Текст книги "Звезды Эгера"

Автор книги: Геза Гардони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)

Ага поднялся с трудом. Застонал. Ощупал свой зад.

– Иди сюда. Помоги мне сесть в седло и веди коня на постоялый двор. Поступай ко мне в слуги – ты лихой наездник.

Дервиш, опешив, взглянул на него.

– В слуги? – Но потом, покорно склонив голову, сказал: – Как прикажешь.

– А как тебя зовут?

– Юмурджак.

6

Пятеро всадников-венгров умчались далеко вперед по константинопольской дороге.

Кони остервенели от взрыва и летели как вихрь. В бешеной скачке один опережал другого, и прохожие сторонились уже издали, не понимая, что происходит: спасаются всадники от погони или просто скачут наперегонки.

Но как очутилась здесь Эва Цецеи?

Когда она накануне своей свадьбы встретилась с Гергеем, в ней окрепло прежнее чувство неразрывной близости с ним. Она всегда глубоко любила его, но со всех сторон на нее оказывали давление, и она не могла больше сопротивляться. У Гергея ни дома, ни земли, он гол как сокол, живет у своего опекуна. Они не могли даже переписываться, и Эва уже начала было покоряться своей судьбе.

Но появление Гергея сокрушило все доводы родителей и королевы.

– Глас сердца – глас божий! – сказала Эва Гергею. – Если ты найдешь хоть какую-нибудь лачужку, где нам можно было бы укрыться от дождя, мне во сто раз лучше будет там с тобой, чем в золоченых палатах с немилым.

Они бежали через покрытые снегом дялуйские горы, и лучи утреннего солнца озарили их уже возле Араньоша[44]44
  Араньош (венг.) – золотистая


[Закрыть].

Лес оделся бледной зеленью весенней листвы. Повсюду цвели фиалки, а в долине желтели гусиные лапки, одуванчики и лютики. Воздух был пропитан целительным запахом сосен.

– Только теперь я понял, почему эту речку называют Араньош, – сказал Гергей. – Смотри, Эва, берега точно золотом усыпаны… Да что с тобой, ангел мой? Что ты задумалась? О чем печалишься?

Эва грустно улыбнулась.

– Да все тревожно мне. Девушка, а поступила не по закону!

Гергей взглянул на нее.

– Полно тебе…

– Нынче ты радуешься, что я послушалась веления сердца, но вот пройдут годы, мы состаримся, и ты припомнишь, что увел меня не из церкви, а просто из комнаты, где мы ужинали…

Мекчеи скакал впереди с румынским крестьянином, который вел их по горной дороге. Гергей с Эвой ехали на конях рядышком.

– Ты очень молод, – продолжала Эва, – и ни один священник на свете не согласится обвенчать нас.

Гергей, став серьезным, покачал головой.

– Эва, разве ты не считала меня всегда своим братом? Разве не то же самое чувствуешь ты и сейчас? Печалишься, что не было священника? Неужто ты не веришь мне? Так знай: пока мы не обвенчаемся, я буду беречь тебя пуще твоего белокрылого ангела-хранителя. Хочешь, я даже за руку тебя не возьму, не коснусь поцелуем твоего личика, пока священник нас не благословит?

Эва улыбнулась.

– Возьми меня за руку – она твоя. Поцелуй мое лицо – оно твое. – И она протянула ему руку, приблизила к его губам свое лицо.

– Как ты напугала меня! – с облегчением вздохнул Гергей. – Это в тебе катехизис заговорил. Я тоже папист, но мой наставник учил меня познавать бога не по катехизису, а по звездам небесным.

– Кто? Отец Габор?

– Да. Сам он был лютеранином, но никогда никого не желал обращать в лютеранство. Он говорил мне: истинный бог не тот, о котором говорят письмена и картины, истинный бог – не дряхлый раввин с бородой из пеньки, не истеричный старый еврей, грозящий людям из туч. О подлинной сущности бога мы не смеем даже помыслить. Мы можем постичь только его милосердие и любовь. Истинный бог с нами, Эва. Он ни на кого не гневается. Мудрость не знает гнева. Если ты обратишь глаза к небу и скажешь: «Отец мой небесный, я избрала себе Гергея спутником жизни!» – и если я скажу богу то же самое о тебе, тогда, Эва, родимая, мы супруги.

