Текст книги "Сад.Притча"

Автор книги: Геше Майкл Роуч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Глава 12

АНГЕЛ

После того, что я пережил в Саду с Буддой, жизнь моя полностью переменилась. Представьте себе человека, который знает все, что должно случиться с ним в будущем, человека, который узрел наивысшие достижения духа; о чем еще мечтать? Последствия тех знаний, что я получил о своем существовании, сопровождали меня на протяжении долгих лет, постоянно проясняясь, – с каждым годом росло и становилось глубже понимание старых истин, возникали новые духовные стремления. Совсем скоро я почувствовал потребность обратиться к добрейшему настоятелю того скита, где жил, и испросить его разрешения принять полные монашеские обеты. Это не сильно изменило мою внешнюю жизнь, скорее, я почувствовал, как будто вернулся домой, как будто жизнь монаха была моим естественным состоянием. То, что после церемонии посвящения я на законном основании стал вести праведную жизнь монаха, прошло для меня почти незамеченным.

Зато работа в библиотеке обрела новый смысл: я чувствовал, что мне совершенно не хватает знаний относительно всего того, что произошло со мной в Саду, и вот я начал один за другим штудировать увесистые фолианты духовных писаний, которые хранились в ее собрании. Прошли годы, пока я натолкнулся на священные книги, написанные каждым из Учителей Сада. Учение о бритве и меде я обнаружил в «Руководстве к жизненному пути Воина» Учителя Шантидевы, а объяснение истинности боли-в «Великом трактате о ступенях пути» самого Цонкапы. Попалась мне и работа Камалашилы «Ступени Созерцания», где подробно излагались все нюансы буддийской медитации.

На все дополнительные вопросы, которые только могли у меня возникнуть к Мастеру Дхармакирти относительно его доказательств существования прошлых и будущих жизней, я нашел ответы во второй главе его «Комментария к достоверному познанию». Большая часть наставлений Учителя Васубандху о смерти обнаружилась в «Антологии непостоянства», содержащей слова самого Будды, а также в описании созерцания смерти из «Великого трактата». Несметные миры и сферы ужаса, о которых он упоминал, были описаны в одном из его собственных сочинений «Сокровищница высшего знания». Я обрел исчерпывающее понимание негативных состояний ума, борьбе с которыми меня обучал Майтрейя, прочитав множество различных трудов о совершенствовании мудрости, и особенно в его собственном труде «Украшение духовных постижений», а также в комментариях к нему, составленных позже.

Учение о кармических отпечатках и той роли, которую они играют в нашей жизни и в нашем мире, глубоко и всесторонне рассмотрел сам Далай-лама Первый в своем комментарии к четвертой главе «Сокровищницы» Учителя Васубандху. Исключительно важные подробности того, как отпечатки хранятся и созревают в уме, я снова обнаружил в произведении Великого Цонкапы «Прояснение истинной мысли», точнее, в той его части, где он подробно рассматривает взгляды буддийской школы, признающей существование одного лишь ума. Более детальное изложение вопросов нравственной жизни я изучал по работе Учителя Гунапрабхи под названием «Свод правил поведения», а также по более поздним пояснениям к ней, особенно по тому, что составил всеведущий Цонкапа.

Сущностные наставления по практике принятия и дарования, которые я получил от Учителя Асанги – то есть подробные разъяснения о том, как в созерцании избавлять от боли и даровать счастье при помощи дыхания, – позже обнаружились в «Подношении священным Учителям», написанном Панчен-ламой Первым, а еще в исчерпывающих объяснениях ламы Дхармабхадры. Дальнейшее развитие учения Шантидевы о деяниях Воина я, конечно же, обнаружил в его «Руководстве», а также в труде Учителя Чандракирти «Наставления по срединному пути». Именно в последней книге, а также в сутре самого Будды «Алмазный огранщик» мне удалось найти некоторое описание моего последнего переживания в Саду.

