Текст книги "Это Б-о-г мой"

Автор книги: Герман Вук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

С текстом в руках

Великая Хартия Вольностей и Декларация Независимости лежат в музеях под стеклом; это – желтые, сморщенные, выцветшие листы пергамента. Однако и Великая Хартия Вольностей и Декларация Независимости живут своей настоящей жизнью не на этих пергаментах, но в характере общества и государственном строе Великобритании и Соединенных Штатов Америки. И этого уже невозможно изменить, даже если бы треснуло стекло, под него проникла бы влага и в течение одной ночи великие документы превратились бы в мокрую массу или крошево, где нельзя было бы уже различить ни одной буквы.

Каменные скрижали Моисея или Книга Второзакония, написанная, как говорят, Моисеем перед смертью, не лежат под стеклом в музее. Слишком много с тех пор прошло времени. Бульдозеры завоеваний снова и снова заравнивали землю над разрушенными храмами, музеями и хранилищами архивов еврейского народа. После того как две с половиной тысячи лет тому назад вавилоняне разрушили Иерусалим, там мало что осталось. А после того как шесть веков спустя Святой Город был стерт с лица земли Титом, в Иерусалиме не осталось вовсе ничего. То, что дошло до нас от Торы Моисеевой, – это очень, очень поздние копии: самым древним из них – меньше двух тысяч лет. Кроме того, в нашем распоряжении есть и копии Талмуда, в котором постоянно цитируется Тора, но эти копии – еще более поздние.

Когда еврейский ребенок в возрасте шести или семи лет начинает изучать Тору, она попадает к нему в руки в виде печатного издания, возможно выпущенного лишь за год до того, хотя текст этой Торы за долгие века оброс изобильными комментариями. По мере того как ребенок растет и набирается ума-разума, он заглядывает в комментарии все чаще и чаще. Но главная его задача – усвоить сам текст. Именно на этом тексте основывается весь современный еврейский Закон. Насколько же этот текст достоверен?

Ученые называют его «масоретическим текстом». Масоретами называли в первые века нашей эры еврейских писцов. В сделанных ими рукописных копиях были закреплены форма выражения и орфография Танаха, которые с тех пор не изменялись до наших дней. Никогда не затихали споры о том, насколько добросовестно масореты переписывали текст Танаха. Задавался вопрос:

был ли у них в руках подлинный текст древних источников, или же прежние писцы дополняли, изменяли и искажали текст, как им заблагорассудится? Мнения разделялись, кипели страсти, знатоки склонялись то к одной, то к другой точке зрения. Обнаружение рукописей Мертвого моря вызвало такой ажиотаж, в частности, и потому, что эти рукописи с достаточной убедительностью доказали достоверность масоретического текста книги пророка Исайи.

Если человек живет в соответствии с установлениями Торы, которую мы можем взять в руки и прочесть, то он живет по Закону Моисееву – в той мере, в какой это вообще возможно. Достоверность дошедшего до нас текста Торы подтверждена рядом внешних доказательств. Но ее несомненная укорененность в национальной еврейской традиции уходит назад, в глубину веков, – пока не теряется в дыму пылающего Первого Храма. Такая укорененность – особенно если вспомнить о глубокой приверженности евреев к своему Закону – это наилучшее доказательство достоверности того текста Торы, который мы читаем.

Глава пятнадцатая
ТАЛМУД

Книги, снятые с полки

В отличие от Танаха, который стал неотъемлемой культурной ценностью для всего мира, Талмуд – это книга за семью печатями, и открывается она только тем, кто начинает изучать ее на заре своей жизни и с годами продвигается от одного тома к другому. Существуют переводы Талмуда на другие языки. Издание Сонсино на английском языке – великий научный подвиг – стало полезным пособием для американских студентов, которым оригинальный текст недоступен. Но, если вы в этом деле профан, попробуйте открыть любой из тридцати пяти пухлых томов английского издания – и, как бы вы яростно ни старались, вы придете в полное отчаяние, прочитав одну или две главы. Эта книга представится вам слишком насыщенной материалом, слишком необычной, слишком архаичной, слишком фрагментарной и перескакивающей с одного предмета на другой. Талмуд на тысячу лет моложе, чем самые поздние книги Танаха. А на первый взгляд он кажется на десять тысяч лет старше.

Сейчас, когда я пишу эти строки, на книжной полке напротив моего письменного стола стоит полное издание Талмуда – двадцать один том, каждый из них – около полутора футов высотой.