Эва, счастливая, смотрела на Гергея, слушала, как он говорит, тихо покачивая головой. «Видно, на сиротском хлебе душа созревает рано, и юноша быстро становится взрослым», – думала она.

Гергей продолжал:

– Поповские церемонии, Эва, нужны только для людей. Это вопрос приличия. Надо засвидетельствовать, что мы соединились по велению сердца и души, а не случайно, не на время, как животные. Браком, душа моя, мы сочетались с тобой еще в раннем детстве.

Мекчеи въехал на холм, поросший травой, и, остановив коня, обернулся, поджидая их.

– Не мешало бы отдохнуть немного, – сказал он.

– Ладно, – ответил Гергей, – сделаем привал. Вижу – вон там, внизу, речка. Пусть румын напоит коней.

Он соскочил с коня, помог сойти Эве, расстелил плащ на траве, и все прилегли.

Мекчеи развязал котомку, вытащил хлеб и соль. Гергей встал на колени, разрезал хлеб и первой протянул кусок Эве. Но, опустив руку, он положил ломоть и взглянул на девушку.

– Вица, дорогая, прежде чем мы с тобою будем делить хлеб, заключим пред лицом господа нерушимый союз.

Эва тоже опустилась на колени. Она не знала, чего хочет Гергей, но, слыша, как вздрагивает его голос, чувствовала что-то священное и торжественное в его словах и подала юноше руку.

– Мне, что ли, сочетать вас браком? – удивленно спросил Мекчеи.

– Нет, Пишта, нас сочетает тот, кто сотворил наши души. – Гергей снял шапку и взглянул на небо. – Господь, отец наш! Мы в твоем храме. Не в соборе с куполами, созданными руками человека, а под сводом небесной тверди, под роскошными колоннами деревьев, созданных тобой. Твое дыхание доносится к нам из лесу. Твои очи взирают на нас с высоты. Эта девушка с детства – моя нареченная, она милее мне всех девушек на свете. Только ее одну я люблю и буду любить вечно – до гроба и за гробом тоже. Воля людей помешала нам сочетаться браком с благословения людей, так дозволь же, чтобы она стала моей женой с твоего благословения! Девушка, перед лицом господа объявляю тебя своей женой!

Эва прошептала со слезами на глазах:

– А я объявляю тебя мужем своим! – И склонила голову на плечо Гергея.

Гергей поднял руку.

– Клянусь, что никогда тебя не покину! Ни в какой беде, ни в какой нужде. До самой смерти твоей, до самой смерти моей. Да поможет мне бог!

– Аминь! – торжественно возгласил Мекчеи.

Эва тоже подняла руку.

– Клянусь в том же, в чем ты поклялся. До самой моей смерти. До самой твоей смерти. Да поможет мне бог!

– Аминь! – снова проговорил Мекчеи.

И юная чета обнялась. Они поцеловали друг друга с таким благоговением, словно ощущали над собой благословляющую десницу божию.

Мекчеи примостился опять возле хлеба и покачал головой.

– На многих свадьбах я бывал, но такого венчания еще не видел. Пусть меня заживо склюют вороны, если я неправду сказал: по-моему, союз этот более свят и крепок, чем тот, который вы, сударыня, заключили бы перед девятью попами в городе Дялу.

Они улыбнулись и, сев на траву, принялись за трапезу.

К вечеру прибыли в Хунядскую крепость. Янчи ждал их с ужином (он каждый день поджидал их то с обедом, то с ужином).

За столом сидел и священник крепости – болезненный старик с обвислыми усами, мирно старевший в тиши замка вместе с липами. Молча, с улыбкой слушал он рассказ о побеге юной четы.

– Я пригласил его преподобие для того, чтобы обвенчать вас, – сказал Янчи Терек.

– Мы уже обвенчались! – весело воскликнул Гергей, махнув рукой.

– Как так?

– Мы совершили таинство брака пред лицом господним.

– Когда? Где?

– Сегодня в лесу.

– В лесу?

– Да. Так же, как Адам и Ева. Разве они не сочетались законным браком?

Священник глядел на них с ужасом.

– Per amorem!

– Что такое? – возмутился Мекчеи. – Если господь желает благословить брак, он может обойтись и без попа.

Священник покачал головой.

– Может. Да только свидетельства о браке вам не выдаст.

Гергей передернул плечами.

– А мы и без свидетельства будем знать, что женаты.

– Правильно, – кивнул священник. – Но вот внуки ваши этого не будут знать.

