Текст книги "Жестокие мили"
Автор книги: Гей Сэлисбери
Соавторы: Лейни Сэлисбери
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
Вспышка эпидемии
Доктор Уэлч помнил каждый год по тому, кого ему приходилось лечить и как проходило выздоровление. Как-то летом распространилась инфекция, которую разносили комары; в другой год было множество не очень опасных ран в лагерях старателей. Забыть пандемию гриппа не мог ни один врач, хотя Уэлчу повезло – он застал в Номе только ее конец. Тогда он ощутил бессилие медицины, и многих ему спасти не удалось.
А в этом году, после ухода «Аламеды», одно заболевание тонзиллитом следовало за другим, считая и странный случай с малышом-эскимосом из Холи-Кросса. В то утро, 24 декабря, у него появился еще один пациент. Семилетняя девочка, Маргарет Солви Эйд, у нее сильно болело горло и была небольшая температура. Уэлч подумал, что у нее, возможно, фолликулярный тонзиллит, но мать не разрешила осмотреть ребенка. Отца не было дома, он уехал далеко – за пределы Аляски – в деловую поездку.
Велев девочке оставаться в постели все праздники, Уэлч отправился через весь город к себе домой. Вот уже несколько недель в витринах магазинов на Франт-стрит красовались рождественские подарки: коньки и санки, куклы и конструкторы. Но у Уэлча был настолько трудный день, что ему было не до праздника.
Другие жители города находились в более веселом расположении духа. Что ни говори, это было особое время года – канун Рождества, когда почти все 200 детей города заполняли похожее на пещеру деревянное здание Игл-холла. Ном изо всех сил старался устроить настоящий праздник, с наряженной елкой и подарками, и, несмотря на то что до ближайшего вечнозеленого дерева надо было ехать девяносто миль, двухдневная поездка к северо-востоку, в окрестности деревни Уайт-Маунтин, совсем не считалась за подвиг. Волонтеры из числа жителей города пускались в путь на собачьих упряжках, вооруженные топорами и пилами, они привозили одно маленькое деревце для больницы, другое – для школы, а третье ставили на Барракс-сквер. Но лучшую елку оставляли для празднования Рождества в Игл-холле.
Елка стояла в центре, «поблескивая мишурой, освещенная лампочками», а с балкона свешивались красные и зеленые гирлянды из креповой бумаги. Хор из эскимосской церкви прошел между рядами со свечами в руках – эскимосы пели рождественские гимны на родном языке, а другие дети вышли на сцену и сыграли историю Рождества. Ближе к концу представления все услышали легкий перезвон колокольчиков, и вскоре тяжелые двойные двери Игл-холла распахнулись. Появился начальник пожарной команды Конрад Йенни в костюме Санта-Клауса. Он правил двухместными санями, которые тащили два резвых северных оленя, украшенные красными и зелеными помпонами и серебряными колокольчиками. Йенни выпрыгнул из саней, поднялся на сцену и раздал подарки. После этого он снова исчез в ночи.
Когда колокола церкви Святого Иосифа пробили полночь, все отправились на богослужение по свежевыпавшему снегу, а после службы разошлись по домам. Франт-стрит вся была в сугробах, утоптанная десятками муклуков, в следах от запряженных собаками нарт. Порой сугробы доходили до окон квартир на втором этаже, над магазинами. Завтра весь Ном превратится в огромную площадку для игр.
Дни между Рождеством и Новым годом были заполнены играми, в которые всегда играют зимой. На коньках с двойными полозьями дети катались по Снейк-ривер и на Беринговом море или скатывались вниз на санках и на ногах с крутого берега, по которому шла Франт-стрит.
Но одна девочка не могла участвовать в празднике. Маргарет Эйд становилось все хуже, и 28 декабря она умерла. Уэлч спросил ее мать, нельзя ли провести вскрытие, но та не разрешила доктору осмотреть тело. Этот случай беспокоил доктора. «От тонзиллита умирают редко, но тем не менее это бывает», – записал он в дневнике.
В январе 1925 года поступили еще более тревожные новости: в Сэндспите умерло еще двое детей-аборигенов. Уэлч начал подозревать самое худшее.
