Текст книги "Сад.Притча"

Автор книги: Геше Майкл Роуч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Этому есть своя причина, – мгновенно отозвался он, как будто предвидя ход моей мысли, – и эта причина – суесловие, пересуды и пустопорожняя болтовня, настоящее проклятие человечества, медленно, но верно пожирающее жизнь огромного числа людей, засевая в их умах отпечатки невообразимых бед в будущем.

Я припомнил свои дружеские посиделки за чашкой чая с приятелями и задумался, сколь многое из того, что мы говорили тогда, являлось пустой тратой слов, настолько бесполезным сотрясанием воздуха, что уже спустя несколько часов почти невозможно было вспомнить, о чем вообще шла речь. Похоже, это распространялось и на те новости, которые мы читаем каждый день и за ночь благополучно забываем, чтобы расчистить место, и с утра пораньше опять расточительно тратить свое время на чтение свежих, столь же ненужных новостей.

Эта мысль потянула за ниточку другую: мне припомнилось сборище купцов на постоялом дворе неподалеку от моей библиотеки.

Склонившиеся над бумагами с последними ценами и прогнозами, с головой ушедшие в деловые переговоры, заключение и расторжение сделок, торгующиеся до упаду и спорящие до хрипоты, они отдавали все свои силы приумножению и без того немалого состояния. Эта интенсивная деятельность до того изматывала их моральные и физические силы, что многие из них доводили себя до нервного истощения и неспособности продолжать свои дела, а иные прямиком отправлялись на кладбище, так и не успев толком насладиться плодами своих праведных трудов.

– А как называется то, – вспомнив этот постоялый двор, продолжал я вопрошать, – что заставляет некоторых людей посвящать всю свою жизнь погоне за приобретением все большего числа все лучших вещей; почему столь немногие способны довольствоваться тем достатком, который уже имеют?

– Это результат отпечатка, посеянного эмоцией страстного желания, стремления обладать чем-то: постоянное ревнивое внимание ко всему, что имеют, делают, умеют или знают другие, и непреодолимая, требовательная тяга завладеть этим.

Выслушав этот ответ, я подумал, что и сам стремлюсь занять должность хранителя книг в библиотеке, хочу уметь так же быстро, как он, ориентироваться в ее многотомном собрании, стремлюсь овладеть его навыками не потому, что ищу знаний, которые могли бы принести пользу мне и окружающим, а только потому, что у него они есть, а у меня – нет. Может, мне лучше следует помогать ему, чем ставить палки в колеса своими мелкими пакостями, которые так его раздражают?

– Знаю я одного хранителя библиотечного собрания, помощник которого, – начал я, чисто из скромности не называя имен, – очень ему завидует, а потому почти не оказывает ему никакой профессиональной поддержки, вместо этого всячески отравляя ему жизнь по мелочам и доставляя массу неудобств на работе.

Не поднимая головы, монах прошил меня взглядом, как будто знал, о ком идет речь, а его чуть приподнятые веки снова вызвали в моей памяти другое лицо: я вдруг осознал, что нечто подобное случалось на встрече с каждым из наставников, приходивших в этот священный Сад.

– Этот человек, – сказал он, тщательно подбирая слова, – пожинает плоды созревания отпечатка, посеянного в уме его собственной злой волей, недоброжелательством к другим. – Тут обычно невозмутимое лицо его исказилось гримасой: огромные глаза мудрого филина открылись еще шире, избороздив лоб глубокими складками. Он снова глубоко вздохнул. – Как же все у вас вывернуто наизнанку, – тихо продолжал он, – как странно, что вас приводят в восторг несчастья других. Два человека работают вместе, бок о бок, их карьера и удача зависят от успеха предприятия, где они трудятся, от их совместных, согласованных действий. И что же? Один ждет не дождется, пока другой потерпит неудачу, и когда это случается, вместо сочувствия будет извращенно радоваться и хлопать в ладоши.

И он бросил на меня быстрый, но многозначительный взгляд, прежде чем его глаза вернулись к прежним размерам и снова опустились вниз, остановившись на руках, держащих четки. Какое-то время я сидел в смущении, тоже уставившись на свои руки, но новая беспокойная мысль заставила меня задать очередной вопрос.