Эва покраснела.

Гергей почесал себе за ухом.

Священник рассмеялся.

– А все же неплохо, что поп под рукой оказался.

– Ваше преподобие, а вы обвенчаете нас?

– Конечно.

– Без разрешения родителей?

– Придется. В Священном писании не сказано, что для бракосочетания нужно разрешение родителей… А вы не родственники?

– Только душою сроднились. Правда, Вица?.. Так что ж, дорогая, обвенчаемся ради свидетельства, ладно?

– Но только сейчас же, – торопил Янчи. – Каплун еще не зажарился, так что все равно придется подождать немного.

– Можно и сейчас, – согласился священник.

Они перешли в часовню, и в несколько минут старик священник обвенчал их и занес имена новобрачных в церковную книгу. Свидетелями подписались Янчи Терек и Мекчеи.

– Метрическую выпись о браке я пошлю родителям, – сказал священник, когда они вновь сели за стол. – Помиритесь с ними.

– Постараемся помириться как можно скорее, – ответила Эва, – но сразу никак нельзя. Нужно переждать месяц-другой. Мой супруг и повелитель, где мы проведем эти два месяца?

– Ты, милая моя жена, побудешь здесь, в Хуняде, а я…

– Мы можем ей все сказать, – вмешался Янчи Терек. – Ведь вы теперь едины и впредь не будете иметь тайн друг от друга. Пусть и наш священник узнает. По крайней мере, если с нами беда случится, он через два месяца известит мою матушку.

– Так узнай же, ненаглядная юная моя супруга, – сказал Гергей, – что мы решили направиться в Константинополь и остановила нас только весть о том, что тебя выдают замуж. Мы втроем дали нерушимую священную клятву освободить нашего отца, милостивого господина Балинта.

– Если удастся, – добавил Янчи Терек.

Новобрачная серьезно и внимательно слушала мужа. Потом, склонив головку набок, сказала:

– Не повезло вам со мной, дорогой мой супруг. (С тех пор как они повенчались, Эва все время обращалась к Гергею то на «ты», то на «вы».) Я охотно ждала бы вас два месяца в этом дивном замке, но разве я не поклялась сегодня, и даже дважды, никогда не покидать тебя?

– Да неужто…

– Я, кажется, езжу верхом не хуже любого из вас!

– Но, ангел мой, это ведь не прогулка верхом, но опасный путь.

– Я и фехтовать умею, – меня учил итальянский мастер. А стрелой я попадаю в зайца. Из ружья тоже не первый день стреляю.

– Золото, а не женщина! – воскликнул Мекчеи и с воодушевлением поднял чашу. – Завидую тебе, Гергей!

– Ладно, ладно, – нахмурился Гергей. – Но ведь женское-то племя привыкло спать в кружевной постели.

– А в дороге я не буду женщиной, – ответила Эва. – Сюда я приехала в мужском платье и туда поеду в мужской одежде. Очень уж быстро вы пожалели, ваша милость, что женились на мне! Ваше преподобие, сию же минуту разведите нас – этот человек глумится надо мной: в первый же день хочет покинуть меня!

Но священник трудился над каплуном, старательно отделяя мясо от косточек.

– Церковь не расторгает узы брака! – сказал он.

– Эва, но ведь ты и по-турецки не говоришь, – беспокоился Гергей.

– Дорогой выучусь.

– Мы тоже будем ее учить, – сказал Янчи. – Это не так уж трудно, как кажется. Например, по-турецки яблоко – эльма, по-венгерски – алма; по-турецки мое – беним, по-венгерски – энем; баба (отец) – по-нашему папа; пабуч (туфли) – папуч; дюдюк (дудка) – дуда; по-турецки чапа (кирка) – по-венгерски…

– …чакань! – быстро подхватила Эва. – А я и не знала, что говорю и по-турецки.

Слуга, подававший обед, наклонился к Мекчеи.

– Какой-то человек просит, чтобы пустили его к вам. Велел передать только, что он здесь. Скажи, говорит, «Матяш здесь».

– Матяш? Что это еще за Матяш?

– Фамилии он не назвал.

– Да кто он? Барин или крестьянин?

– Похоже, что слуга.

Мекчеи расхохотался.

– А ведь это ж Мати, черт бы его побрал! Впусти его, послушаем, что он скажет.

Мати, обратившийся в Матяша, вошел в комнату красный как рак и, смущенно моргая глазами, взглянул на Мекчеи.

