Текст книги "Жестокие мили"
Автор книги: Гей Сэлисбери
Соавторы: Лейни Сэлисбери
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)
Гей и Лейни Сэлисбери
Жестокие мили
История о собаках и людях, победивших в гонке ради спасения детей
Бешеный Билл Шаннон на упряжке из девяти собак пустился в путь. Было темно, температура опустилась ниже 50 градусов.
Он был первым в эстафете смельчаков-погонщиков, пытавшихся добраться до отрезанного от всего мира аляскинского поселения Ном.
Когда они прокладывали дорогу по одной из самых труднодоступных и опасных территорий на планете, ими двигало сознание того, что в их руках судьба целого города.
Пролог
«Мы узники тюрьмы из снега и льда. Последний корабль уплыл, и теперь наша небольшая община, оставшись один на один с ветрами, тьмой и холодом Севера, может рассчитывать только на собственные силы».
«Ном кроникл»
Кертис Уэлч был единственным на сотни миль врачом в этом позабытом богом краю у Берингова моря, и за прошедшие восемнадцать лет он часто наблюдал внезапный, как это бывает на Севере, приход зимы. Здесь было только два времени года: зима и Четвертое июля.
С июля по октябрь Берингово море свободно ото льда и Ном открыт для пароходов и шхун, приплывающих из Сиэтла, который находится в 14 днях пути. В начале ноября море замерзает и свет еле сочится с неба. «Виктория», первый пассажирский пароход, прибывающий весной, и последний, отплывающий осенью, разгружается и отправляется на юг, а город остается отрезанным от мира, если не считать единственной проложенной собачьими упряжками тропы, которая связывает город с внутренними районами Аляски.
Внезапно наступает жестокий холод со снежными буранами, которые длятся по нескольку дней, изоляция становится почти полной, а это способно сокрушить даже самую сильную душу. Каждую осень половина жителей покидала город одним из последних рейсов и не возвращалась до весны. Но Кертис Уэлч оставался. Он так и жил здесь все время, если не считать недолгой медицинской практики на Большой земле во время Первой мировой войны. Уэлч полюбил Аляску сразу, как только приехал сюда в 1907 году, и это чувство только окрепло с годами. Теперь ему было пятьдесят, его золотистые волосы побелели, но остались такими же пышными. Он ждал, когда же наконец закончится массовый исход и уже ничто не помешает его уединению.
До Нома трудно добраться не только зимой. Это точка на карте последнего «фронтира» Америки – Аляски, занимающей площадь почти 600 тысяч квадратных миль. На одном ее конце, юго-восточном, находится столица Джуно и область не замерзающих круглый год гаваней. На другом, северо-западном, – Ном. Аляска – земля контрастов. На западе, на Тихоокеанском побережье, действующие вулканы извергают клубы дыма, а на востоке над фьордами нависают глетчеры величиной с Род-Айленд. В глубине суши над бескрайними лесными просторами вздымается до облаков высочайший пик Северной Америки, гора Мак-Кинли.
В начале 1920-х годов Ном был самым отдаленным поселением на северо-западе Северной Америки. Он расположен на два градуса южнее Полярного круга, на южном берегу полуострова Сьюард – насквозь продуваемой ветрами полоски суши длиной 200 миль. От Нома до Сибири ближе, чем до любого крупного города Аляски, а чуть севернее в ясный день можно увидеть за Беринговым проливом Россию.
Из своей скромной угловой квартиры на втором этаже над «Майнерс энд мерчантс бэнк» на Франт-стрит Уэлч и его жена Лула наблюдали, словно из первых рядов партера, за приготовлениями города к зиме. «Виктория» уже ушла, а последний в навигацию 1924 года пароход, «Аламеда», приплыл с зимними запасами для города. Он глубоко осел в воде в полутора милях от берега. Ближе суда подойти не могли без риска напороться на прибрежные мели.