– Все неприятности, доставляемые ему помощником, вызваны собственными кармическими семенами этого библиотекаря, посеянными в его уме злыми умыслами, которые он питал в чей-то адрес в прошлом, так? Значит, это его собственная вина, а помощник вообще ни при чем, то есть его намерение навредить начальнику – это всего лишь созревание семян, посеянных самим этим боссом в своем же уме.

– Так-то оно так, но ты не забудь прибавить, что намерение этого «не помогающего помощника» принести вред обязательно доставит кое-кому те же самые неприятности, которые он надеется доставить теперь своему начальнику. И этот кое-кто – помощник собственной персоной.

– Но ведь для меня и помочь-то ему нет никакой возможности, – проговорился я, – ведь чтобы хранитель библиотеки смог принять мою помощь и счесть меня полезным, он сам должен был бы приносить пользу другим в прошлом.

На этот раз Гунапрабха гневно стрельнул в меня глазами:

– Ты ходишь по самому краю бездонной пропасти; ты держишь у самых губ чашу со смертоносным ядом. Ты готов прийти к поистине греховной мысли – мысли, которая сбила с толку столь многих из тех редких счастливцев, что сумели дойти до того понимания, которого ты достиг в этом Саду.

– Вроде бы и говоришь ты все правильно. Да, если мы видим, что кто-то страдает, то происходит это только потому, что он совершил поступки, произнес слова или имел мысли, которые посеяли отпечаток в его уме, – отпечаток, который заставляет его видеть себя страдающим.

И значит, это правда, что каждый несет полную персональную ответственность даже за самую малую толику боли, которую когда-либо испытает. Также верно и то, что если мы попытаемся уменьшить их страдания и нам удастся принести им некоторое облегчение, то они почувствуют эту поддержку и ее результат только потому, что переживают созревание в своем уме другого, позитивного отпечатка, плод которого воспринимается ими как вещь, именуемая облегчением.

– Но если ты сделаешь из всего этого вывод, что мы не обязаны изо всех сил стараться помогать другим, утешать и облегчать страдания ближних, что не в этом состоит наша первейшая и даже абсолютная обязанность, что не в этом заключается сама причина, высший смысл нашего существования, то ты, друг мой, ошибся Садом. Все, что ты изучил в этом святом месте, не пошло тебе впрок, ты обманул ее ожидания, ты обманул ожидания наставников, что учили тебя здесь, ты обманул ожидания всех тех, кто в будущем смог бы воспользоваться полученными тобой знаниями, но больше всего ты обманул самого себя, попусту растратив свое человеческое рождение. Ты – самое слабое звено! Вдумайся в мои слова, ведь ты уже начал осознавать их правоту.

И я действительно сердцем почувствовал ошибочность той мысли, которой чуть было не позволил утвердиться в своем уме. Гробовая тишина повисла после такой бури эмоций обыкновенно столь сдержанного и немногословного наставника. Некоторое время было слышно, как он пытается выровнять дыхание. Наконец он взял себя в руки и продолжил:

– Возможно, ты теперь спросишь меня, в чем же причина того, что подавляющее большинство живых существ так цепляется за идеи, касающиеся их мира и их жизни, которые столь очевидно ошибочны, вредны и разрушительны для нашего всеобщего счастья. Что же заставляет людей, должен спросить ты, питать все эти помыслы, которые столь очевидно и столь эффективно разрушают именно то самое счастье, ради которого предпринимаются все их действия, разговоры и размышления? Ответ заключается в том, что мы позволяем себе все время держать в голове некую идею, которая в корне противоположна тому, что действительно приносит нам счастье. Ты уже узнал вкус истины, теперь ты знаешь, что действительно обусловливает наш мир, является его причиной, а значит, можешь себе представить, что именно то, как ты мыслил прежде, и то, как продолжает мыслить большая часть человечества, вызывает появление в уме наиболее вредных из всех кармических отпечатков.

Я боялся пошевелиться, опасаясь, что Учитель Гунапрабха не захочет продолжать разговор, а мои вопросы так и останутся безответными. Он продолжал сидеть, опустив взор, и отсчитывал на четках какую-то неизвестную мне молитву. Внезапно он снова взглянул на меня своими огромными круглыми глазами и сказал:

– Спрашивай.

Я собрался с духом и продолжил с того места, где вспышка его гнева прервала ход моих мыслей.

– Вы так много говорили о семенах-отпечатках, посеянных в моем уме моими же прошлыми действиями и мыслями, вы убедительно продемонстрировали, как они могут влиять на мое личное восприятие.