– Господин лейтенант, прибыл в ваше распоряжение!

– Вижу. А где ты был вчера вечером?

– Я и вечером сразу пришел в себя. Но вы, господин лейтенант, так быстро изволили уехать, что я не мог вас догнать.

– Ты же был мертвецки пьян.

– Не совсем, прошу прощения.

– А на чем ты приехал? Ведь я увел твоего коня.

Мати поднимал то плечи, то брови.

– Коней там было вдоволь.

– Так ты, мошенник, украл лошадь?

– Зачем «украл»! Как только вы, ваша милость, уехали, я велел посадить себя на коня. Меня другие конюхи подсадили – самому бы мне ни за что не взобраться. Так разве я виноват, что меня посадили на чужого коня?

Все общество развеселилось, и Мати получил полное прощение. Гергею больше всего понравилось то, что конюх, даже пьяный, ухитрился удрать.

– Ты откуда родом, Мати? – спросил он, улыбаясь.

– Из Керестеша, – ответил парень.

– Где же этот Керестеш? – спросил Гергей. – Где-нибудь у черта на куличках?

И, конечно, не мог ведь конюх дать такой ответ: «Эх, бедный Гергей! Вы, ваша милость, в один злополучный день узнаете, где находится Керестеш. Когда вы будете, ваша милость, красивым бородатым мужчиной и знатным господином, турок заманит вас в Керестеш, как в ловушку, и закует вам руки и ноги в кандалы. И оковы эти снимет с вас только смерть…»

Через три дня они собрались в путь. Мати ехал в качестве возницы. Четверо остальных менялись ролями и по очереди изображали то дэли, то невольников. Повозка стала одновременно и спальней Эвы.

7

Что дымится там внизу, в скалистом ущелье? Лагерь там или деревня? Разбойничье гнездо или селение прокаженных? Похороны там или свадьба?

Нет, то не лагерь, не деревня, не разбойничье гнездо и не селение прокаженных, а большой цыганский табор.

Под сенью скал, среди кипарисов и маслин, разбиты драные, закопченные шатры. А на лужайке пищит скрипка, гремит барабан и пляшут девушки.

Но это не праздник и не свадьба. Просто цыганки привыкли и дома плясать. В девушках они пляшут, а замуж вышли – гадают.

Вокруг плясуний столпились цыгане. Тут же прыгали и голые ребятишки, подражая девушкам. Даже малыши двух-трех лет, похожие на чумазых ангелочков, кружились и падали на траву. Вместо бубен они били в кокосовые орехи, а вместо вуалей надевали на голову паутину.

Вдруг ребятишки вспорхнули, как вспугнутые воробушки, и помчались к лесной прогалине.

Из-за деревьев вышли утомленные люди, ведя под уздцы коней. Стая ребят окружила их с пронзительным визгом и щебетом. Все подставили ладошки за бакшишем.

– Где старейшина? – спросил Гергей по-турецки. – Все получите бакшиш, но я отдам его только старейшине.

Однако ребята и не подумали бежать за старейшиной, они по-прежнему толклись и визжали вокруг всадников.

Эва уже запустила руку в карман, чтобы кинуть им несколько медяков, но Гергей остановил ее движением головы.

– Айда! – крикнул он и выхватил саблю.

Цыганята от страха бросились врассыпную. Испугались и взрослые цыгане. Кто бросился в шатер, кто в кусты. Остались одни женщины. Они выжидательно смотрели на незнакомцев.

– Не бойтесь, – успокоил их Гергей по-турецки, – мы вас не тронем. Я только детей пугнул, чтобы не галдели. Где старейшина?

Старейшина уже брел им навстречу. На нем был турецкий кафтан, высокая персидская шапка, доломан с большими серебряными пуговицами, на шее висела золотая цепь, в руке он держал толстую палку. Сапоги же он либо забыл надеть, либо считал их ненужными. Так и стоял он босой, тревожно и выжидательно шевеля седыми бровями. Прилипшее к доломану с серебряными пуговицами зернышко фасоли и пятно какого-то желтого соуса доказывали, что старейшина любит плотно позавтракать.

– На каком языке ты говоришь? – спросил Гергей по-турецки.

Старейшина вздернул плечами.

– Да что ж, ваша милость, высокородный барич, на каком языке спрашивают, на том и отвечаю.

– Почему так испугался твой табор?

