехал впереди на выносливом бусарском коне, сразу за ним на гирканской вороной кобыле рысил Сонго, а Юйсары держалась в середине отряда. После долгого, изнурительного пешего похода верховая езда только Паако и еще двум раненым телохранителям Зивиллы, которых друзья не решились оставить в Бусаре, казалась пыткой. Сам Конан, на своем веку пересекший немало стран, почти не слезая с седла, наслаждался бы ездой, если б не мрачные мысли. За его спиной осталась беззащитная Бусара, остался Сафар, с которым в городских тавернах выпито немало вина и который теперь ненавидит Конана, как заклятого врага. Остались тысячи мирных обывателей, им не будет пощады, когда чудесное оружие грозных агадейских магов проломит крепостные стены для свирепой апийской конницы. И самое страшное – там осталась его запятнанная честь.

В полдень они встретили среди низких холмов десяток безоружных апийских воинов. Степняки не пытались сопротивляться, когда их окружили семьдесят с лишним когирских всадников в сверкающих бронзовых доспехах. Вымаливая пощаду, они рассказали историю своих злоключений: их конная сотня преследовала дезертиров, укравших у Каи-Хана обоз с добычей, и нарвалась на засаду. Все их товарищи полегли под коварным ударом изменников, объединившихся с нехремскими дезертирами, а сами они попали в плен. Затем их отпустили без лошадей и оружия, а командиру дали коня, чтобы он отправился к Каи-Хану и рассказал о своей неудаче, и сотник Ияр, да покарают его боги за глупость и малодушие, умчался быстрее ветра, бросив своих верных солдат на произвол судьбы. Они долго брели по курганам, ночью сбились с пути, а утром так и не сумели найти дорогу к своему стану.

По их сбивчивым описаниям один из когирцев определил, где сотня Ияра попала в западню, и взялся довести отряд.

Без лихих коней и острых сабель апийцы выглядели жалко, от их воинственности не осталось и следа, но Конан понимал, что оставлять их живыми на нехремской земле опасно. Если волк повадился резать овец, он не уймется, пока не истребит всю отару. Превозмогая недовольство, он смотрел, как пленникам дают отойти на полет стрелы, а затем несколько когирских воинов, по молодости лет не слишком хорошо владеющих своим ремеслом, внимая наставлениям ветеранов, наклоняют вдоль земли длинные копья и пускают коней вскачь.

Равнодушная степь проглотила предсмертные вопли. Вскоре молодые всадники вернулись, по разу вонзили копья в землю, чтобы счистить кровь с наконечников, и кавалькада двинулась на северо-восток.

Где-то за полночь они отыскали ухабистую дорогу, петлявшую среди курганов и балок, и по ней довольно быстро добрались до реки. В этом месте обрезанные поймой холмы выполаживались, и дальше река змеилась по чуть всхолмленной голой равнине. С перекатов доносился шум воды. Несколько человек отправились вверх и вниз по течению и почти сразу обнаружили брод – россыпь осклизлых валунов, над которыми журчали белые бурунчики. Левее них виднелся ряд тонких кривых жердей; один из когирцев разделся донага и двинулся от вешки к вешке, благополучно добрался до противоположного берега, вернулся и сообщил, что здесь легко пройдут и люди, и кони.

Когда брод остался позади, они выбрали подходящее для ночлега место, развели костры, приготовили пищу и высушили одежду. Потом когирцы, кроме часовых, легли спать под открытым небом, а Конан и Юйсары вернулись к реке. Они с упоением ласкали друг друга в теплой воде, и дочь пастуха сдерживала крики, которые рвались из груди, распаленной поцелуями и прикосновениями сильных мужских пальцев, а киммериец изобретал все новые ласки, и каждая его фантазия встречала сладострастный отклик. Юйсары отдавалась ему охотно, но без нежности, которую способна дарить только влюбленная; юная пастушка лишь повиновалась велениям своего тела, жадного до наслаждений, успевшего привыкнуть к изощренным ласкам и неутомимости киммерийца, как привыкают к кхитайскому опию или пыльце вендийской конопли.