Почему последнего? Потому что больше в Сад я не возвращался, а мои исследования, о которых я так быстро рассказал, отняли у меня ни много ни мало двадцать лет. Вот сколько времени понадобилось, чтобы полностью изучить, осознать и усвоить все то, что мне открылось за несколько минут, проведенных с Буддой. Я регулярно молился и созерцал, я помогал настоятелю своего скита, я тщательнейшим образом изучал те священные тексты, что хранились у нас в библиотеке, – мой ум взрослел, а дух укреплялся. Сказать по правде, с годами я все меньше и меньше думал о своей матери – когда-то, вскоре после ее смерти, я начал свои поиски, и это было тогда частью моей жизни, а теперь вся моя жизнь стала таким поиском. Теперь я не столько думал о том, чтобы просто найти ее и помочь ей, сколько превратил все свои дни и ночи в путь, по которому, как я чувствовал, должен был следовать, чтобы когданибудь увидеть ее или снова быть с ней. Был у меня и портрет златовласки в детстве, на нем она держит небольшой букет цветов и сияет от счастья, как маленькое Солнышко. Я держал его у изголовья моей кровати и часто смотрел на него, всякий раз понимая, что она находится в этом мире, что все у нее хорошо и что обязательно придет время, когда я снова окажусь в ее присутствии.

Кто тем поздним вечером принес в мой дом записку – сложенный вчетверо листок со словами «Приходи в Сад» и без подписи, – я так и не узнал, но зато сразу узнал ее почерк. Как это часто случалось в дни моей молодости, не было никакой другой подсказки, не были указаны ни дата, ни время, и, так же как в дни моей молодости, мне пришлось сидеть и размышлять наедине с самим собой, прикидывая и так и эдак, когда же я должен прибыть в Сад. Новолуние было всего несколько дней назад, и я знал, что она не захотела бы встречаться со мной в такой темноте. До полнолуния было еще слишком далеко, и я знал, что она вряд ли заставила бы меня так долго томиться в ожидании в самый желанный момент моей жизни. Поэтому я решил появиться в Саду на десятую ночь прибывающей луны, до которой, с одной стороны, оставалось не так много времени, а с другой стороны, в которую будет вполне достаточно света, чтобы я мог надеяться снова увидеть ее прекрасное лицо.

Была ранняя весна, время пробуждения природы даже здесь, в пустыне. Это показалось мне очень символичным, потому что, несмотря на то что эти двадцать лет вдали от Сада были плодотворными в самом высоком смысле, они все же больше напоминали студеную снежную зиму или даже пребывание в коконе.

Многое изменилось в моей жизни, многое изменилось и в Саду: калитка заржавела и обветшала, кирпичи и скамейка были на месте, но выцвели от времени и вытерлись от прикосновения рук и ног. Разве что чинара выглядела почти такой же, как и раньше, да вот еще фонтан все с тем же веселым журчанием разливал свои струи. Я тяжело опустился на скамейку, ощущая всем телом груз прожитых лет, но сердце мое стучало в радостном предвкушении, совсем как в молодости, мысли, надежды и воспоминания кружили голову. Подперев голову руками, я прислушивался к затихающим звукам в Саду. Наступала ночь, а ее все не было.

Взглянув вниз, я увидел длинный стручок с семенами, упавший с чинары, наклонился, поднял его, положил себе на колени и стал в задумчивости смотреть на него, ожидая. Мне всегда хотелось прийти в Сад с дарами, мне всегда хотелось принести драгоценные подношения моим наставникам, но ни одна вещь за все эти годы не показалась мне достойной такого подношения. Что бы я ни выбирал в качестве подарка для Учителей, все представлялось мне никчемным и ничтожным в сравнении с теми бесценными сокровищами, которыми они щедро делились со мной. Кончилось тем, что я так ни разу ничего им и ни принес. Но теперь, пока я сидел и ждал ее прихода, держа в руке стручок чинары и глядя на обойму семян, я понял, чем отплатить наставникам за их доброту, и поклялся перед самим собой поднести им именно этот дар.

Я возьму эти семена и выращу новые деревья в тех Садах, которые посажу для других Учителей, чтобы они могли так же учить своих учеников, как мои Учителя научили меня.