– Здесь промышляют греки-разбойники. Говорят, их человек пятьдесят. На прошлой неделе в лесу купца порешили. Хорошо, что были тому злодейству свидетели, а то бы на нас свалили.

– Мы не разбойники, а заблудившиеся путники. Едем из Албании. Прослышали об этих разбойниках и потому свернули с дороги. Дай нам проводника, пусть он отведет нас в Стамбул и там пробудет с нами несколько дней. Мы заплатим.

– Хоть десяток проводников дадим, милостивые господа. Тут ведь недалеко.

– Нам нужен только один, но толковый – такой, чтобы знал все ходы и выходы в столице и мог, в случае надобности, подковать коня, починить оружие. Пусть он захватит с собой напильник и молоток. Мы за все заплатим.

Старейшина задумался, потом повернулся к одному закопченному шатру и крикнул:

– Шаркези!

Услышав венгерскую фамилию, всадники вздрогнули.

Из шатра вылез обросший грязью цыган лет сорока пяти. На нем были штаны из коровьей шкуры и синяя рубаха. Штаны на коленях были залатаны красным сукном. Он нес под мышкой доломан и накинул его только на ходу. Когда цыган подошел к старейшине, он уже успел застегнуть доломан, стряхнуть пыль со штанов и даже причесаться при помощи пятерни. Его рябая физиономия вопросительно и тревожно обратилась к старейшине.

– Ты проводишь господ витязей в город и будешь им служить. Положи в суму молоток, напильник и клещи.

Гергей вынул серебряный талер.

– Раздай деньги ребятишкам, старейшина. Спасибо за одолжение.

Старейшина сунул талер в карман.

– Я им сейчас такого дам!..

Детишки живо пустились наутек.

– Что же мне взять с собой? – подобострастно спросил Шаркези по-турецки.

– То, что сказал старейшина. А то вдруг конь раскуется или у мушкета кремневый замок ослабнет… Если у тебя найдется и какое-нибудь целебное снадобье для людей и лошадей, тоже захвати с собой.

– Захвачу, господин. – И цыган побежал к шатру.

– Не устали ли вы, милостивые господа? – спрашивал услужливый старейшина. – А то зайдите к нам, отдохните. Может быть, покушать желаете?

И он направился впереди незнакомцев к своему шатру, который стоял под самой высокой скалой, выделяясь среди остальных шатров в таборе красным цветом.

Жена старейшины расстелила на траве три пестрых коврика. Дочь принялась ей помогать, не сняв даже с головы вуали, в которой плясала.

– У нас есть творог, яйца, рис, масло, хлеб, – говорила женщина, кланяясь. – Коли вы, витязи-красавцы, подождете, я и курочку зажарю.

– Подождем, – ответил Гергей. – А то, по правде сказать, мы проголодались, да и не очень торопимся.

Теперь их окружали одни женщины. Каждая предлагала погадать. Старуха цыганка с обвислой грудью уже присела на корточки и начала встряхивать фасоль в решете.

Гергей зашарил в кармане.

– Прошу тебя, раздай им эти деньги, – сказал он старейшине. – У нас нет никакой охоты гадать.

Старейшина сунул талер в карман.

– Вот я их отважу, не будут приставать! – И, подняв палку, он крикнул женщинам: – Убирайтесь отсюда!

Путники мирно расположились на траве и принялись за разнообразные кушанья, которые поставила перед ними жена старейшины.

– Я вижу, вы весело живете, – ласково сказал Гергей старейшине, отхлебнув большой глоток воды из кувшина. – У вас нынче праздник или девушки всегда так танцуют?

– Завтра пятница, – ответил старейшина, – и они подработают немного у Сладких вод.

Гергей старался извлечь пользу из каждого его слова.

– Мы еще никогда не бывали в Константинополе, – сказал он. – Сейчас едем, чтобы вступить в войско султана. А что такое Сладкие воды?

– Это у турок место гулянья на берегу залива Золотой Рог. По пятницам все богатые турецкие семьи съезжаются туда на лодках. В такие дни и цыганам перепадает несколько пиастров. Девушки наши танцуют, старухи гадают. У нас хорошие гадалки…

– За девушек своих не боитесь?

– А чего бояться?

– Того самого, чего все боятся.

Старейшина пожал плечами.

– Что с ними случится?

– В рабство попадут.