Но вы также все время намекали на то, что они создают весь мой мир в целом. Объясните мне, имеете ли вы в виду также и внешний физический мир, среду нашего обитания? Неужели эти отпечатки так сильны, что могут определять те элементы нашего физического мира, которые являются причиной нашего страдания?

– Назови такое страдание, и мы посмотрим, – удостоил меня ответом наставник.

– Как-то раз я путешествовал на Восток, – начал я свой рассказ, – и посетил две очень похожие и вместе с тем не похожие друг на друга страны. Они расположены на одной параллели, имеют практически одинаковый климат – им поровну достается дождей и солнечного света, – почву и рельеф. Я видел, что в обеих странах выращивают одну и ту же зерновую культуру, не помню сейчас уже какую, порой даже из одних и тех же семян. И все же когда она, пусть это будет кукуруза, вырастает в первой стране, то мука, в которую ее перемалывают, похоже, совсем непитательна, к тому же она низкого качества, всегда какая-то грязная, а люди, которые ее едят, остаются тощими и выглядят изможденными, иногда они даже заболевают от такой скудной и некачественной пищи. А в соседней стране мука получается здоровой и сытной, население выглядит упитанным и пышет здоровьем. Помню, что и одни и те же лекарства действуют там по-разному; в первой стране они не лечат – скорее калечат, а то бывает, что еще и убивают; во второй же любой препарат действует в точности так, как написано в инструкции по его применению: и лечит, как надо, и побочных эффектов не вызывает.

Откуда ж такое различие, в чем провинился народ целой страны?

Причина опять-таки в лишении жизни. Люди первой страны в прошлом убивали живых существ, а их счастливые соседи этого не делали. – Я ненадолго задумался и продолжил: – Все, что говорилось до этого момента о действиях и тех кармических следах, которые они оставляют, создало у меня впечатление, что мы несем персональную ответственность за те семена, которым мы позволили попасть в почву нашего ума. В результате я пришел к выводу, что отпечаток может быть оставлен только в единичном уме. А теперь вы говорите о самом мире, о мире как таковом, об окружающей среде, в которой вместе живет великое множество людей. Уж не намекаете ли вы на то, что один огромный отпечаток может разделить большая группа людей?

– Они разделяют не отпечаток, – сказал Гунапрабха задумчиво, как бы признавая важность моего вопроса. – Скорее дело в том, что эта группа людей в прошлом предприняла – именно как группа – какие-то благие или вредоносные действия. Каждый член группы, таким образом, посеял схожий, хоть и различающийся в деталях мировой отпечаток, который по мере созревания заставляет их ощущать совместную реальность, как, например, плохой урожай в отдельно взятом регионе мира. При этом сила влияния этого неурожая на каждого из них слегка варьируется вследствие различных обстоятельств – например, индивидуальной мотивации – совершения общего действия в том самом прошлом. Этим, кстати, объясняются и внешние признаки отдельных наций, – продолжал он, – и те невидимые и на первый взгляд произвольно проведенные линии между странами, которые называются границами, и крайняя нищета по одну сторону такой границы, и чрезмерное благоденствие по другую.

– Значит, если две страны станут воевать, – продолжил я, – и если солдаты этих стран перебьют друг друга, то каждый гражданин любой из этих стран, который активно поддерживал эту бойню, посеет в своем уме индивидуальный отпечаток от совершения убийства.

– Верно, – ответил монах. – Каждый, кто поддерживает такие действия, даже отсиживаясь в глубоком тылу, получает такой же четкий и глубокий отпечаток от совершения убийства, как и тот, кто спускал курок на передовой. Коллективная карма, чего же ты хочешь.

Это мгновенно навело меня на новую мысль, и я спросил в волнении:

– Значит, даже если какой-то стране угрожает другая, даже если войска подходят к ее границам, чтобы уничтожить мирных жителей, и эта страна наносит превентивный удар, убивая солдат приближающейся вражеской армии, чтобы спасти своих граждан, то каждый гражданин все равно получает в своем уме след от совершения убийства.

– Ну да, – ответил наставник и пристально посмотрел на меня. Его большие круглые глаза стали такими огромными, что лоб почти исчез.

Я и сам чувствовал, что мои мысли стали на вес золота, и, ободренный, продолжал:

– А ведь отпечатки этих актов убийства в будущем заставят этих граждан испытать серьезную угрозу их жизни, скажем…

– Скажем, наступление на их страну вражеской армии, – подхватил он со страдальческой улыбкой.