Это – новое американское воспроизведение замечательного издания вдовы и братьев Ромм, напечатанного в Вильнюсе (тогда относившемся к Польше) в конце 19-го века. Дальше, на другой полке, стоит подлинное вильнюсское издание Талмуда, уже довольно потрепанное. Оно принадлежало моему деду, который приехал в Америку из Советской России в 1928 году и привез свой Талмуд с собой. Он засадил меня тогда за изучение его и обещал завещать мне эти заветные тома после своей смерти. Он дожил до девяноста четырех лет. За два с чем-то года до его смерти я купил фотоофсетное издание, так как устал пользоваться сокращенным изданием малого формата с комментариями, напечатанными петитом. Мой дед в то время жил в Израиле в отменном здравии. Теперь, когда в моем распоряжении имеются два экземпляра вильнюсского издания Талмуда – одно новое, переснятое, отпечатанное на прекрасной белой бумаге, и другое подлинное, пожелтевшее, видавшее виды за долгие годы, что оно было в употреблении, – теперь я намереваюсь передать по наследству эти издания двум моим сыновьям.

Я наугад беру первый попавшийся под руку том нового издания. Машинально я беру эту тяжеленную книгу двумя руками, чтобы донести ее от полки до стола. Я открываю том, и страницы с красным обрезом ложатся почти плоско, с лишь легкой кривизной. Я смотрю на две неравной формы колонки основного текста на иврите, напечатанного жирным черным шрифтом; по краям этих колонок располагаются две более тонкие колонки, набранные более светлым шрифтом и окаймленные в свою очередь двумя еще более тонкими колонками, набранными петитом. В тексте нет ни знаков огласовки, ни знаков препинания. Колонки, набранные жирным шрифтом, – сам текст Талмуда. Более светлые и тонкие колонки – это комментарии, вариантные разночтения и ссылки. В конце трактата приводятся более подробные комментарии. Прочтя всего одну фразу из Талмуда, его исследователь может быть втянутым в спор, продолжающийся десять веков в дюжине стран.

Говорят, есть люди, которые освоили и изучили весь Талмуд и все – до последнего слова – комментарии к нему, когда бы то ни было и кем бы то ни было написанные (в одном лишь римском издании Талмуда приняло участие более ста комментаторов). Мне это представляется свыше сил человеческих. Но возможности нашего мозга совершенно поразительны – и кто знает, может быть, и есть люди, которые оказались способны на столь вроде бы невыполнимое предприятие.

Очевидно, читатель, я тебя слегка запугал, и ты начинаешь понимать тот ужас, который охватил меня, когда на четырнадцатом году моего земного существования в мою жизнь вошел дед.

«За работу!»

Я получил еврейское образование, которое в мое время и в том месте, где я жил (в Нью-Йорке в начале двадцатых годов), считалось несколько лучше среднего. Я мог довольно бегло читать и переводить повествовательные отрывки из Танаха. Я умел быстро читать молитвы. Моя бар-мицва была роскошным празднеством, в котором я удачно сыграл предназначенную мне главную роль. Я считал, что мое религиозное воспитание окончено.

Мой дед не успел пробыть в Америке и недели (разумеется, он жил в нашей квартире), когда он однажды подошел ко мне, и в руках у него был какой-то пухлый томина.

– За работу! – сказал он по-русски. Он усадил меня за стол, положил передо мною книгу, открыл ее и стал у меня за спиной. Я безнадежно смотрел на бессмысленные для меня колонки неогласованных согласных букв.

– Читай! – сказал дед.

Вспоминая и описывая эту сцену, я беру с полки именно тот том, который дал мне тогда дед, и открываю его на той самой странице. Прошло тридцать лет с тех пор, как я впервые стал ломать себе голову над этим текстом. Сейчас я могу прочесть его без большого труда, но продираться сквозь страницы Талмуда мне до сих пор нелегко, да никогда и не будет легко. Мне трудно поверить, что есть люди, которым это легко. Страница пожелтела – пожелтела куда больше, чем другие страницы этого старого тома. Потому ли, что я с месяц, а то и больше, мусолил эту одну страницу? По ней рассыпались бурые пятна – может быть, следы фруктового сока (не исключено, что, пробираясь сквозь лабиринты арамейских фраз, которые для меня были китайской грамотой, я одновременно лакомился мандарином). А может быть, это слезы? Я не знаю, остаются ли от слез на бумаге несходящие следы.