На Франт-стрит, идущей вдоль берега моря, бригады портовых грузчиков-эскимосов разгружали суда и складывали на берегу коробки с фруктами и морожеными индейками, горы угля и ящики с маслом и чаем. Работали весь день напролет, а иногда даже ночью. Телеги, запряженные лошадьми, и тачки двигались по Франт-стрит к огромным деревянным складам на берегу Снейк-ривер в западной части города. Здесь было достаточно места, чтобы разместить запасы для почти 1500 жителей Нома, равно как и для многих из десяти тысяч жителей Аляски, живущих в разбросанных там и сям деревнях и поселках на полуострове Сьюард, и не только там.
Город сделался торговым центром региона, и многие аляскинцы приезжали сюда зимой, чтобы сделать разнообразные покупки – от скобяных изделий до штор или угля. Если они заболевали, то рано или поздно попадали под опеку Уэлча и его четырех медсестер в больнице «Мейнард-Коламбус», где было 25 коек и лучшее медицинское оборудование на северо-западе Аляски.
В дни, предшествовавшие отплытию последнего корабля, жизнь на Франт-стрит била ключом. Деревянные мостовые поскрипывали, а тротуары прогибались из-за непрерывного движения к берегу и обратно.
Дети возвращались домой из тундры с полными ведрами ягод, которым предстояло превратиться в варенье или, еще лучше, в наливки, что формально было запрещено с тех пор, как в стране был введен сухой закон. Старатели, которые все лето искали золото в холмах неподалеку от Нома, возвращались в резиновых сапогах выше колен и шерстяных бриджах и, сидя в гостиницах или кафе, дожидались погрузки на корабль. Те же, кто собирался зимовать здесь, меняли свои ботинки на теплую, непромокаемую местную обувь, которая именовалась муклуками.
Эскимосы, постоянно жившие в Номе, обитали в полутора милях к западу от города, на острове Сэндспит в устье Снейк-ривер. Они готовились к зиме так же, как и веками до этого. Мужчины, у которых не было работы в Номе, брали сети и спускались вниз по реке к морю, где ловили лосося или гольца, а женщины своими изогнутыми стальными ножами, улу, распяливали рыбу на сушилках, чтобы она вялилась на холодном морском воздухе.
Зима в этом году запаздывала, однако работа на Франт-стрит, на берегу и в магазинах не прекращалась ни на минуту. Мужчины прибивали на место оторванные доски и якорили дома канатами, чтобы их не снесло ветром. Жители заделывали дырки в стенах, готовясь к предстоящим метелям, а солдаты гарнизона береговой охраны США вытаскивали на берег флотилию номских яликов, шхун и лихтеров.
Арктический лед медленно приближался к узкому Берингову проливу, ледяной покров начал формироваться и в прибрежных районах Берингова моря. Оно казалось «океаном мокрого снега, который тяжело падал на песок, разбрызгивая повсюду ледяную эмаль», написал житель Нома, натуралист Фрэнк Дюфресне.
Стоявший на палубе «Аламеды» капитан знал, что скоро ему придется отступать на юг, иначе корабль будет раздавлен надвигающимися льдами. Пора было задраивать люки и посылать на берег четкий сигнал: либо поднимайтесь на борт, либо оставайтесь зимовать.
Гудок эхом отозвался на берегу, последний лихтер подплыл к кораблю, забрал груз и вернулся на берег. Якорь был поднят, дым повалил из труб «Аламеды». Нос парохода начал медленно разворачиваться к югу, и все в Номе глубоко вздохнули.
Теперь они остались одни, по крайней мере до весны.
– Мне показалось, что на борт старой посудины ухитрилась подняться половина жителей Нома, – вспоминал Дюфресне. – У меня было такое ощущение, словно я остался один на плавучей льдине… Это был худший день за все мое пребывание на Аляске.
Через несколько недель реки и ручьи в тундре замерзли, и их поверхность стала гладкой и прозрачной. В городе иней одел все вокруг, поверхность моря разгладилась и покрылась толстыми льдинами, которые тянулись до островов Прибылова, в 550 милях к югу.
Шли недели, солнце опускалось над горизонтом все ниже, ледяные и снежные поля из белых становились золотыми, а затем одевались сиреневыми сумерками. Дни становились короче, солнце светило всего четыре часа, а температура стремительно понижалась. Затем начались метели с удушающими порывами ветра, от которых, по словам одного из жителей Нома, «сначала перехватывает дыхание, а потом холодный воздух проникает тебе в ноздри и глотку».