Затем, вечером во вторник 20 января, все прояснилось. Делая обход в больнице «Мейнард-Коламбус», Уэлч осмотрел трехлетнего мальчика, Билли Барнетта, которого положил сюда почти две недели назад с болью в горле, распухшими миндалинами, высокой температурой и совершенно обессилевшего. За время пребывания в больнице у Билли появился новый тревожный симптом: сероватые пленки в горле и на носовых мембранах.
Серые кровавые язвы на миндалинах Билли и в ротовой полости характерны для древней и страшной болезни, в течение многих веков убивавшей детей, – болезни, которую справедливо зовут «душителем». Официальное ее название – дифтерия.
Уэлч и его медсестры подозревали, что мальчик страдает именно этим заболеванием, но решили никому не сообщать, опасаясь вызвать в городе панику.
Дифтерию вызывают переносимые по воздуху бациллы, которые размножаются на слизистых носоглотки и выделяют сильный токсин, вызывающий у их жертвы усталость и апатию. В течение двух—пяти дней появляются и другие симптомы: небольшая температура и красные язвочки на задней стороне горла и в полости рта. По мере того как бактерии размножаются и выделяют все больше токсина, язвы увеличиваются в размере и, распространяясь, создают плотную, жесткую, почти непроницаемую пленку из отмерших клеток, сгустков крови и отмершей кожи. Пленка занимает все более обширные участки во рту и горле, пока не проникнет в дыхательное горло, вызывая медленное удушение жертвы.
До появления на рубеже веков противодифтерийной сыворотки врачи мало чем могли помочь, разве что своим присутствием и молитвами.
Сыворотка, приготовленная из крови иммунизированных лошадей, была единственным лекарством от дифтерии. Так как новая партия сыворотки не поступила, у Уэлча был только ограниченный запас, притом просроченный. Он опасался, что применение имеющейся сыворотки может привести к непредсказуемым результатам. Целыми днями он раздумывал, назначать ли сыворотку, но в конце концов решил, что это слишком рискованно. Ему все еще казалось, что Билли, возможно, болен чем-то другим, и Уэлч не чувствовал себя вправе идти на риск, поскольку мальчик был слишком слаб. «Я не чувствовал, что введение сыворотки оправданно, – записал Уэлч спустя несколько недель в своем медицинском отчете. – Я не имел понятия, к чему это может привести».
Уэлч порылся в своей аптечке и выбрал все старинные средства, которые употреблялись при лечении дифтерии до создания сыворотки в 1891 году. Он давал Билли тонизирующие лекарственные средства, чтобы укрепить сердце против воздействия любого токсина, который мог циркулировать в крови. Он смазывал мальчику горло хлоридом железа, вяжущим средством, успешно разрушающим пленки. Эти средства не гарантировали выздоровления, но они помогали иммунной системе сопротивляться.
Казалось, лечение подействовало: спустя несколько часов после того, как Уэлч смазал мальчику горло, язвы затянулись, щеки ребенка вновь порозовели. Он спал спокойнее и казался не таким изможденным.
Затем, около четырех часов дня во вторник, Билли стало хуже. Глядя на своего пациента, доктор понял, что его худшие опасения сбываются. Это была дифтерия, простой и ясный случай. У ребенка были все признаки поздней стадии болезни: запавшие глаза, выражение безграничного отчаяния, темные губы цвета лесных ягод. Каждый раз, пытаясь вдохнуть воздух, Билли кашлял кровью.
В шесть часов вечера медсестры снова позвали Уэлча к Билли. Мальчик весь посинел от удушья, ему все труднее становилось дышать. Он был в коллапсе. Уэлчу ничего не оставалось, как стоять рядом и наблюдать. Билли со страхом смотрел на доктора. По мере того как приближался конец, дыхательное горло мальчика затягивала пленка, а врач и сестры слышали слабый высокий звук, словно из воздушного шарика выходил воздух.
Все было кончено. Уэлч подготовил все необходимое для захоронения тела и ушел домой.