– Итак, можно сказать, – заторопился я, чтобы не упустить свою мысль, – что сама эта вражеская армия, которая угрожает стране, была создана мировыми отпечатками, созревшими в уме граждан этой страны, а посеяны были эти отпечатки в прошлом, когда они коллективно совершили акт убийства. Так?

– Все так.

Солнце великого озарения взошло в моем уме.

– А значит, мы также можем сказать, что когда нация отвечает на угрозу убийства убийством, то на самом деле снова создает ту же самую угрозу, которая обязательно вернется к ней в будущем!

Он с ликованием посмотрел на меня, театрально запрокинув голову назад, как композитор, только что закончивший дирижировать величественной симфонией.

– Получается, – заключил я, – что естественная реакция на неприятные события и подробности нашей жизни есть в действительности именно то самое действие, которое непременно заставит нас снова пережить точно такое же неприятное событие. Весь мир есть один большой вечный двигатель – цикл непрекращающегося страдания, неиссякаемым топливом которого служит наше неведение, поскольку мы неизменно отвечаем другим злом на то зло, которое они делают нам!

Гунапрабха выглядел одновременно и торжествующим при виде моего постижения, и полностью убитым печальной истиной, к открытию которой меня подвел. Мы помолчали.

– Да, но когда это все началось? – снова спросил я. – Кто первым отнял жизнь и этим подверг свою жизнь опасности, избежать которой он мог, только снова и снова убивая и этим создавая для себя все новую и новую угрозу?

– А почему обязательно должно быть начало? – задал он мне вопрос, кажущаяся простота которого – как я понял позднее, нередко в своей жизни возвращаясь к его обдумыванию, – делала его самым трудным из всех вопросов вообще.

– У всех вещей должно быть начало, – упорствовал я, – вы столько раз говорили, что у всего есть причина.

– Она действительно есть. Именно поэтому наше существование, тот ум, в котором разворачивается наша жизнь, не имеют начала.

– Что?!

– Вот сам подумай, – с оттенком нетерпения заговорил он, – но попытайся забыть то, чему тебя учили с детства; к этому времени ты уже должен был понять, как много из тех представлений о мире, с которыми ты вырос, были попросту ошибочными, просто детскими сказочками, передававшимися из поколения в поколение без малейшей попытки проверить их. А теперь хорошенько вдумайся. Представь себе, что ты единственный человек в мире и пытаешься выяснить, откуда произошел твой ум.

Я поудобнее уселся на траву, если честно, слегка раздосадованный.

– Ты уже кое-что знаешь об уме. Ты знаешь, что ум может произойти только из ума. Этот невидимый, познающий, невыразимый и вездесущий ум может быть порожден только из чего-то сделанного из такого же вещества, то есть из другого экземпляра ума. А еще ты знаешь, что, например, твой ум в момент его возникновения в утробе твоей матери был создан из твоего же собственного ума, который пребывал в предшествующий этому событию момент в какой-то другой сфере бытия, где-нибудь еще. Мы ведь уже доказали это. Не забыл?

– Помню.

– А вот теперь представь поток своего ума в течение невероятно длительного времени: думай о нем как о некоем моменте сознания, создающем следующий момент сознания, подобно тому, как предыдущий, только что закончившийся момент, создал нынешний, текущий момент этого же самого ума.

Формулировка задания была еще та, но, тщательно поразмыслив около минуты, я все же смог понять: мой нынешний ум был результатом моего ума в предыдущий момент и причиной моего же ума в следующий за нынешним момент.

– Проверим, – кратко сказал наставник. – Ум – это вещь, у которой всегда есть причина.

– Верно.

– А какова его главная причина? Что это за вещь такая, которая превращается в ум подобно тому, как семя превращается в росток, а глина – в керамическую вазу?

– Вещество, именуемое «ум», может быть создано только веществом, именуемым «ум».

– А когда случается причина каждого отдельного момента ума?

– В предыдущий момент.