Это было похоже на новый ледниковый период.
В дни, предшествовавшие отплытию «Аламеды», доктор Уэлч неоднократно просматривал список имевшихся у него медикаментов. Большинство нужных ему лекарств были благополучно доставлены, но одного не хватало. Еще летом Уэлч заметил, что срок годности противодифтерийной сыворотки окончился, и заказал свежую партию через уполномоченного по здравоохранению в Джуно. За все восемнадцать лет практики на полуострове Сьюард доктор не сталкивался ни с одним подтвержденным случаем дифтерии. Вероятность того, что ему понадобится сыворотка, была ничтожно мала, но поручиться ни за что было нельзя.
И теперь, когда на берегу стало тихо, Уэлч понял, что его заказ либо не выполнен, либо отправлен не по адресу. Придется ждать следующей весны.
Примерно в то время, как «Аламеда» покидала Ном, из Холи-Кросса, поселка в устье Юкона, в город приехала эскимосская семья с четырьмя детьми. Младший, двухлетний ребенок, был болен и отказывался есть. Осмотрев малыша, Уэлч отметил, что тот «очень слаб и истощен», и обратил внимание на его затрудненное дыхание. Мать мальчика рассказала Уэлчу, что в Холи-Кроссе его лечили от тонзиллита, но такой диагноз вряд ли мог объяснить общую слабость ребенка. Уэлч расспросил родителей, был ли у других детей в поселке тонзиллит или другие заболевания носоглотки с похожими на дифтерию симптомами. Родители уверили его, что ничего подобного не было.
Видя, что остальные трое ребятишек выглядят вполне здоровыми, Уэлч испытал облегчение и отогнал тревогу. Дифтерия очень заразна, и, если бы остальные дети в семье заразились, симптомы были бы очевидны.
«За эти восемнадцать лет мне приходилось наблюдать множество случаев, казавшихся очень подозрительными, но каждый раз спустя какое-то время оказывалось, что это был один из видов простуды», – записывал Уэлч в своих отчетах.
К утру следующего дня ребенок умер.
Золото, люди и собаки
Немного найдется на земле мест, менее пригодных для постройки города, однако Ном был построен очень быстро, после того как два шведа и норвежец нашли в заливе самородок размером с небольшой булыжник. Их прозвали «тремя счастливчиками шведами», и в 1898 году сюда потянулись толпы золотоискателей.
Ном был не первым городом на Крайнем Севере, возникшим на волне «золотой лихорадки». Летом 1896 года старатели нашли золото у реки Клондайк, к востоку от границы Аляски с канадской территорией Юкон. Газеты и журналы печатали сенсационные истории о миллионах долларах, которые ждут старателей на местных золотых приисках, но в них неизменно забывали предупредить об опасностях северного путешествия. Из более чем ста тысяч мужчин и женщин, которые отправились в долгое, растянувшееся на много месяцев путешествие, менее 30 тысяч добрались до Доусона, города, служившего воротами золотых приисков Клондайка. Тех, кому удалось разбогатеть, было еще меньше.
Затем зимой 1898 года прошел слух, что золото найдено на полуострове Сьюард, на другом конце Аляски, до которого было 800 миль пути по прямой. Тысячи золотоискателей, оставив свои пустые участки, двинулись к очередной манящей цели.
Зимой 1898 года в Ном прибыло 700 золотодобытчиков. Они получили прозвище «Закваска», поскольку часто носили за пазухой запас дрожжей в глиняном горшочке, чтобы испечь в пути хлеб. Это давало старателю уверенность, что он никогда не останется голодным.
В зиму 1898/99 годов старожилы обосновались вдоль Энвилкрик, в пяти милях от пляжа, на котором счастливчики шведы обнаружили золото. Летом, когда лед в Беринговом море растаял, из Штатов на пароходах начали прибывать новые группы старателей. Вскоре еще тысяча человек поставила свои палатки в месте, которое называлось Кейп-Ном-Майнинг-дистрикт. Старожилы именовали новоприбывших чечако, что на языке местных индейцев означало «новичок».