В 1925 году большинство врачей могли диагностировать дифтерию только на глазок. Если было хоть какое-то сомнение, они делали посев, который мог дать возможность идентифицировать дифтерийную палочку. Личный опыт диагностики дифтерии у Уэлча был невелик, а опыт выращивания культуры еще меньше. Да, больница «Мейнард-Коламбус», возможно, была оборудована лучше других больниц в округе, но инструментарий в ней был довольно примитивным, а ресурсы ограниченными. Случались перебои электричества, и не было ни лаборатории, ни инкубатора для выращивания культуры. Хотя Уэлч когда-то занимался подобного рода работой, он сам говорил, что «вряд ли чувствовал себя достаточно сведущим».
Благодаря медицинским журналам Уэлчу была доступна информация о симптомах дифтерии и ее эпидемиях. До открытия сыворотки дифтерия была одной из основных причин смерти в Соединенных Штатах и главной убийцей маленьких детей. Врачи пробовали различные средства, но, как правило, они лишь продлевали муки пациентов или ускоряли их смерть. Затем, в начале 1820-х годов, врачи начали применять новую процедуру, трахеотомию, заключавшуюся в том, что, рассекая шейные мышцы, они добирались до дыхательных путей. Этот метод часто оказывался таким же фатальным, как и сама болезнь, и подобная практика прекратилась в 1880-е годы, после того как нью-йоркский врач Джозеф О'Дуайр начал применять маленькие полые трубочки, которые можно было вводить через рот в дыхательное горло. Трубочка О'Дуайра снизила смертность от ларингальной дифтерии, тяжелой формы болезни, с практически ста процентов до семидесяти пяти.
Наконец, прусский военный хирург Эмиль Беринг, основываясь на трудах Пастеровского института в Париже, получил сыворотку, способную нейтрализовать дифтерийный токсин. Впервые ее применили в 1891 году, и жизнь ребенка была спасена.
Эпидемии дифтерии случались и в 1920-х годах (хотя теперь болезнь распространялась не так быстро, как раньше); ее жертвами становились около 150 тысяч человек в год, из которых 15 тысяч умирало.
Уэлч понимал, что любая случайность может обернуться против него, если он не добудет свежей сыворотки. Дифтерия очень заразна. Бактерии в высшей степени жизнеспособны и могут существовать неделями на кусочке конфеты, на прилавке магазина или на перчатке. Болезнь способна передаваться от одного человека к другому при касании, а также воздушно-капельным путем, следовательно, простой вдох может означать смерть. Уэлч осознавал, что зараза может распространиться за пределы города и захватить соседние прибрежные поселки.
Большинство жителей северо-западных районов Аляски были эскимосами. Именно они подвергались величайшей опасности, так как отличались слабой сопротивляемостью к любым вирусным или инфекционным заболеваниям, занесенным сюда моряками и золотоискателями. За последние полтора века – начиная с первого контакта с европейцами – значительная часть эскимосского населения была унесена корью, туберкулезом и гриппом.
В 1918–1919 годах Уэлч стал свидетелем пандемии гриппа, которая уничтожила целые деревни и поселки на полуострове Сьюард. «Аборигены демонстрируют полное отсутствие сопротивляемости», – заметил губернатор Аляски, Томас Риггс. Эта эпидемия унесла жизнь восьми процентов всех аборигенов Аляски и 50 процентов жителей Нома. Те, кому удалось выжить, страдали иммунодефицитом.
Во время более ранних эпидемий оспы, кори и брюшного тифа предшественники Уэлча устраивали карантины и «чумные бараки», чтобы наблюдать больных эскимосов и лечить их. Аборигены Аляски испытывали вполне обоснованный страх перед болезнью, и этот страх парализовывал их волю. Они верили в духа смерти и боялись, что если кто-то в их доме умрет, то вскоре дух смерти предъявит права и на остальных. Смерть одного из членов семьи часто повергала родственников в панику и заставляла спасаться бегством, что вызывало распространение болезни.
Уэлч опасался, что аборигены Нома могут отреагировать как раз таким образом и в своих попытках спастись разнесут инфекцию по городу и по всему побережью.