Со стороны лагеря доносилось конское ржание и человеческие голоса, а ночь осыпала безбрежную степь, точно осажденную крепость, огненными стрелами падающих звезд. Тугое женское тело забилось в объятьях Конана и расслабилось, голова безвольно откинулась на мокрую глину берега, длинные ноги соскользнули под водой с его бедер. А для Конана последний миг блаженства так и не настал, на него вдруг нахлынула тоска, вспомнились безоружные апийцы, послужившие живыми мишенями для необученных копейщиков, вспомнились трупы селян, которые плавали у мельничной запруды, и другие мертвецы в других, далеких, странах, другие женщины в его руках… Иных он ласкал прямо на полях сражений, среди крови и смерти. Законная добыча победителя…

Вся его жизнь прошла в скитаниях и боях, и он не мыслил для себя иной судьбы, нежели судьба воина. Он был еще молод, но по свету о нем бродили легенды; он побывал в десятках стран, и теперь его именем где-то пугали непослушных детей, а где-то оно звучало в сагах и героических песнях.

Он оторвался от Юйсары и на четвереньках выбрался на скользкий берег, на окаменевшую глину, которая крошилась под руками. Он знал, что нехремская девушка провожает удивленным взглядом его темный силуэт, но не обернулся и ничего не сказал. Добрался до груды одежды, сброшенной второпях на траву, ощупью выбрал свою, натянул короткие кожаные штаны и тунику, поднял меч, с которым почти никогда не расставался, и только после этого глянул в сторону реки.

Там стояла богиня водной стихии, под луной и звездами ее влажное тело поблескивало, мокрые черные волосы облепили грудь – два упругих полушария, острыми вершинками смотрящих в разные стороны. Гибкие сильные руки шарили по телу – Юйсары ласкала себя, вспоминая восхитительные ощущения, которые ей подарил Конан. Она снова хотела его, она манила его. И ему вдруг тоже захотелось ее до умопомрачения, еще миг этой пытки вожделением, и он кинется в воду прямо в одежде, овладеет ею стоя, безо всяких любовных хитростей, по-звериному, как покрывает молодую кобылу полудикий степной жеребец. Он перекинул за спину ножны с мечом, повернулся и на ватных ногах двинулся к лагерю, где уже сменились караульные.

* * *

Великолепный когирский скакун гарцевал на дороге, нервно вскидывал голову, то и дело взвивался на дыбы. Его ничуть не успокаивали поглаживания по холке и дружелюбный голос над ушами. Он долго мчался во весь опор, и если б не выбился из сил, то непременно избавился бы от непрошенного наездника, который ни обликом, ни запахом совершенно не походил на хозяина и гибкому кавалерийскому стеку предпочитал варварскую нагайку.

Молодой седок тоже охотно предпочел бы стек, привычный с детских лет, и ни за что бы не стал истязать красивое и умное животное, не гонись за ним почти три десятка разъяренных бандитов. Одна из апийских стрел едва не отправила его на серые равнины – она вонзилась в заднюю луку седла. Но украденный арапник с оловянной пуговицей сделал свое дело – разбойничьи кони выдохлись гораздо раньше породистого скакуна злосчастного графа Саромо. Однако барон Ангдольфо все нахлестывал вороного, и лишь увидав с высокого кургана, что преследователи повернули назад, пустил коня шагом.

Дорога вела к броду через пограничную реку, он это знал со слов Нулана, который прилюдно обсуждал с Лжеконаном свои планы. Шайка всерьез вознамерилась пробраться в Даис, предложить свои услуги Зивилле, которой еще совсем недавно служил барон Ангдольфо и которую предал, пойдя на сговор с агадейскими шпионами в Самраке. Теперь Зивилла в Даисе развязывает гражданскую войну, а он спешит в Нехрем, чтобы предупредить Токтыгая о заговоре. Спешит, быть может, навстречу собственной гибели – изменников нигде не гладят по головке, а стареющий царь Нехрема знаменит отчасти тем, что скор и изобретателен на расправу. Но он, когирский дворянин, отнюдь не равнодушный к судьбе своей родины, обязан сделать то, что не удалось злодейски умерщвленному посланнику мятежной знати.