Мне пришлось прождать несколько часов, сначала нетерпеливо, а потом все более и более умиротворенно. Годы размышлений над всеми событиями, которые произошли со мной в этом Саду, и десятилетия созерцания и служения, казалось, первозданным вихрем кружились вокруг меня, сглаживая неровности и шероховатости снаружи и уплотняя ядро внутри, пока не создали нечто крепкое и цельное. Это была очень ясная и единственная в своем роде мысль, некоторое время вызревавшая во мне и дававшая мне намеки и указания на некую высокую истину, – и вот теперь, за время ожидания златовласки, эта истина неожиданно проявилась, стала очень простой, понятной и сверкающей, как кристалл, который излучает собственный свет. Все началось с того, что я снова вспомнил свою мать и те страдания, через которые ей пришлось пройти.

Теперь я видел ясно, что ее страдание явилось следствием прошлых событий ее собственного существования: то, что она думала, говорила или делала, создало в ее уме кармические следы, или отпечатки, которые заставили ее видеть, как она страдает и умирает в страшных мучениях.

Когда я думал о двух величайших страданиях моей собственной жизни – разлуке с матерью и с госпожой Сада, – я знал, что они созрели в моем уме точно таким же образом. Я знал также, что любое страдание можно изменить только в том случае, если его причина – соответствующий отпечаток в уме – может быть изменена путем очищения ума от негативных кармических следов прошлого и наполнения его новыми – здоровыми и сильными – позитивными отпечатками. Могу сказать без ложной скромности, что недаром прожил эти двадцать лет моей жизни, изо всех сил очищая свой ум от негативных семян прошлого; что также неуклонно следовал пути Воина, вкладывая в это недюжинные и бескомпромиссные усилия, направленные как вовнутрь меня, так и наружу, и, таким образом, посадил в своем уме отборные кармические семена огромной силы и высокой всхожести. И теперь я знал, спокойно и уверенно знал, что моя жизнь, окружающая меня реальность – та реальность, которую заставляли меня видеть новые отпечатки, по мере того как они расцветали пышным цветом в моем уме, – должна была, без всякого сомнения, начать изменяться, превращаясь в прекрасный мир добра и света, превосходящий все мои самые смелые фантазии, все то, на что я надеялся в Саду, когда вступал на этот путь безусым юнцом.

Короче, я знал, почему ко мне попала эта записка; знал, что непременно встречу ее именно здесь и сейчас; знал, что сейчас произойдет что-то очень хорошее, самое хорошее из всего, что только может произойти.

Как только эти мысли подошли к концу, закончилась и звенящая священная тишина – я услышал ее шаги. Сомнений быть не могло, это могли быть только ее шаги, и ничьи другие, хотя по звуку они так мало походили на ее танцующую юную походку, воспоминание о которой я хранил в памяти. Это была мерная и уверенная поступь сильной женщины средних лет. Мое сердце застучало еще сильнее, мне показалось, что оно вот-вот разорвется в груди. Я инстинктивно сполз со скамейки на траву, не решаясь поднять на нее глаза, и слышал только, как она подошла и села.

Когда сердце мое поутихло, мне стало слышно ее дыхание. Я просто сидел и наслаждался этим звуком, тем еще, что она по-прежнему живет в моем мире, что еще раз я смогу ее увидеть. Меня окутало благоуханное облако с преобладанием запаха гардении – неизменно сопровождавшего ее аромата, который я с тех пор ни разу не встречал, – отозвавшегося в моем сердце страданием, которое не вызвал бы ни звук, ни образ. Я почувствовал, что в Сад пришла весна, я радовался окончанию долгой зимы и восходу нового солнца, приходу тепла. Я оттаивал в ее присутствии, вдыхал и пробовал на вкус ароматы, прислушивался к песне ее дыхания, которое казалось мне теплым ветерком, прилетевшим из лета. И тут я поднял голову.

Я сразу увидел взгляд ее карих оленьих глаз, которые смотрели на меня спокойно и нежно. В них светились мудрость и сила, которые приобретаются с годами лишений и разлук. Она взяла мою руку, а я перевел свой взгляд с ее глаз на лицо.