Когда мой дед сказал: «За работу», он не шутил. Это была-таки работа! Он дал мне для начала одно из наиболее заковыристых мест во всем Талмуде – диспут между Равой и Абайе по вопросу о том, кто является собственником найденной вещи (и я потом узнал, что талмудисты любят давать своим ученикам для начала именно этот отрывок). Талмуд, с присущей ему лаконичностью в изложении своих тем, выражает всю проблему в немногих словах. Моему деду понадобилась неделя, чтобы растолковать мне, что эти слова означают. Но он честно прогнал меня сквозь дюжину провокационных вопросов Абайе, в основе которых лежала дюжина аналогий с еврейским Законом, и через хитроумные возражения Равы, которому в конце концов пришлось все-таки сдаться. Весь диспут был изложен не на древнееврейском, а на арамейском языке. Я твердо помню, что я все же одолел диспут до конца, и последние слова отрывка все еще сохранились в моей памяти.

Ко всем моим заботам, мой дед не говорил по-английски. Идиш, который я немного знал, был американизированным жаргоном, и для деда это был почти другой язык. Как мы умудрялись общаться друг с другом, для меня до сих пор остается тайной. Но, оглядываясь на всю мою прошлую жизнь, я могу сказать, что никто не повлиял на мое интеллектуальное развитие больше, чем дед; а началось все с этой ужасной фразы, которая была моим постоянным кошмаром все годы моего отрочества:

– За работу!

Главным орудием моего деда в деле воспитания был Талмуд.

Что такое Талмуд

Начнем с того, что Талмуд – это не одна книга, а две; они носят названия «Мишна» и «Гемара», и в них изложен еврейский Закон. Мишна была записана примерно лет на триста раньше, чем Гемара. В обеих книгах Талмуда упоминаются многочисленные авторы – то есть мы знаем, кто именно высказал те или иные содержащиеся в них суждения. Но ни Мишна, ни Гемара не являются оригинальными, творческими произведениями литературы; каждая из них представляет собою свод законов, данных евреям за многие сотни лет до того, как были записаны Мишна и Гемара.

Мишна – это отчет о судебных решениях целой серии аналистов и судей – их называли таннаим (учителя) – на протяжении четырех сотен лет. В основе всех этих решений – свод законов Устного учения, полученного Моисеем на горе Синай одновременно с Письменным учением. Таннаим были последователями группы более ранних законоведов, Мужей Великого Собора, которые в свою очередь приняли эстафету у своих предшественников, те—у своих, и так далее, в глубь веков, вплоть до пророков. Период, когда жили и трудились таннаим, продолжался примерно четыреста лет: двести лет до нашей эры и потом еще двести лет нашей эры. Мишну (что значит «повторение») записал примерно в 200 году рабби Иегуда Анаси, известный палестинский мудрец и законодатель.

Нынешний иврит – это иврит Мишны. Разговорный иврит в современном Израиле, язык газет, радио о повседневных бесед, разумеется, подвергся сильному влиянию западноевропейских языков. Но, как мне рассказывал один популярный израильский романист, для него секрет хорошего современного стиля – это все еще стиль Мишны.

Хотя Мишна, казалось бы, не претендует ни на что иное, как только на то, чтобы быть юридическим трактатом, на самом деле ее содержание куда шире. Одним своим словом, одной фразой она порой магически воскрешает перед нами сцену, произошедшую во Втором Храме, или праздничный вечер на улице Иерусалима, нравы, обычаи, образ мыслей и одежду людей, умерших две тысячи лет тому назад.

В течение нескольких следующих веков вторая группа мудрецов – амораим (толкователи) – изучала Мишну, обсуждая ее строчку за строчкой; споры кипели в ученых собраниях, на площадях и в домах, дети опровергали отцов – и так поколение за поколением. Таким-то образом и создавался Талмуд. За четырьмя или пятью фразами Мишны, в которых выражена суть закона, следует страница – а то и двадцать страниц – комментариев, скрупулезного законоведческого анализа на иврите и на арамейском языке; этот анализ нередко перерастает в притчи, стихотворения, молитвы, исторические ссылки, научные рассуждения или застольные шутки. Это и есть Гемара (что значит «завершение»).

Год за годом амораим пылко дискутировали друг с другом, содержание споров передавалось из поколения в поколение, толкования наслаивались одно на другое и разрастались как снежный ком, с каждым следующим десятилетием налагая новое бремя на память знатоков Талмуда. Наконец, запомнить все это для большинства людей стало настолько же невозможно, насколько сейчас невозможно запомнить Британскую энциклопедию. В это время рушилась Римская империя, Средиземноморье раздиралось войнами, связи между евреями, жившими в разных краях, ослабли и грозили совсем прерваться, а это означало бы конец существования народа, изгнанного и разбросанного по свету. И тогда двое из последних толкователей Талмуда – Рав Аши и Равина – решили порвать с установленной традицией, согласно которой Гемара была неписаным сводом познаний. Они старательно записали все, что смогли, из трехвековых еврейских дебатов по поводу Танаха и по поводу Мишны. Таким образом они оформили тот самый Талмуд, за который четырнадцать веков спустя – тридцать лет тому назад – засадил меня мой дед.