В начале лета пожилой старатель из племени айдахо, Джон Хаммел, решил попытать счастья на побережье. Он нашел партнера помоложе, чтобы тот выполнял тяжелую работу, и вскоре участок стал приносить по сто долларов в день. Распространились слухи, что пляжи в окрестностях Нома буквально золотые и что самородков там хватит каждому, кто не поленится нагнуться и поднять их. Впоследствии геологи обнаружили, что залежи «Хаммелова золота» на берегу были лишь небольшими остаточными отложениями, оставленными в песке миллионами лет эрозии, а настоящее золото лежит в ручьях и реках за пределами города.
Летом 1900 года сюда прибыли более 20 тысяч чечако, которые поставили свои белые палатки вдоль берега. На Франт-стрит, над береговой линией, построили игорные залы и питейные заведения. К концу лета в тундре поднялся город. На Франт-стрит открылось 16 адвокатских контор, 12 магазинов, четыре риэлторские конторы, столько же аптек, пять прачечных, четыре бани, три магазина, торговавших фруктами и сигарами, столько же часовых мастерских и салон массажа. Целый квартал улицы, именовавшийся «фортом», предназначался для борделей. Здесь была первая остановка старателей, возвращавшихся с промысла.
Город находился всего в 150 милях южнее Полярного круга, и жизнь в нем не замирала ни на минуту. Солнце светило двадцать часов в сутки, в барах, которых здесь было больше шестидесяти, не прекращались попойки и драки. Денег и времени было предостаточно, казалось, этот праздник будет продолжаться вечно. Уголь продавали по сто долларов за тонну, яйца – по четыре доллара за десяток, и старатели без долгих раздумий вытаскивали мешочки с золотым песком. Золотой песок служил валютой, так как бумажных денег не хватало. В барах, гостиницах и магазинах стояли весы, на которых можно было взвесить золотой песок – когда честно, а когда не очень.
За несколько недель любой золотоискатель мог спустить все до нитки и снова оказаться на побережье. Процветала преступность: старатели, вооруженные ружьями и ножами, незаконно захватывали чужие участки по берегам рек; на побережье воры подкрадывались к палаткам и засовывали пропитанные хлороформом тряпки через клапан палатки в рты спящих старателей. Затем они хватали золото и исчезали.
Солдаты пытались наводить порядок, но и они были ошеломлены суммами, имевшими хождение в Номе. Половина солдат дезертировала и, вооружившись промывочными лотками, ушла на промысел.
Ном был на пути к гибели, когда однажды днем 12 сентября 1900 года поднялся сильнейший южный ветер, который дул со скоростью 70 миль в час. Мощные валы обрушивались на город на протяжении суток. Старатели, оставшиеся в своих палатках, были смыты в море.
Когда волны отступили, оставив на берегу кучи обломков, тысячи старателей, которые месяцами жили в пьянстве, беззаконии и бедности, решили, что такой жизни с них хватит. Они тихо выстроились в длинные ряды вдоль берега и принялись ждать отплытия следующего корабля. Струсили, говорили про них. К концу октября большая часть из 20 тысяч мужчин и женщин, прибывших сюда несколько месяцев назад, уплыли на пароходах.
Шторм обозначил конец «золотой лихорадки» в Номе. Город исчез из газетных заголовков и больше не существовал для остального мира. Но когда в октябре 1900 года уплыл последний корабль, около пяти тысяч старателей решили остаться и поднять город из руин. Одни полюбили Север, другим нравилась непритязательная жизнь аляскинского общества. А кому-то просто некуда было деться.
Толпы золотоискателей, хлынувших на Клондайк и в Ном, преобразили Аляску. За десятилетие, с 1890 по 1900 год, население Аляски почти удвоилось, были проложены новые дороги, а старые расширены и усовершенствованы. К 1903 году Ном стал частью гигантской телеграфной сети, которая находилась в ведении войск связи армии Соединенных Штатов, и изоляция этих территорий заметно ослабла. Кроме того, федеральное правительство учредило службу почтовой доставки, которая зимой осуществлялась с помощью собачьих упряжек.