На следующее утро, в среду 21 января, тревожный сон доктора Уэлча был прерван задолго до рассвета. Тяжело заболела и нуждалась в немедленной помощи дочь Генри Стэнли, эскимоса из Сэндспита. Семья жила в полутора милях от дома доктора, и Уэлч решил, что он быстрее доберется до них пешком, чем на собаках. Он собрал свой медицинский саквояж, надел беличью парку и белый хлопчатобумажный анорак и вышел на улицу.
Большинство эскимосов жили в иглу, однокомнатных жилищах, сделанных из выброшенного на берег плавника, дерна, листов железа, китового уса – словом, всего того, что можно найти на берегу. Некоторые жилища по-прежнему освещались лампами на тюленьем жире, и внутри их пахло тюленем, сушеным лососем, потом и мокрым мехом.
Семилетняя Бесси Стэнли лежала в дальнем конце иглу, с осунувшегося лица смотрели темные глаза, грудь вздымалась тяжело, словно поднимая невидимый груз. При осмотре ротовой полости Бесси доктора обдало вонью, во рту была сплошная зловонная пленка, а когда доктор до нее дотронулся, та стала обильно кровоточить.
Девочке оставалось жить всего до вечера, и у Уэлча почти не осталось сомнений в том, что город стоит на краю пропасти – их ждет страшная эпидемия.
Когда он вернулся домой, Лула готовила обед. Доктор сел и обхватил лицо ладонями. Чтобы собраться с мыслями и вновь обрести профессиональное спокойствие, ему понадобилось несколько минут. Он рассказал Луле о том, что случилось, затем поднял телефонную трубку и попросил телефонистку как можно быстрее соединить его с мэром Джорджем Мейнардом. Затем попросил Мейнарда собрать городской совет в полном составе, а сам тут же отправился в больницу. Нельзя было терять ни минуты.
Карантин
Уэлч знал всех членов городского совета. Он лечил каждого из них, лечил членов их семей, и не один раз их с Лулой приглашали к ним на ужин. У большинства были дети, и никто не знал о том, что вот-вот должно было случиться.
Пришел Джордж Мейнард, высокий и крепкий мэр города и владелец газеты «Ном нагит», а также Марк Саммерс, управляющий компанией «Хаммон консолидейтед голд филдз». Сегодня Саммерс прекратил работы в лагере золотодобытчиков, чтобы у рабочих был свободный день и они могли скорбеть о смерти маленького Билли и принести свои соболезнования его отцу, работавшему в компании. Присутствовали и прокурор Хью О'Нил, и Дж. Лоумен, прежний мэр города, а теперь судья.
Уэлч сделал глубокий вдох и начал объяснять, что произошло в последние несколько месяцев, начиная с многочисленных жалоб на боль в горле, которые он начал отмечать после отплытия «Аламеды», затем рассказал о малыше-эскимосе из Холи-Кросса и о смерти Маргарет Эйд. Он пришел к выводу, что все дети Нома находятся в опасности. Билли Барнетт умер от дифтерии, и есть все основания считать, что Бесси Стэнли из Сэндспита больна той же болезнью. Уэлчу было ясно, что в Номе началась эпидемия.
Принимая во внимание заразность болезни, Уэлч ожидал, что новые больные проявятся в течение ближайших двадцати четырех часов. Единственное действенное лекарство от дифтерии – это сыворотка, объяснил он совету, а у него ее хватит всего на шесть пациентов. Дело еще серьезнее – эти 80 тысяч единиц лекарства были шестилетней давности. Летом Уэлч заказал новый запас сыворотки, но она не дошла, а до весны ждать другой доставки не приходится. Чтобы бороться с эпидемией, сказал Уэлч, ему нужен по меньшей мере миллион единиц.
Уэлчу не пришлось ничего доказывать. Все собравшиеся члены совета еще живо помнили опустошения, которые в 1918 году произвела эпидемия гриппа, в особенности среди эскимосов. Мэр Мейнард сразу же попросил Уэлча возглавить борьбу с эпидемией. Доктор отказался, предложив вместо этого создать временный совет по здравоохранению с правом действовать независимо от городского совета. Это предложение было одобрено, и Мейнард, Уэлч и Марк Саммерс стали ведущими членами совета. Без дальнейших подсказок Уэлча все они сошлись на том, что необходимо немедленно закрыть город. Уэлч предложил, чтобы все школы, церкви, кинотеатр и гостиницы были закрыты и чтобы поездки на собаках не поощрялись, а детям были совершенно запрещены.