Как выглядит Талмуд

Более чем какая-либо другая книга, Талмуд читается как расшифрованные стенографические заметки. Споры, разговоры следуют один за другим – страстные, многозначительные, лаконичные, запечатленные в четких ритмах, хорошо запоминаемых. Доминирует драматическая форма – то есть вся Гемара написана в виде диалогов.

Каждый диалог начинается с какой-то цитаты из Мишны. Но он не обязательно ограничивается этот цитатой. Фраза, слово, мысль, взятые из Мишны, дают повод к тому, чтобы поднять новую тему, и эта тема, да еще вдобавок с комментариями многочисленных толкователей за двести-триста лет, может охватывать чуть ли не полдюжины страниц. Таков характер устного изучения – предмет познается через беседы и дискуссии. По мере того как какие-то новые интересные мысли вдруг осеняют спорящих, они склонны неожиданно переключаться с предмета на предмет, вместо того чтобы строго придерживаться какого-то определенного, продуманного одним автором плана (как делает в наше время человек, пишущий книгу).

Мы почти зрительно воспринимаем картину, как два составителя Гемары втискивают в свою рукопись огромный материал, хранящийся в их памяти, записывают современные им притчи, пословицы, изречения, стараются не упустить – не дай Б-г! – хоть какой-то мелочи, какого-то обрывка известных им сведений и рассуждений на затронутую тему. Возможно, Рав Аши и Равина собирались в один прекрасный день скомпоновать и систематизировать записанный ими материал, придать ему стройную форму единого трактата. А может быть (по-моему, это более вероятно), им и в голову не приходило, что надо будет потом проделать такую работу. Сам труд по написанию Талмуда казался им составлением именно этого необходимого справочного пособия, которое призвано было сохранить мудрость иудаизма для будущих веков, даже если уровень образованности и учености у евреев упадет. А если при этом в главе о праздниках будут описаны также правила соблюдения траура или если предписания, касающиеся новогодних обрядов, прервутся астрономическими рассуждениями, то что с того? Впоследствии знатоки много раз приводили Талмуд «в порядок» и, каждый на свой лад, перекраивали его, систематизировали, делили на тематические разделы. Но никакое систематизированное издание никогда не смогло заменить для евреев хаотичного, сложного, глубокого* «болтливого» Талмуда: ему отдавали евреи свою любовь и преданность. И сейчас, когда после долгих веков нашей истории у нас накопилась богатейшая правоведческая литература, уже нет сомнений, что гравитационными центрами ее законодательных принципов остаются Мишна и Гемара – подобно тому, как первоосновы иудейской веры запечатлены в Танахе.

Талмуд потому-то и остался для нас живой книгой, а не библиотечной мумией, что он написан по воспоминаниям кипучей жизни. В нем мы ощущаем возбуждение людей, принимающих участие в судебном разбирательстве, живость случайно подслушанной беседы, пылкость спора, который человек вел у себя дома за обеденным столом. В Талмуде запечатлены страстные доводы и холодная логика спорщиков – умных и толковых людей, обсуждающих животрепещущие проблемы. То и дело в нем встречаются то яркие воспоминания путешественников, то рассуждения ученых и мудрецов, то описания парадоксальных судебных дел, то сказки, то смешные происшествия, то притчи, рассказываемые грамотеями в минуты отдыха от научных диспутов. И хотя все это вместе кажется хаотическим и несистематизированным, сама книга получилась чрезвычайно емкой. Каждое ее слово тщательно взвешивалось из поколения в поколение.

Таков, следовательно, общий характер Талмуда.

Тексты как самого Талмуда, так и комментариев несут на себе неизгладимую печать своего времени. Однако заковыристые законоведческие дебаты пережили века и дошли до нас, сохранив свою жизненность и актуальность для современного человека.

Агада Талмуда

В Талмуде нередко встречается агада (повествование): нравоучительная притча, басня, проповедь, наставление, фантазия, аллегория – порой тысячелетней давности. Для студента, совершенно осатаневшего от протискивания сквозь сложные разборы головоломных правовых проблем, эти то и дело встречающиеся куски «легкого Талмуда» – просто окна в мир далекого прошлого.