Всадники появились внезапно – в трех бросках копья головной дозор большого отряда выехал по дороге из-за низкого клиновидного холма. Трое в бронзовых латах увидели Ангдольфо в тот же миг, что и он их, и сразу проявили враждебность: двое остановили коней и опустили длинные копья, третий поспешил обратно – предупредить своих товарищей, ехавших позади. По характерной форме щитов, по ярким плюмажам на островерхих шлемах молодой аристократ тотчас узнал когирскую тяжелую конницу. В другое время барона обрадовала бы такая встреча, но сейчас в его руке взметнулась нагайка и застыла в воздухе. Эти всадники запросто могут принять его за бандита с большой дороги. Если они пойдут в атаку, он пустится наутек на измученном коне.

Из-за холма выехал на крепконогом бусарце широкоплечий воин с непокрытой головой; над его левым плечом поднималась рукоять меча. Темные длинные волосы, суровое загорелое лицо, сверкающие голубые глаза. Облик северянина. Далековато занесло тебя от родных заснеженных гор, киммерийский бродяга.

Нагайка полетела в дорожную пыль. Красавец скакун, нервно прядая ушами, бочком двинулся навстречу Конану.

Не ответив на приветствие, Конан мотнул головой вбок, дескать, поезжай за мной, – и поворотил коня. За холмом на дороге стоял внушительный отряд тяжелой конницы – огромные копья, сверкание стали и бронзы, хмурые лица. Среди них был Сонго, его глаза лишь на миг встретились с глазами барона, а затем заскользили вдоль горизонта. «Ищет дерево», – догадался Ангдольфо.

– Вот это да! Кого я вижу! – раздался знакомый голос, и барон, обернувшись на него, узнал Паако. Его бывший товарищ по оружию выглядел более чем плачевно; чтобы не свалиться с седла, он обнимал коня за шею.

– Ранен в зад, – жизнерадостно пояснил Паако, угадав невысказанный вопрос. – Отнюдь не из-за трусости, а лишь по недомыслию одной очаровательной простолюдинки. Но ты, дружище, – добавил он с безмятежной улыбкой, – конечно, излечишь мою рану. Я не знаю лучшего лекарства, чем смертные муки предателя.

– Никаких мук! – зло рявкнул Сонго. – Помешались все кругом на пытках! Мы что, апийские выродки? Да и времени в обрез. Надо спешить в Даис, выручать госпожу Зивиллу. Вздернем подонка, и все тут.

Сильные руки обхватили барона, стащили с коня, повалили в едкую дорожную пыль. Он поднялся на ноги и тут же снова упал от жестокого удара в ухо. Не пытаясь больше встать, он произнес:

– Зивилла – это я.

Никто вокруг него даже не усмехнулся. На барона смотрели ненавидящие глаза. Он был на волосок от гибели.

– Это правда, – сказал он. – Агадейцы обменяли наши разумы. Теперь я, Зивилла – в этом теле, а Ангдольфо – в моем. Он сейчас хозяйничает в Даисе. Если мы его не остановим, Нехрем падет. И в Когире будут править агадейцы.

Ему не верили. Зато на трех-четырех лицах появились ухмылки. Кое-кого забавляла изобретательность трусливого предателя.

– Это правда, – повторил молодой аристократ. – Я не притворяюсь сумасшедшим. Если уж вам так хочется видеть меня в петле, пусть будет по-вашему, я только об одном прошу: выслушайте меня и отправьте гонца к Токтыгаю. В Даисе мятеж. Под личиной Зивиллы к власти пришел агадейский шпион. В апийском плену мой разум переместили в голову этого предателя, а барону Ангдольфо досталось мое тело. Меня отправили в тыл, но обоз не дошел до Апа и попал в руки бандита, который орудует под твоим, Конан, именем. А Ангдольфо благополучно прибыл в Даис и убил моего дядю. Теперь он должен расправиться с недовольными дворянами, чтобы утвердиться во власти. И тогда у агадейского короля будет послушный ставленник в Когире, а Токтыгай без союзников долго не продержится.

– Бедный Ангдольфо. – Паако с притворным сочувствием покачал головой. – Ты всегда был маленько чудаковат, а теперь и вовсе лишился рассудка. Должно быть, нравственные страдания. Увы, мой друг, содеянного не исправишь. – Он повернулся к Сонго. – У меня в седельной сумке хорошая веревка, достань, не сочти за труд. А вон за теми буграми, – он указал назад, – я по пути заметил вполне приличную дикую яблоню.