Кто-то из членов совета вспомнил, что карточная игра в Пайонир-холле в полном разгаре, и все согласились, что кто-нибудь должен пойти и закрыть заведение. Затем, чтобы свести панику к минимуму, мэр Мейнард решил напечатать циркуляр по поводу возникновения эпидемии, он же первым предложил меры по обеспечению полного карантина.
Совещание было окончено. Руководители города встали, а совет по здравоохранению постановил проводить заседания каждый вечер, пока не исчезнет опасность. Ближе к вечеру Уэлч вышел из больницы. Он пошел на радиотелеграфную станцию и попросил дежурного офицера войск связи отправить два срочных сообщения. Первое, которое должно было дойти в закодированном виде до всех населенных пунктов Аляски, предупреждало каждого мэра и всех должностных лиц, включая губернатора в Джуно, об отчаянной нехватке сыворотки в Номе.
Другое нужно было отправить в Вашингтон, округ Колумбия, коллегам Уэлча по Министерству здравоохранения США, которое регулировало производство сывороток и вакцин:
ЭПИДЕМИЯ ДИФТЕРИИ ПОЧТИ НЕИЗБЕЖНА ТЧК МНЕ СРОЧНО НЕОБХОДИМ ОДИН МИЛЛИОН ЕДИНИЦ ПРОТИВОДИФТЕРИЙНОЙ СЫВОРОТКИ ТЧК ПОЧТА ЕДИНСТВЕННЫЙ ВИД ДОСТАВКИ ТЧК Я УЖЕ ДЕЛАЛ ЗАЯВКУ НА СЫВОРОТКУ СПЕЦИАЛЬНОМУ УПОЛНОМОЧЕННОМУ ТЕРРИТОРИИ ПО ЗДРАВООХРАНЕНИЮ
Меньше чем через неделю сводки о положении в Номе займут места на первых полосах всех американских газет.
Карантин начался немедленно. Кинотеатр был закрыт, все общественные мероприятия отменены, а школьникам велели расходиться по домам.
Закончив писать уведомление, мэр Мейнард приказал расклеить его по всему городу, направился в редакцию «Ном нагит» проследить за тем, чтобы оно попало в следующий номер.
Но все попытки остановить эпидемию были безуспешны. Вскоре после смерти Бесси Стэнли у ее сестер Доры и Мэри появились пленки в горле, у их родителей тоже обнаружились похожие симптомы. Уэлч «энергично лечил их с помощью старой сыворотки».
В субботу 24 января, на четвертый день кризиса, смерть собрала новую жатву, как говорили в старину, – умерло четыре человека. Но ни из Фэрбенкса, ни из Анкориджа или Джуно, больших городов Аляски, ни из Вашингтона не пришло ни слова о возможности доставить сыворотку.
В кабинет Уэлча один за другим звонили родители, сообщая о заболевшем ребенке или супруге. Ларс Райннинг, молодой школьный инспектор, позвонил и сообщил, что у него болит горло, температура поднялась до 37,6 градуса и что его особенно беспокоят нарывы в горле. Его жена тоже жаловалась на сильную боль в горле, и оба они беспокоились о своем двухмесячном сыне.
Уэлч отправился на вызов, осмотрел младенца и сказал Райннингам, что, по его мнению, их сын здоров. Материнское молоко содержит естественную антидифтерийную вакцину, и очень маленькие дети в 90 процентах случаев справляются с болезнью без лечения. Однако Уэлч был уверен, что Райннинги подверглись воздействию вируса, и посадил их на карантин.
Была еще одна деталь, касавшаяся Ларса Райннинга: он был не только школьным инспектором, но и учителем, и возможность того, что он уже контактировал почти со всеми детьми школьного возраста в Номе, была велика.