– Значит, – подытожил Гунапрабха, как мне показалось с некоторой даже заносчивостью, если в нем вообще можно было заподозрить ее наличие, – именно из-за того, что в этом состоит первичная причина ума, у него и нет начала. Ты не можешь указать на такой момент в потоке твоего ума, пусть даже отстоящий на миллионы лет в прошлом, и сказать, что у этого конкретного момента нет главной причины, что он появился из ниоткуда. У твоего ума всегда есть первичная причина, и эта причина – сам твой ум, а посему он не имеет начала. Привыкни к этому, ведь это так не похоже на то, что ты думал обо всем этом в прошлом, это нечто совсем новое для тебя, и все это истинная правда.

Мне действительно было не так уж просто вывернуть свои мозги наизнанку: все то, чему меня учили с детства, все воспитание в традициях моей культуры восставали против такой идеи. Но логика и следствия этих рассуждений были мне понятны.

– Значит, насилие всегда приходит к нам, потому что в прошлом мы сами применяли насилие, и когда мы отвечаем на это насилие новым насилием, то это гарантия того, что впереди нас ждет еще больше насилия?

– Точно! Умоляю тебя, не забывай пример с мошенником, который преуспевает. В таких делах не верь глазам своим, вместо этого опирайся на разум и умение делать выводы, которые тебя не подведут. Если бы насилие было истинным способом разрешения конфликта, если бы насилие было причиной мира, тогда оно всегда приносило бы мир, потому что само определение «причины» подразумевает, что это такая вещь, которая всегда гарантированно приводит к ожидаемому результату, если присутствуют все остальные сопутствующие факторы.

Насилие не является причиной мира, потому что насилие не всегда приносит мир. Коротко и ясно!

– Да… и когда мы отвечаем насилием на насилие, – печально отозвался я, – то этим увековечиваем насилие, единственный гарантированный результат таких действий – все то же насилие, направленное только на нас самих.

Гунапрабха кивнул и сказал:

– А теперь давай немного отдохнем.

Мы оба нуждались в отдыхе и телом и душой. Он уселся, постариковски ссутулившись, и, не отрываясь, смотрел на свои руки, без устали перебиравшие четки, а я потянулся и привалился к чинаре, уставившись в звездное небо.

– Насилие сеет не только отпечаток, который порождает еще большее насилие, – чуть повернувшись в мою сторону, тихо проговорил он недосказанную мысль, – но и саму склонность вести себя соответствующим образом – убивать, лгать или прелюбодействовать, – которая переносится вместе с умом во все новые сферы бытия, в новые перерождения. Вот почему уже в младенчестве мы проявляем склонность к тем или иным видам добродетельного или злонамеренного поведения, вот почему нам вдвойне трудно удержаться от всего этого, когда мы взрослеем.

Я кивнул, это было похоже на правду. Мне всегда казалось, что я могу различить на детских личиках неизвестно откуда взявшиеся следы пристрастий и антипатий, казалось, они принесли с собой этот груз откуда-то, где жили раньше. Да и в школе мне приходилось замечать в своих совсем юных одноклассниках различные пороки и врожденные таланты, доставшиеся им, как говорят, от природы. Выжатый как лимон, я прижался к родному дереву, чтобы почувствовать его животворящую силу, и снова посмотрел вверх, стараясь разглядеть свет далеких звезд сквозь его раскидистую крону. Вот эти-то звезды и натолкнули меня на еще один последний вопрос.

– А где находился мой ум, – спросил я почти шепотом, – до того, как этой планеты и в помине не было?

– Ответ у тебя перед носом: ты на него сейчас глядишь, – ответил монах. – Количество обитаемых планет во вселенной бесконечно. Когда пробивает ее час, каждая из этих планет погибает. Зачем далеко ходить за примером – та, на которой мы сейчас сидим, не избежит этой участи: она сгорит, как только наше солнце ярко вспыхнет напоследок, увеличившись в размерах перед тем, как ему придет черед навеки угаснуть.

Когда умирает тело, в котором обитает ум, то этот ум должен на короткий период времени войти в промежуточное тело, что-то вроде призрачной формы, временного пристанища, где он будет пребывать, пока не созреют все условия, позволяющие ему обрести новое тело, причиной которого, конечно же, является конкретное сочетание семянотпечатков, оставленных в уме прошлыми действиями, словами и мыслями.

Эта призрачная форма не подчиняется физическим законам, которые управляют жизнедеятельностью обычных, материальных тел, и перемещаться она может практически со скоростью мысли. Вот так и получается, что личность может обрести свое следующее тело в другом мире – в другой сфере бытия – очень далеко оттого мира, который мы с тобой видим сейчас. А когда последние люди на какой-нибудь планете умирают, а затем и сама эта планета погибает, их умы перемещаются в такой призрачной форме в один из бесчисленных миров.