Сонго кивнул и спешился. Конан нагнулся и положил ладонь ему на плечо.

– Помнишь Дазаута?

Сонго поднял на него злые глаза.

– Ну и что?

– А то, что этот парень не лжет. Это не он, а она. Зивилла.

– Бред. – Сонго стряхнул его руку.

Конан вздохнул, спрыгнул с коня, двинулся следом за Сонго и вырвал ременный аркан, который тот достал из сумки Паако.

– В голове Дазаута сидел чужак. Или забыл? Это колдовство. Когда чужак вышел, Дазаут наложил на себя руки. Неужели ты думаешь, он сделал бы по своей воле то, что сделал?

– В войске Каи-Хана есть агадеец по имени Лун, – раздался за его спиной голос Ангдольфо. – Он волшебник. Для него забраться кому-нибудь в голову и подчинить своей воле – сущий пустяк. Сонго, сейчас я докажу, что я – это я. Помнишь стихи, которые ты читал мне однажды вечером в Самраке, в Галерее Пьянящего Ветра? Мы с тобой вдвоем гуляли в парке и целовались, а потом поднялись в Галерею, и ты мне читал кое-что из твоей любимой кхитайской поэзии…

– Куй-Гу, – буркнул Сонго. – Я ей читал Куй-Гу.

– «В дыханье ветра – ароматы трав. Я упиваюсь трепетом зари. Любимая, доколе будешь дуться?»

Сонго упрямо стоял спиной к Зивилле и Конану, невидяще глядел на седельную сумку Паако.

– Об этом, – сказал он, наконец, – она могла рассказать ему под пытками.

– Брось. – Зивилла поморщилась. – Ты же сам в это не веришь.

Сонго повернулся к лежащему в пыли человеку – узилищу разума его госпожи. И в его глазах Конан увидел невыносимую муку.

* * *

На грязную стойку одна за другой упали три золотые монеты.

– Вот эта, – человек в неброском дорожном костюме придвинул к потному и не совсем трезвому хозяину подворья желтый кругляш, – за обед, и да хранит тебя твой Митра, если надеешься скормить мне вчерашние помои. Эта, – по стойке шаркнул второй «токтыгай», – за свежего коня, а мой останется у тебя, и не вздумай его продать, я за ним обязательно вернусь. А эту ты получишь, – он прикрыл третью монету ладонью, – только если скажешь, чьи телеги стоят на твоем дворе? Сдается мне, я их уже где-то видел. По крайней мере, одну, ту, с интересными рисуночками.

Последние фразы заставили хозяина постоялого двора оторвать жадный взор от денег и боязливо покоситься на двух мужчин, которые расправлялись с огромным жареным сазаном в дальнем углу комнаты. На них была одежда нехремских купцов: пестрые халаты, стеганые шелковые шаровары, войлочные сапоги с загнутыми носами, на головах суконные треухи с лисьей опушкой. Но этим сходство с честными торговцами исчерпывалось начисто. В одном из них Лун без труда узнал северянина, вана, а где это видано, чтобы ван подвизался на мирном поприще? Стихия этого племени – разбой, на худой конец, воинская служба. Еще Лун мог бы поклясться, что во дворе он мельком увидел под телегой негра, а уж эту породу точно ни с кем не спутаешь.

И откуда у «купцов» повозки, битую неделю мозолившие ему глаза в стане Каи-Хана? Они должны быть в руках у бандитов, с которыми стакнулся сотник Нулан, и куда, интересно, подевался он сам и его родичи?

Куда ни глянь, одни загадки. Луна они обеспокоили не на шутку, последние дни его, с отрочества привыкшего к простой и размеренной монастырской жизни, к ежедневным молитвам и медитациям, тревожил любой неожиданный поворот событий. Когда он под видом заложника апийской банды покидал Агадею, будущее казалось ясным и предсказуемым. А теперь кругом – сумятица, бессмыслица, хаос, и первоначальные цели, такие близкие, такие чистые и светлые на первый взгляд, с каждым днем все быстрее отступают в недосягаемые дали, теряются в кровавом и дымном тумане. Наверное, прав Бен-Саиф: любой замысел, сколь бы ни был он гениален, трещит по швам при первом столкновении с алогизмом, заложенным в человеческий разум самими богами-создателями.