Уэлч ощущал усталость и подавленность, но рядом не было никого, кто мог бы его заменить. Ближайший доктор находился в 400 милях от Нома, а это десять дней пути на собачьей упряжке. «Моими единственными консультантами были медсестры», – записал он в своем медицинском отчете.
Эмили Морган, вне всякого сомнения, была самой опытной и квалифицированной медсестрой на службе у Уэлча, и он уже имел возможность оценить ее работу по достоинству. Морган было сорок семь, когда она приехала в Ном во время предыдущей навигации с Уналашки, одного из Алеутских островов. Там она занималась медицинским обслуживанием общины эскимосов. Она была почти на голову выше Уэлча и в отличие от него слыла человеком приветливым и общительным.
По предложению Уэлча, комиссия по здравоохранению назначила Морган, ранее переболевшую дифтерией, карантинной медсестрой, и она, натянув на себя тяжелый шерстяной свитер, меховую парку, меховые сапоги до колен, обслуживала самые тяжелые случаи.
Деятельность Морган была сосредоточена на Сэндспите, где группы волонтеров раздавали еду, топливо и воду. Она умела работать в самых трудных и нездоровых условиях и стойко переносила лишения, неудобства и холод. Но в Номе было особенно трудно. Уэлч работал вместе с ней от случая к случаю.
Морган всегда носила с собой саквояж, в котором был термометр, шпатели, несколько ампул сыворотки, конфеты, чтобы утешать детей, и электрический фонарик.
Во время одного из обходов Морган в очередной раз направлялась в дом эскимосской семьи, где тяжело болел один из пяти детей, маленькая девочка по имени Мэри, у которой симптомы болезни были ярко выражены: миндалины затянуло пленкой, самой темной, какая только бывает. Когда Морган подходила к иглу, ей навстречу выбежал брат девочки.
– Ты опоздала, – сказал он ей. – Мэри отправилась на небеса.
Войдя в дом, Морган увидела, что отец сколачивает гроб из неструганых досок, а две дочери наблюдают. Морган мало чем могла помочь их горю, поэтому она встала на колени рядом с отцом и «сделала все, что смогла, чтобы помочь ему сколотить этот грубый ящик». Закончив работу, отец постелил внутрь парку дочери, положил тело в гроб, забил его и закопал в ближайшем сугробе. Настоящее погребение пришлось отложить до весны, когда оттает земля.
Придя по вызову в дом семьи по фамилии Блэкджек, Морган увидела, что, в то время как родители сидят, скрестив ноги, посреди комнаты и едят вяленую рыбу, макая ее в тюлений жир, их младшая дочь Вивиан лежит под одеялами на постели. «Ее умные черные глаза недоверчиво смотрели на меня, губы были крепко сжаты. По ее красному лицу я поняла, что у нее жар», – вспоминает Морган. Она сделала попытку осмотреть рот девочки, но та отказалась. «Я улыбнулась ей и тихонько сказала ее матери, что не стану заставлять ее. Но при температуре 40 градусов что-то надо было делать… Затем умоляющим голосом Вивиан сказала: „Мама, давай помолимся“». Морган прочла молитву вместе с матерью и дочерью, и когда Вивиан «посмотрела прямо на меня и открыла рот, в ее горле были видны все признаки дифтерии».
Морган сделала девочке укол сыворотки, и ее состояние улучшилось. Но и Морган, и Уэлч отдавали себе отчет, что при таком темпе распространения болезни их запаса сыворотки не хватит и на неделю. Без нового поступления многие могут погибнуть.
Совет был проинформирован о содержании отчаянного обращения Уэлча в Вашингтон. Все понимали, что никак не могут помочь правительству в поисках сыворотки, но другую проблему они решить могут – помочь доставить сыворотку в Ном, когда она будет найдена. Берингово море было сковано льдами, поэтому о прямой доставке из Сиэтла не могло быть и речи. В это время года почту и припасы доставляли на корабле в незамерзающий порт Сьюард на юго-востоке Аляски, а затем везли 420 миль на север, в Ненану, по единственной на Аляске крупной железной дороге. Оттуда почтовые упряжки одолевали расстояние до Нома – 674 мили к западу – за двадцать пять дней. Этот маршрут был поделен между несколькими погонщиками и учитывал время для ночного отдыха. Совет предложил более быстрый вариант.