Для Нома прибытие почтовой упряжки было одним из самых долгожданных событий. Обычно в упряжке было 25 собак, которые могли тащить двое нарт с грузом 700 килограммов. Собака, как ни одно другое животное, приспособлена к передвижению на Севере. Упряжки проходили отбор, чтобы работать в качестве доставщиков почты, «скорой помощи», перевозить грузы и людей. Спрос на ездовых собак был так велик, особенно во время «золотой лихорадки», что возник черный рынок животных. Любую собаку, которая казалась способной тащить сани, – вне зависимости от того, сможет ли она переносить холод, – крали и продавали на Север. По словам одного историка, «говорили, что в то время ни одна собака размером больше спаниеля не была на улице в безопасности».
Погонщики любили работать с крупными собаками, потому что те зачастую тащили груз в полтора раза больший, чем обычные упряжки. На Аляску часто доставляли ньюфаундлендов и сенбернаров, которых вязали с местными собаками. Местные собаки были маламутами, названными так по одному из эскимосских племен. Несколько сотен лет эскимосы использовали и разводили собак для перевозки тяжелых грузов на относительно короткие расстояния. Старатели скрещивали их с ньюфаундлендами и сенбернарами, и результат иногда получался удивительный: метисы весом до 60 килограммов. Настоящие маламуты почти исчезли, но название осталось; старатели в Номе и во внутренних районах часто называли маламутами своих метисов.
Самые умелые погонщики и дрессировщики собак были хорошо известны по всей территории Аляски. Житель Нома Скотти Аллан, который начал заниматься дрессировкой лошадей и собак в двенадцать лет, заслужил репутацию превосходного дрессировщика, он был способен подчинить себе самых непослушных.
Чтобы составить упряжку, требуется время и умение: каждая собака отбирается по скорости, силам и аллюру. Собак учат командам, означающим направление, учат двигаться и думать как одно целое. Но у каждого животного свой характер, и их нелегко заставить работать вместе.
По большей части собак запрягали парами, по одной с каждой стороны главной постромки, прикрепленной к передку нарт. За вожаком шло несколько пар «пристяжных» собак, ближе всего к саням находились самые большие и сильные собаки в упряжке. Нарты обычно делались из древесины пекана и березы и достигали 2,7–4,2 метра в длину. Для большей маневренности их связывали ремнями из сыромятной кожи, а на передке крепился изогнутый кусок дерева, который наподобие бампера защищал нарты от росших по бокам тропы кустов и деревьев. Если погонщик, обычно стоявший на полозьях позади саней, вез тяжелый груз или поднимался в гору, он мог помогать собакам, отталкиваясь одной ногой, как на самокате, или подталкивать нарты сзади.
Большинство жителей Нома имели свои собственные упряжки, так что на улицах собак было больше, чем людей, и их вой, известный как «хор маламутов», можно было постоянно слышать по ночам. Владельцы хвастались своими упряжками и подробно рассказывали о храбрости и уме вожаков. Они готовы были подраться с любым, кто отважился бы критиковать их верных товарищей, и бились об заклад, чья собака самая сильная, быстрая и ловкая. Осенью 1907 года Альберт Финк, Скотти Аллан и несколько их друзей учредили Кеннел-клуб Нома с целью организовать гонку собачьих упряжек. В течение нескольких недель Финк и его товарищи тщательнейшим образом разрабатывали маршрут соревнования. 408-мильный кольцевой маршрут должен был служить проверкой характера, ума и выносливости собак и погонщика. Трасса проходила по ледяным торосам Берингова моря, поднималась в горы, шла по тундре и по продуваемой всеми ветрами Долине Смерти.
Гонки получили название «Всеаляскинский тотализатор», и жители Нома, уставшие от однообразия нескончаемой зимы, с энтузиазмом приветствовали эту идею. Они не жалели ни времени, ни денег на подготовку к первым гонкам. Гонки состоялись в апреле 1908 года и имели такой успех, что стали ежегодными вплоть до 1917 года, когда им помешала война.