– В рабство? Это и для них неплохо, и нам польза. – Он махнул рукой: – Но турку нужна белолицая женщина, а не цыганка. Наши девушки иногда заходят даже во двор гарема. Сейчас вот танцуют вместе, готовятся – может, завтра их пустят в сераль.

Эва обратилась к Гергею:

– Как по-турецки «вода»?

– Су, ангел мой.

Эва вошла в шатер и сказала дочери старейшины:

– Су, су, душечка!

Цыганка отдернула задний полог шатра. За ним в горе темнела просторная прохладная пещера. Из скалы сочилась вода и каплями падала вниз. Капли выдолбили в камне водоем.

– Хочешь, выкупайся, – предложила движением руки цыганка и вместо мыла протянула Эве кусочек глины.

Эва посмотрела на девушку. Цыганка глядела в ответ из-под длинных ресниц. Взгляд ее говорил: «Юноша, до чего ты красив!»

Эва улыбнулась и погладила девушку по нежной горячей щеке. Цыганка схватила руку Эвы, поцеловала и убежала.

Когда путники углубились в чащу, Гергей окликнул кузнеца-цыгана.

– Друг Шаркези! Было у тебя когда-нибудь десять золотых?

Цыган удивился, что к нему обратились по-венгерски.

– Было даже больше, да только, прошу прощения, во сне.

– А наяву?

– Наяву было у меня однажды два золотых. Один я берег два года – хотел знакомому мальчонке отдать, а потом купил на эти деньги коня. Конь издох. Теперь ни коня, ни золота.

– Если будешь нам служить верой и правдой, за несколько дней заработаешь десять золотых.

Цыган просиял.

Гергей продолжал расспрашивать его:

– Ты зачем в Турцию приехал?

– Турки привезли. Все уговаривали, мол, такому силачу-молодцу место только в войсках.

– Да ты же никогда не был силачом.

– А я не про руки говорю, целую ваши руки-ноги, а про дудку. Я на дудке молодецки играл. Дударем я был и слесарем, целую ваши руки-ноги, потому турки то и дело хватали меня. Привезут, поставят работать, а я убегаю.

– Жена у тебя есть?

– То есть, то нет. Сейчас как раз нет.

– Если хочешь, можешь вернуться с нами домой.

– Зачем мне домой, прошу прощенья? Своего доброго хозяина я все равно больше не найду. А дома опять турок схватит.

– А ты разве служил у кого-нибудь?

– Конечно, служил. У большого господина, у самого знатного венгра. Он каждый день давал мне жареное мясо на обед и обходился со мной хорошо. Господин мой, бывало, скажет приветливо: «Почини-ка ты, черномазый, вот это ружье…»

– Кто же этот господин?

– Да кто ж иной, как не его милость господин Балинт!

– Какой Балинт? – спросил Янчи Терек.

– Какой Балинт? Да его милость Балинт Терек!

Гергей поспешил вмешаться и опередить Янчи.

– А что ты знаешь о нем? – и он знаком напомнил Янчи об осторожности.

Цыган пожал плечами.

– Я ведь ни с кем не переписываюсь.

– Но ты хоть слышал о нем что-нибудь?

– Да, говорят, он попал в рабство. Жив ли, помер ли – не знаю. Наверно, помер, а то были бы вести о нем.

– Где ты служил у него?

– В Сигетваре.

Юноши переглянулись. Ни один из них не помнил цыгана. Правда, они недолго жили в Сигетваре, в этом комарином гнезде, а слуг и всякой челяди у Балинта Терека была уйма, всех не упомнишь.

Гергей внимательно всматривался в лицо цыгана и вдруг улыбнулся.

– Погоди… Вспомнил, вспомнил! Ты был когда-то невольником Юмурджака, и тебя освободил Добо.

Цыган уставился на Гергея, потом затряс головой.

– Не Добо меня освободил, а малый ребенок. Хотите – верьте, хотите – нет, но вызволил меня семилетний мальчик. А может, ему и семи лет не было. Вот оно, чудо господне! Гергеем звали того мальчика – я хорошо помню. Пусть Дэвла благословит этого ребенка, где бы он ни был. И конь и телега достались мне благодаря ему. Для него и берег я свой золотой, но потом понял, что это был ангел.

– А скажи, я не похож на твоего ангела?

Цыган недоверчиво покосился на Гергея.

– Никогда я не видал усатых ангелов.