У Марка Саммерса был план: если партия сыворотки будет доставлена в Ненану, почтальон, проделав половину пути, может передать ее быстрой упряжке, присланной из города. Нужен был кто-то, на кого можно положиться, кто сумеет проделать этот путь в рекордное время. Саммерс знал только одного человека, которому подобное задание было бы по плечу, – это был жизнерадостный норвежец Леонхард Сеппала.
Сеппала был лучшим погонщиком собачьих упряжек в золотодобывающей компании. О его приключениях ходили легенды, благодаря чему он получил прозвище Король Трассы.
Внимательно выслушав Саммерса, совет по здравоохранению единодушно поддержал его. Но Мейнард предложил, чтобы члены совета также приняли во внимание другую возможность: доставку сыворотки по воздуху.
Мэр с давних пор пропагандировал авиацию на Аляске. Он был уверен, что самолеты в итоге покончат с изоляцией многих городов Аляски и будут способствовать их процветанию. Члены совета выразили сомнение относительно того, окажется ли доставка сыворотки по воздуху более быстрым вариантом. Зимние полеты считались чрезвычайно опасными: кабины летчиков были открытыми, и полет при морозе и сильном ветре оказывался очень тяжелым.
В прошлом году один бывший военный летчик первым на Аляске совершил зимний перелет. Большим успехом и доказательством того, что зимние полеты на Аляске возможны, считалась экспериментальная доставка авиапочты между Фэрбенксом и Мак-Гратом. Но эти маршруты были короче расстояния до Нома и полеты происходили в гораздо более теплую погоду.
Члены совета были почти убеждены, что судьба Нома в руках Сеппалы, поэтому в тот же вечер Саммерс навестил своего служащего и распорядился, чтобы тот готовился к главным гонкам своей жизни.
Тем временем Мейнард отправил телеграмму единственному человеку, который обладал достаточной властью и политическим влиянием, чтобы сделать воздушную операцию возможной. Это был делегат Аляски в Конгрессе США Дан Садерленд.
В НОМЕ РАЗРАЗИЛАСЬ СЕРЬЕЗНАЯ ЭПИДЕМИЯ ДИФТЕРИИ ТЧК НЕТ СВЕЖЕЙ СЫВОРОТКИ ТЧК ПОГОВОРИТЕ С МИНИСТРОМ ЗДРАВООХРАНЕНИЯ И СООБЩИТЕ ЕМУ ЧТО ГОРОДУ НЕМЕДЛЕННО ТРЕБУЕТСЯ МИЛЛИОН ЕДИНИЦ ЛЕКАРСТВА… АЭРОПЛАН МОЖЕТ СЭКОНОМИТЬ ВРЕМЯ ТЧК
Леонхарду Сеппале было сорок семь, и по всем правилам ему полагалось бы остепениться. Но он был так же силен, как и летом 1900 года, когда прибыл в Ном в поисках золота. Он и теперь, спустя четверть века жизни и работы на холоде, был подвижен и ловок, как гимнаст. При росте 1 метр 62 сантиметра и весе около 65 килограммов, Король Трассы выглядел моложе своих лет. У него было сильное моложавое лицо и светло-каштановые волосы. Мальчишеские кудри откинуты назад, будто ему в лицо постоянно дуют северные ветры Нома.
Он был настоящим атлетом от природы, человеком необычайной силы и выносливости. В то время как большинство погонщиков собачьих упряжек считали 30 миль в день трудным переходом, Сеппала часто проходил 50, а иногда даже сто миль, если позволяла погода, двигаясь по 12 часов с полным грузом. В одну из зим он проехал на собаках в общей сложности семь тысяч миль.
Сепп, как называли его друзья, любил немного порисоваться, он мог, чтобы рассмешить друзей, пройтись колесом и закончить выступление двойным сальто. А иногда он ходил по Франт-стрит на руках, прогнув спину, так что его ботинки почти касались буйной шевелюры, а школьники хохотали и хлопали в ладоши.