«Всеаляскинский тотализатор» преобразил отдаленный город. Каждый апрель в Номе начиналось бурное празднество. В первые несколько лет большинство состязаний выигрывал Скотти Аллан. Но тут в игру вступили старатели с полуострова Сьюард, и скоро каждый владелец собачьей упряжки мечтал о том, чтобы выиграть приз в несколько тысяч долларов. Каждый год новости об этом состязании распространялись по всей Аляске и по штатам, и Ном, ставший «собачьей столицей мира», снова замелькал в заголовках газет. Нигде в мире не было подобных гонок. Как было написано о них в официальной брошюре соревнований, «они на голову превосходят любые состязания, где и человека, и зверя испытывают на выносливость».
С кончиной «Всеаляскинского тотализатора» Ном зажил тихо и мирно. К 1925 году его население заметно уменьшилось по сравнению с первыми годами после отъезда «струсивших». Случались здесь и штормы, и пожары, а война привела к инфляции, которая в три раза удорожала добычу золота. В городе осталось всего 975 белых и 455 эскимосов и метисов.
Золото оставалось основной отраслью экономики Нома, но теперь его добыча контролировалась компанией «Хаммон консолидейтед голд филдз», многопрофильной корпорацией из Штатов. Роскошь дней «золотой лихорадки» и восторг эпохи гонок исчезли, и множество домов в городе стояло пустыми или ветшало и разрушалось. В тундре и вдоль берега ржавело старательское снаряжение.
Однако по чисто аляскинским меркам Ном был большим и суматошным поселением. Лула Уэлч, приехав сюда вместе с мужем в 1919 году из лагеря Кэндл-Майнинг на северной стороне полуострова Сьюард, пришла в восторг. «Он такой большой и светлый, ну прямо Нью-Йорк», – сказала она.
В первый раз за двенадцать лет Уэлчи увидели электрический свет. В 1907 году, сойдя с борта «Виктории» на берег в Номе, они обосновались на северо-востоке Аляски. Кертис и Лула направились прямиком в лишенный каких-либо удобств, удаленный от моря золотоискательский лагерь Каунсил, где доктор Уэлч купил частную практику через несколько месяцев после того, как их клиника в Окленде была разрушена сан-францисским землетрясением. Они собирались остаться здесь на год, но пробыли восемь лет. Уэлч работал на переносном операционном столе в больнице на три койки при свете керосиновой лампы. Затем в 1915 году супруги перебрались в Кэндл, еще более отдаленный и менее цивилизованный поселок.
Ном означал для них новое, роскошное начало. Здесь были собственная еженедельная газета «Ном нагит», пекарни, два ресторана, библиотека, контора судебного исполнителя и кинотеатр. Работали ювелир и портной. Несмотря на отдаленное положение города и ветхость домов, спектр услуг был широк, а его жителей отличал своего рода космополитизм. В Номе легко приживались чужаки и неудачники. Дети брали уроки пения, а их родители ставили пьесы и танцевали в Игл-холле и Холле Арктического братства. Это напоминало связанную тесными узами островную общину.
В Номе процветал дух сотрудничества и добропорядочного гражданства, что может показаться удивительным, если вспомнить его бурное прошлое. Казалось, у каждого гражданина есть некие моральные обязательства, к которым он относится очень серьезно. Дороги поддерживались в порядке главным образом силами волонтеров, которые проверяли, чтобы деревянные столбы вдоль трассы были на месте, а вдова Раттенберг, портниха, сшила красные флажки, которыми размечали путь для старателей, идущих к месту земляных работ. Владельцы магазинов всегда держали печи натопленными, на случай если путешественнику нужно будет согреться, а доктор Уэлч лечил своих пациентов вне зависимости от того, могли они заплатить или нет.
Место, где был построен город, оставалось неприветливым, но Ном функционировал, как и любой другой американский город в 1920-х годах. Заседания школьного комитета проходили со множеством споров и городские ссоры то и дело вспыхивали по разным поводам. Жители прекрасно знали, сколько угля, еды и лекарств им нужно на зиму. Они знали, чем прикрыть замочную скважину, чтобы не задувало во время метелей, как вызвать доктора, если заболели дети. И у жителей Нома возникло чувство безопасности, увы, иллюзорное, поскольку отдаленность города могла легко превратить обычный кризис в катастрофу. И если бы вдруг внезапно изменилась погода, или случился пожар, или затонул корабль с грузом, они могли бы увидеть и обратную сторону медали.