– Телеги, – хриплым шепотом ответил когирец, – принадлежат этим благородным и щедрым господам. Их друзья переночевали в моей гостинице и рано утром отправились в Даис, а товары оставили здесь до своего возвращения, под присмотром пяти надежных людей. В столице, говорят, сейчас неспокойно, и караванщики решили не рисковать. Они съездят туда, засвидетельствуют свое почтение новым властям и, если их примут радушно, воротятся за обозом. А нет – отправятся восвояси.

Лун покивал со скептической ухмылкой. По всей видимости, хозяин подворья многого не договаривал. Конечно, его постояльцы никакие не караванщики, а самые настоящие головорезы. Несложно догадаться, что приехать они могли только из Нехрема – через село проходит одна-единственная дорога. Присмотревшись к «купцам», которые облизывали пальцы над длинным рыбьим скелетом, он заметил у одного на халате темное пятно под левой мышкой, а посередине пятна – дырку. Не иначе, след стрелы или сабли, что отправила бывшего владельца одежды на серые равнины. Должно быть, эти халаты ехали на повозках с апийской добычей или в хурджинах у парней Нулана.

Где они теперь, остатки опальной сотни? Может, Нулан и его удальцы не поладили со своими новыми друзьями и валяются посреди степи, и скоро их кости будут обглоданы канюками и червями почище, чем эти, белеющие на громадном деревянном блюде? Жаль будет Нулана, если это подтвердится. Толковый сотник. А может быть, он на пути в Даис?

Агадеец отдал монету когирцу и направился к лжеторговцам. Во взорах, которые его встретили, дружелюбия было не намного больше, чем в глазах голодных барсов. Смотрите, смотрите, усмехнулся про себя Лун. Злобный взгляд всегда предпочтительней ласкового удара кинжалом под лопатку.

– Я ищу одного человека. – Он достал из кармана кошелек с золотом, позвенел им перед «торговцами», убрал и пояснил, улыбаясь: – Я знаю, что на ваших телегах, и не стану тратить время зря, предлагая плату за откровенность. Будем считать, что я прошу об одолжении. Расскажите как на духу, кто вы такие, что вас сюда привело, чем намерены заниматься и куда подевался мой закадычный друг, сотник Нулан, которому было приказано сопровождать обоз с деньгами.

Ответом ему было злобное рычание, вырвавшееся из двух глоток. Пятерня вана потянулась к кинжалу на блюде, длинные руки его приятеля – к горлу агадейца. И вдруг застыли, точно обратились в камень.

– Ну, – будничным тоном спросил горногвардеец у вана, – и что же мы там видим?

– Нулан цел и невредим, – ответил ван с интонациями Луна. Его глаза смотрели на руку, повисшую над кинжалом, в глубине бесцветных зрачков разгорался страх. – Этот парень – Флад по прозвищу Кровосток, он действительно из Ванахейма. Искатель приключений. Биография на добрую сагу. Но друзья недолюбливают его за подловатый нрав, а врожденная тупость не дает выбиться в вожаки. Его десятника кличут Евнухом, это он дрыхнет во дворе под телегой, и наш Флад точит на него зуб. Зависть, понимаешь ли.

– Давай-ка по существу, – сухо попросил Лун.

– Да ну тебя к Митре! – обиделся ван. – Видел бы ты эти закостенелые амбиции в пыльной паутине посредственности. А в целом, конечно, тухлятина и муть. Ладно, к делу. Главарь шайки – киммериец по имени Тарк, беглый наемник из отряда Конана. Наш приятель отзывается о нем следующим образом: «недоношенная сопля, но дело знает». Тарк и Нулан, а с ними еще человек пятьдесят, отправились в Даис, можно сказать, для торговли. Вот только продавать они собираются не добычу, а свои услуги. Хотят устроиться в городскую стражу, а еще лучше, конечно, в личную гвардию красотки Зивиллы, новой когирской правительницы. Мечтают охранять закон и порядок. Флад искренне считает, что лучшая овчарка – это волк в каракулевой шубе. Обоз решили до поры подержать здесь, а то вдруг Зивилла пронюхает о сокровищах и, нуждаясь в денежных средствах, потребует у Тарка доказательства лояльности.