Враги иудаизма во все века занимались тем, что выхватывали из Талмуда странные, криминально звучащие отрывки и представляли их миру, говоря: «Вот вам истинная сущность этой мистической еврейской книги!» При помощи подобных методов можно не оставить камня на камне и от Танаха, и от Нового Завета, и от произведений Платона, Шекспира или Диккенса, и от высказываний американских президентов. Талмуд – это не только энциклопедия Закона, но и произведение народного творчества, это гимн, которым славили Б-га многие поколения людей, проведших свою жизнь в неустанных поисках Его. Эти поиски Б-га, поиски святого начала в обыкновенных проявлениях повседневной жизни, – великая единая тема Талмуда. Талмуд воскрешает перед нами далекий золотой век учености и разума и до наших дней остается животворной кровью иудейской религии. Результаты его влияния присутствуют в каждом из нас, даже в тех, кто этого не осознает. Он остается законом для всех нас.

Глава шестнадцатая
ЕВРЕЙСКОЕ ОБЩЕЕ ПРАВО

Неписаные (устные) законы

Общее право – это законы, которыми руководствуется народ в своей повседневной жизни, это сохранившиеся в памяти народной решения судей прошлого и обычаи предков, запечатленные в ученых трудах и потому дошедшие до нас. Сэр Уильям Блэкстон[3]3
  Сэр Уильям Блэкстон (1723–1780) – знаменитый английский правовед; его труды стали основой обучения юристов в Великобритании и Соединенных Штатах Америки. (Примечание переводчика.)


[Закрыть] называет общее право латинским термином lex non scripta – «неписаный закон»; разумеется, со временем «неписаные» законы заносятся на бумагу и принимают форму свода правил, установлении и прецедентов.

Стержень и ядро общего закона – прецедент. С помощью прецедентов мы приобщаемся к делам бесчисленных людей, родившихся неведомо когда – иной раз сотни лет тому назад.

Иногда случается – как случилось в древние времена с еврейским народом, а в новейшую эпоху с народом Соединенных Штатов Америки, – что молодая нация обосновывает возникновение своего государства весьма кратким документом. В этом случае общее право предписывает народу руководствоваться в своей повседневной жизни прежде всего этим документом.

Молчаливое вето

Нет никакой армии или полицейских сил, которые бы принуждали людей подчиняться велениям Торы. Нет даже оформленной церкви, которая клеймила бы отступников и еретиков. Есть лишь сообщество верующих, организационно никак друг с другом не связанных.

Следовательно, внесению тех или иных поправок к Торе может помешать лишь одно препятствие – народное вето. Можно сказать, что это – медленно действующее вето. Многократно случалось, что «синклиты мудрейших» принимали такие постановления, которые впоследствии оказывались несостоятельными и не выдерживали испытания временем. Большая часть Талмуда состоит из характеристики таких отвергнутых практикой нововведений – с подробным изложением причин, по которым эти нововведения были отвергнуты. В иудаизме не раз возникали течения, которые бросали вызов традициям и объявляли, что собираются прокладывать новые пути в религии. Эти реформаторские течения предлагали евреям целые кодексы поправок: иногда эти поправки уничтожали прежние законы, а иногда смягчали их. Таковы были, например, движение саддукеев или караимов.[4]4
  Саддукеи – иудейская секта, существовавшая в течение примерно двух веков до разрушения Второго Храма (70 год новой эры); после разрушения Храма секта распалась. Движение караимов возникло в 8-ом веке в Персии. Караимы буквально следуют всем повелениям Танаха и отвергают Талмуд, Движение это отличается крайней аскетичностью, и его законы много строже законов ортодоксального иудаизма. (Примечание переводчика.)


[Закрыть] Реформаторы шли своим путем, жили в согласии со своими поправками и честили своих противников на чем свет стоит. Но на этом обычно дело кончалось. Новые сообщества, придерживавшиеся иудаизма в сильно модифицированной форме, привлекали к себе некоторых евреев, и какое-то время казалось, что дела таких сообществ идут в гору. Но тут срабатывало молчаливое вето. В тех случаях, когда поправки, вносимые лидерами новых сообществ, резко противоречили Торе, это неизменно приводило к тому, что евреи подобных сообществ в той или иной степени переставали быть евреями, сливались с окружающей средой, от ревизованной Торы почти ничего не оставалось – и вместе с ней от нового сообщества. Так что молчаливое вето всегда оказывалось наиболее надежным стражем еврейства. Обличения и анафемы всегда бессильны против ереси. Реформаторы спрашивают: «А чем наши доводы хуже ваших?» – и с не меньшим пылом начинают обличать и предавать анафеме своих ругателей.

Ясно, что невозможно, например, ввести закон, отменяющий шабат или разрешающий евреям есть все, что съедобно. Это было бы профанацией иудаизма. Тора есть Тора.