С того времени как Марк Саммерс обратился к Сеппале за помощью, тот тренировал упряжку в безлесых холмах у подножия Сотут-Маунтинс. В этом году выпало относительно мало снега, поэтому собаки были не в лучшей форме. Если сыворотку доставят в Нулато, на полпути между Номом и Ненаной, Сеппале придется проехать за ней больше 300 миль. Это длинный перегон.
Сеппала решил пуститься в путь с двадцатью из имевшихся у него тридцати шести сибирских лаек. Это была довольно большая упряжка для такой легкой поклажи, но на трудном перегоне до Нулато собаки могли поранить лапы и выбиться из сил.
Маршрут от Нулато до Нома считался одним из самых опасных на Аляске. Он большей частью проходил по берегу залива Нортон-Саунд, где часто свирепствуют вьюги и холодные ветра, но самым трудным был последний отрезок пути, когда упряжке приходилось пересекать залив по льду. Особенно опасно было удаляться от берега: неожиданно отколовшаяся от берега льдина могла унести упряжку в Берингово море.
На трассе и вне ее собаки требовали постоянного внимания, и Сеппала не жалел на них ни времени, ни денег. Он начал обучать их еще щенками и понимал так же хорошо, как жену и ребенка.
«Собаки всегда были у нас на первом месте, – рассказывала репортеру его жена Констанс в 1954 году, когда ей было пятьдесят два года. – В нашей гостиной часто царил ужасный беспорядок: повсюду валялись муклуки, упряжь, нарты, веревки и прочее снаряжение, нуждавшееся в починке».
Погонщикам на Аляске постоянно приходилось заботиться о корме для собак. В рацион животных должно было входить достаточно белков и жиров, чтобы они не болели и не мерзли во время зимних переходов. Хозяева собак запасали главным образом лосося. На заготовку провианта порой уходило все лето; ежегодно запасали до двух тонн корма.
Езда на нартах была самой легкой частью работы погонщика. Здоровье собак требовало ежедневного внимания, независимо от того, находились они в пути или нет: незамеченный вовремя вирус, распространившись, мог уничтожить всю свору. Во время путешествия каюр должен был проверять собакам лапы и в случае необходимости лечить. Хороший погонщик ставил нужды собак выше собственных. После десятичасового перегона сначала полагалось накормить животных, на что уходило часа два-три. Надо было нарубить дров, сделать прорубь во льду, натаскать воды – по четыре литра на каждую собаку. Если воды поблизости не было, на костре топили снег; из четырех частей снега получалась всего одна часть воды.
Двигаясь вдоль берега, погонщик кормил собак сушеным лососем, а если вокруг было вдоволь дров, варил густую рыбную похлебку (некоторые погонщики предпочитали богатое жирами бобровое мясо) с рисом или овсянкой. Во время перегона Сеппала давал своим собакам по полкило сушеного лосося и по 150 граммов тюленьего жира в день.
После кормежки животным массировали натруженные мышцы. А потом рубили для них подстилку из лапника. Вид и запах хвои радовал собак, они затихали и устраивались на ночлег. Затем следовал ритуал, который погонщики называли «благодарственным воем».
Сначала начинала тонко выть одна собака, к ней присоединялась вторая, затем третья. И вскоре все собаки, задрав морды вверх, соединяли свои голоса в нестройном хоре. Пение обрывалось так же неожиданно, как и начиналось, собаки принимались все быстрее кружиться на месте, взбивая лапами подстилку, пока не устраивались со всем комфортом. Потом, прикрыв носы хвостами, они засыпали. Только тогда погонщик мог позаботиться о себе.
Сеппала полюбил эту работу с того момента, как впервые встал за нартами в свою первую зиму в Номе – ему было чуть больше двадцати. Джафет Линдберг, один из «трех счастливчиков шведов», уговорил его приехать на Аляску работать на его рудниках и послал проверить слухи о золотой жиле в 90 милях к северо-востоку от города.
«Березовые полозья моих нарт оставили такой глубокий след в моей памяти, что я и сегодня вижу их, – признался он однажды. – В конце изнурительного дня собакам было нужно одно: получить корм».