Передо мной сидела усталая, изможденная женщина: время иссушило юный овал ее лица, заменив его угловатостью, щеки и подбородок стали твердыми, лоб и кожа вокруг глаз были иссечены морщинами, оставленными безжалостным временем, не пощадившим ни ее шеи, ни рук. Ее длинные волосы по-прежнему оставались золотыми, но уже не вились, как прежде, стали тонкими, ломкими и безжизненными; то здесь, то там снежная седина пробивалась сквозь истончившуюся позолоту. Во всем ее облике сквозила усталость: и в ссутуленных плечах, и в жестких складках в уголках губ, и в смиренном взгляде. Она прожила нормальную жизнь, напоминающую жизнь моей матери, в которой было всего понемногу: немножко счастья, чуть больше трудностей и совсем уже много разочарований. Теперь жизнь ее подходила к концу, и, казалось, у нее совсем не осталось надежд, да и те, что остались, и надеждами-то было не назвать, так, иллюзии и самообман. Она была обычной женщиной, матерью, домохозяйкой среднего возраста, она жила как все: без божества, без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви.

И все же, несмотря на то что я увидел, меня тянуло к ней, с ней были связаны надежды всей моей жизни, мною, кроме того, двигали все те знания, которым я учился и научился не только разумом, но и сердцем.

Одна мысль стучала в моем сердце, неотвязная мысль, я знал, что мне надлежит сейчас делать, но никак не мог на это решиться. И ведь я знал, что только она могла привести меня когда-то в этот Сад. Я знал, что только она могла первой учить меня, и я знал, что те безмолвные уроки, которые она преподала мне там, были совершенно безошибочными и не имели ничего общего с мирскими занятиями. Я знал, что моя жизнь оформилась в этом Саду, и я знал, что она не была обычной женщиной и уж, конечно, не была той потрепанной жизнью домохозяйкой, которая предстала сейчас передо мной. Я знал, что она вполне могла быть просветленным существом и что она появилась у меня в доме в дни нашего детства ради меня, ради того, чтобы она, а затем и все Учителя Сада могли давать мне наставления.

Я знал, что не следует принимать на веру очевидную обыденность ее облика, и я хорошо знал, что мне надо сейчас сделать, – сделать, несмотря на то что какая-то часть моей натуры все же колебалась, боялась, сомневалась. Наконец я справился со своими страхами, упал на траву и простерся перед ней ниц, затем встал на колени, схватил ее руки, зарылся в них лицом и зарыдал, повторяя:

– Возьми меня, умоляю тебя, забери меня к себе на небеса.

Она выдернула свои и руки и всем телом отшатнулась от меня к спинке скамьи. Я взглянул ей в лицо, чтобы спросить, в чем дело, но не увидел в ее глазах ничего, кроме ужаса.

– Не забывайся! – вскрикнула она. – Ты же теперь монах!

Я застыл на какую-то долю мгновения, но затем мой опыт, знания и молитвы всей моей жизни подсказали мне, что делать. Я снова потянулся, чтобы взять ее руки, и во второй раз попросил:

– Ангел, золотой ангел, умоляю тебя, возьми меня с собой!

В тот же миг она опять вырвала руки, и я почувствовал хлесткий удар по щеке. Я уронил голову от стыда и сомнения, глаза мои закрылись, а она продолжала выговаривать мне с досадой и удивлением:

– Что за бред? Ты что, из ума выжил? Открой глаза и посмотри на меня! Какой еще ангел? Я обычная женщина, каких миллионы, у меня семья, муж, дети мал мала меньше-я обычная женщина, я состарилась и устала, жизнь моя на исходе, я ничего не знаю и ни на что уже не надеюсь. Да посмотри же на меня!

Я снова простерся перед ней ниц, она уже стояла и гневно топнула ногой, едва не наступив на мои молитвенно сложенные руки:

– Прекрати! Встань немедленно! Нет, ты ненормальный! Она было повернулась, чтобы уйти, но я схватил ее руку, поднялся на колени и третий раз взмолился, орошая ее руки своими слезами:

– Возьми меня, прошу тебя, пожалуйста, прямо сейчас!

– Посмотри на меня! – потребовала она. Я не мог.

– Посмотри сейчас же! Я не мог.

– Любовь моя, подними уже глаза.