– А вот посмотри, – сказал, улыбаясь, Гергей. – Я тот самый ангел и есть. Помню даже, что ты в тот день женился и жену твою звали Бешке. Встретились мы в лесу за Печем. И еще тебе из добычи досталось ружье.

У цыгана от удивления чуть глаза на лоб не полезли.

– Ой, благослови вас райский Дэвла, ваша милость молодой мой барич! Да размножатся ваши бесценные потомки, точно зернышки проса! Что за счастливый день нынче!

Он опустился на колени, обхватил ноги Гергея и поцеловал их.

– Ну, теперь уж я уверен, что мы не напрасно сюда приехали! – весело воскликнул Гергей.

– Добрая примета! – заметил и Мекчеи.

– Нам сопутствует какой-то добрый ангел! – обрадованно сказал Янчи Терек.

Они прилегли на траву. Гергей рассказал цыгану, зачем они приехали, и спросил:

– Скажи, как нам добраться до господина Балинта?

Цыган слушал Гергея: глаза его то сверкали, то весь он поникал. Он поцеловал руку Янчи, потом сказал, задумчиво покачав головой:

– Попасть в Стамбул можно. Пожалуй, и в Семибашенный замок попадем. Да только господина нашего стерегут сабли острые… – И, обхватив руками свою голову, точно баюкая ее, он запричитал, раскачиваясь: – Ой, бедный ты наш господин Балинт! Стерегут тебя в темнице! Кабы знал я, где ты томишься, кликнул бы тебя в оконце, поздоровался бы и сказал, что целую твои руки-ноги. Ты все у меня на уме. Вот и нынче я велю карты раскинуть, погадать, когда же освободится господин мой!..

Гергей и его друзья подождали, пока присмиреет воображение цыгана, потом попросили его все хорошенько обдумать.

– В город-то мы проберемся, – сказал цыган, – тем более сегодня. Сегодня в Стамбуле персидская панихида, и богомольцев в город собирается не меньше, чем у нас в Успенье. Да вот беда: в Семибашенный замок даже птица не залетит.

– Ладно, мы еще поглядим на этот Семибашенный замок! – гневно воскликнул Янчи. – Нам бы только в город попасть, а куда птица не залетит, туда мышка забежит.

Золотой Рог шириной равен Дунаю. Этот морской залив, изогнутый в виде рога, проходит посреди Константинополя и, оставляя город позади, доходит до самых лесов.

Выбравшись из лесу, наши путники поплыли по заливу в большой рыбачьей фелюге. На носу сидел Гергей, ибо одежда его больше всех напоминала турецкую; посреди фелюги на скамье устроился Мекчеи, тоже смахивавший на турка в своем красном одеянии; остальные приютились на дне лодки.

В сиянии заката башни минаретов тянулись ввысь, точно золотые колонны, сверкали золотом купола храмов, и все это отражалось в море.

– Да ведь тут как в сказке! – восхищалась Эва, сидевшая у ног Гергея.

– Красота несказанная! – согласился с нею Гергей. – Но это, душа моя, точно царство сказочного колдуна: дивные дворцы, а в них обитают чудовища и заколдованные создания.

– Волшебный город! – проговорил Мекчеи.

А Янчи сидел в лодке притихший и грустный. Ему стало почти приятно, когда он увидел среди дивной роскоши дворцов черное пятно.

– Что это за роща? Вон там, за домами, на склоне горы? – спросил он цыгана. – Одни тополя видно. Но какие здесь черные тополя растут! И какие высокие!

– Это, милостивый барич, не тополя, а кипарисы. И это не роща, а кладбище. Там хоронят своих покойников жители Перы[45]45
  Предместье Константинополя.


[Закрыть]. Но лучше бы все турки лежали там!

Янчи закрыл глаза. Быть может, и его отец лежит в могиле под сумрачным кипарисом… Гергей замотал головой.

– Город расположен так же высоко, как у нас Буда на берегу Дуная. Только здесь две, а то и три горы.

– Вот не думал, что Стамбул стоит на холмах! – заметил Мекчеи. – Я полагал, что он построен на равнине, как Сегед или Дебрецен.

– Им легко было выстроить такой красивый город, – молвила Эва. – Разбойничья столица! Стащили в нее награбленное со всех концов света. Любопытно знать, в какой дом попало убранство дворца нашей королевы?

– Ты хочешь сказать – короля Матяша, душа моя? – поправил Гергей.

Он не любил королеву Изабеллу и хотел подчеркнуть, что убранство будайского замка привезли не из Польши.