Я говорю тебе все это лишь для твой осведомленности, потому что ты об этом спросил и потому что это имеет отношение к нашему разговору вообще. Я не могу тебе прямо сейчас показать эту призрачную форму, поэтому дальше тебе придется самостоятельно изучать, пока ты целиком этого не примешь, иначе ты станешь мыслить нелогично и… И вообще хватит на сегодня логики, правда? – спросил Гунапрабха риторически, бормоча и склоняясь головой все ниже, пока совсем не задремал. А я поглубже вдохнул ночного воздуха и попытался было уложить все эти многочисленные мысли в мой скудный перегруженный разум.

Я проснулся в полной растерянности, у меня не было ни малейшего представления, который сейчас час и сколько же дней я проспал. На скамье по-прежнему чинно, с полностью выпрямленной спиной восседал старый наставник Гунапрабха. Он слегка покачивался взад-вперед, словно подчиняясь ритму какого-то внутреннего духовного песнопения, и пристально смотрел прямо перед собой на нечто такое, чего мне было не увидеть. Я поднялся и, поклонившись ему, вновь чинно уселся на траву у ног наставника. Покачивание прекратилось, подбородок чуточку приподнялся, и огромные глаза старого мудрого филина снова приветствовали меня из бездонных глубин его необъятного ума.

– Прежде чем отклониться от темы, – начал я, – мы говорили…

– Никуда мы не отклонялись, – поправил меня Учитель.

Я кивнул, он был абсолютно прав.

– Мы говорили о причинах внешнего мира; о тех отпечатках в нашем уме, которые определяют саму окружающую действительность.

Он кивнул.

– Мне приходилось бывать в таких странах, – заговорил я, – где проблема была не только в том, что пища не насыщала, лекарства не исцеляли и тому подобное, а в том, что там не было никакой возможности вырастить хороший урожай: то засуха, то заморозки, то затяжные проливные дожди, то нашествие саранчи, уничтожающей посевы.

– Следствие воровства, – проворчал он, как всегда глядя на свои сложенные руки, – коллективная карма тех жителей этой страны, которые воровали.

– А еще я был в городах, – продолжал я, – где на улицах стоит удушливый запах гари, зловоние от испражнений и гниющих отбросов.

Скверно чувствуешь себя, куда бы ты ни пошел в таком городе: везде трущобы, смрад и духота.

– Созревание отпечатка, посеянного в уме всеми видами прелюбодеяний и извращений, – с готовностью ответил Мастер.

– Вот еще есть такие места, где никто никому не доверяет, где люди вообще не могут работать сообща, где их совместные усилия всегда терпят неудачу, а вокруг царит атмосфера страха и всего и всех нужно бояться.

– Лживость, – кратко прокомментировал он.

– А что сделало некоторые страны равнинными и удобными для путешествия и строительства дорог, а другие покрыло оврагами, скалами и непроходимыми болотами?

– Злословие – разговоры, которые разлучают людей, – был ответ.

– А откуда появились странные районы мира, сплошь засыпанные острыми камнями, поросшие колючими растениями, где нет ни рек, ни озер, а земная поверхность груба и выжжена солнцем, где все вокруг уныло и безжизненно, все наводит тоску и даже безотчетный страх?

– Грубые и колкие слова в адрес других.

– А почему появляются места, где даже деревья кажутся неудачными творениями, либо неспособными плодоносить, либо плодоносящими не ко времени: то слишком рано, то слишком поздно; плоды либо не вызревают, либо быстро загнивают. Почему в некоторых городах много уютных и укромных уголков, парков и лужаек, где можно хорошо отдохнуть, а другие похожи на каменные джунгли, в которых негде дать передышку телу и душе, где на каждом углу подстерегают опасности?

– Результат пустословия, бесполезной болтовни, – вздохнул наставник.

– А почему в руках некоторых людей вещи служат долго, сохраняя свои высокие качества и полезность, в то время как другие не успеют обрести объект своих вожделений, как тот стремительно приходит в негодность: или совсем разваливается, или перестает работать, или работает с каждым днем все хуже?

– Страстное стремление завладеть вещами, принадлежащими другим; желание обладать ими единолично и только в своих целях, – ответил монах, при этом еще быстрее перебирая четки, как будто возмущаясь, что ему приходится копаться в прелестях этого мира.