– Стало быть, удел неприкаяных бродяг их не устраивает. – Лун понимающе кивнул. – Узнаю руку Нулана. Он мне сразу глянулся, этот плешивый храбрец. Дельный мужик. Правильно сориентировался. Еще что-нибудь интересное?

– Они прикончили гонца мятежной знати, – с готовностью ответил Флад Кровосток. – Парнишка скакал к Токтыгаю с неприятными новостями, но сдуру напоролся на Тарка. Клянусь равнодушием Эрешкигали, не хотел бы я оказаться на его месте!

Лун безрадостно улыбнулся.

– Что ж, нам это на руку. Гонец к Токтыгаю должен прибыть от новой когирской королевы, а не от заговорщиков. Все?

– Все. Жаль, тут, вообще-то, занятно – такие навороты! Не подозревал, что у бандита-дикаря может такое в башке твориться. Ладно, ну его к Митре, стирай меня.

Лун отрицательно покачал головой.

– Нет? Почему?

– Побудь здесь. Чует мое сердце, скоро тут что-то произойдет. В случае чего, позаботься об обозе. Он может пригодиться.

Ван опустил глаза на блюдо, несколько мгновений посидел в задумчивости, затем кивнул.

– Мое тоже чует.

Лун встал и направился к хозяину постоялого двора. Флад Кровосток и его товарищ проводили агадейца ничего не выражающими глазами и вернулись к еде.

– Конь оседлан? – деловито осведомился Лун у потного толстяка.

– Во дворе, ваша честь. Лучший рысак в этих краях, от такого сам герцог Эдийский, да упокоит Митра его светлую душу, не отказался бы.

– Если к вечеру, – грозно произнес Лун, – твой хваленый рысак не привезет меня в столицу, то пеняй на себя, когда я вернусь.

* * *

– Да, верные клинки мне нужны до зарезу, – кивнула новоявленная королева Когира, – и это не просто дурной каламбур. Вам не придется жалеть, что решили встать под мои знамена. – Она жестом подозвала капитана дворцовой гвардии. – Распорядись, чтобы людей Нулана и Тарка выпустили из тюрьмы и вернули им оружие и коней. – Молодая женщина повернулась к киммерийцу и хмуро спросила: – Ты понял? Здесь ты больше не Конан. Изволь припомнить настоящее имя.

«Тут и одного самозванца, – мысленно договорила она, – более чем достаточно».

Тарк пожал плечами и уступчиво склонил голову.

– Как прикажете, ваше величество.

– Вы зачисляетесь в городскую стражу. Как отдельный отряд, подчиняющийся непосредственно мне. Получите жалованье на месяц вперед, обмундирование, приличные доспехи. Можете обновить оружие, этого добра у меня вволю. С лошадьми дело обстоит похуже, но их много в конюшнях у мятежных дворян. Ты понимаешь намеки, Тарк?

Тарк кивнул и ухмыльнулся.

– Мы раздобудем коней, ваше величество. – Он посмотрел на Нулана, стоявшего рядом с умиротворенным выражением на лице. – Сотник Нулан умеет договариваться с бунтарями. Это и граф Саромо подтвердил бы, кабы не преставился при задушевной беседе.

На изувеченном лице королевы сдвинулись брови.

– Я знала графа Саромо. Мне жаль, что он не внял голосу разума. Впредь, Тарк и Нулан, никаких «задушевных бесед» ни с кем из когирских дворян. Никаких зверств и грабежей, ясно вам? Зарубите на своих чужеземных носах: за произвол буду карать! Бес-по-щад-но! Вы – регулярная армия свободного государства Когир, служите закону, порядку и королеве. Мятежные вассалы нужны мне живыми и здоровыми. Каждый замученный дворянин – пятно на моем добром имени.

Синеглазый киммериец счел необходимым возразить:

– Ваше величество, они ж не ягнята безобидные. У них замки, войска. Выходит, дворянам можно нас резать, а нам их по головке гладить прикажете? Да и на что они вам, живые-то? Разве есть вера тому, кто хоть раз предал?