Когда они подъехали к мосту, солнце уже закатилось. На мосту была толчея, суета.

– Сегодня на панихиде будет много народу, – сказал лодочник.

– Мы тоже на панихиду приехали, – ответил Гергей.

Янчи содрогнулся. Бледный, смотрел он на густую толпу, которая шла через мост в Стамбул.

Благодаря толчее пробрались и они в город.

Стражи, стоявшие на мосту, не обращали ни на кого внимания. Людской поток вынес наших путников на улицы Стамбула.

Они сами не знали, куда идут. Люди стремились куда-то вверх по трем улицам, затем остановились, и образовался затор. Так застревает во время ледохода какая-нибудь крупная льдина на Тисе, и тогда останавливаются, торосятся и другие льдины. Солдаты раздвинули толпу, расчищая путь для персидских паломников.

Гергей прижал к себе Эву. Остальных толпа оттерла к стене какого-то дома. Только глазами следили они друг за другом.

Вдруг в конце улицы вспыхнул такой яркий свет, словно сняли с неба солнце и понесли вместо фонаря. Появилась корзина из железных прутьев, величиной с бочку. Она разбрасывала искры. Корзину нес на саженном шесте могучий перс. В ней горели поленья толщиной в руку. Поленья были, очевидно, пропитаны нефтью. В ослепительном сиянии, разбрасываемом этим факелом, величественно шагали десять смуглых людей в траурных одеждах. Коротко подстриженные курчавые бороды и крутые подбородки свидетельствовали о том, что это персы.

Позади них мальчик вел белого коня в белом чепраке. На чепраке лежало седло, на седле – две сложенные крест-накрест сабли, а к седельной луке привязаны были за лапки два белых живых голубя.

Лошадь, голуби, сабли, чепрак – все было забрызгано кровью.

Вслед за конем шли другие люди в траурной одежде и тянули однообразную горестную песню, состоявшую всего из двух слов: «Хусейн! Хасан!»[46]46
  Хусейн и Хасан – «святые», чтимые одним из направлений мусульманства.


[Закрыть] – и короткого восклицания «Ху!»[47]47
  Ху – одно из имен аллаха.


[Закрыть], которое сливалось с какими-то странными хлопками.

Процессия приблизилась, и тогда стало ясно, откуда доносятся эти звуки. Шли двумя вереницами персы в черных хламидах до пят, с обнаженной грудью. Головы у всех были повязаны черными платками, концы которых болтались сзади на шее.

Шагая по обеим сторонам улицы с кликами: «Хусейн! Хасан!» – они поднимали правую руку и, выкрикивая «Ху!», били себя в грудь кулаком возле сердца.

Шум и хлопки раздавались именно от этих ударов. Багровые и синие кровоподтеки доказывали, что богомольцы колотят себя в грудь самым нещадным образом. Персов этих было человек триста. Они то и дело останавливались и, только ударив себя в грудь, делали два-три шага вперед.

Над ними развевались разноцветные треугольные флаги, по большей части зеленые, но попадались также и черные, желтые и красные.

К древкам флагов и к шапкам персидских детей были прикреплены серебряные изображения руки – в память турецкого мученика Аббаса, которому отрезали руку за то, что он напоил водой Хусейна, когда враги схватили его после Кербелайской битвы.[48]48
  Кербелайская битва (680 г.) – битва около города Кербела, ставшего с тех пор священным городом у мусульман-шиитов.


[Закрыть]

И с нарастающей силой звуки песни: «Хасан! Хусейн! Хасан! Ху!»

Факелы осветили еще одну черную группу людей, которые окружали верблюда, покрытого зеленой попоной. На спине верблюда стоял маленький шалаш из веток, а из него выглядывал мальчик. Видно было только лицо мальчика, да иногда между ветками высовывалась его рука, пригоршнями сыпавшая на людей в траурной одежде нечто вроде опилок.

Временами позади слышался какой-то странный лязг и грохот.

Вскоре подошла и другая траурная процессия. Участники ее тоже шагали по обеим сторонам улицы и тоже были одеты в черные хламиды. Но одеяние это было раскрыто на спине. Богомольцы держали в руках плети из цепей толщиной в палец. Плети были такие тяжелые, что их держали обеими руками, и при каждой строчке песни, закончив ее, персы ударяли себя по голой спине – то через левое, то через правое плечо.