– А отчего наступают на земле такие времена, что некоторые города и даже целые страны вдруг начинает раздирать лютая вражда, когда люди убивают друг друга почем зря; а то вдруг ужасные эпидемии охватывают целые регионы мира, везде царят мор и страх; или, скажем, случается нашествие скорпионов, тарантулов или других ядовитых тварей, которые прячутся под каждым камнем и кустом, так что и шагу не ступить; или опасность исходит от хищников покрупнее леопардов или медведей? Хотя самая страшная опасность – это сами люди, слоняющиеся туда-сюда, обдирающие как липку или даже походя убивающие любого попадающегося им на пути. Отчего так происходит?

– Причина этого в желании другому каких-нибудь неприятностей, – кротко ответил он, – в получении удовольствия при виде чужих неудач и несчастий.

– А почему бывают целые страны или даже цивилизации, где вредные идеи начинают распространяться и укореняться в умах всего народонаселения? Что создает такие миры, все обитатели которых всеми силами стремятся к тому, что никогда не сделает их счастливыми? Миры, где люди из кожи вон лезут в безумной погоне за вещами, новыми впечатлениями и удовольствиями, которые могут принести им только страдание. Миры, где чистые, здоровые и благородные идеи, мысли, которые могут привести к духовному росту, не воспринимаются никем, не осознаются даже теми, кто изо всех сил стремится к обретению внутренней гармонии?

– К этому приходят, если живут, следуя ошибочным и вредным воззрениям, – сказал Гунапрабха и устало затих, как будто обессилев от разглядывания этих тончайших, почти невидимых взаимосвязей между делами, словами и мыслями человечества и их следствиями, отраженными в том мире, который это человечество породило.

Мне и самому было тягостно, почти невыносимо думать о мире как о месте, где царили боль и страдание, где они в конце концов разрушали любые взаимоотношения, уничтожали каждого человека и всякую вещь или предмет… Я задумался о других сферах бытия, о которых упоминали прежние мои наставники. Может быть, не все еще потеряно, подумал я, и спросил Гунапрабху о том, какие мировые отпечатки создают те, другие сферы бытия.

Он быстро угадал ход моей мысли и разразился резкой отповедью, быть может, сам того не желая:

– Любое из тех деяний, что мы упоминали нынче ночью, – от смертоубийства до лжи, включая следование вредоносным верованиям, – выполненное с полной вовлеченностью и осознанным намерением, обладает силой посеять мировой отпечаток, который заставит увидеть себя ввергнутым в самый темный и ужасный ад, который только существует, – там царят мрак и скрежет зубовный и такая невыносимая боль, которую в нашей сфере бытия и представить-то нельзя.

То же деяние, совершенное с менее серьезными намерениями или, скажем по недомыслию, обладает силой посеять в твоем уме мировой отпечаток, который заставит увидеть себя в виде истязаемого духа или животного. Представь, каково это – взглянуть вниз и увидеть когти вместо пальцев или перья вместо рук! И не думай, что я хочу внушить тебе что-то, ибо ум вечен и беспредельно могуч. Раз уж он смог создать и поддерживать непрерывность твоего восприятия этого текущего мира и твоей жизни в этом мире, то уж будь спокоен – слегка искаженный следствиями твоих вредоносных деяний по отношению к другим, он с легкостью сотворит для тебя те сферы бытия, которые я только что упомянул. И наконец, ты должен понять, – с трудом продолжил он, как будто ему очень не хочется, но надо сказать мне нечто неприятно важное, – что те последствия, о которых я говорил этой ночью, воздействие того, что ты говоришь, думаешь или делаешь на твои личные ощущения и твой мир, должно понимать в контексте обретения тобой человеческого рождения. Такое рождение, в свою очередь, возможно как результат того, что ты никогда или почти никогда не совершал вышеперечисленных вредоносных деяний, что само по себе – не знаю, стоит ли говорить тебе это – встречается крайне редко. Возможности, которыми ты обладаешь ныне как человек, наделенный свободой воли и ясностью мышления, – как тот, кто действительно может разглядеть страдание, в которое погружен твой мир, кто в состоянии постичь причины этого страдания и кто встал наконец на истинный Путь, позволяющий избавиться от всех страданий, – возможности эти встречаются настолько редко, что это даже трудно себе представить.