Будь что будет! Я прочел краткую молитву и взглянул вверх и увидел ее лицо, все в лунном свете, обращенное ко мне. Это был истинный лик ангела – прекрасное красотой молодости лицо шестнадцатилетней девушки, сияющее, нежное, полное бесконечной любви и залитое слезами. А потом оно медленно и плавно начало менять свои очертания, причем я четко и ясно разглядел в нем лица каждого из Учителей Сада и понял, что это всегда была только она. И она взмахнула руками в лунном свете, как огромными золотыми крыльями, и, подойдя ко мне, накрыла меня ими, подобно грозному защитнику.

А потом все стало стихать, я слышал только свое прерывистое дыхание и то, как кровь стучит у меня в висках. Хорошо знакомое тепло ее тела обволакивало меня.

И в этом тепле дыхание успокоилось, стало легким и безмятежным.

А потом все стихло, совсем стихло.

А потом был нестерпимый жар, он нарастал, и было восхождение, пока два золотых огненных столба не рванули ввысь, в бездонную пустоту ночного неба.

А потом два огненных столба стали одним.

А потом я стал ею, ею самой. Я взглянул – или взглянула? – вниз и увидел, как золотые пряди ласкают мои маленькие упругие груди, сотканные из света. Я оглядел свой Сад ее взором и увидела его совершенство, увидела, что это и есть рай.

Я поднялась еще выше и увидела не только Сад и пустыню, но и светло-синий океан, простиравшийся до самого горизонта. Вся его поверхность была покрыта мелкой рябью от легкого бриза – тысячи, миллионы крошечных волн.

Светлая синь океана сливается с небом, становится темнее, еще выше эта густая синева превращается в сияющее золото; его блеск становится все сильнее по мере приближения к Солнцу и совсем уже нестерпимым для глаз, когда касается Его диска.

Солнце неподвижно покоится в небе. Его природа состоит в том, что оно просто пребывает там, сияя во все стороны.

А вот море движется. Рябь на его поверхности – триллионы крошечных волн, бурунов и водоворотов – вздымаются, обретают форму, видоизменяются и снова исчезают в океане. Каждая волна на какой-то краткий миг обращается к светилу своей гладкой поверхностью, и тогда солнечный свет вспыхивает в ней – кажется, что триллионы алмазов вспыхивают по всему океану. Солнце отражается в каждой волне, оно пребывает в каждой волне в виде крошечной искорки бриллиантового огня без намерения там пребывать, оно просто светит, потому что оно – Солнце.

В этот момент я и есть это самое Солнце. И будучи Солнцем, я – сразу и везде, я – в каждой волне, где на краткий миг вспыхивает мой огонь. И каждая такая вспышка солнечного света над морем вмещает в себя целый мир, наполненный жизнью, кишащий людьми, животными, насекомыми и другими живыми существами: они рождаются, живут, изменяясь, умирают в своей бесконечной и бесполезной погоне за счастьем.

Я ищу свою мать в каждом из этих бесчисленных миров.

Среди бесчисленных лиц живых существ я ищу ее лицо.

И не могу найти никого, кто не был бы ею. И поэтому я свечу им всем, обогреваю своим теплом всех и каждого, и в каждом новом Саду в моих лучах купается росток новой чинары.Прикоснись уже к Солнцу.

Как обращаться с буддийскими книгами

Дхарма – Учение Будды – чудодейственное лекарство, помогающее вам самим и всем живым существам избавиться от страданий. Ко всякой книге, содержащей Учение Будды (а даже одно слово дхармы или имя Будды делают книгу таковой), следует относиться уважительно, на каком бы языке она ни была написана. Избегайте класть книгу на пол или на стул. Не переступайте через книгу и не ставьте на нее какиелибо предметы – даже изображения Будды или божеств.

Храните книги дхармы на алтаре или в другом почетном, чистом и предпочтительно высоком месте.

Не выбрасывайте, подобно мусору, старые или ненужные книги, содержащие Учение Будды. Если возникла такая необходимость, лучше сожгите их – предание огню считается уважительным способом избавиться от пришедшего в негодность религиозного текста. Таким же образом рекомендуется с почтением относиться и к писаниям других духовных традиций.

Книга из библиотеки LibRuNet http://libru.net